- Я их тех, понимаете... Которые всю жизнь кому-то что-то доказывают.
- Не понимаю.
Она хотела закурить, потом увидела табличку о том, что это запрещено и вздохнула.
- Какое наступление на курящих, правда?
Это было избито. Тысячу раз читаный отрывок, когда двое встречаются в дороге и начинают откровенничать. Ненавижу!
- Я сегодня собирала чемоданы. Вы знаете, когда заканчивается лето? Нет, календарное - это понятно. По-настоящему лето заканчивается когда вы убираете все маечки и короткие юбки и достаете свитера. Вот тогда - лето кончилось! И пусть это будет в октябре.
- Первый осенний дождь - это тоже окончание лета, - сказала я. - Он смывает все... Жару... комаров.
Женщина кивнула. В сущности, ей было лет сорок на вид. И она была вся какая-то тонкая. Не изящная, нет. Тонкая: нос, губы, шея. Чудовищно тонкие запястья, теребящие бесполезную тонкую зажигалку. "Интересно, - подумала я, - она сгибается от ветра?". И эта мысль тоже была каким-то отрывком, причем - не моим.
- А я лето всегда любила! - вдруг звонко сказала она. И сразу закашлялась, прикрывая рот тонкой ладонью. Извинилась - сигареты, она с юности курит, это такой тихий протест.
- Против чего? - спросила я.
- Против чего? Да против осени хотя бы.
Я молча отвернулась и посмотрела вниз, на землю.
- Не обижайтесь, - тут же тронула она меня за рукав, хотя я и не думала обижаться. Просто не могу вот так, запросто, с незнакомыми людьми..
- Я ведь и себе часто признаться не могу, что вся моя жизнь - это просто ступени. И каждый день, карабкаясь вверх, я им что-то доказываю. Кому? Да им. Родителям. Семье.
Мне были неинтересны чужие истории. Они всегда требуют от тебя откровенности за откровенность. А у меня в архиве откровенностей были: прошедшая любовь - одна штука, работа - три штуки и амбиции, не поддающиеся исчислению.
Но я не могла быть невежливой... Это у меня с детства такое: когда к нам приходили бесчисленные ученики - одни занимались английским с мамой, другие - физикой с отцом, - я не могла не быть невежливой. Я, как прекрасный солдат, натренирована на разные раздражители. Я улыбаюсь в ответ на улыбку - просто машинально. Я говорю приветливо. Я уже в десять лет отвечала на телефонные звонки, как заправская - как это сейчас называется? - receptionist.
Словом, это неискоренимо. И неправда, что от дурных привычек трудно отказаться. Попробуйте проделать это с какой-нибудь полезной...
- Я, понимаете, всегда была младшей, - сказала женщина.
Она обращалась к спинке впередистоящего кресла, не ко мне.
- И у меня есть старший брат. Если бы я работала в правительстве, то издала закон, чтобы разница между детьми в семье была не больше трех лет. Между мной и им пролегли двенадцать долгих лет. Думаете, младших всегда больше любят? Вполне возможно. Если только старшие не настолько успешны...
Я ничего не хочу сказать - мать прекрасная женщина. Она, как и следует, обожает своего старшего сына. А мой отец слишком обожает мать. Кстати, вы одна в семье? Я всегда хотела поинтересоваться у младших девочек - они действительно чувствуют себя в семье самыми любимыми?
Я ничего не могла ей ответить. Я единственный ребенок в семье.
- Понимаете, - снова сказала она, обращаясь к креслу, - когда брат старше вас настолько, то он в любом случае успешней. Он раньше пошел на работу и к тому времени, как вы только стали искать себе место, он получает высокую зарплату. Он завел семью, и родители, которым уже пора иметь внуков, только об этом и говорят. А вы всегда занимаете второе место. Нет, вас, конечно, одевают. Кормят. Но - понимаете ли вы?! - это чувство... Оно внутри! Вы - всегда второй номер!
Она снова хотела закурить и снова остановилась.
- Чертовы самолеты...
Внизу, шириной с ладонь, виднелся Париж.
- Что самое обидное - вы знаете, что мать вас постоянно сравнивает. Мысленно, конечно. Думает: в восемнадцать он нашел свою жену, а вы до сих пор нет; в двадцать он стал самостоятельным - а вы только институт закончили и не успели как следует опериться. Ну и так далее... Ее материнской любви безразлично, что вы разные. Главное - ее сын.
А я не могу сказать даже люблю ли его. Раньше любила. Сейчас... Сейчас отношусь странно: равнодушно, скорее. Это лишь человек, с которым мне нужно соревноваться. Ведь если я не могу ответить, люблю ли брата, то уж точно люблю мать.
Но если по-честному - я тоже кое-что представляю из себя! Если бы она только хотела, понимаете, только хотела заметить мои успехи!..
Недавно знакомый просто убил меня: сказал, что мать всегда переводит разговор на брата. Всегда! Даже если речь об этом не идет! Она находит повод и говорит о нем!
Мне было ее жаль. Жаль эту тонкую странную женщину...
- Поскорее бы приземлиться, - сказала она. - Закурить. Я ведь и курить-то начала только тогда, когда поняла, что бесполезно пытаться быть хорошей. Это никому было не нужно. А знаете чего я еще боялась? Никогда не поверите... Я боялась, что мои дети будут менее красивы, чем его. Что мать не будет ими так восхищаться.
И я всегда старалась побороть это чувство любви матери к сыну. Может быть потому, что отцы не так расточительны на ласку и мне казалось, что меня вообще никто не любит. Я отучилась лучше, чем он. Получила полное высшее. Я стольким занималась в жизни! И - без ложной скромности - я столько всего умею, чего не умеет он.
Но, черт возьми, почему я все еще чувствую себя отстающей?!
Я вышла замуж за очень милого человека, беззаветно меня любившего. Закрывающего глаза на мои бесполезные потуги прыгнуть выше головы. Он все терпел. Это чудесный мужчина, понимаете... Женись он на другой, они бы строили семью. Я же старалась строить карьеру. Мне и в голову не приходило, что успешной можно стать и на другом поприще.
Потом устроилась на хорошую работу. Меня повысили, все обещали отправить в командировку. Знаете, это, наверное, было как раз то время, когда я хоть на сколько-то чувствовала себя выше. Не выше их всех, а выше своего предыдущего положения. Потом дочь тяжело заболела. Ее нужно было положить в больницу, но мы решили сами за ней ухаживать. То есть муж решил. Я же работаю.
Он ее очень любит. Очень. Это порождает странные мысли, но я, позвольте, не стану их озвучивать.
Боже, приземлиться бы поскорее! Еще двадцать минут...
И тут - представьте! - как раз подоспела моя командировка. Муж умолял остаться. А я смотрела на наши детские фотографии с родителями... Брат на коленях у мамы, я стою рядом... И - решила ехать. У брала не ладилось с работой. А я могла бы вырваться вперед. Понимаете, я не знала, что делала! Муж обещал развестись. Укорял. Потом был звонок...
Позвонил он... И сказал: "Сестренка, ты ведь совсем скатилась...".
Скатилась! Я всю жизнь стремилась вверх! Скатилась!!
Странная тонкая женщина снова закашлялась. Мне показалось - беззвучно заплакала. Но я тоже смотрела в спинку впередистоящего кресла. И поняла, наконец, почему она не может смотреть мне в глаза.
- Что же вы сделали? - спросила я наконец.
- Что я сделала? - переспросила она. - А разве вы сами не видите? Я ведь в самолете. Лечу в командировку.
-----
В авиации есть такой термин: место и время встречи с темнотой. Очень странный термин, почти нереальный. Только когда летишь - видишь, что не зря его рассчитывают штурманы... Сплошная стена темноты стоит перед тобой и кажется такой сплошной, что впору зажмуриться.
Я потом часто думала, что человек, встречаясь с темнотой, может так и не найти в себе сил с ней распрощаться.
|
|