На дворе стояло обычное июльское утро. Кругом тишина, ни души. Часов шесть или чуть больше. Воздух свеж и прохладен. Эх! Понежиться бы в постели, подремать чуток. Однако надо готовить завтрак. Из продуктов лишь картошка, а мусорное ведро полностью заполнено. Придется выносить в такую рань! Не хочется, но что делать?
Натянув спортивные штаны, нацепив футболку, и засунув ноги в шлепанцы, я взял ведро и сбежал по лестнице. Тяжелое ведро задело ржавые перила, отчего те противно задребезжали. Я поморщился. С утра частенько бываю не в настроении. Наверно, не с той ноги встаю. Как бы то ни было, я доплелся до мусорки. Никого не наблюдалось – рано еще. Я снял крышку и высыпал мусор в один из баков. Но вот беда, газетный лист, которым я обычно застилаю ведро, прилип ко дну. Встряхнул ведро несколько раз, но без толку. Огляделся в поисках длинной палочки, но ничего подходящего на глаза не попалось.
- Черт возьми! – выругался я сквозь зубы.
- Кто там черта поминает? – раздался рядом сиплый голос. – Что здесь забыл?
Я от неожиданности подскочил на месте и чуть не выронил ведро. Человек я не суеверный, но все же… Тем более, когда по другую сторону контейнера стало появляться лохматое существо.
- Уф! – облегченно выдохнул я, приглядевшись повнимательней.
Это оказался всего лишь бомж. В отличие от многих других, виденных мною раннее, этот был одет очень даже неплохо. Слегка потертые брюки, вылинявшая рубаха сидели мешком на его тощем, костлявом теле. На ногах большие, явно не по размеру стоптанные босоножки.
- Чаво испужался? – лениво спросил он. – Разбудил, ирод проклятый!
Говорил бездомный медленно, с хрипотцой. Его благообразное, морщинистое лицо с едва заметными признаками пьянства, высокий лоб выдавали в нем интеллигента.
- Че молчишь? Хотя правильно, нечего со мной разговаривать. Кажусь тебе животным?
- Да нет, что вы! – возразил я, сильно краснея.
Если бы не прилипший клочок бумаги – давно бы пошел домой и не надо было бы беседовать со старым хрычем. Кто их знает бродяг? Вдруг полезет в драку?
- Расслабься, - мягко сказал бомж. – Бить тебя не собираюсь. Мягкий я человек, поэтому из школы и вышвырнули.
- А вы учитель? – машинально поинтересовался я.
- Да, - ответил он, и тут же его лицо сморщилось от невыносимого горя.
Мне захотелось подойти к нему, утешить, но между нами лежала огромная пропасть, называемая социальным положением. И я остался на месте, о чем сейчас жалею.
- Вернее бывший, - добавил тихо старик. – Преподаватель физики.
Я слегка поморщился – мой самый нелюбимый предмет. Бесчисленные формулы, законы, явления… Все это не для меня. Похоже, бомж увидел мою реакцию на его обожаемый предмет и обиделся.
- Не нравится физика?
- Не то чтоб очень, - честно ответил я и приготовился дать деру.
Старик не на шутку раскипятился. Мой ответ разъярил его. Он стоял, размахивая руками, бормотал физические термины, восхвалял ученых.
- Архимед, Ньютон, Эйнштейн… мировые гении. Сила тяжести, упругости, трения – скольжения… закон преломления света.
Я медленно сделал шаг назад, намереваясь незаметно уйти. Драка с психом, пусть и хлипким, мне не к чему. Но тут поток красноречивых слов иссяк. Рассеянный взгляд старика упал на мое ведро.
- Прилипло, - бомж сочувственно покачал головой и быстро запустил руку на дно.
Поковырявшись, выбросил оттуда грязный лист, смоченный арбузным соком. Засунуть руку внутрь, где полным полно микробов, я бы никогда не решился. По крайней мере в отсутствии горячей воды с мылом.
- Спасибо, - поблагодарил я старика, накрыл ведро крышкой и повернулся к выходу.
- Постой, - окликнул старик. – Наверно, интересно узнать, как я дошел до такого?
Отказать после совершенного им благородного поступка я не мог. В конце концов не умру же я от голода за несколько минут. Да и любопытно послушать. Кто он – неудачник по жизни или жертва трагических обстоятельств? Все – таки образованный человек, учитель. Видно, одиночество замучило, хочет поделиться своими горестями.
- Расскажите, пожалуйста! У вас есть свободное время?
Бомж засмеялся. Смех его выглядел жалко. Словно давно разучился, а теперь, внезапно, решил вспомнить. Смеялся старик долго, казалось целую вечность и моему терпению стал приходить конец. На вежливую просьбу он стал ржать как безумец. Наверно, дурак! Приступ беспричинного смеха уменьшился, и старик наконец – то начал говорить.
- Удивился небось, что я, старый пень, ржу как лошадь? На вопрос, если у меня свободное время…
Бомж вновь огласил воздух дребезжащим хохотом. Я свой вопрос глупым не считал. Видел немало бездомных, сидящих или спящих в тени деревьев или на скамейках в парке. Чаще всего рядом валялась опорожненная бутылка. О своих наблюдениях и вытекающих выводах я и поведал старику.
- То ж алкаши, попрошайки, - возразил бомж. – Кроме выпивки для них ничего не существует. У настоящих бомжей свободного времени нет. Бродим каждый час по мусоркам, выискиваем лакомые куски, стараемся сделать нашу жизнь проще. А алкаши и наркоманы – конченные люди… Умирают чаще нас.
- А вы пьете?
- В последнее время частенько, - вздохнул старик. – Раньше держался, но теперь начинаю сдавать. Возраст дает о себе знать. Кончаются мои силы, как физические, так и духовные.
При этих словах он достал из узелка бутылку самой дешевой водки. Вытащил из горлышка пробку, понюхал и сделал несколько глотков. Затем, крякнув от удовольствия, протянул бутылку мне.
- Бери. Хлебни за славное прошлое, когда я был Человеком.
- Извиняюсь, не пью.
- Брезгуешь, - печально заметил старик. – Зря. От всей души тебе предлагаю! Больше ничего у меня нет. Тебя хоть как звать?
- Александр, - ответил я, изнывая от скуки.
- Саша, значит. Эх Саня, Саня! До чего хреново жить на свете! Таскаться по грязным мусоркам, рыться в вонючих баках, собирать бутылки и макулатуру. Раньше меня звали Иван Николаевич, за руку со мной здоровались, в гости приглашали. Случилась беда – никто руку помощи не подал. Наоборот шарахались от меня, как от чумного. Боялись, думали денег просить буду, упрекать за невнимание. Но я их простил, ведь у каждого своя жизнь с кучей проблем. Кому захочется прибавлять себе лишние хлопоты? Вот и очутился на мусорке, где иногда вместо приветствия дают пинком под зад и кличут Шибзиком. Раньше кличку имел Физик, а потом один дурень, поэт – неудачник, придумал рифму: физик – шибзик. Я не обижаюсь, да и толку с моей обиды. Хотя не все меня так называют. Пожилые зовут дядей Ваней, а молодежь Бог простит. Все они алкаши, квартиры, машины пропили и айда к нам. Особенно жалко тех, кто раньше наркотики принимал. Ломка у них страшная, а денег на дозу нет.
- Ну а вы как здесь очутились? – перевел я разговор на него самого. – Пить стали и потеряли работу?
- Если бы, - пробормотал дядя Ваня. – Из – за болезни. Заболел я тяжело, чуть концы не отдал, а тут перестройка… Школа наша ветхая была, глядишь, развалится. Капитальный ремонт никто делать не захотел. Ну и снесли, а на ее месте особняк построили.
- А почему в другую школу не пошли? – полюбопытствовал я.
- Из – за болезни! – раздраженно повторил дядя Ваня. – Когда оклемался, мое новое место уже было занято каким – то молодым хмырем. Опыта никакого, только корочка, а учитель… Не учитель, а мучитель! Будет все диктовать по учебнику, а смысл? Дети своими глазами должны видеть. Какая польза разглагольствовать о явлении, которое дети в жизни не видели. Ах! Как я любил устраивать опыты! Мои ученики тоже были без ума от практических занятий. Во время работы адской машины они вскакивали с мест, подходили ближе, делились впечатлениями…
- Адской машины? – переспросил я его, удивляясь такому названию.
- Так я назвал динамо – машину, - пояснил бывший учитель. – Сколько опытов можно показать с ее помощью! Обожаю все, связанное с физикой. Физика – какое слово! Сколь чудес таит она в себе! Могу часами разговаривать о ней…
- Больше вы нигде не пытались устроиться? – своими словами я вернул милого старичка на грешную землю.
Мне очень не хотелось отрывать Ивана Николаевича от столь приятных ему воспоминаний. Он говорил так вдохновенно, что хотелось восхищаться физикой вместе с ним и плакать от осознания того, какого прекрасного человека и учителя лишились школьники. К сожалению, время меня поджимало, да и желудок требовательно заурчал.
- Пытался, - грустно ответил он. – Сколько раз пытался! Но кому нужен осколок социализма? Учитель старой закалки? В государственных школах места оказались заняты, а в частные меня бы не приняли, да я и не особо рвался туда.
- Там же зарплата выше!
- Конечно, - моментально согласился дядя Ваня. – Но там требуют вежливого обращения с учениками. А я не привык ползать на карачках перед всяким оболтусом! Ставить высший балл за безграмотный ответ! Не могу молча смотреть на духовное растление детей…
Его гневная тирада была прервана забежавшей собакой. Орущий бомж пришелся ей не по вкусу. Громкий лай заглушил следующие слова дяди Вани.
- Цыц! Псина шелудивая!
Облезшая дворняга не унималась и норовила укусить старика за ногу. Тогда дядя Ваня поднял лежащий рядом камень и сделал вид, что собирается кинуть его. Обезумевшая от внезапного страха дворняжка мигом вылетела из мусорки. Дядя Ваня достал бутылку и хорошенько отхлебнул.
- Боится камней. Хе – хе – хе! Приобрела уже где – то опыт. Палкой замахнуться – хуже некуда, а от камня шарахаются. Не любят они нашего брата, да и мы отвечаем взаимностью.
Видя мой недоуменный взгляд, объяснил:
- Конкуренты. На мусорках найдется много чего съедобного. Прибежит кто первый, тот и набьет брюхо.
- Интересно чем? – усмехнулся я. – Уж не использованной ли туалетной бумагой?
- Ты, я вижу, остряк, - благодушно улыбнулся дядя Ваня. – Никогда не приходилось голодать?
- Нет, - признался я.
- А с голодухи то, что ранее казалось несъедобным, за милую душу уйдет. В мусорных баках встречаются мясо, овощи, фрукты, хлеб. Конечно, качество всего этого оставляет желать лучшего, но после должной обработки становится годным к употреблению. Однажды я откопал здоровенный кусок протухшей индейки. Пошел в лес, прихватив с собой припрятанное ведро. Наполнил его водой из родника и натаскал сучьев для костра. С помощью палок водрузил над костром ведро с куском индейки. После длительной варки уплел я эту индейку так, что за ушами трещало. И ничего, жив еще. Убедил тебя, Фома неверующий?
- Насчет мяса да, - согласился я, вспомнив как неделю назад выкинул испорченную рыбу. Хлеб черствый вы найдете, а вот остальное?
- Спорим? – предложил бомж.
- На облом, - предупредил я, не желая раскошеливаться.
- Идет, - ответил дядя Ваня, подходя к одному из баков и опрокидывая его.
Перед этим он внимательно осмотрелся по сторонам, наверно, опасаясь дворников. Мусор вывалился на землю, а кому как не дворнику его подбирать. Дядя Ваня стал перебирать мусор, откладывая рядом полезные вещи и съестное. Горка по правую руку бомжа стремительно росла. Она состояла из огрызка карандаша, десятка листов слегка исписанной бумаги, треснувшего зеркальца, двух одноразовых станков для бритья, пары изорванных кроссовок, грязной тряпки и почти полной зажигалки без кремня. Помимо вещей, в куче оказались и продукты: дюжина раздавленных помидоров, шкурки от сарделек, увядшая зелень, полбуханки черствого хлеба и червивое яблоко.
- Ну как? – довольно осведомился старик. – Заметь – это только с одного контейнера.
Затем он принялся укладывать свою добычу в самодельную тряпичную сумку. Попутно он разъяснял, что будет делать с продуктами.
- Помидоры потушу. Из шкурок, зелени и части хлеба сделаю супчик с гренками. Без горячего мне долго не прожить, да и от зубов остались лишь воспоминания. Оставшийся хлеб пущу на сухари, которые оставлю на черный день. Червивое яблоко ошпарю кипятком и испеку.
- Клево! – восхитился я.
- Портится молодежь прямо на глазах, - огорченно произнес дядя Ваня, смахнув грязным пальцем выступившую слезинку. – Видится тебе жизнь бездомного такой легкой: ничего не делаешь, ходишь, где хочешь, ешь что найдешь. Это взгляд со стороны. На самом деле все обстоит иначе, гораздо хуже. Летом еще курорт, можно под открытым небом спать. А зимой – беда. Фруктов, овощей в контейнерах не встретишь, хлеб медленней черствеет, а значит редко встречается. Но главная проблема – холод. Трое моих товарищей по несчастью выпили и присели на скамеечку в парке. Лютый был мороз, шел снег. Короче замерзли. Похоронили за счет государства, а я их могилы ни разу не навестил.
- Поссорились перед смертью? – предположил я, поеживаясь от душераздирающего рассказа.
- Мы все время друг с другом ссоримся, но скоро миримся. И так трудно жить, а если дуться - еще хуже станет. А не посетил из – за элементарной причины – отсутствия денег.
- Накопите.
- Очень уж ты, парень, остроумный, но не наблюдательный, - едко заметил мой собеседник. – Имей я на руках гроши, купил бы винца или водки.
- Проезд стоит дешево, - напомнил я. – Насобирай макулатуры или бутылок и отправляйся навестить могилы своих друзей.
- Бездомные не дружат, - хмуро сказал дядя Ваня. – Любой, узнав, что у меня завелись гроши, с радостью отнимет их. А ведь могут и зверски избить. Нагреб где – то денег – нам досталось меньше.
- Отвратительно, - высказал я свое мнение, не подозревая раньше о подлости бомжей.
- Я давно привык, - смущенно признался бывший учитель. – Я, между прочим, тоже не ангел. Моя рубаха и брюки ворованные. Спер одежду, когда сушилась.
- От вас не ожидал! – от его горьких слов мое впечатление о нем сильно изменилось. – Не боитесь угодить в тюрьму?
- Ничто на этом свете теперь не способно испугать меня. Я знаю, совершил подлый поступок, но искушение оказалось сильнее меня. В момент кражи я ощущал такую ненависть к хозяину этих вещей, что вся моя честность и порядочность куда – то улетучились. Он, гад, носит хорошую одежду, а я хожу в лохмотьях. Я и украл. Они тогда были совсем новые, за год поизносились.
Я молчал, молчал и он. Видно жалел, что проболтался. Или сожалел? Не знаю. Шедший мимо дворник увидел перевернутый бак и стал больно охаживать метлой бывшего интеллигента. Дядя Ваня взвизгивал от боли и быстро семенил к выходу. Я не мешал восстановлению справедливости. Разбросанный мусор – лишняя работа для дворника, вынужденного жить на мизерную зарплату.
Я размышлял о знакомстве с бездомным. И чем больше размышлял, тем больше жалел дядю Ваню – человека со сломанной душой. Как сложится его дальнейшая судьба? Ясно одно – к прежней жизни возврата нет. Бомж давно уже убежал, а я все стоял и думал… Думал о тех, кто остался без крова, тех, кто еще не умер, но чья жизнь уже давно закончена.
|
|