Когда в аудиторию вошла худая белобрысая девочка и назвала свою фамилию, все зашептались:
- Она?.. Та самая?.. Дочь?..
В пронизывающих помещение тонких лучах света по-осеннему плыла пыль. На улице шуршали проржавелыми листьями дети, и я видел через окно, как бабушка в красном дождевике сидит на скамейке, бросая на них неторопливые, всезамечающие старушечьи взгляды и время от времени опускает глаза на пряжу - считает петли.
Осень всегда вплывала к нам внезапно и задерживалась всего на несколько дней. Вот так, практически без перехода, душное лето сменялось вдруг коричневой дождливой зимой. Багрянец и желтизна были всего лишь конвульсивными порывами лета отстоять свое хрупкое положение...
А девочка ничего особенного собой не являла. По крайней мере не так я представлял себе дочь знаменитой артистки.
Они приехали вчера, я знал точно, потому что поселились они с нами на одной площадке, в комнате, принадлежавшей раньше тихому алкоголику Петру Николаевичу, в бывшем инженеру, который, по-моему, всю жизнь трогательно любил мою мать, но, даже когда отец от нас ушел, так и не посмел ей в этом признаться.
Я часто думал о том, что меня всю жизнь окружают внятные, четкие образы: люди, которым можно дать определение; вещи, не нуждающиеся в особом смысле, чтобы ими пользоваться.
Мама всегда говорила, что у меня слишком богатый словарный запас и слишком слабое воображение, и что такое сочетание рано или поздно принесет беду. Но беды все не было, зато были девушки, которые млели от фраз, произносимых мною легко и буднично, были их родители, которые считали меня подходящей партией их дочерям, были даже продавщицы в гастрономе, которые с детства угощали меня чем-то за просто так.
В самый первый день, когда в город на ходу забежала осень, на стенах домов замелькали афиши: знаменитая... народная... приедет... спектакль...
Девочки в институте шептались на переменках. Наверное, обсуждали. Всем было интересно, как выглядит она на сцене. Как она живет. Как ведет себя в обычной жизни.
Всем, кроме меня.
Они вошли в комнату Петра Николаевича, которого уже три года как забрала к себе дочь, и я впервые услышал громкий "театральный" голос старшей из женщин.
- Ну вот, Бука, спать мы отныне спокойно не будем, - проворчала мама из кухни, постукивая ножом по разделочной доске.
Бука - это я. Вообще-то я Боря, Борис, а Бука - это наследство отца, который, кроме этого, ничего нам больше не оставил.
Я давно уже не видел отца. А если совсем откровенно, видел только один раз.
Как-то раз, еще в детстве, сразу после того, как он забрал свои вещи, мы с мамой шли с рынка. Я был еще маленький, дома она оставить меня не могла, поэтому везде брала с собой: к подругам, в магазины, на работу. Рынок был далеко, но мы нарочно ходили только туда: по иронии, именно у тамошних торговок можно было купить все за полцены, и вот раз в неделю, нагруженные сумками, мы с мамой шли обратно измученные, подбадривающие друг друга. А навстречу нам шел отец, держа одной рукой маленького мальчика и другой обнимая молодую красивую женщину.
Я сразу понял, как проигрышно смотрелись мы с мамой. Понял по тому, как она вдруг сгорбилась, пригнулась к земле, будто хотела казаться незаметней, и прошла, не поздоровавшись с ним. Тогда и я, движимый безотчетной солидарностью, не поднял на него глаза. Сделал вид, что не заметил.
- Настраивает против меня пацана, - донеслись до нас слова, когда отец уже прошел мимо.
Дома мама долго ругала меня, что я не поздоровался с отцом, но ругала как-то неправдоподобно, и я подумал, что мама, по сути, поддерживает меня, но - что поделать - "воспитывает", "прививает хорошие манеры".
Потом она заперлась в комнате с телефоном и долго плакала. А я лежал в кровати и думал, что, когда вырасту, куплю маме много-много одежды, чтобы она выглядела такой же красивой, как женщина с отцом.
Это было давно, с тех пор прошло больше пятнадцати лет...
Об отце мы не разговаривали, просто взяли и вычеркнули его из жизни, как нечто ненужное, досадное, причиняющее одну лишь боль, еще через пять лет завели Блоху - "чудовищное порождение генетического недоразумения", по словам Марины, маминой подруги, а на самом деле помесь таксы со шпицем.
... Женщина за стеной заговаривала громким поставленным голосом, мешала заниматься, отвлекала. Ей вторил тихий еле слышный шепоток, скорее всего, как мне показалось, дочери. Они до самой полуночи возились в квартире, стучали мебелью, потом тарелками.
Мама заглянула в комнату, покачала головой, на которой, как грибы, расположились друг над другом желтые бигуди:
- Да, Бука, я в последнее время все чаще думаю, что звукоизоляция - это все-таки отличнейшая вещь! Жаль только, что нам недоступная.
В доме были очень тонкие стены.
На утро я проснулся с тяжелой головой. Чуть не заснул в ванной, потом ковырял вилкой холодные слипшиеся пельмени. Мама уже убежала работать. В последние годы мы стали гораздо лучше жить, благодаря моей стипендии и ее новому месту. Она стала чудесно выглядеть, и когда мы шли по улице я краем глаза замечал, как маме вслед оглядываются мужчины.
Я ранний ребенок, "жертва студенческого залета". Трудно поверить, что у отца в этом возрасте уже был я...
Блоха просилась на улицу и кружила по коридору. Я открыл дверь, чтобы выпустить ее, и увидел их. Они безрезультатно тыкали ключом в многочисленные бутафорские замочные скважины, выпиленные тихим алкоголиком Петром Николаевичем в качестве борьбы с возможными ворами, и не могли запереть квартиру.
Значит, подумал я, Петр Николаевич был не таким уж и алкоголиком, раз его система работает. Может быть, он даже и правда имел инженерное образование. Или очень много читал.
- Вам помочь? - спросил я вежливо.
Они обе повернулись одновременно.
Женщина, та самая, лицо которой я видел на афише каждое утро по дороге в институт, выглядела внушительно. На фоне гордой осанки и статности как-то блекли, терялись ее морщины, ее красные толстые пальцы в кольцах, старческий второй подбородок.
Девочка подле была - избитое сравнение! - как березка, токая, беленькая.
- Да, пожалуйста, - громко ответила первая женщина.
Я не раз открывал эти двери. У Петра Николаевича на сей счет имелась целая система: сначала левая верхняя скважина, потом третья снизу.
- Удивительно, - снова сказала женщина, - просто удивительно. Никогда раньше не видела ничего подобного.
Вблизи она казалась еще старше и без грима выглядела уставшей.
- Универсальная система от домушников, - пояснил я и вернул ключ. - Вы запомнили?
- Ты запомнила? - повернулась женщина к дочери. Та слегка кивнула.
... Вот почему я не удивился, когда увидел белобрысую девушку, появившуюся в аудитории.
Старушка в красном дождевике уже ушла и парадоксальным образом унесла с собой не только пряжу, но и октябрьское солнце. Листья, еще полчаса назад так весело лежащие кучами на обочинах, вдруг разом посерели и стали напоминать собой ошметки прошлогодней грязи, будто по взмаху волшебной палочки появившиеся из небытия.
* * *
Как-то раз, вернувшись домой, я застал маму в страшном волнении.
- Читай, - как-то болезненно крикнула она и швырнула мне письмо. - Скотина! Мразь! Квартира ему наша понадобилась! Пятнадцать лет не вспоминал!
Письмо пришло от отца. Я как-то безотчетно это понял, еще не взглянув на фамилию. Потом ушел в кухню и долго разглядывал конверт, не решаясь его открыть.
В поле "откуда" стояло Жданово. Что это за Жданово и где оно находится я не знал.
За окном моросил дождь, и я думал о том, наступает ли на Жданово такая же городская зима, и что это за название дурацкое, там, наверное, приходится постоянно ждать - автобусов, людей, старости.
В письме сухо говорилось, что отец просит по-хорошему разменять нашу двушку, так как одна часть законно принадлежит ему.
Это было неправдой. Ничего ему не принадлежало - ни двушка, то есть ее половина, однушка, ни мы с мамой. Ни один винтик в доме ему не принадлежал. Ему не принадлежало мое детство, мамина улыбка, ремонт, который мы делали самостоятельно два года, как только удавалось подкопить денег.
- Я подам в суд! - кричала мама из комнаты. - Он нас голыми руками не возьмет!
Потом схватила телефон и истерически разрыдалась.
* * *
А в городе с успехом шли спектакли. Удивительно, но казалось, что люди только и ждали того, чтоб наш вновь отреставрированный театр открыли. Улицы пустели, в окнах гас свет. Мы с мамой тоже сходили один раз на премьеру: статная женщина с толстыми пальцами влюблялась, клялась, умирала на сцене в белом свете прожекторов.
Не знаю почему это меня совершенно не тронуло... Хотя вполне допускаю, что во всем виноваты бутафорские замочные скважины Петра Николаевича, из-за которых я увидел знаменитую артистку без грима в совершенно обыденной ситуации.
Тем временем в институте я стал узнаваемой персоной, такой же узнаваемой, как худая беленькая девушка.
- Ну и каково тебе живется рядом с ними? - спрашивал, похлопывая меня по плечу, Виталик, общеизвестный пожиратель женских сердец, бывший спортсмен.
Я только отмахивался в ответ.
Виталик тяжело вздыхал и задумчиво водил пальцем по губам:
- Никогда не стеснялся знакомиться. Но с этой... Как посмотрит своими прозрачными глазами... Везет тебе, Борька!
Он открывал еще одну бутылку пива и одним глотком поглощал чуть ли не половину.
Наверное, я ужасно огорчал всех тем, что не проникался важностью своего обитания рядом с такими людьми. По большому счету, мне было все равно. К тому же громкий театральный голос старшей из женщин постоянно звучал вокруг меня, проникал в повседневность, мешал спать, вторил занятиям, подпевал телевизору.
... Я вышел в морозную ночь от Витальки и побрел домой, поддевая носком ботинка тяжелые промокшие шишки.
Во дворе у детской песочницы сидели двое и, когда я проходил, меня окликнули по-домашнему:
- Бука!
Слегка обрюзгший мужчина и парень приблизительно одних со мной лет торопливо соскочили с бордюра и подошли.
- Узнал? - спросил мужчина.
Конечно, я сразу узнал отца. И уже потом, дома, догадался, что рядом с ним, должно быть, стоял его сын, тот самый мальчик, которого я видел пятнадцать лет назад.
Но на меня вдруг нашло...
- Не узнаю, простите, - ответил я и хотел пройти мимо.
- Ну ты, брат, даешь, - протянул он удивленно. Что-то в моем тоне одернуло его, заставило протянуть это "даешь" дольше, чем следует, и я нашел опору и оттолкнулся от нее:
- Оставьте нас в покое, - сказал я, называя его на "вы", - оставьте, потому что мама плачет по ночам, потому что у нас ничего больше нет.
Зря я вспомнил про маму... Она не должна была участвовать в этом разговоре.
- Ты не злись, брат, - снова протянул он еще более удивленно и испуганно.
- Живите своей жизнью и не вмешивайтесь в нашу, - добавил я.
Парень был удивительно похож на отца. И, наверное, на меня.
- А тебе-то не совестно? - бросил я через плечо, глядя ему прямо в глаза, и зашагал к подъезду.
Они еще долго стояли на том же месте, не разговаривая. Я смотрел на них из-за занавески на кухне, комкая ни в чем неповинную скатерть со стола.
* * *
У Витальки должен был случиться день рождения почти одновременно со мной.
Однажды ночью я проснулся от голосов за стеной:
- Да ты же ничего не умеешь делать! - кричала женщина. - Ты никогда не брала в руки сковороды!
Ей ответил тихий голос.
- Слушай, спалишь квартиру.. хотя бог с ней, мы все равно скоро уезжаем. Но зачем ты позоришься? Зачем меня-то позоришь?
Голос звучал слабо, но настойчиво.
- Ты еще девчонка!
- Ты ничего не умеешь!
- Ты белоручка, ты бездарность!
Я лежал, смотрел в темноту и вспоминал эту неприметную девочку. Она и правда ничем не выделялась. Наверное, такой матери это казалось нарочно подстроенным, даже коварным - быть ее дочерью и одновременно никем.
Они ругались каждую ночь. Я даже жалел, что не могу услышать, какие именно слова звучат в ответ на громкие обвинения.
Но однажды крики вдруг прекратились. За стенкой стучали тарелки, звенели ложки, главный голос командовал:
- Нет, туда только стакан воды нужен... Что ты делаешь! Замешивай аккуратно! Сахар не забыла?
На другой день девушка пришла в институт с огромный подносом пончиков. Это был Виталькин день рождения.
* * *
Отец больше не появлялся. Мы ждали его месяц за месяцем, но он пропал. Уехал, должно быть, в свое Жданово - ждать, когда же можно будет нанести следующий удар. А может быть он просто ждал и никак не мог дождаться своего простого семейного счастья? Скучал по нам с мамой. Жалел, что не отвел меня в первый класс и не кружился со мной на каруселях...
Хотя нет, конечно нет, это просто моя фантазия, на отсутствие которой то и дело указывает мне мама. Вероятно, отец с семьей просто купили другую квартиру в более престижном районе. И не может быть, что это я повлиял на них...
Знаменитая артистка с дочерью давно уже уехали из нашего города. Я больше никогда их не видел. Правда, на днях в газете я заметил фотографию: сильно постаревшая женщина стоит рядом с дочерью-невестой, и улыбается. Пробежал заметку глазами, не вчитываясь особо: дочь народной артистки вышла замуж за какого-то Виталия.
Часто, когда мне бывает трудно, я усилием заставляю себя увидеть картину: пожилая актриса, отчаявшись сделать из дочери вторую "я", разрешает ей, наконец, быть собой. Они стоят, склонившись над столом, и лепят пончики для обыкновенного мальчишки, в которого так влюбилась белобрысая девушка.
|
|