-Человек может летать?
-Безусловно.
-Как, у него же нет крыльев?
-Чтобы летать, крылья не обязательны.
Окно. Такое простое и не затейливое. Когда смотришь в него, то наблюдаешь совсем другой мир, и, открыв ставни, можно впустить его, но только не в том случае, когда стоит решетка. Мои руки инстинктивно тянуться к ней, пальца проводят по ее поверхности.
Холодная, ржавая, сообщают они.
Рассматривать ее нет нужды - она такая же, как и всегда, и глаза, не задерживаясь на ней, выглядывают во внешний мир. А там…
…все тот же пейзаж: неизменные, как сама вечность, трубы, исторгающие облака дыма; промышленные постройки, размерами с большие ангары; снующие между ними различные автомобильчики и, словно куклы, людишки, и ржавый забор огораживающий все это. И цвет… Везде ржавый, ржавый, ржавый! И дым, и постройки и все-все-все. Ни единого другого оттенка. Даже фонари на улице, и свет от них и те ржавые.
Глаза непроизвольно поднимаются выше, хочется вознестись в небеса над этим умирающим ржавым миром. И будь у меня крылья, я бы непременно так и сделала. Но и небо встречает меня все тем же цветом, словно оно целиком состоит из одного огромного куска ржавчины. Как ни посмотрю на него, всегда один и тот же цвет – цвет стареющего металла.
Может мир уже настолько стар?
Стоит только повернуться и из другого окна (всего их два в комнате) открывается совсем другой вид. От этого мира веет упокоением и безмятежностью, там нет промышленных и иных предприятий, возведенных неугомонными и вечно копошащимися людишками. Да и эти букашки там довольно большая редкость. Когда мне плохо или тоскливо на душе, я могу подойти и полюбоваться, несмотря даже на решетку, мешающую в полной мере насладиться пейзажем.
А там есть на что посмотреть. Большой пустырь, цвета земли, без единого растения, а за ним обширнейшее кладбище, настолько большое, что скрывается за горизонтом. Каждый раз оно разное, но всегда одно и тоже. Ведь если изменить внешнюю оболочку, а внутренняя не претерпит никаких изменений, то все остается, как было, словно ничего и не менялось.
От всего этого вида становилось как-то тепло на душе. В отличие от другого мира, где царит суматоха и неуверенность в будущем, тут было более комфортно. Кладбище дышало спокойствием, от него веяло непоколебимой уверенностью в завтрашнем дне и осознанием, того что, несмотря ни на что, даже на прогресс, все остается неизменным и итог один.
Вот и сейчас, через пустырь, так органично дополняющий землю мертвых, медленно тянулась лента букашек. Такое случалось не редко в довольно тихой и безмятежной жизни кладбища. Черный, цвет скорби и траура, был, пожалуй, единственным из всех цветов, за исключением приевшегося ржавого, которые я видела на людях. Но даже на этот испокон веков обычай мир успел наложить свои отпечатки, часть из букашек была в ржавчине. Нет, отнюдь не полностью, но от этого похороны приобретали гротескный оттенок, словно извечное боролось с мимолетным, и никто пока не мог победить. Хотя молодой и пытался изо всех сил.
Несмотря на торжество науки, пустырь постепенно заполнялся. И с новыми захоронениями в мир голодных цветов стали проступать разные оттенки рыжего. Но старое сопротивлялось, сколько ни всматривайся, кладбище в своем монолите оставалось черным, ни одного более или менее ржавого пятнышка мне так и не удалось мне так и не удалось обнаружить. Даже черные остовы деревьев и те оставались самими собою, не поддавшись на уговоры молодости. Только новые, прямые, в отличие от старых и давным-давно покосившихся, надгробия могли похвастаться то там то сям разбросанными пятнышками ржавчины.
Скоро, подумалось мне, новое победит и тогда только вопрос времени и из двух окон будет струиться только один свет.
На потолке заиграли ржавые блики – на улице стемнело, и зажглись фонари.
Нет ничего приятней, чем посидеть в темноте. И снова я не смогла себе отказать в этом небольшом удовольствии. Но хорошего надо помаленьку, а то быстро приедается.
Я потянулась и включила одинокую лампочку, висевшую на железной цепи в середине потолка. Оранжевый неровный свет залил всю комнату, причудливые тени заскользили по стенам. Я прошлась из одного угла в другой, просто ради того, чтобы прогуляться, и встала так, чтобы видеть свою тень.
Временами мне нравилось это делать: то в театр теней поиграешь, то просто полюбуешься на плавность линий, иногда просто постоишь и помечтаешь о неведомых далях и существах их населяющих. В этот раз наблюдалось небольшое несоответствие между моей фигурой и этой субстанцией, что зовется некоторыми тенью.
Сперва я не поняла, что не так, потом дошло – крылья.
Мне казалось, что раньше их не было, или было, но я их просто не замечала? Впрочем, это было уже не важно, теперь они у меня есть, так сказала моя тень. А она врать не может. Или да?
На всякий случай обернулась, как смогла, чтобы убедиться в реальности их существования. Но глаза ничего не обнаружили, тогда, как руки с уверенностью говорили об обратном.
Очи не всегда сообщают правдивую информацию об окружающем нас мире. Поэтому я их закрыла, и сосредоточилась на внутренних ощущениях.
Крылья были. Не знаю, как, не знаю почему, но они определенно были.
Поймала себя на мысли, что постепенно схожу с ума. Четыре стены, два окна, забранных ржавыми решетками, единственная тускло светившая лампочка, железный с отметинами стол, кружка с тарелкой и ложкой, железная же кровать с матрасом и подушкой, украшенной маленькими выцветшими птичками, туалет и раковина с краном, если нечаянно его открыть, то польется вода, правда ужасающего цвета с характерным запахом, даже умываться порой брезгливо.
В такой обстановке немудрено съехать с наезженных рельсов разума в глухие дебри безумия. Начнешь говорить сам с собой – становиться немного не по себе, молчишь и смотришь в стену – еще страшнее. Чтобы как-то отвлечься прислонюсь лбом к стеклу или решетке, и наблюдаю за суетой букашек или ложусь и смотрю в обшарпанный потолок, пока не засну. Теперь даже не могу и лежать на спине: крылья и так причиняют боль, а если на них еще и …
В комнате почти всегда тихо, звуки из-за окон не проникают сюда. Я люблю тишину, и она отвечает мне взаимностью. Если же это спокойствие или мой собственный голос надоедают, то я раскачиваю лампочку. Она издает странный скрипящий звук, за неимением лучшего, он кажется мне музыкальным. Порой стою так долго и слушаю, слушаю…
Сейчас я просто стояла и разглядывала свои расправленные крылья. Время от времени пытаясь ими пошевелить, получалось это с трудом и болью. Но получалось же! За этим занятием проворонила появление еды. Она появлялась ежедневно. Три раза. И всегда неожиданно, словно из воздуха. Как ни старалась подсмотреть за этим процессом, ни разу не удавалось, так что это оставалось для меня полной загадкой. Тем более, что иногда я мечтала вслух о разной и диковинной пище, то которой бы мне хотелось попробовать. И довольно часто эти порой детские желания сбывались. Редко сразу, но в течение пары тройки дней обязательно.
Чаще обычного мое внимание привлекал простой прямоугольник в стене. Что это такое я не понимала, на ощупь он был странный, ни на что не похож, даже на обычную стену или там окно. Он просто был. Я подолгу стояла рядом и пыталась проникнуть в его тайну. Мне казалось, что за ним скрывается нечто большее и необъятное, может новый мир. Как знать. Иногда он светился странным светом, не ржавым, как всё остальное, и не оранжевым, как моя лампочка, а каким-то другим, даже не знаю с чем его сравнить, ничего такого нет в этой тихой комнате.
А с крыльями теперь гораздо приятнее, чувствую себя полностью законченным человеком, вот бы еще взлететь отсюда…
Рука что-то пишет. Можно разобрать слова «конец» и «удачно». Монитор. Темно. Инфро-красная проекция сверху, охватывающая железный стол с кружкой и тарелкой с ложкой. В правом углу бегут цифры сто пятидесятый день опыта…
|
|