Небольшая темно-серая тучка, похожая на косматого медведя с разинутой пастью, медленно выползала с северо-западной стороны неба и рваной, пугающей тенью, так же медленно, ложилась на холодные, слегка вспененные волны неприветливой Оби. Редкие, но шквалистые порывы ветра давали понять, что гроза приближается. Всё вокруг примолкло, и даже птицы перестали летать, только чайки, мелькая белыми пятнами на фоне то ли облаков, то ли волн всё еще носились над рекой, отчаянно крича и даже повизгивая. Неожиданно стало зябко и неуютно.
- Оля, Олечка, – испуганно шептала Лидия Петровна, наклонившись ко мне, - скажи своему отцу, что не нужно ехать в такую погоду. Река сейчас очень опасна. Догони и скажи!
И услышав первые раскаты грома, она возбужденно добавила:
- Ну, вот и гроза тут как тут! Скоро и дождь хлынет... Вань, - она повернулась к мужу, - хоть бы ты поговорил с ним.
- Сколько можно говорить! – в сердцах отозвался Иван Аркадьевич, давний друг моего отца. – Будто он сам не понимает. Ты же видишь, – как об стенку горохом!
- О, господи, - простонала Лидия Петровна, – не хватало, чтобы с ними что-нибудь случилось!
«С ними» - это значит, со мной и моим отцом. Я-то знала, почему отец злился и хотел ехать непременно. Всё было очень просто: это я разозлила его, потому что за те полтора месяца, что я гостила у него, я успела достать его своими душещипательными разговорами на тему «почему ты нас бросил?!» А он, стараясь не уронить своего достоинства, объяснялся как мог, но видно было, что эти разговоры ему не нравятся и, более того, изрядно надоели. И принятая на грудь рюмашка-другая за обедом у Елениных не помогла, а напротив, подлила масла в огонь.
Когда до причала оставалось метров триста, отец остановился. Не оборачиваясь, он переложил с плеча на плечо мотор, и так же быстро, не сбавляя темпа, зашагал дальше. Подойдя к отлогой тропинке, что вела к причалу, он осторожно спустился к воде.
А путь предстоял не близкий: около пятидесяти километров от села Александровское, куда мы прибыли накануне поутру, до Стрежевого. Отец приехал сюда по своим директорским делам перед новым учебным годом, а я просто так, напросилась. И только одному Богу было известно, что сейчас творилось в его душе! Скорее всего, это были и угрызения совести за то, что с двух лет я осталась без отца, и ещё за то, что его поступок, как выяснилось теперь, стал причиной моих бесконечных страданий. Но, возможно, это было и раскаяние за то, что, вернувшись домой из госпиталя после ранения в конце Великой Отечественной и огульно поверив чьим-то россказням о якобы недозволенном поведении моей матери, он не стал слушать её, а уложив вещи, тут же ушел из дома.
Между тем набухшая влагой туча распласталась уже в полнеба. Молнии блистали почти непрерывно и настораживали. Вовсю гремел гром и ни где-нибудь там, в отдалении, а прямо над нами. Ёжась от холода, Лидия Петровна, плотнее запахнула жакет на груди, и, взяв меня под руку, снова заговорила:
- Олюшка, милая, беги. Может, хоть ты уговоришь его!
И я побежала. Я догнала отца, когда он подошёл к лодке. Бережно опустив мотор на корму, он приступил к его установке.
- Па-ап! – робко протянула я, – Может, не поедем? Посмотри, что делается!
- Нет, поедем, нас дома ждут, – не поднимая головы, буркнул он. - Сказал – поедем, значит, поедем! Всё, садись в лодку! – тоном, не терпящим возражения, вдруг скомандовал он.
И я отчетливо поняла, что никто и никогда не изменит решение моего отца. Никто и никогда. Я шагнула в лодку и, умоляюще глянув на Елениных, будто они могли чем-то помочь, устроилась в носовой части на скамеечке. Лидия Петровна и Иван Аркадьевич стояли чуть поодаль, и было видно, что они встревожены.
Сняв причальное крепление, отец забрался на корму и попросил:
- Вань, оттолкни!
И когда лодка закачалась на волнах, он рывком шнура, завёл двигатель и, усевшись поудобнее, направил её к середине реки.
Я видела, что отец напряжен и очень волнуется, но двигатель работал исправно, и он, управляя им, постепенно успокаивался, хотя то и дело поглядывал на тучу, которая из темно-серой превратилась в черную. Молнии сверкали рядом, озаряя всё вокруг, а могучие раскаты грома – один за другим – заставляли вздрагивать и втягивать голову в плечи. Но, слава Богу, двигатель мерно гудел, а лодка, рассекая пока ещё небольшие волны и слегка подпрыгивая на них, уносила нас всё дальше и дальше. И мало-помалу я успокоилась тоже. Повернувшись к берегу, я посмотрела на Елениных и, улыбнувшись им на прощание, помахала рукой. Они махнули в ответ и скрылись из виду.
Однако ветер крепчал, гроза усиливалась, а темнота сгущалась. И вскоре стало так темно, что невозможно было понять, где небо, а где волны: всё пространство сделалось одноцветным, и всё смешалось.
И вдруг мотор как-то странно чихнул, и тут же изменилось его звучание. Обороты упали, скорость лодки тоже. И я почувствовала, как она, поднявшись на волну, резко ухнула вниз. Сердце тут же ёкнуло и защемило, а в мозгу пронеслась одна единственная мысль: упасть на мокрое дно и заткнуть уши руками, чтобы не слышать и не видеть всего этого кошмара. Вместо этого, что есть силы, обеим руками я вцепилась в борта лодки и с ужасом ждала, что будет дальше.
- Черт, цилиндр отказал! – сквозь бурю услышала я тревожный голос отца.
- Что-о?? - крикнула я, чтобы только не молчать.
- Цилиндр отказал, - напрягая голос, снова повторил он. – Да ничего, ты не бойся, второй-то работает! – И заметив моё стремление обернуться назад, навстречу волнам, вдруг резко и почти фальцетом, заорал, - Не смотри назад! Не смотри, я сказал!! Вычерпывай воду! Давай, быстро!
- Чем?.. Чем вычерпывать? – вскричала я, размазывая по лицу брызги воды.
- У тебя под сидением банки. Возьми их, да поживее!
Не помня себя от страха, я отыскала под скамьей эти несчастные банки и тут же принялась за работу. Сколько так продолжалось – не знаю, но в какой-то момент я не услышала звука мотора. Совсем не услышала – никакого: он заглох намертво. Лодка встала. И это было самое страшное, потому что мы сделались абсолютно беспомощными, и надежды на спасение не было никакой. Яркая вспышка молнии высветила напряженную фигуру отца и его отчаянно взметнувшиеся к веслам руки. Уцепившись за них, он попытался грести, только у него ничего не вышло: волны били с такой силой, что преодолеть их не было никакой возможности. И тогда он стал повторять одну и ту же фразу:
- Ничего, ничего… Ты не бойся, только не бойся! С нами ничего не случится, вот увидишь.
Но я не верила ему: слишком всё было серьезно, и уж слишком всё напоминало настоящий шторм. Наша лодка, как щепка, болталась на волнах, и я не могла понять, почему она всё ещё болтается и почему мы до сих пор находимся в ней. В моём сознании уже давно мелькали картины, одна страшнее другой… Я видела перевернутую лодку, весла, относимые куда-то в сторону, рюкзаки, прыгающие на волнах, и нас обоих в этой ледяной пучине.
- О Боже! За что ты наказываешь нас? – хотелось крикнуть мне, обратившись к небу.
Но вместо этого я вспомнила один эпизод из своей жизни, когда мы с матерью отдыхали на Черноморском побережье, в Лазаревском. Было это пять лет назад, и было мне тогда двенадцать лет. В один из дней нашего отдыха мы, как всегда, купались и загорали. Море слегка штормило, и я с удовольствием наблюдала за тем, как на берег набегали сердитые темно-зеленые волны и как затем, они уносились обратно в море, обнажая каменистый берег. И я придумала для себя игру. Во время отлива, когда волна устремлялась в море, я бежала за ней, а потом, видя, как она возвращается, бежала назад, к берегу. Этакая игра в догонялки, которая едва не закончилась трагически, потому что в один из таких бросков я не успела убежать и, словно пушинка, была подхвачена волной и унесена в открытое море. Кувыркаясь в морской пучине с открытыми глазами (почему-то больше всего мне запомнилось именно это), я видела над собой зеленую толщу воды, – эту страшную громаду, – осилить которую я даже и не пыталась, потому что все мои попытки море пресекло сразу и безжалостно.
Очнулась я на берегу. Молодой мужчина, оказавшийся рядом, вытащил меня.
И эта картина почему-то вспомнилась сейчас.
«Господи, скорее бы рассвет!» – взмолилась я.
Но не успела я договорить свою молитву, как лодка, подхваченная волной, встала почти вертикально, да так, что я едва не вылетела.
- Оля, ты здесь?.. – послышался голос отца.
Я даже сообразить не успела, почему он это спросил, потому что через мгновение вдруг почувствовала такой мощный удар, что чуть не вылетела из лодки снова. Мне показалось, что наше маленькое суденышко со всего маху уткнулось в какую-то твердь.
- Что случилось, пап? – спросила я, не понимая, что произошло.
- Похоже, на косу выбросило, - стараясь перекричать шум ветра, ответил он. – Сейчас возьму фонарь и посмотрю.
Через некоторое время свет от фонаря выхватил кусок пространства, и мы увидели, что действительно сидим на песчаной косе.
А берег был почти рядом – всего в полутора-двух метрах. О, как же мы обрадовались! Но через минуту-другую поняли, что радость наша – преждевременна, потому что добраться до него, просто так, всё равно было невозможно.
Выбравшись из лодки, мы быстро затащили её на отмель и стали думать, что делать дальше. Двухметровое расстояние до берега не перепрыгнуть, тем более отцу с его изувеченной ногой. Но ведь самое страшное уже позади, и неужели то немногое, что осталось, нам уже не под силу?.. И в это время послышался вой сирены. Кажется, это шла баржа. Да, это шла баржа. Она шлепала где-то посередине реки, примерно в полукилометре от нас, и мне показалось, что лучи её прожекторов, высвечивая потоки дождя, упали прямо на лодку.
«Может, спасут… - промелькнуло в голове, - надо только посигналить. Где же фонарь?»
Но, будто услышав мои мысли, отец проговорил:
- Не спасут. Они идут своим фарватером, а здесь мелко. Так что надо самим выбираться.
- Нет!.. Не-ет!! – закричала я. – Спасут, вот увидишь! Дай мне фонарь!
И я стала сигналить и кричать:
- Спасите, спаси-ите!!
На барже нас заметили. Оттуда что-то прокричали в ответ и дали три гудка: два коротких и один длинный. И больше – ничего, баржа прошла мимо. Все надежды на спасение рухнули, я села на песок и заплакала.
- Оля, - через минуту позвал отец, - посмотри, что я нашёл, - и он показал деревце, метра два длиной, которое отыскал здесь, на косе, и которое было выброшено сюда, по всей вероятности, бурей. - Я знаю, что ты устала, но соберись, девочка, прошу тебя. Я буду говорить, а ты запоминай. Мне кажется, здесь не глубоко и поэтому сделаем так. Я срежу лишние ветки на дереве и прямо по зарослям брошу его комельком к берегу, а на жиденькую вершинку подставлю свою ногу, и ты станешь на неё…
- Но тебе же будет больно, - не дав договорить ему не столько оттого, что будет больно, а сколько от того, что ушла баржа и от того, что приближается новая опасность, закричала я.
- Оля, повторяю, ты станешь на неё… Прошу, успокойся! Ты станешь на ногу, а я буду поддерживать тебя до тех пор, пока не ступишь на ствол. А потом, держась за ветки, которые остались на нём и вон за те кустики, что торчат из воды, потихоньку проберёшься к берегу. Только, пожалуйста, не теряйся, поняла меня?
Я-то поняла, но мне сделалось снова страшно. Ещё страшнее, чем на середине реки в той самой болтанке, когда волны захлестывали нашу лодку. Я вдруг подумала, что именно сейчас, когда осталось совсем немного, я больше не выдержу, что свалюсь в эту проклятую воду, запутаюсь в водорослях и утону, но отец, будто снова прочитав мои мысли, жёстко скомандовал:
- А ну, соберись! Действуй, как я сказал. Давай сюда руку, и не забудь веревку от лодки привязать – вон там – видишь? - и он направил свет от фонаря на берег. - Я брошу её, когда ты выберешься на сушу.
- А ты-то потом как? – всхлипывая, проговорила я. – У тебя ведь подставной ноги не будет!
- Ничего! Если свалюсь, то успею схватиться за деревце, только держи его крепче.
На берег мы выбрались. Отец конечно упал, но я, упираясь в корягу, изо всех сил держала это самое деревце и к счастью, всё закончилось благополучно. Мы вытащили лодку, протянули её вглубь – подальше от воды – и хорошенько привязали.
После небольшой передышки отец сказал:
- Судя по всему, километров пятнадцать мы с тобой отмахали и сейчас, думаю, находимся у деревни Ларино, только на противоположном берегу, и где-то здесь должна быть охотничья сторожка. Вернемся чуть назад, найдем её, затопим печь и обогреемся. Пойдем-ка, дочь...
Но шли мы долго. Дождь всё не прекращался, хотя лил заметно тише. Предваряя глухие раскаты грома, отдельными вспышками блистали молнии, и только ветер никак не утихал. Он метался среди деревьев, ломал ветки, срывал листья, и всё вокруг по-прежнему стонало и гудело. От холода и сырости у меня стучали зубы, а сторожки всё не было.
- Пап, я больше не могу, я замерзла, - не выдержала я.
Мы остановились.
- Наверное, это не Ларино, - в раздумье проговорил отец. – Вот что. Ты сиди тут, - он указал на поваленное дерево, что находилось рядом с другим – живым, служившим как бы завесой от дождя, – а я пойду, поищу сухих веток: попробуем костерок разжечь, благо, у нас спирт в таблетках есть. – И добавил: - Ты не бойся, я ненадолго.
И он ушел. А я перестала бояться, мне сделалось всё равно. Мне показалось, что страшнее того, что уже было, теперь уж точно ничего не будет.
Минут через двадцать отец вернулся. Найденный сухостой (и где он раздобыл его в такую хмарь!) он сложил небольшой горкой на расчищенную площадку, вытащил из рюкзака бумагу, подложил под неё таблетки и зажег. И костерок заполыхал. К счастью, и дождь перестал, только с веток дерева, под которым мы приютились, иногда ещё сыпались холодные дождевые капли вперемешку с мокрыми листьями.
Так мы и просидели остаток ночи, скукожившись у костра. Буря утихла, и только промозглая сырость да поваленные кое-где деревья вместе с поломанными ветками всё ещё напоминали о ней. Когда забрезжил рассвет, мы вышли к берегу. Слева на горизонте, где должно было показаться солнце, светлела полоска неба. Внизу тихонько плескались обские волны, а прямо перед нами, на противоположном берегу, виднелся тот самый причал, от которого мы отшвартовались не далее, как вчера. Чуть выше, в гору, раскинулась панорама Александровского.
- М-да! Приплыли! – сказал отец, всё ещё вглядываясь в берег напротив.
- Пап, хорошо, хоть так приплыли! – сказала я, глянув на отца. – А могли бы вообще…
- Истину глаголешь, дочь моя! – улыбнулся он и, притянув меня к себе, поцеловал в голову. – Ладно, пойдем к лодке.
После замены свечей в двигателе мы благополучно отчалили, а спокойная гладь воды приняла нас легко и приветливо. Рассекая легкую рябь, лодка пошла уверенно и быстро, прямо навстречу солнечным зайчикам, которые, будто извиняясь за вчерашнее, весело прыгали по воде.
|
|