Пояс Афродиты
Вера Афанасьева
Ева вступила в пору девичества, когда дряхлый советский культ уже дышал на ладан. Коммунизма в стране так и не построили, но нисколько об этом не сожалели, прекратив заод-но переживать и за мир во всем мире. Люди, по-забыв о надоевших транзисторах, с акцентом шептавших о неведомой свободе, и о наскучив-шем кухонном противостоянии умирающей вла-сти, привычно и талантливо пили, лениво приме-ряясь к неведомым прежде удовольствиям. При-евшаяся Западу сексуальная революция наконец-то докатилась и до полуголодной советской глу-бинки, вытесняя из умов провинциалов даже проблемы социалистического быта.
В детстве жизнь казалась Еве душистым июньским садом, залитым солнечным дождем и ослепляющим радугой роз, фиалок и ирисов. Именно таким и был сад около маленького дома, в котором жила Ева. Июнь быстро проходил, ли-стья и травы желтели, затем темнели, внезапно обрушивалась унылая бурая осень, а затем и грязно-белая зима. Но и скучные слезы осеннего дождя, и стенания зимних буранов, и молчание холодной ночной мглы – все было для Евы лю-бимо, желанно, неповторимо.
Долгое время ее любовь к жизни питалась чтением. Литература являла целостность и гар-монию мира, радость бытия и невиданную слож-ность человеческих отношений, связывая от-дельные события невидимой нитью непостижи-мого, но вечного закона, отодвигая вглубь жиз-ненной сцены детство, подруг и школу. Но со временем из тех же книг пришло ощущение, что литература - лишь великолепный суррогат жиз-ни, и Ева перевела взгляд со страницы книги на реальность.
Жизнь в рамках отдельно взятой советской страны поражала неповторимой смесью однооб-разия и абсурда, проецируя кадры семидесятисе-рийного фантастического фильма на серую сте-ну, отгораживающую Союз от огромного неве-домого мира. Но и в этой загрустившей стране жизнь была хороша и удивительна: так же вста-вало и садилось вечное солнце, цвели ничему не подвластные цветы, плодоносили заботливые де-ревья, а люди любили и ненавидели друг друга. И при недостижимости свободы передвижения по миру, катастроф, метаморфоз, взлетов и паде-ний капиталистического далека, все же ухитря-лись разнообразить свое существование специ-ально изобретаемыми хитроумными способами. Вот и Еве вскоре предстояло выбрать себе дело, по возможности, радующее и приносящее хоть какой-нибудь доход. А детство, прошелестев книжными страницами, уже заканчивалось.
Самым подходящим занятием для будущей взрослой жизни, на первый взгляд, казалась нау-ка. Ева, которая могла решить любую математи-ческую задачу, и чьи бесспорные таланты под-тверждались победами в олимпиадах, о ней все-рьез задумывалась. На одной из олимпиад она познакомилась с Венечкой. Венечка уже учился в университете, благоволил к Еве и имел всего два недостатка: был очень некрасив и любил му-чить всех слишком умными разговорами. С Евой он сошелся, увидев в ней такую же, как в себе самом, обреченную на одиночество нетривиаль-ность, и возлагал на это знакомство большие на-дежды. С ним-то Ева и поделилась своими пла-нами.
Они сидели в маленьком саду, грызли ду-шистые яблоки, время от времени с глухим сту-ком падающие на землю, и обсуждали перспек-тивы дальнейшей Евиной жизни.
- Все-таки наука скучновата, - заводила Ева, гладя любимого рыжего кота.
- Наука единственная в силах построить особый мир, свободный от социалистического планирования и связанный не с коммунистиче-ским завтра, а с Вечностью, - Веня чуть не пода-вился от возмущения яблоком.
-Но жители этого мира не люди, а ком-плексные числа, мировые константы, электроны и протонами.
- Да, и еще роторы, дивергенции, операто-ры Лапласа, бозоны, фермионы, гены и дезокси-рибонкулеиновые кислоты, - умничал Веня. - Но это самый подлинный и правильный мир. И он дарит посвященным радость познания истины и приличную по нашим меркам зарплату. Отпуск два месяца, так за отпускными приходят с чемо-данчиками.
- Ага, дает возможность удовлетворить собственное любопытство за государственный счет. Но для этого надо написать две диссерта-ции и потратить лет двадцать жизни. Причем женщине это сделать почти невозможно. Ей свою равность приходится непрерывно доказы-вать, а на успех можно рассчитывать только в исключительных случаях.
-Зато женщину в науке ждут другие награ-ды: отличные надежные мужья, умные любовни-ки и зависть всех прочих женщин. А потом, нау-ка свободна, в ней можно обойтись без явного восхваления советской действительности, а ско-рость света, в отличие от надоев молока, не уве-личивается в дни съездов партии.
- Ничего себе свободна! Если ты сотрудник секретного НИИ, то на работу лучше совсем не явиться, чем опоздать на пару минут. Вон сосед наш всегда домой возвращается, если чуть-чуть опоздает. И сразу вызывает на дом врача.
- Зато не придется всю жизнь на что-нибудь ногой нажимать, связывать порванные станком нити или баранку крутить. Или сушить сухари, если проворовался. Сиди себе, попивай чаек-кофеек и думай.
- А мозги сушить лучше?
- Глупая, ты же станешь счастливчиком, которым удается приобщиться к тайнам микро-мира или глубин галактики. За это можно рас-платиться загруженностью мозга.
- Какие тайны! Всю жизнь будешь делать конкретные винтики для какой-нибудь военной штуковины, которую ты целиком ни разу так и не увидишь. И яростно спорить с такими же не-счастными о преимуществах того или иного спо-соба шлифовки этих винтиков. И бить коллегам морду, если вы не поделили какой-нибудь гене-ратор. Нет, очень скучно!
Кроме науки, Ева, как и всякий молодой человек, подумывала о творчестве, но ее талан-ты, разбредались в разные стороны и, поделен-ные на лень плюс отсутствие честолюбия, пока не давали ей необходимого импульса.
- Все таки свою индивидуальность легче всего выразить в искусстве, - заводила она разго-вор, когда Венечка приходил в следующий раз
- Только теоретически. С позиций мировой художественной культуры советское искусство можно оценить как особенное и нетривиальное. Оно научилось обходиться без квинтэссенции любого творчества - создания собственного, па-раллельного действительности, доступного лишь немногим избранным мира, а, напротив, предпо-лагает тиражирование и приукрашивание уже имеющихся в реальности сущностей. Так что ни-какой индивидуальности, - опять умничал Ве-нечка.
- Я бы хотела рисовать, - рисовать Ева в самом деле любила и умела
- Ну и будешь всю жизнь рисовать дурац-кие радостные лубки: икрастых жизнерадостных колхозниц с неподъемными снопами пшеницы в руках, веселых шахтеров и непреклонных погра-ничников, водящих хоровод вокруг очередного генерального секретаря с неправдоподобно муд-рым взглядом. Причем безо всякого намека на стеб. Или портреты Ленина для сельских клубов. Это в лучшем случае. А в худшем – малевать афиши в соседнем кинотеатре.
- А музыка? Мне кажется, я могла бы со-чинять песни, - Ева и стишки пописывала.
- Песни, не обремененные обертонами и точными рифмами, о линиях электропередачи, гидроэлектростанциях, домнах и космических кораблях? Ты другие по радио слышала?
- А если писать прозу?
- Это совсем уж критический случай. Пи-сать о людях, чьими основными проблемами яв-ляются досрочное выполнение пятилеток и борь-ба лучшего с хорошим? И это правда жизни, это искусство?
Ева и сама понимала, что для удачливых деятелей искусства творчество было закавычено и уже давно стало лишь сравнительно легким способом получения материальных благ и добы-вания денег. Тем же, кто не хотел следовать чет-ко определенным стандартам и жанрам, грозили абсолютное забвение, все то же пьянство, нище-та, и, в лучшем случае, изгнание из страны.
- Пойдем-ка, Ева, к нам на мехмат, - под-водил итоги Веня.
По размышлению все виды деятельности, попадавшие в круг Евиного зрения, казались ли-бо скучными, либо недостойными того, чтобы посвящать им жизнь. Но было, ох было в совет-ской стране одно занятие, доступное практиче-ски всем желающим, равняющее советских гра-ждан с людьми всех времен и народов. Занятие это дарило сильнейшие ощущения независимо от образования, национальности, партийной принадлежности, наличия или отсутствия денег, квартир, достижений, званий, регалий. Занятие это примиряло с убогой действительностью, на-полняя самое безрадостное до этого существова-ние новым особенным смыслом. Занятие это по-зволяло каждому приобщенному счастливчику войти в прекрасный необыкновенный мир, пол-ный подлинных чувств, слез, радостей и наслаж-дений, мир, который в одну секунду мог стать раем или адом. Называлось оно Любовью.
О любви, как и о многом другом, Ева узна-ла из великой русской литературы. Сначала была непохожая ни на кого Ассоль, затем мятущаяся, одинокая, умирающая без любви Маргарита, по-том Каренина, отдавшая любви все. Из доступ-ных книг можно было узнать о любви прекрас-ной, великой, духовной, но почти ничего – о плотской, темной, запретной, но не менее при-влекательной. Позже о глубинах плотской любви удалось прочитать в записных книжках Блока, у Апулея, Бокаччо, Святония, Бальзака, Мопасса-на, Хемингуэя. По крохам на страницах самых разных, иногда неинтересных ей книг выискива-ла девушка хотя бы упоминания, хотя бы намеки на плотские влечения и удовольствия, на пока неведомые ей страсти. Иногда одно предложе-ние, одно слово, не давали заснуть, навсегда ос-тавались в памяти.
И Ева решила посвятить себя любви, но не как рядовая ее жрица или жертва. Со свойствен-ным юности максимализмом она задумала овла-деть теорией любви, познать ее тайные механиз-мы и законы, и в итоге, написать книгу. Такую, которую до нее никто не писал. Настоящее под-линное исследование, а не частный, ничего не подтверждающий и не опровергающий рассказ о конкретных событиях. Самую умную и великую книгу, причем книгу, написанную женщиной, служащую противовесом многочисленным скучным и однобоким мужским трактатам о любви, содержащим лишь незначительную, дос-тупную невнимательному мужскому взору часть истины. По молодости Ева не сомневалась в сво-их способностях сделать это, хотя и понимала, что на это могут уйти годы и даже десятилетия. Но это ее не пугало, впереди была целая жизнь.
Если же ее бы спросили о любви конкрет-ной, ее собственной, то она ответила бы, что лю-бовь, большая и настоящая, непременно ждет ее в будущем. Но не смогла бы описать желанного возлюбленного. Почему-то помимо стандартного "умный, добрый, сильный" представлялось лишь, чтобы с этим мужчиной можно было бы всегда, когда хочется, танцевать под медленную сладкую музыку и гулять весной по вечернему, одуряюще пахнущему цветущему яблоневому саду.
Но был еще и хлеб насущный. И если не делать из любви кормушку, то приходилось по-думать о гарантированном заработке. И Ева ре-шила: пусть исследование любви станет ее увле-чением, делом, которое делает жизнь интересной и удивительной, а зарабатывать деньги придется научными изысканиями. И отчасти убежденная Венечкиными аргументами, отчасти желая обра-довать мать, мечтающую об университетском образовании для своей дочери, решила готовить-ся к поступлению на мехмат. А все свободное время и силы отдавать изучению неведомой пока любви.
Он сиял, она ослепляла. Он обнимал боже-ственные, чуть полноватые, беспредельно жен-ственные бедра, спускаясь к совершенному неж-нейшему лону. Тяжелые золотые ветви виногра-да, сплетаясь в чудесный венок с дикими розами, лилиями и фиалками, подчеркивали белизну про-зрачной кожи и обременяли хозяйку легкой бо-лью.
Она вышла из пены Океана, оплодотворен-ного сброшенными с неба гениталиями воздуш-ного Урана. Давно, в колыбели мироздания и времени, Уран клубился, парил, туманился, стру-ился воздушными потоками в пространстве, собственно и был самим пространством, являя себя всего, до глубин, до основания, грезя о бу-дущем, лелея надежды, мечтая и фантазируя. Нетерпеливый Кронос, желая властвовать раньше срока, прервал небесную негу, завязал уз-лом нить Времени, оскопил золотым полумеся-цем серпа своего божественного отца, лишил его Мужского, сделал Ничем, Бренностью, Тьмой Воспоминанием и бросил его чресла во влажное бездонье. Афродита стала последней дочерью поверженного Урана. Сочетая в себе Воздушное и Влажное, неся Беспредельно Жен-ственное, она решила отомстить за боль отца, за его крушение, свержение, смерть.
Вся красота Неба и подвижность Океана слились в ней, породив безмерное совершенство и совершеннейшую гармонию. Она стала первой блондинкой в мире. Чудесные волосы цвета мор-ской пены слегка прикрывали сияющую наготу, спускаясь до точеных лодыжек. Рельефы ее те-ла послужили эталоном, по которому были соз-даны холмы прекрасной Греции. Кожа дала цвет нежнейшему розовому жемчугу. К груди хоте-лось прикоснуться даже женщинам, мужелож-цам и скопцам. Глаза меняли цвет, как материн-ский океан, становясь темными в минуты гнева и аквамариновыми в мгновенья наслаждения. Афродита вовсе не была нежной, она ненавидела мужчин. Она сделала любовь злой, жестокой, поражающей, меняющей судьбы, смертельной.
Боясь ее любовного гнева, ласкающей жестокости, ее племянник Зевс подарил ей чу-десный пояс в обмен на обещание избавить его от мук любви. Из золота и платины, извлечен-ных из самого лона Геи, целых семь лет выковы-вали пояс на острове Лемнос циклопы, понукае-мые Гефестом. Совершенство пояса уступало лишь его сакральной силе: будучи надетым на женские бедра он тысячекратно увеличивал то, что тысячелетия спустя было названо секса-пильностью – ту глубокую, темную, всепогло-щающую энергию, что заставляет богов и людей терять рассудок. Афродита милостиво приняла подарок, но ничего не пообещала громовержцу. Желая задобрить Афродиту и обезопасить себя, олимпийские боги поднесли ей драгоценные под-вески, утяжелившие пояс и сделавшие его еще более прекрасным. Красавец Аполлон – совер-шеннейший прозрачнейший алмаз Красоты. Гера – бирюзу Целомудрия, голубую, как глаза пре-краснейшей из девственниц. Влюбленный в Аф-родиту Арес - огромный кроваво- красный яхонт Чувственности. Лукавый Гермес – оранжевый гиацинт Запрета. Зевс – небесно-синий сапфир Тайны. Последним подарком стал извлеченный Афиной из самых глубин мироздания, из чрева вечного зияющего Хаоса, гигантский смарагд Мысли. Вместе они слагали Любовь, делая ее всесильной и всепоглощающей.
Подвешенные к поясу подаренными нереи-дами жемчужными цепочками, камни оттяги-вали его вниз, касаясь божественных чресел. Пояс был слишком тяжел, и Афродита одевала его только в тех случаях, когда следовало под-твердить свое безусловное превосходство, ино-гда хитря и делая его по рецепту Гермеса неви-димым. Именно так она удостоилась золотого яблока от красавца Париса и титула несравнен-ной, победив прекрасных Геру и Афину.
Иногда она одалживала пояс. Чаще других его выпрашивала ревнивая Гера, желая наказать гуляку Зевса. Увидев ее в поясе, Зевс из орла пре-вращался в голубя, из быка – в ласкового телен-ка, проводя недели в постели жены.
Остальным его чрезмерная сила только вредила. Любимица Афродиты, жестокая ним-фа Дафна, желая пощеголять, упросила богиню уступить ей пояс на пару часов. Случайно уви-девший нимфу всегда спокойный Аполлон был ох-вачен такой страстью, что гонялся за девушкой по всему Пелопоннесу. Гея пожалела Дафну и скрыла ее, перенеся на Крит, а вместо нее ос-тавила Аполлону лавр, из которого он в утеше-ние сплел себе венок.
Жрица Артемиды Ариппа украла пояс, по-ка Афродита купалась. Царь Тмол, увидевший Ариппу, любующейся своим отражением в ручье, не смог совладать с безмерным желанием и жестоко изнасиловал девушку. Ариппа повеси-лась, а Афродита во избежание беды заказала Гефесту золотой ларчик с хитроумными запо-рами, в котором отныне и хранился пояс.
Она мечтала родить прекрасных, как она сама, дочерей и каждой подарить по заветной подвеске, передав им всю силу женской власти и завет быть безжалостными с мужчинами. Но не любившая Афродиту богиня судьбы Немезида распорядилась с божественной жестокостью. Вместо ослепительных красавиц Афродита ро-жала никому не нужных жалких уродов: тяже-ловесного увальня Гермафродита с удвоенными гениталиями, женской волосатой грудью и бо-родой; отвратительного карлика Приапа с не-потребно большим фаллосом, застившим ему весь белый свет; несчастную, превращенную в змею Гармонию. Отчаявшись перебороть Судь-бу, Афродита решила раздарить сокровища любви прекраснейшим смертным женщинам.
Красоту она подарила Елене, Целомудрие – Суламифи, Чувственность – Клеопатре, За-прет – Сафо, Тайну - Марии. Только Мысль ты-сячелетиями ждала свою владелицу.
Алмаз
Ева окунулась в исследование любви с прилежанием и методичностью всегдашней от-личницы. Прежде, чем ступить на долгий и тер-нистый путь познания самого загадочного свой-ства человеческой души, девушка решила опре-делить, может ли она сама рассчитывать на муж-скую страсть, на худой конец, на мужское вни-мание. Удастся ли ей стать практикующим тео-ретиком? Красота казалась ей ключом, откры-вающим двери любовного царства, дарованной самой природой гарантией любви.
Она, смуглая, длинноволосая, гибкая, с умными темными глазами, временами нравилась себе. Но существующий в Союзе идеал красо-ты, опирающийся на неприятие любых инород-цев, был далек от того, что видела Ева в зеркале. Это позже пришла мода на восточных женщин, мулаток, негритянок, китаянок и японок – на всякого рода экзотику. Лишь десятилетие спустя началось время, когда вовсе не обязательно стало иметь прямые славянские ноги и пышную грудь, когда гармония тела стала определяться движе-нием, а не покоем, когда большой рот стал счи-таться прекрасным, а не безобразным, когда смуглое, страстное, иное стало очень привлека-тельным. Пока же Ева не вписывалась в сущест-вующие каноны красоты, и с горечью осознавала это. Ее одноклассники в лучшем случае дразни-ли ее, в худшем – не удостаивали вниманием.
Но в жизни далеко не все тяготели к кано-ническому. Чуть позже, привлеченные ее смуг-лой необычностью, к ней на улицах стали при-ставать мужчины, как правило, стареющие, с пе-чатью порока. Она боялась их, понимая их муж-скую опытность, молчала, опасаясь быть увле-ченной в неведомые ей ловушки. Ей все чаще делали откровенные предложения, заставляющие биться сердце, но она все еще не была уверена в себе.
Красота, чужая и собственная, чрезвычай-но волновала женщин, особенно молодых, каза-лась величайшей ценностью. Она была важнее ума, здоровья, богатства. Умные уродины зави-довали смазливым глупышкам, последние отно-сились к первым с искренней жалостью. Чтобы быть красивыми голодали; сдавливали тела тис-ками граций; мерзли, терпя тридцатиградусные морозы в прозрачных колготках; выжигали пере-кисью волосы; обливаясь слезами, выщипывали брови; терпя неведомые мужчинам муки, носили тесные туфли. Ни одна женщина, представься ей выбор, быть красивой или богатой, не выбрала бы богатство. Предполагалось, что к красоте прикладывается все, и богатство, в том числе.
Тем не менее, на странной родине Евы, было огромное число красивых, но бедных и ни-кому не нужных женщин. Советский Союз явно был рекордсменом по числу нищих и не при-строенных красавиц всех национальностей, воз-растов и социальных статусов. Советские муж-чины в большинстве своем не только не гнались за красотой своих женщин, но даже пугались и чурались красоты, полагая ее ненужной и обре-менительной.
Удивительно, но многие красивые совет-ские женщины были к тому же еще и умны. Та-кое совершенство, расценивающееся мировой историей как редкая аномалия, встречалось бук-вально на каждом шагу, но далеко не всегда бы-ло востребовано. Нередко красивые и умные женщины были, к тому же прекрасными хозяй-ками, но и это не меняло дела. В огромной биб-лиотеке, где работала мать Евы, таких умниц-красавиц-хозяюшек было немало, даже и моло-деньких, но редкая выходила замуж. И они, от-цветая, но так и не плодонося, потихоньку старе-ли, покрывались пылью времени, как обожаемые ими книги, становились усталыми, побитыми жизнью тетками, а затем и странноватыми кра-сивенькими старушками. Печально было наблю-дать за этими многочисленными женскими пус-тоцветами.
Много позже, Ева спросила у своей подру-ги Ирины, редкой красавицы и умницы, с отли-чием закончившей физфак университета, и нако-нец-то вышедшей замуж за некрасивого вахла-ка-сварщика, почему она решилась на подобный мезальянс.
-Хорошо хоть этот женился. Умные и кра-сивые никому не нужны, - убежденно ответила та.
У той же Ирины была теория, согласно ко-торой любой самый плохонький мужичонка мо-жет добиться самой лучшей женщины, если только по-настоящему возжелает этого:
- Если мужику какая-нибудь баба понадо-биться, то он ее всегда возьмет осадой. Будет хо-дить, ждать, отвадит всех соперников, пристанет как банный лист и все-таки себе ее зацапает.
Ева находила, что она процентов на девя-носто права.
Все женщины хотели быть красивыми, старались быть ими, используя для этого все возможные средства. Рассматривая нравящиеся ей женские лица на экранах, в журналах и на улицах, Ева быстро поняла, что существует оп-ределенная технология, позволяющая значитель-но усовершенствовать женскую внешность. Можно было стать несравненно привлекатель-нее с помощью преображающего, создаваемого веками, искусства макияжа и опробованного сотнями поколений женщин умения подчерки-вать свои прелести при помощи одежды.
Мейк-ап был самым прикладным видом живописи, важнейшим в истории искусства ти-пом идеализированного автопортрета, рисуемом на собственном лице. Женщины талантливо соз-давали себе новые лица, максимально прибли-жая их к желаемому идеалу. Заменяли брови на совершенно новые, выписывали мало похожий на исходный рот, поразительно увеличивали гла-за, меняли их форму, даже цвет, многократно уд-линяли ресницы, преображали лепку лица – и все это при помощи двух-трех незатейливых коробо-чек, одного тюбика, одного карандаша и не-скольких щеточек. В условиях тотального совет-ского дефицита и не менее тотальной нищеты некоторые умелицы научились обходиться дет-скими карандашами или коробочкой грубого те-атрального грима, продаваемого в Москве в ху-дожественном салоне, находящемся по извест-ному всей стране адресу.
Косметика так преображала лица, что мно-гих женщин без нее было трудно узнать. Как-то Ева зашла в квартиру молодой хорошенькой со-седки и испугалась, увидев ее серое, безгубое, словно испитое лицо. Та засмеялась:
- Все так реагируют, только подруги при-выкли.
Косметика меркла, уступала, становилась ненужной, встречаясь с природной, редкой кра-сотой: с ослепительным блеском кожи, розами румянца, длинными стрелами ресниц, шелком бровей, яркостью глаз. В городе, где жила Ева, такие красавицы чаще всего встречались среди местных татарок и приезжающих с юга или вос-тока грузинок, армянок, таджичек. Попадались и светлые русские красавицы, не нуждающиеся в гриме. Но большинство женщин, не веря в свое исконное лицо, продолжали ежедневно трудить-ся, преображая его в соответствии с собственны-ми вкусами. Этот ежедневный труд у многих от-нимал целый час утреннего времени, час кото-рый можно было потратить на сон или любовь.
Ева долго не знала, как подступиться к косметике. Ее первые попытки преобразить свое лицо были неудачными. Рука дрожала, нарисо-ванные линии были кривыми и неумелыми, уро-довали лицо. За помощью Ева обратилась к тол-стой веселой соседке Катьке. Катька красилась откровенно и ярко, была некрасивой, но пользо-валась явным успехом у мужчин всех возрастов. Выслушав Еву, Катька засмеялась:
- Что тут думать-то, бери и мажься по-сильнее, не жалей краски. Мужики всеядные, но, как шмели, летят на яркое. Малюйся, и все дела. И не комплексуй. Если где прыщик - закрась черным карандашом, рисуй родинку, эти при-дурки еще балдеть от нее будут. А рука быстро привыкнет, научишься.
Ева решила последовать совету и после недолгих тренировок получила шокирующий ре-зультат. Из смуглой, чуть печальной девочки со слегка впалыми глазами и с бледными крупными губами она превратилась в красавицу. Косметика преобразила лицо, делая ярко накрашенный рот потрясающим, а глаза – безмерно глубокими и влекущими. Покрывая краской бледную и несо-вершенную заготовку своего лица, она чувство-вала себя то мастером росписи по человеческой коже, то художником Тюбиком, на портретах ко-торого женские лица были совершенно неузна-ваемыми, но несравненно более красивыми, чем в действительности.
Она долго экспериментировала дома, бо-ясь выйти на улицу со своим новым, казавшимся ей ослепительным, слишком прекрасным для ее города лицом. Она не могла насмотреться на се-бя, боясь поверить в собственную красоту. Такие лица встречались на экранах, их почти не было на улицах. Ей самой ее накрашенное лицо каза-лось откровенным призывом к действию, ярлы-ком, на котором опытный мужчина мог прочи-тать: "Возьми меня, я готова для любви!"
Страшнее всего была непредсказуемость результата: окружающим ее новая внешность могла показаться смешной, слишком вызы-вающей или, что хуже всего, странной Она не хотела выглядеть клоунессой или сумасшедшей, но и расстаться со своим новым лицом не могла.
Наконец Ева рискнула. В один из погожих летних дней перед выпускным классом, ближе к вечеру, когда матери не было дома, она ярко на-красилась, одела выходное платье и единствен-ные красивые материнские туфли. Помедлив, вышла из дома и села в первый трамвай, идущий в центр.
На ближайшей остановке вошли двое взрослых мужчин, один сел напротив нее, скользнул тяжелым взглядом по ее небольшой груди, по загорелым коленям, пристально всмот-релся в лицо, наклонился и, обдав запахом вина и одеколона, спросил:
-Ты пойдешь с нами?
Девушка физически почувствовала густую горячую волну исходившего от мужчины жела-ния, волну, прокатившуюся и по ней самой. Больше всего ее напугало и потрясло это "с на-ми". Сидевшая рядом с Евой старушка, брезгли-во поджав губы, отвернулась. Опустив глаза, де-вушка с трудом досидела до остановки, торопли-во вышла из трамвая и пешком, не поднимая глаз, вернулась домой. Впервые почувствовав свою власть над мужчиной, она поняла, что смо-жет иметь ее всякий раз, когда захочет, и это пе-ревернуло ее представление о себе. Из жертвы оно мгновенно стала охотницей, стрелы любви, стрелы огненные теперь принадлежали и ей.
Она еще раз повторила эксперимент, толь-ко теперь, вызывающе одевшись и накрасив-шись, пошла гулять с подругой по центральному проспекту. Вечерами здесь фланировали самые красивые девушки и самые удачливые парни го-рода, одетые в недоступную простым смертным джинсовую униформу. Это была неформальная элита, почти что молодые полубоги, небожители. Все друг друга знали, в отвоеванный ареал чу-жих не пускали.
Ева с трудом уговорила подругу прогу-ляться с ней до начала часа пик, часиков в шесть, пока еще светло, и основная масса завсегдатаев проспекта не пришла на ежевечерний выпас. Почти сразу к ним подкатил худой длинноногий джинсовый блондин лет двадцати трех того са-мого типа, который очень нравился Еве. Он по-шел с Евиной стороны и, не обращая внимания на подругу, сказал.
- Ой, какая красивая девочка! Тебя как зо-вут?
- Ева.
- Евочка, ты бы не согласилась пойти тут неподалеку хоть на часик, мне так хочется.
Ева ужасно смутилась, но решила побол-тать с парнем:
- Что, так сразу? Толком не познакомив-шись?
- Да разве это важно?
- А что важно?
- Чтобы стоял.
Парень не отвязывался до тех пор, пока Ева не пообещала встретиться с ним завтра. Он настолько понравился ей внешне, что она даже подумывала пойти. Но перед самым свиданием почему-то раздумала. На следующий день под-руга рассказала ей, что парень на свидание при-ходил.
- Ты что, проверять ездила?
- Нет, так получилось, я с родителями ми-мо шла, только по другой стороне улице, - схит-рила подруга. - Он ждал тебя.
С лицом можно было работать еще и еще, достигая мастерства в его совершенствовании. Но пора было подумать и о теле. Дух реализовы-вался именно человеческой телесностью, без те-ла любовь не могла свершаться. Ева плохо знала собственное тело, стеснялась своей наготы, практически не видела себя обнаженной. Ре-шившись, она разделась и встала перед большим зеркалом.
То, что она увидела перед собой, не понра-вилось ей. Грудь была красивой формы, но не очень высокой, ноги – не слишком длинными и несовершенными, шея, на ее вкус, - короткова-той. Хороши были кожа, смуглая, очень гладкая и упругая, плоский, но рельефный живот, тонкая талия и безукоризненная линия бедер. Все вме-сте, на взгляд Евы, было недостаточно красиво, наполнено многочисленными изъянами, а зна-чит, непривлекательно.
Она стала наблюдать за знакомыми жен-щинами. Нагота, которую удалось ей увидеть, была не лучше ее собственной. Отвисшие груди, тяжеловатые бедра, коротковатые, не знающие эпиляции, ноги с толстыми щиколотками, каза-лось, были нормой и никого не расстраивали. Между тем, большинство из этих женщин были любимыми, имели мужей и любовников и нима-ло не задумывались о несовершенстве собствен-ного тела.
Книги рассказывали, как мужчины теряли головы, практически превращались в животных, при виде голого женского тела, даже если красо-та его была сомнительна. Они страстно набрасы-вались на женщин толстых, некрасивых, не пер-вой молодости, стоило лишь женщине показать-ся раздетой. Ева не понимала, почему. Она поде-лилась своими сомнениями с толстой Катькой и получила убежденный ответ с использованием запредельного глагола:
- Большинство тел некрасиво, красивы только пять процентов. Однако замуж выходят все и е… все. Так что не переживай из-за ерун-ды!
Жизнь на каждом шагу демонстрировала правоту этих слов. Мужские сексуальные при-оритеты легко определялись статистически. В большинстве случаев вкусы мужчин явно удов-летворялись не формами, а размерами. Большин-ству мужчин нравились большие груди и пыш-ные упругие задницы. Они вовсе не обращали внимание на те детали, которые культово воспе-вались в любовных романах. Мало кого волнова-ли розовые, прозрачные в солнечных лучах уш-ки, маленькие руки, ямочки на щеках, завитки волос на шее. Рекордсменами мужского внима-ния были ложбинка между грудей, особенно пышных, и обтянутые узкой юбкой выпуклые ягодицы, магнитом притягивающие взгляды да-же самых примерных мужей, любящих своих жен и не помышляющих об адюльтерах.
Чрезвычайно волновали мужчин женские ноги. Предпочтение отдавалось длинным, креп-ким и стройным, но любые женские ноги, даже кривоватые, заставляющие мужчин едва уловимо презрительно морщиться, завораживали мужские взгляды, если только были достаточно обнаже-ны.
Ева долго думала, почему именно женские ноги так притягивают мужчин. Ответ явился сам собой и был записан в сокровенный Евин днев-ник, куда она взяла за правило заносить материа-лы для будущей книги. Скользя взглядами снизу вверх, мужчины подспудной, генетически пред-решенной фантазией преодолевают препоны и границы юбок и умозрительно дорисовывают линию ног, соединяя их в том самом скрытом желанном месте, откуда все они вышли и куда всю жизнь стремятся возвратиться и регулярно возвращаются. Если, конечно, повезет. Ноги об-рамляли смыкание, замыкание, экстремум, мак-симум, критическую точку, сингулярность, ат-трактор женского тела. Женские ноги – это До-рога Туда. И чем длиннее и красивее эта дорога, тем сильнее любому мужчине хотелось ее пре-одолеть.
При ближайшем рассмотрении любое на-гое женское тело проигрывало в красоте телу по-луобнаженному, слегка прикрытому, хоть не-много одетому. Умные женщины понимали это, демонстрируя свои тела в минуты любви в осо-бых, тайных, несравненно увеличивающих при-тягательность женского тела нарядах. Черные ажурные чулки, шелковые пояса, а тем паче под-вязки, кружевные трусики, полупрозрачные бю-стгальтеры, подающие мужчине грудь, как на подносе, туфли на высоких каблуках возбуждали мужчин гораздо более, чем то, что скрывалось под ними. Все эти прелестные дамские штучки можно было снимать, не стесняясь, в полумраке или даже при свете, медленно заводя мужчину, с удовольствием наблюдая, как он превращается в самца.
Далеко не всякая женщина в советской стране могла позволить себе, а тем более найти подобное белье. Грубые атласные лифчики и почти доходящие до колен панталоны, в лучшем случае простые вискозные трусики, зашитые колготки приходилось быстро скидывать, пока любимый отвернулся, укромно прятать, а после надевать украдкой, выбирая удобное время. То-тальный дефицит и низкая зарплата заставляли многих Евиных соотечественниц встречать парт-нера только обнаженными и только лежа, навсе-гда исключив из любовного действа возбуждаю-щую увертюру раздевания.
Однако советские мужчины не брезговали и женщинами в рейтузах с начесом, хлопчатобу-мажных чулках в резинку и мужских майках. Встречались даже женщины, которых неизбеж-ное соитие настигало в мужских кальсонах, при-чем это обстоятельство мужчин не обескуражи-вало, на качество полового акта не влияло. По-добные прецеденты наводили на мысль о пре-увеличении роли красивого белья в контакте по-лов.
Но мужчины все же обладали определен-ными вкусами в отношении женской внешности и имели четко проявленные пристрастия. Им нравились самые разные женщины. Иногда мож-но было только диву даваться, глядя на пару из красивого сильного мужика и дурнушки. Но черт их разберет! Предпочитали иметь дело с веселы-ми, но в меру; компанейскими, но чтоб не сильно выпендривались; симпатичными, но не слишком; чтоб хвалила, но не надоедала, все умела, но не попрекала. Рядом с такой женщиной можно было расслабиться. Красавицы же оказывались слиш-ком обременительными для ленивых душой и телом и, в большинстве своем, неимущих совет-ских мужчин.
Взрослые мужчины предпочитали веселых полнотелых бабенок, румяных, попастых, сися-стых, не дур выпить и закусить. У этих все горе-ло в руках, в доме - чистота и порядок, на зиму всего накручено-наверчено, в холодильнике – бутылочка, на сковороде – шкворчащие котлеты. Работали они преимущественно продавщицами-парикмахершами-кладовшицами, но встречались и представительницы более редких профессий.
Если речь шла о женитьбе, то наибольшей популярностью пользовались самые обыкновен-ные, некрасивые, но и нестрашные, простые, ма-ло заметные девушки и женщины. Вообще же, встречались и женились на тех, кто оказался ря-дом, был удобен и не отказывался. И если по-добные браки совершались на небесах, то в этих случаях силы небесные были весьма предусмот-рительны, максимально упрощая задачу поиска своей половины и помещая будущих супругов в один класс или в соседние подъезды.
- Зачем тебе Танька, она ж из Ленинского района, - учил в трамвае один парень другого. - Охота тебе через весь город к ней таскаться! Что, поближе не нашел? Вон хоть у меня во дворе полно девок.
Но спасибо советским мужчинам - они хо-тели жениться! Качество социалистической сфе-ры обслуживания не позволяло оставаться неже-натыми всем, кто хоть сколько-нибудь волновал-ся о еде и чистых рубашках. Помимо приобрете-ния дармовой и старательной прислуги за все привлекала также перспектива обрести верного друга, которому можно без опаски жаловаться на сволочь-начальника, с которым можно было лениво коротать вечера перед телевизором вме-сто того, чтобы гробить здоровье в беготне по бабам. А при случае и распить бутылочку, при-чем не в кустах, не в дорогущем ресторане, а на чистенькой, вымытой этим же другом кухне под приготовленные им же соленья.
Особенно были охвачены лихорадкой же-ниться выпускники военных училищ. Беспечные, вовремя не позаботившиеся о приобретении приличной невесты, вообще женились на ком попало, лишь бы потом, в далеком гарнизоне, рядом была дефицитная в тех местах женщина. Но и другие, даже те, чьим лозунгом было: "Сна-чала надо нагуляться", - по мере того, как уходи-ли в женатую жизнь друзья, начинали ощущать смутное беспокойство, одиночество и страх по-пасть к шапочному разбору. Женились опромет-чиво, не имея квартир и приличных доходов, приводя молодую жену на каторгу домашнего труда под недреманное око свекрови, или сами шли в примаки к теще, которой были нужны как собаке пятая нога. Понятно, что при таких муж-ских матримониальных традициях красота ока-зывалась в длинном реестре женских достоинств на одном из последних мест.
Еве пришлось констатировать почти оче-видный факт: в конце двадцатого века на одной шестой части земной суши женская красота была недостаточно востребованной. Да, многие муж-чины, следуя еще теплившемуся в них природ-ному инстинкту, делали стойку на красивых женщин, желали ими обладать. Красота во все времена считалась показателем духовного и фи-зического здоровья и привлекала самцов, стре-мящихся к продолжению рода. Но духовная или эстетическая тяга к красоте у мужчин встреча-лась крайне редко. Красота манила преимущест-венно очень молодых мужчин, совсем мальчиков которые иногда вытворяли из-за нее что-нибудь этакое. После школы же красота оказывалась за-лежалым товаром.
Невозможно было поверить, что когда-то и где-то из-за женской красоты мужчины теряли рассудок, проматывали фантастические состоя-ния, заканчивали жизнь самоубийством, убивали друг друга, развязывали войны. Толи анналы классической литературы, заполненные воспева-нием женской красоты и описанием творимых из-за нее мужских безумств, содержали преуве-личенную информацию, толи время было такое, толи место, но не почиталась более в России женская красота так, как она того заслуживала.
Итак, на поверку мужчины оказывались практически всеядными, готовыми употребить любое достаточно молодое и здоровое женское тело, даже сомнительной красоты. Никто ни от чего не отказывался. Достаточно было иметь в наличии все необходимые женские органы и умело их демонстрировать. Эти выводы рас-страивали и обескураживали своей физиологиче-ской простотой, успокаивало лишь то, что пока речь шла не о любви, а о сексе.
Красоте Елены, прекрасной дочери Леды, завидовали не только все смертные женщины, но даже олимпийские богини. Злые языки пого-варивали, что перед рождением дочери легко-мысленная Леда, жена спартанского царя Тин-дарея не устояла перед влюбившимся в нее Зев-сом, потому-то Елена так и хороша.
Знатоки, доплывавшие до Геракловых столпов, утверждали, что ни в Атлантиде, ни в Италии, ни в Ливии, ни в Египте, ни во всей Азии нет такой красавицы, а прекраснее Елены изо всех смертных женщин была только Пандо-ра. Но та была глупа и жестока и выпустила из Прометеева ящика на горе людям старость, ро-довые муки, болезни, безумие, порок и страсть, а Елена умна, любит охоту и борьбу, весела и по-кладиста. Слухи о красоте девушки прокатились по всей Греции, собирая в Спарту жаждущих увидеть ее мужчин.
Красота Елены не поддавалась никакому описанию. Если кто-то и брался описывать ее, то скоро понимал, что не уложить эту красоту в прокрустово ложе слов, не нарисовать кон-трастными греческими красками. Не было в Елене ничего такого, чем так славились гречан-ки: ни прямого носа, ни выпуклых темных глаз, ни развернутых плеч, ни высокой груди, ни силь-ных ног. Не было в ней ничего яркого, резкого, четко прорисованного. Вся она была как дунове-ние Зефира, как развертывающийся лепесток розы, как теплые брызги Эгейского моря, как ка-пля утренней росы, как прозрачное облачко, как воздух весны, как кудри Эос.
Легкая фигура, слишком хрупкая, чтобы быть идеальной, не терпящие тяжелых уборов летящие волосы цвета утреннего тумана, дым-чатые, меняющие цвет, глаза, смеющиеся неуло-вимые губы. Может быть, поэтому и были так противоречивы разносимые по всей Греции рас-сказы о ней, может, потому и пленялись ее кра-сотой мужчины, пытаясь дорисовывать этот непостоянный образ до собственного идеала.
Говорили, что еще при рождения Елены Афродита подарила ей волшебное кольцо с не-обыкновенным по красоте, прозрачным, как сле-за, алмазом и предсказала, что девочка станет самой прекрасной женщиной всех времен и на-родов, но принесет она слезы множеству муж-чин. Правда это или нет, но сверкал на пальце Елены чудесный перстень, красота которого затмевалась лишь прелестью девушки.
Когда Елена достигла брачного возраста, все цари Греции пришли свататься к ней с бога-тыми дарами или отправили сватами своих род-ственников. Никого не остановили ни пророче-ство Афродиты, ни собственный здравый смысл. Только что одержавший победу под Фи-вами Диомед был здесь вместе с Аяксом и Пат-роклом. Приехал афинский царь Менесфей. При-шел туда и хитроумнейший Одиссей, но не при-нес ничего, потому что знал, что у него нет шанса на победу, и лишь со свойственным ему любопытством хотел взглянуть на редкую кра-савицу. Толпа ослепленных красотой Елены и подстегиваемых мужским самолюбием женихов враждебно гудела. Казалось, жестокий Арес или воительница Афина стоят неподалеку и только ждут случая, чтобы бросить в разгоряченных мужчин камень войны.
Тиндарей никого из женихов не отсылал, но и даров не брал, ибо любой выбор сулил крово-пролитие. Тогда хитроумный Одиссей в обмен на обещание помочь ему жениться на Пенелопе надоумил Тиндарея взять с женихов клятву, что будут защищать избранника Елены, кем бы он ни был. На все согласные женихи дали обе-щание.
Елена выбрала Менелая. Ей было все равно, а Менелай был молод, красив, силен, покладист, принес богатые дары и нравился ее отцу. И по-текла семейная жизнь Елены по раз и навсегда проложенному для всех женщин руслу. Мойры медлили, плетя нить ее судьбы. Менелай вскоре стал царем, а Елена проводила время со слу-жанками на женской половине, занимаясь хо-зяйством и рукоделием, воспитывая дочь Гер-миону и сыновей Этиола, Марафия и Плисфена.
Елена со страхом смотрелась в зеркало. Красота ее, не питаемая более мужским покло-нением, не то чтобы поблекла, а притаилась, замерла в ожидании. Похоже было, что она ни-когда более не пригодится владелице, медленно завянет как цветок без живительной влаги Еле-на мало выходила из покоев, и только изредка Менелай приглашал ее на пиры, чтобы похва-стать перед приезжими гостями овеянной ле-гендами красотой жены. Мужчины смотрели, хвалили красавицу, но чудо исчезло, никто не за-горался больше от любви к ней. Так и не завоевав сердца холодной Елены, Менелай взял себе в на-ложницы Пиреиду, открывшую ему всю жен-скую страсть.
Через десять лет Елена чувствовала себя безмерно несчастной, плакала ночами и мечтала о смерти. Боги наградили ее красотой, а о сча-стье забыли. Ничего в ее жизни не предвещало ни великой любви, ни роковой судьбы. А Афроди-та, наверное, пошутила.
Гекаба, молодая жена троянского царя Приама, видела страшный сон: она родила пы-лающий факел, угрожающий родной Трое. Про-рицатель, к которому обратился ее муж, закли-нал убить ожидающую ребенка царицу, иначе погибнет вся страна. Еще до наступления ночи Гекаба родила сына, но Приам, безмерно любя-щий жену, пощадил ее, а ребенка поручил убить пастуху Агелаю. У сильного мужчины не хвати-ло духа погубить младенца, и он оставил ребенка на горе Ида в надежде, что дикие звери разо-рвут его.
Мальчик оказался счастливцем: его вскор-мила медведица. Вернувшийся Агелай был пора-жен, увидев мальчонку живым и невредимым, принес его домой и назвал Парисом. Красота, сила и ум Париса выделяли его из всех юношей, нимфы и богини любили наблюдать за его игра-ми, радовались его шалостям.
Он пас коров у скалы Гаргар, венчавшей Иду, когда Гермес в сопровождении Геры, Афи-ны и Афродиты принес ему золотое яблоко и слова Зевса:
- Парис, великие богини поспорили, кто из них красивее. Поскольку ты так же красив, как и умен, стань судьей в споре богинь, отдай ябло-ко самой красивой.
Парис нерешительно взял яблоко:
- Как может простой пастух судить о божественной красоте? Вот возьму и разделю яблоко на три части!
- Ты не можешь ослушаться Зевса, а я не могу давать тебе совета, - настаивал Гермес.
- Но пусть проигравшие не таят на меня обиды.
Богини согласились.
- Должен ли я судить богинь по их одеяни-ям, или они должны предстать передо мною об-наженными?
- Правила устанавливаешь ты.
Ну должен же был парень получить удо-вольствие! Покраснев, он решился:
- Пусть разденутся.
Гермес, посмеиваясь, отвернулся, а богини начали снимать одежды. На Афродите был по-яс, и Гера, неоднократно проверявшая его силу на Зевсе, настояла, чтобы та сняла его. Богиня красоты не могла себе позволить проиграть этот поединок, и сделала пояс невидимым, при-творившись, что скидывает его.
- Я бы хотел, чтобы вы представали пере-до мной по одной, во избежание споров. Подой-ди сюда, божественная Гера!
- Смотри на меня внимательно, - Гера с бесстыдством опытной женщины поворачива-лась перед ним, демонстрируя все великолепные уголки своего божественного тела. – Я не могу проиграть, ведь я жена царя. Если так случит-ся, то он будет мстить тебе, не простит моего унижения. Если же ты признаешь меня лучшей, я сделаю тебя повелителем всей Азии и самым могущественным из живущих людей.
- Меня нельзя подкупать, о госпожа. По-дойди, Афина.
Девственница Афина немного смущалась, но надеялась не только на свою красоту, но и на свой ум.
- Послушай, Парис, если у тебя хватит здравого смысла, и ты присудишь мне награду, то я сделаю тебя победителем всех битв, а также самым мудрым и красивым мужчиной в мире. Ну подумай, разве отяжелевшее тело женщины может сравниться с нетронутым деторождением и мужской похотью телом дев-ственницы? Смотри, никто, кроме тебя, не ви-дел моей девственной наготы.
-Ты прекрасна, и я честно буду решать, кому отдать яблоко.
Афродита подошла к Парису неожиданно робко, юноша залился краской.
- Как только я увидела тебя, сразу поняла, что ты самый красивый юноша во Фригии. По-чему бы тебе ни жениться, например, на Елене Спартанской? Она такая же красивая, как я, и такая же страстная. Ты хоть что-нибудь слы-шал о Елене?
- Никогда, моя госпожа. Я буду премного благодарен, если ты опишешь ее.
- Елена красива и хрупка и может счи-тать Зевса своим отцом. Все царевичи Греции добивались ее руки, а получил Менелай.
- Как же она станет моей, если она за-мужем?
- Дурачок, я уверена, что как только она увидит тебя, то бросит все – и семью, и дом, чтобы стать твоей любовницей.
- Но она уже не первой молодости.
- Какая разница, если вот здесь, и здесь, и вот тут у нее, как у меня!
И Афродита бесстыдными, возбуждаю-щими движениями провела рукой по умопомра-чительным бедрам, коснулась пальчиками лона, слегка оттянула соски. И тут увидел Парис на ее талии слегка приспущенный пояс потрясаю-щей красоты. На подвесках с пояса свешивалось пять благородных камней, ослепляющие взгляд сиянием. Женской грудью показались ему золо-тые виноградные гроздья, лоном – розы, глазами – фиалки на поясе. Тут Афродита заслонила его от взглядов спутниц и сделала еще одно неуло-вимое движение, дотронувшись до его тела. Же-лание охватило Париса с такой силой, что у не-го потемнело в глазах. Он не знал, кого больше хочет, Афродиту или Елену.
- Поклянись, что не обманешь!
Богиня поклялась, и Парис протянул ей яб-локо. Гера и Афина были разгневаны со всей си-лой отвергнутых женщин, тем более что Парис был так хорош собой. Вероломная Гера тихонь-ко подошла к обнаженной, упивающейся побе-дой, Афродите и незаметно коснулась ее бедер. Пояс был на месте, но невидим. Хитрая Гера скандала делать не стала, задумав ужасную месть. Золотое яблоко Гесперид стало яблоком раздора.
Приам ввел обычай: устраивать погре-бальные игры в честь своего умершего в младен-честве сына. Парис отправился в Трою попы-тать счастья в соревновании. Рассердив сыно-вей Приама, он выиграл кулачный бой, а затем и бег. Гектор и Деифоб, не смирясь с поражением, бросились с мечами на обнаженного Париса, решив убить его. Агелай отчаянно закричал ца-рю:
- Этот юноша твой давно пропавший сын!
- Увидев красавца, постаревший Приам расплакался и сказал:
- Пусть лучше падет Троя, чем мой пре-красный мальчик.
И Парис с почестями был препровожден во дворец.
Вот уже девять дней шел в Спарте пир, посвященный приезду царевича из могуществен-ной и грозной Трои. И только на девятый день вышла к гостям заскучавшая Елена. Она сразу заметила прекрасного юношу. Давно не видела она такой любви и обожания, которые прочи-тала в глазах Париса. Захмелевший Менелай не замечал ничего. Ни того, как взял Парис из рук Елены кубок и поцеловал то место, которого ка-сались ее губы. Ни того, как незаметно жал под стол ее руку, заставляя вскрикивать от боли и внезапно проснувшейся страсти. Ни того, как написал юноша вином на столешнице: "Я люблю тебя, Елена!" Ни смятения Елены, ни трепета-ния ее груди, ни раскрасневшихся щек, ни забле-стевших прежней красотой глаз. Первый раз в жизни Елена страстно возжелала мужского тела, забыв обо всем. А Парису в каждом дви-жении царицы виделись откровенные жесты богини, обещающие неземное наслаждение.
Той же ночью бежала Елена с Парисом на его корабле, взяв с собой только кольцо, пода-ренное Афродитой и девятилетнюю дочь. Она стала возлюбленной царевича, едва только они первый раз сошли на берег, на острове Краная. Эту совсем не нужную остановку сделали по приказанию Париса, который не мог дождать-ся, чтобы остаться с Еленой наедине. Еще на корабле он замучил ее сладостью поцелуев и при-косновений, заставил гореть ее тело огнем не-уемной страсти, но Елена стеснялась присут-ствия дочери. Они останавливались на Кипре, и на Сидоне, и в египетских городах Канопе и Мемфисе. И всюду предавались бесстыдной не-истовой любви
В Трою Елена приехала божественной красавицей, поразив троянцев. Страсть Париса не утихала, все мужчины были влюблены в нее, готовы были отдать за нее жизни. Даже ста-рый Приам, поклявшийся никогда не отпускать Елену из города.
Греция бурлила. Все греческие цари согла-сились воевать за Елену. Они уже забыли о дан-ной отцу Елены клятве, но помнили свою юно-шескую страсть к ней и были оскорблены, что самая прекрасная женщина предпочла им маль-чишку, бывшего пастуха. Они и не вспоминали о Елене, пока она была верной женой, рачитель-ной домохозяйкой и заботливой матерью. Но стоило ей сбежать, как они возжелали ее с но-вой силой, не могли обходиться без нее, хотели немедленно вернуть ее пред свои очи. И Мене-лай, забывший Елену в браке, но сейчас вдруг воспылавший безумной ревностью. И его брат Агамемнон, микенский царь, женатый на Кли-темнестре, сестре Елены, но всегда желавший своячницу. И Одиссей, не рискнувший участво-вать в споре за Елену, предпочтя ей менее кра-сивую, но надежную Пенелопу. И кипрский царь Кинир, бывший ее отвергнутым женихом. И критянин Идоменей, чья красота не снискала Елениного расположения. И аргосский Диамед, очень любивший Елену и воспринявший ее похи-щение как личное оскорбление. И два Аякса, Большой и Малый. И Тлеполем с Родоса, сын Ге-ракла. Спровоцированная женской красотой и вероломством, начиналась самая великая война между Европой и Азией.
Десять лет с переменным успехом шла война греков и троянцев. Уже были убиты старший брат Париса герой и красавец Гектор, великий герой греков Ахилл и Большой Аякс. Умер смертельно раненый в глаз Парис, так и не уто-ливший свою страсть к Елене. Елена не испы-тывала ни горя, ни мук совести. Париса она дав-но не любила, этот мальчик быстро наскучил ей, несмотря на свою страсть. Он уже сослужил свою службу. Жизнь больше не казалась скучной, Елена купалась в потоке мужской любви, знала, что является земным воплощением женской красоты, из-за которой и впредь будут совер-шаться безумства и войны. Елена выполнила свое предназначение, не подвела богиню – ведь самой Афродите было угодно, чтобы мужчины умирали за женщину. Раз троянцы и греки пред-почитают десять лет непрерывно страдать, но не отказываются от намерения владеть ей, Еленой, значит она того стоит. Да и что она могла сделать? Приам поклялся не отпускать ее и не охладел к ней даже после смерти любимых сыновей. А мужчины сражаются не за нее, Еле-ну, а за придуманный ими призрак, за символ, за право обладать красотой. Так и будет отныне!
Когда Троя пала, Менелай, поклявшийся убить Елену, не смог этого сделать. Она была покорна и приветлива с ним, и он решил про-стить жену. На корабле, плывущем в родную Спарту, стареющая Елена сняла с руки кольцо и бросила его в Эгейское море. Подарок богини был ей больше не нужен. Помедлив, она встала на нос корабля и прыгнула вниз.
А мир навсегда запомнил, что нет ничего страшнее женской красоты.
Бирюза
Секс, в ожидании большой, может быть, великой любви, продолжал волновать, притяги-вать, постоянно занимать мысли. Ева боялась секса, воспринимаемого большинством как не-что запретное. Как всякая тайна, секс очень ин-тересовал детей и подростков, некоторые узна-вали о нем еще в детском саду. Недостоверность информации приводила к распространению множества небылиц. Секс казался очень постыд-ным, но приятным занятием, при этом все дети в своих разговорах сходились на том, что их соб-ственные родители сексом не занимались, а их самих взяли из детдома, провоцируя радостные крики слушателей: "Детдомовские!". После чего категоричность заявления несколько смягчалась: занимались, но только один раз, по необходимо-сти, чтобы родить любимого ребенка, причем за-нимались каким-то особым, более целомудрен-ным способом.
Секс, как и все мироздание, начинался со слов. Чувствуя себя приобщающимися к запрет-ному, дети с удовольствием ругались матом, ис-писывали непристойностями подъезды и школь-ные туалеты, сопровождая надписи соответст-вующими рисунками, на всякий случай с пояс-няющими стрелками. В пристойных словах вы-искивались тайные смыслы, связывающие их с запредельными глаголами и существительными. Головы некоторых школьников были настолько забиты сексуальными терминами, что когда учи-тельница русского языка Ирина Ермиловна предложила в шестом классе дать примеры слов с суфиксом "ище", то услышала от крохотного Глеба Светлова невольно вырвавшийся пискля-вый ответ: "Влагалище". И дружный восторжен-ный гогот класса, который нельзя было остано-вить минут десять.
Любая мелочь, хоть отдаленно связанная с запретными влекущими действами взрослых, воспринималась как подарок из неведомой стра-ны, как особый знак. Если в чьей-нибудь авто-ручке заканчивались чернила, то операцию по их перекачиванию, сопровождающуюся соединени-ем перьев и мерным нажатием резиновых насо-сиков, обязательно сопровождал радостный крик: "Ага, сношаетесь на уроке!". Огромный восторг вызывало в пятом классе у Евиных од-ноклассников и удаление кем-то особенно озабо-ченным первой буквы из названия соседнего со школой мебельного магазина. Из-за вечной рус-ской халатности укороченная неоновая надпись хамила всю зиму, фривольно подмигивая прохо-жим.
Школьники в поисках информации о сексе за неимением подходящей литературы читали все, что ни попадется под руку. Находились да-же любители читать толстенную "Гинекологию и акушерство", чуть не падавшие в обморок на от-дельных страницах. Интеллектуалы штудирова-ли классику, выискивая хоть что-нибудь, отда-ленно напоминающее эротику. Кто-то, особо предприимчивый, ухитрился раздобыть истер-тую и замусоленную перепечатку толстовской "Бани". Невзрачная отличница, профессорская дочка Наташа принесла в школу академическое издание Святония, повергающее в смятение сво-ей откровенностью. По школе ходили матерные стихи, приписываемые советскому поэту Евту-шенко. Кто-то, поднимая руку на святое, утвер-ждал даже, что об этом писал сам Пушкин.
Везло тем, у кого были старшие братья и сестры, от них можно было многое узнать. Спрашивать о сексе у родителей было так же не принято, как у инспектора районо.
Находились, однако, некоторые взрослые, которые могли и даже очень хотели поделиться с подростками или малышами тайными знаниями, но взрослые эти были опасны или отвратитель-ны. Часто, особенно весной, в безлюдных, но любимых детьми, местах появлялись глупо улы-бающиеся мужчины, вываливающие при при-ближении девочек из ширинок нечто тошно-творное и отвратительное, странных противоес-тественных цветов. Девочки пугались, старались не смотреть, убегали, но все-таки краем глаза ус-певали увидеть это, поклявшись себе, что нико-гда не выйдут замуж. Встречались и любители предаваться греху Онана под школьными окна-ми, в транспорте, магазинах, аптеках, собствен-ных подъездах. При виде подобных мужских особей люди, даже взрослые, теряли дар речи, старались уйти, оставляя несчастных извращен-цев безнаказанными. Содрогаясь от отвращения, Ева думала о том, что наверняка у большинства этих мужчин были жены.
Евина школьная подруга Сонечка с таким вниманием рассматривала витрину в магазине канцтоваров, что не сразу заметила, как в ее в руке сначала оказалось что-то мягкое, а затем, очень быстро, теплое и липкое. Оглянувшись, она увидела дяденьку в очках, шляпе и с портфе-лем. Пока девочка пыталась понять, что с ней происходит, очнувшиеся наконец от послеобе-денной дремы продавщицы подняли крик и про-гнали мужика.
Сама Ева, проезжая ранним майским утром по еще не проснувшемуся городу, увидела из ок-на почти пустого троллейбуса картину, заста-вившую ее не поверить собственным глазам. У центрального кинотеатра, около автомата с гази-рованной водой стоял молодой мужчина и с ви-димым удовольствием мыл свое причинное ме-сто в стакане. Отличить реальность от фантома Еве помогла поднявшаяся ругань бабок, споза-ранку едущих на базар.
Сосед Евы, неприятный мужик за сорок, начал приставать к ней с разговорами о сексе лет с двенадцати.
- Ты знаешь, откуда берутся дети? – на-стойчиво, с блуждающей улыбкой, спрашивал он ее при встречах. – Хочешь, расскажу?
- Мне мама расскажет, - норовила улизнуть девочка.
- Мама не расскажет, об этом нельзя, - со-сед норовил прикоснуться к Еве.
Ева ломала дурочку:
- Раз нельзя, раз мама запрещает, то я не буду слушать, а то она рассердится.
На просторах огромной советской страны плотская любовь до брака или вне брака офици-ально сурово осуждалась. На деле все обстояло иначе. Весенними и летними ночами садики и скверы, мимо которых приходилось ходить Еве, были наполнены сладкими стонами, горячим и частым дыханием, недвусмысленными вскрика-ми и двусмысленными словами. Воздух сгущал-ся от изливаемой сексуальной энергии, ночи ка-зались темнее. В подъездах и лифтах круглый год можно было встретить слитые воедино, жар-ко дышащие парочки. Удивление вызывало заня-тие сексом в пальто, колготках, рейтузах, кото-рые любителям, казалось, не сильно мешали. Возникали сомнения, что все эти люди были свя-заны узами брака.
Заборы и подъезды были испещрены впе-чатлениями приобщенных к радостям секса или мечтающих о нем. Некоторые надписи, явно принадлежавшие женщинам, были увековечены масляной краской, годами щекотали чувства обывателей, поражали афористичной точностью и надолго запоминались. Удовлетворенное "Люблю спать с черными, у них хрены боль-шие!", страждущее "Хочу твоего большого и же-сткого!", упреждающее "Девки, не давайте до свадьбы, пожалеете" и гордое "Я вчера давала стоя" украшали ближайшие заборы. Фразы заво-раживали и заставляли задумываться. Была не-постижима та буря эмоций, которая заставляла девушек брать ночью ведро с краской и публи-ковать свои наблюдения столь непростым, но эффектным способом
Само собой разумелось, что мужчины по-зволено было заниматься любовью, как в браке, так и вне его, во всех возрастах, если только их физические возможности не были исчерпаны. Время от времени в советских газетах мелькали сообщения о столетних кавказских патриархах, только что ставших отцами. На их фоне семиде-сятилетние выглядели юными мальчиками, толь-ко начавшими вкушать прелести любви.
Интерес вызывал возраст женщин, преда-вавшихся плотских утехам. Теоретически, спектр вкушающих любовь женщин был чрезвычайно широк. В Индии во времена королевы Виктории чопорным английским военным предлагались восьми- и даже шестилетние наложницы. Двена-дцатилетние девочки были жрицами при храмах Кибеллы, за сутки пропуская через себя во славу богини десятки странников. Джульетте было тринадцать. Тридцатипятилетняя Клеопатра ос-тавалась самой желанной женщиной мира, сводя с ума пресыщенного Антония. Сорокалетняя Эс-тер до безумия влюбила в себя угрожавшего ев-реям Ахашвероша и спасла свой народ. Шести-десятилетняя Шанель имела любовников вдвое моложе себя. Девяностолетняя Сара родила сы-на от любящего мужа.
Практика несколько сужала этот диапазон. Многие одноклассницы Ева познали радости секса еще в седьмом-восьмом классах, на зависть мальчикам, которые еще только удивляли друг друга эротическими фантазиями, выдаваемыми за реальность. Некоторые девочки, не таясь, со смехом, рассказывали о своих приключениях, в отличие от мужчин нимало их не приукрашивая. Кое-кто потом покидал стены школы с огром-ными, гордо выпяченными животами, не стыдясь пятен на лице, набухших грудей и пополневших губ. Нимфетки тяжелели, наливались бабьими соками, на глазах становились женщинами, каза-лось, не сожалея о столь быстрой метаморфозе. Никто из вкусивших греха не казнился, не пере-живал, не испытывал чувства вина. Девушки не боялись секса, познавшие телесную любовь, ка-залось, расцветали, сознавая, что их новая дос-тупность делала их желаннее для мужчин.
На другом полюсе современных блудниц находились взрослые женщины, иногда даже и в годах. К немолодой соседке-продавщице ходили школьники, нескончаемые солдаты, студенты. Своей видавшей виды любовницы юноши не только не стеснялись, за нее устраивались на-стоящие побоища. Соседки с завистью судачили о ней.
- Розка-то опрокинула на себя кастрюлю с борщом. Теперь в больнице лежит, сорок про-центов кожи сожгла.
- Допилась, шалава.
- Так к ней туда ходит Димка Морозов, а ему ж только двадцать стукнуло. Он ухаживает за ней, ничем не брезгует, представляешь, даже подмывает ее, не стесняется.
- Вот дурень, девок что ли нет, на старуху кинулся.
Другая соседка, сорокалетняя яркая жен-щина, постоянно изменяла мужу, развлекая сон-ный двор классическими ситуациями из анекдо-тов: мужчины прятались в шкафах и на балконе, находились многоопытным мужем, были биты или били сами, прыгали с третьего этажа, но продолжали приходить снова. Все это веселило и удивляло. Оказывалось, что любовь получали не только молодые и красивые, но и дерзающие.
Сильнейшим стимулятором внебрачного секса было пьянство. По количеству партнеров не очень молодые и не очень красивые, но пью-щие женщины оставляли далеко позади юных красоток, не приобщившихся к спиртному. Захо-дили в дни получки с бутылочкой на огонек, скрываясь от непогоды и сварливых жен – и, не обращая внимания на ко всему привычных де-тей, неизбежно оказывались в сомнительной, но теплой, постели. Чемпионками мужской востре-бованности были работницы ликеро-водочного завода, медсестры, повара и воспитательницы детских садов. У первых двух категорий всегда было что выпить, а у вторых – закусить. При уличном распитии возникали немыслимые, не-вообразимые пары: молоденькие красавчики-студенты и пятидесятилетние алкоголички бос-ховского вида, бухгалтеры и укладчицы шпал, тенора и служительницы морга, только что осво-бодившиеся зэки и библиотекарши. Иногда они даже начинали любить друг друга.
Мужчины великой державы по-разному относились к добрачной дефлорации. В то время как весь мир, включая две родные столицы, пре-кратил принимать ее в расчет при оценке жен-ских достоинств, многие советские провинциалы со средневековой последовательностью хотели жениться только на девственницах. В многона-циональной стране находились люди, расцени-вавшие добрачный разрыв непрочного заслона женского внутреннего естества от внешнего ми-ра как чудовищный грех, как смертельную оби-ду, нанесенную поруганному мужу. Мужчины некоторых дружественных народов после первой брачной ночи с торжествующим криком выно-сили на обозрение толпы предвкушающих побе-ду родственников простыни с каплями девствен-ной крови.
Встречаться, гулять, заниматься любовью, прелюбодействовать мужчины всех националь-ностей хотели с девушками, потерявшими не-винность, брать в жены стремились лишь тех, кто цветок девственности сохранил. Бросали не-девственных красавиц, становились мужьям скучным, неинтересным, некрасивым, даже уродливым "честным" девушкам, не зная сентен-цию Сенеки: "Целомудренна лишь та, которую никто не пожелал". Обрекали себя на многолет-нюю тоску по тем, брошенным, и постоянные, как круговорот воды в природе, возвраты к ним. Умирали от любви к доступным, распутным, легким на передок, позволявшим, но табуирова-ли для себя женитьбу на них.
Стать мужем согрешившей девушки боль-шинство позволяло себе лишь в тех редких слу-чаях, когда уверено было, что невинность поте-ряна с ними, а девушка была уж очень хороша и желанна. Женившиеся на недевственницах всю жизнь попрекали их, кляли, вспоминали, били, ревновали, сомневались в отцовстве, мучили се-бя. Считалось, что в подобных случаях мужчина делает женщине огромное одолжение. На про-сторах Советского Союза девственность была знаком качества, единственным достоинством многих никому не интересных женщин, вымпе-лом, который женщина должна была вручить мужу и только мужу.
Преувеличение значения девственности покоилось на трех твердокаменных столпах. На мужской убежденности: узнала дорогу – будет по ней гулять и впредь. На комплексе коротыш-ки: а вдруг будет сравнивать, и я покажусь меньше (хуже). На чувстве собственности: мое должно принадлежать только мне.
Мужики поумнее скрывали добрачное прошлое любимых жен и сами старались забыть его в случаях, если было что забывать. Дураки кичились девственностью своих половин. Нахо-дились и такие, кто берег невинность своих из-бранниц до брака, даже если девушка была со-гласна на постель без штампа в паспорте.
Иначе относились к тем, на ком жениться не собирались. В этих случаях обожали своих ве-селых гулящих подруг, с удовольствием застав-ляли их рассказывать о прошлых развлечениях, наполнялись превосходством оттого, что смогли заполучить такую опытную. Иногда, увлекаясь и влюбляясь, не могли совладать с собственными убеждениями и все-таки женились, но тогда опять мучились, страдали, ревновали, били.
Были в Союзе районы, где девственность встречалась так же редко, как розы и лилии: ком-сомольские стройки Сибири и Дальнего востока, районы Крайнего Севера, куда попадали самые отчаянные или видавшие виды девицы. Там мужчины, с основополагающим для выживания свойством человеческой природы довольство-ваться тем, что есть, и привыкать ко всему, о важности девственности легко и благополучно позабыли, женились на тех, кто нравится или тех, кто оказался поблизости. Туда ездили выхо-дить замуж женщины, которым сделать это в родном городе мешали определенная слава и длинный шлейф любовных приключений.
Удивительно, что при таком мужском от-ношении к девственности недевственниц было на удивление много. Толи девушки не стреми-лись замуж, толи сильно влюблялись в мерзав-цев, не щадивших их невинности, толи были глупы, толи им было по русскому обычаю пле-вать на все – но не больно-то они боялись уко-ризны будущих мужей или сулимого им совет-ской моралью одиночества. Недевушек вокруг было так много, что та же самая премудрая Еви-на подруга Ирина ввела новую классификацию:
- Если у женщины один ребенок, то она еще девушка. Недевушка – это когда два ребен-ка.
Потеря девственности редко подстерегала девушек в домах или квартирах. Советская быто-вая скукоженность практически не оставляла шансов молодым влюбленным парам остаться дома наедине. Если родители были на работе, то дома околачивались младшие братья и сестры, толклись бабушки и дедушки. Было вообще не-понятно, как ухитрялась не вымирать эта стра-на, в которой люди не могли уединиться для сек-са ни днем, ни ночью. Во многих семьях супру-жеские пары спали в одной комнате с детьми, а, случалось, и с родителями. Сексуальные изыски при этом сводились к минимуму, необходимому для простейшего успокоения плоти и деторож-дения. Стандартными местами дефлорации были подвалы, подъезды, сараи, гордо именуемые га-ражами, домишки, называемые дачами, школы, улицы, скверы и реже – машины. Ищущие места для занятий любовью с горечью думали о том времени, когда и в России на каждом углу рас-полагались номера, в которые могли придти все желающие, или о тех возможностях, которые предоставлялись любовникам в западных филь-мах, но были вынуждены довольствоваться тем, что было. Голь на выдумки хитра – и ухитрялись. Встречались, однако, молодые счастливчики обоих полов, которые постоянно или временно, на время отъезда родителей в отпуск или коман-дировку, владели вожделенной квартирой. Они обычно не скупились и щедро уступали свое со-кровище друзьям, знакомым и знакомым знако-мых, повышая КПД своих диванов почти до ста процентов. Но такое везение случалось редко, и немногие девушки могли похвастаться тем, что стали женщинами в разобранной чистой постели.
Ева понимала, что ее цель предполагает обязательное познание плотской любви, но ре-шиться на столь необратимый шаг побаивалась. Ей по-детски представлялось, что самое первое занятие любовью должно быть непременно очень красивым и запоминающимся, проходить в обществе любимого и любящего мужчины и принести ни с чем не сравнимую радость. Она поступила в университет. Многие студентки по-теряли невинность еще в школе и с всегдашней женской завистью к девственницам уговаривали и ее найти себе кого-нибудь.
Одна из них, Лена, в отличие от Евы, по-святила себя любви стихийно, бессознательно и совершенно бескорыстно. Следуя влечению рано созревшей плоти и вечному женскому любопыт-ству, она взяла за обыкновение кататься вечера-ми на машинах взрослых мужчин, выезжавших на поиски приключений. Она быстро вычислила самые вероятные места возможных встреч, вста-вала у дороги и садилась в первую остановив-шуюся машину. Бог почему-то хранил ее, греш-ную: маньяков и откровенных злодеев ей не встретилось. Некоторые мужчины, узнав, сколь-ко ей лет, пугались, но большинство, распален-ные свалившейся на них бесплатной юностью, старались ни в чем себе не отказывать, катая ее уже вовсе не на машине. Наутро она с пылом неофита рассказывала подругам о свалившихся на нее новых впечатлениях, встречая подходя-щих к ней радостным криком:
- Вчера опять трахалась! Представляете, девки, мужик давал член мне в лапы. Сначала было противно, а потом я вспомнила, что мне Надька говорила: если сложить пальчики колеч-ком и быстро-быстро водить по нему, то мужики балдеют. Я так и сделала, он кончил очень быст-ро, прямо мне на платье, долго извинялся, вытер пятно платком, обещал подарить фирменный джинсовый сарафан. Потом он имел меня изо всех сил, а мои ноги упирались в лобовое стекло. Хотела бы я это видеть!
Более здравомыслящие подруги возбуж-денно, даже с некоторой завистью, слушали. Платьев, конечно, никто не покупал. Любители любовных приключений Лене попадались раз-ные. Один, категорически потребовавший фел-лацио и получивший столь же категорический отказ, выкинул бедную девушку в нескольких километрах за городом, и той пришлось идти до дома пешком. Большинство мужчин, однако, бы-ло непривередливо, довольствовалось элемен-тарным актом, а затем навсегда исчезало из жиз-ни опрометчивой и веселой искательницы при-ключений.
Большинство девушек подвигов Лены по-вторять не стремилось, но почти у каждой был свой собственный мальчик. О своих возлюблен-ных девушки щекотливых подробностей, как правило, не рассказывали, многие даже пытались представить свои любовные отношения как це-ломудренные. Но провести никого было нельзя, потому что у каждой ежемесячно наступали дни традиционной женской тревоги. Извечно омра-чающий женское существование вопрос: "При-дут или не придут?" – заставлял по-настоящему раскаиваться в собственном безрассудстве, а за-держка воспринималась как вселенское возмез-дие.
Другие, напротив, относились к сексу лег-ко и весело и, смеясь, рассказывали близким подругам анекдоты из их собственного постель-ного опыта. Иной раз Ева диву давалась, слыша, что вытворяла какая-нибудь скромненькая серая мышка.
Секс мог быть забавным. Один раз город облетела веселая история о том, как две моло-денькие девушки согласились пойти в гостиницу к армянам, торговавшим на рынке гвоздиками. Девушки раскрутили поклонников на дорогой ужин в номере и подсыпали в шампанское кло-фелин. Когда горячие армянские парни заснули, озорницы раздели их, положили на животы, а в попы воткнули по гвоздике и скрылись, почему-то не взяв денег. Вошедшая утром в номер гор-ничная, хохоча, созвала посмотреть на невидан-ное зрелище весь персонал. Очнувшиеся парни в милицию заявлять не стали, пообещали убить вероломных телок, но так и не убили, зато стали городской достопримечательностью.
Другая, связанная с гостиничным сексом история рассказывалась в более узких кругах, неудачливой героиней на этот раз была женщи-на. В городе было множество секретных элек-тронных институтов, их сотрудники давали под-писку о неразглашении государственной тайны. В этом документе содержалось положение о не-допустимости любых контактов с иностранцами. В городе иностранцев не было, но одна из со-трудниц закрытого заведения поехала по делам в Москву. В Москве дама с трансцендентным именем Муза поселилась в гостинице, в коридо-ре познакомилась с невиданным ею ранее кра-савцем-негром и не устояла. Они как-то уж очень быстро договорились и пошли к Музе в номер. Но КГБ не дремало. Гостиничный ли филер со-общил куда следует, или сам негр был под на-блюдением, но очень скоро в номер вломилось несколько мужчин в штатском. Излишне гово-рить, что дама и африканец находились в посте-ли. Муза была вынуждена написать объясни-тельную записку, копия которой была отправле-на руководству ее института. Объяснительная была следующего содержания. Она, Муза, шла по коридору гостиницы и столкнулась с моло-дым человеком, несшим стакан воды. Парень случайно облил ее и, как воспитанный человек, решил исправить положение. Он пригласил Музу в номер, предложил снять платье и высушить его утюгом. Муза так и поступила, но в это время в номер стали ломиться. Напуганная женщина бросилась в кровать под одеяло, а парень кинул-ся открывать дверь, но, споткнувшись о провод утюга, упал и угодил в Музину постель. Абзац.
Директор института, человек серьезный и ответственный, прочитав Музино объяснение, вволю насмеялся сам и рассказал своему замес-тителю, взяв с него слово молчать. Тот не имел секретов от жены, и история покатилась по горо-ду. Заметная ранее лишь своей откровенной не-красивостью Муза стала знаменитостью и даже на пике свалившейся на нее славы вышла замуж за молодого, но известного художника-маргинала, привлеченного пикантностью ситуа-ции.
В этом озабоченном сексом мире изучать любовь, оставаясь девственницей, было так же непрофессионально как быть акушером и ни ра-зу не принять роды. С девственностью рано или поздно нужно было расставаться, ибо так уж по-велось - расплачиваться собственным телом за любовную науку. Пора было, подобно Пастеру, ставить опыты на собственной персоне.
Как это часто случалось в ее отечестве, девственность Ева потеряла на редкость бездар-но. Они с подругами, купив выпивки и закуски, поехали на дачу к одной из них отмечать окон-чание первого университетского года. Захмелев, отправились купаться в Волге. Там, на пляже, познакомились с компанией курсантов, тоже что-то отмечавших, объединились с ними и верну-лись на дачу. Парни принесли еще вина, водки, гитару.
Неопытная Ева мгновенно захмелела и да-же не заметила, как оказалась вместе с самым бойким парней Валерой в одной из комнат дач-ного домика. Девушке было плохо, и парень мгновенно раздел ее, стал целовать, жалко шеп-ча:
- Я чуть-чуть, я тебя не трону, я только на полсантиметрика, раздвинь ножки.
Пьяная и беспомощная Ева просто не мог-ла сопротивляться, не могла даже сказать слова. Парня трясло от желания, он как-то странно из-вивался, больно елозил по девушке своим жест-ким разгоряченным телом. Из подсознания всплыло, что он все равно изнасилует ее, да и вид парня был настолько жалок, что Ева смири-лась. Ей было больно, ой мамочка, как ей было больно. Мука длилась минут пятнадцать, после чего парень по-детски залепетал:
- Ой, какая прелесть, какая прелесть, - и откинулся на подушку.
В закрытую комнату кто-то постоянно рвался, слышались веселые пьяные голоса.
- Пойдем на дачу к моему деду, там нам никто не помешает, - предложил Валера.
И Ева, словно кролик, загипнотизирован-ный удавом, почему-то пошла. Идти оказалось далеко и, едва добравшись до постели, девушка и юноша заснули. На рассвете Еву разбудил но-вый натиск мужского желания. Ей было уже все равно, и она снова не сопротивлялась. Если бы она только знала! Почти сразу она почувствова-ла, что все еще остается девственницей в самом простом, но таком важном физиологическом смысле. Но парень уже завелся и методично, по-военному ловко, отжимался над ней, работая, как поршень. Ева невольно разглядывала парня: за-крытые глаза, искаженное лицо, сильное муску-листое, разом вспотевшее тело, похоже, он и впрямь получал наслаждение. Становилось все больнее и больнее. Ева застонала, и тут же, слов-но вторя ей, застонал Валера, дошедший до кон-ца по дороге любви. В этот момент она четко ощутила, как внутри нее что взорвалось, лопну-ло, разрушилось, и зачем-то сказала:
- Все!
И тут же, на кратчайший миг почувствова-ла не известное ей прежде ощущение, секундное наслаждение, скорее отблеск наслаждения, на-мек на него, когда парень коснулся какой-то ее сокровенной внутренней точкой. Но он уже был вне ее, и она практически ничего не разобрала. Воспоминание об этом миге осталось с ней на всю жизнь.
В комнату вошел старый кряжистый му-жик.
- Тьфу, опять б… привел! - выругался он незлобно.
Совсем уж униженная Ева мгновенно оде-лась и выбежала из дома. Валера бежал за ней и заискивающе уговаривал:
- Ну куда ты, ты что, обиделась, что ли?
Потом они лежали на горячем пляже, у Евы болело все тело, а парень внимательно раз-глядывал ее.
- Какая же ты черная, - с сожалением выго-ворил он, прищурясь.
Тут Ева поняла, что ее стыдятся, что могут и должны стыдиться, потому что использовали ее как подстилку, и все: и дед, и подруги, и това-рищи парня – знают это. Но винила во всем лишь себя. Правильно говорила ее бабушка, что пьяная девка своей штучке не хозяйка. Надо же быть та-кой дурой!
Встретиться договорились на следующий день в центре города, у ворот маленького краси-вого парка. Ева пришла с противоположной сто-роны, из самого сквера, и, спрятавшись за киос-ком с мороженным стала наблюдать. Парень был в штатской одежде, в нелепых, подметавших асфальт брюках, в пестрой рубашке. Он не мог спокойно стоять, метался перед оградой парка, как лев в клетке, по-видимому, очень волнуясь. Ева понаблюдала за ним несколько минут, а по-том быстрым шагом, не оглядываясь и не сожа-лея, ушла по темным аллеям парка в свою собст-венную, отдельную от парня, жизнь. Адреса сво-его она не оставила.
Позднее она никогда не задумывалась, что было бы с ней, если бы она подошла тогда к Ва-лере. Но, как и многие другие женщины, была благодарна своему первому мужчине за то, что не осталась с ним.
Никогда еще Ева так горько не сожалела о случившемся. Господи, ей не повезло даже с именем, имя Валера она всегда ненавидела! И курсанты ей всегда не нравились, казались ту-пыми, стадными. Ева чувствовала себя совсем другой, чужой самой себе Она стала, как яблоко с червоточиной, как надкусанная и брошенная конфета, как отбитая чашка, как поцарапанная мебель, как дом с трещиной, остро ощущая свой изъян.
И мир стал другим, менее радостным, тес-ным, не таким беззаботным. Наверное, подобное же чувство владело ее библейской тезкой после грехопадения. Почему судьба так обманула ее, лишив самого дорого, что есть у девушки, так по-глупому, так безрадостно, практически без ее воли? За что ей такой горький урок? Она иску-шала судьбу, гневила бога, думала, что может разобраться в тонкостях любви, мнила себя ум-нее всех, а первый же попавшийся мужлан обвел ее вокруг пальца. Ах, если бы пальца! В эти ми-нуты она прекрасно понимала девушек, которые, потеряв невинность, решаются на самоубийство.
Через пару дней горечь притупилась, и Ева стала убеждать себя, что все, что ни делается, делается к лучшему. И не одна она такая дуроч-ка, бывают ситуации и похуже. И парень хотя бы не унизил ее, хотел продолжать знакомство. Зато теперь нет никаких препятствий на пути позна-ния любви. Но она начала серьезно сомневаться в том, что секс так уж тесно связан с любовью. И ощущение необратимости потери тоже осталось.
Шулламит была девушкой из виноградни-ка. Темно-синий, белый, розовый и красный бла-гоуханный виноград, продолговатый и круглый, пряный и сладкий, был единственным источни-ком существования жителей ее селения Эйн – Гэди. Кисти винограда походили на женские груди, маленькие и большие, темные и светлые, мягкие и упругие, но все такие вкусные, такие безмерно сладкие, что оторваться от них было нельзя. Она никогда не ела ничего, кроме вино-града и пресных лепешек. Она была сиротой и вместе со своими братьями работала на вино-градниках, утоляя жажду водой, а голод – ки-стью сочных ягод.
Прекраснейшей из женщин была Шулла-мит, хотя и не знала этого. Солнце Иудеи опа-лило, даже обуглило ее, сделав кожу очень тем-ной. На почти черном лице звездами сияли голу-биные глаза, алые губы потрескались. Яркие вьющиеся волосы, отсвечивающие гранатом и пурпуром, свободно струились по гордой спине до тонкой талии. Ее тело, несмотря на тяже-лую работу, было очень красиво, слишком краси-во для простолюдинки. Даже маленькие мальчи-ки не могли оторвать от него взгляд, когда де-вушка в легких сандалиях шла по склонам холма. Мужчины, проходя мимо, страстно шептали ей вольности. Но Шулламит помнила данное ма-тери обещание: беречь свой сад для возлюблен-ного мужа своего.
У девушки не было украшений, не было на-рядов, даже венка нельзя было сплести ей, ибо не было цветов на выжженной белесой земле. Шулламит никогда не видела своего отражения, читая свою внешность только в завистливых взглядах встречных женщин. Но она видела свои ноги: изящны и стройны были ступни, безуко-ризненны голени, стройностью не уступавшие леванонским кедрам. Тонки были пальцы рук, уз-ки ладони, нежны запястья, тонки предплечья. Моясь, она видела нежный живот, подобный ви-ноградному листу и полупрозрачную, как вино-градная кожица, кожу на ребрах. Нет, не зря ее имя означало "совершенная, не имеющая изъя-на". Но ей некогда было разглядывать себя, жизнь была лишь работой, прерываемой сном и молитвой.
В жаркий полдень месяца тишрей, когда лето встречалось с осенью, а сбор винограда был в самом разгаре, Шулламит присела в тени виноградного куста подкрепиться водой и ле-пешкой. Она перевела взгляд: с опаленного хол-ма, пробираясь мимо поникших виноградных лоз, спускалась женщина в белом хитоне, с убран-ными по-гречески волосами. Женщина была бо-гата, ее ноги украшали золоченые сандалии, она одуряюще пахла розовыми благовониями.
- Не дашь ли мне кисточку, дитя? – спро-сила она Шулламит протяжно и сонно.
Девочка вскочила, сорвала самую сочную и яркую кисть розового терпкого винограда и протянула женщине. Женщина опустилась на выжженную траву и начала лениво есть, из-под полуопущенных век оценивающим мужским взглядом рассматривая селянку.
Женщина была очень красива, гораздо кра-сивее, чем Шулламит. Больше всего девочку по-разили ее светлые тяжелые волосы. Холеными пальцами она ощипывала кисть, красиво склады-вая розовые губы посасывала виноградины.
- Откуда здесь эта богатая женщина? – встревожилась Шулламит. – Как бы с ней не случилось беды.
- Спасибо, детка, - женщина доела и встала. – Вот, возьми, это тебе за виноград.
Она протянула Шулламит маленький се-ребряный браслет с очень большим небесно-голубым камнем. Браслет был так хорош, что девушка зажмурилась
- Спрячь, а то тебя убьют за него. Одевай только тогда, когда не сможешь не одеть, ты умница, поймешь когда.
Шулламит не успела ни отказаться от драгоценного подарка, ни поблагодарить краси-вую женщину, как та поднялась и легкой поход-кой скрылась за гребнем холма. Девочка, не за-думываясь, не веря своему счастью, зарыла браслет между виноградными лозами, не успев даже толком рассмотреть его, а сверху при-крыла заметным валуном. Сердце ее билось, она знала, для чего ей браслет. Господь наградил ее, обездоленную, приданным, когда-нибудь она продаст его и купит дом себе и своему возлюб-ленному мужу.
У мудрейшего и величайшего из всех царей Шломо было шестьдесят жен, восемьдесят лю-бимых наложниц и прочих девиц без числа. Всех их он любил спокойно и ровно, отдавая всю силу страсти только своему суровому Богу и самому себе. Многие женщины пытались завоевать его сердце, привязать его к себе. Самые красивые и достойные отдавали душу Сатану, занимались ассирийской магией, постигали негласные тайны Учения, стремясь приворожить его, опутать его сетями лести или порока. Сама великая ца-рица Савская, прельщенная слухами, приезжала к нему в гости, надеясь на его взаимность. Под драгоценным, затканным жемчугом балдахином из баснословно дорогой пурпурной вавилонской парчи на золотых носилках, установленных на невиданном белом чудовище элефанте прибыла она. Сотни черных сильных невольников сопро-вождали кортеж царицы. Убранство ее было невиданным по роскоши и красоте. Из-под дра-гоценного зеленого зонтика из неведомой стра-ны Сина остро и лукаво глянули на Шломо ог-ромные, подведенные по египетской моде, вызы-вающие глаза. Мочки ушей беспощадно оттяги-вали тяжелейшие серьги с огромными изумру-дами. Разрез затканного золотом платья обна-жал прелестные маленькие ножки в драгоцен-ных сандалиях. Грудь, приподнятая и выстав-ленная на показ, приковывала взгляд, в соски бы-ли вдеты золотые колечки. Как полагается хо-рошо воспитанному мужчине и хозяину, Шломо достойно, со всеми почестями, принял гостью и, прельстившись великолепием женщины, убла-жил ее на ложе. Но на откровенный призыв ца-рицы соединить судьбы и власть уклончиво от-ветил, что столь важное дело требует дли-тельного раздумья, и быстро спровадил ее во-свояси.
Что уж говорить о других женщинах! Нет, не дано было мудрому Шломо познать лю-бовь. Его сердце не могло принадлежать жен-щине.
Его сердце было занято другим, его радо-стью, его возлюбленным детищем, делом всей его жизни, песней его сердца. Шломо строил Храм. Храм был домом Бога. Он был уже почти построен, единственный Храм единого Господа, возлюбившего народ Израиля. Внутри ограды длинной в пятьсот локтей с воротами на все стороны света, стоял он, сложенный из круп-ных неотесанных камней, светлый, как Божест-венное сияние. Его двери могли открыть только двадцать самых сильных мужчин, алтарь по-ражал размерами. Внутри Храм был отделан драгоценным леванонским кедром, наполняющим его особым ароматом. Бог был везде, но в Свя-тая Святых Храма, куда можно было заходить только коэну и только в Йом Кипур, Его было больше. Он возвышался над обетованной землей и всеми другими землями, погрязшими в идолопо-клонстве, распутстве и глупости. Шломо знал, что не мудрость, не слава, не богатство, не мужская сила и не талант поэта оставят его имя в веках, а именно этот Храм, соединяющий своей статью небо и землю.
Занятый небесными делами мудрейший царь не забывал и о делах земных, о своем терпе-ливом народе. Налоги, взимаемые на строитель-ство Храма, были жестокими. Часто Шломо ездил по земле Цийона, сопровождаемый воин-ством, дабы своим появлением и мудрыми реча-ми пресекать назревающее недовольство. Вот и сегодня он решил объехать окрестные селения.
Его носилки остановились у подножия холма, засаженного виноградником. Шломо спешился. Народ, издалека увидев своего владыку и желая разглядеть его поближе, прекратил ра-ботать, спустился вниз и толпился маленькими кучками. Шулламит последней прекратила ра-боту. Она близко подошла к носилкам и по-детски откровенно стала разглядывать велико-го царя. То, что она увидела, потрясло ее. Вся красота и мудрость мира, казалось, изливалась из этих веселых и одновременно грустных глаз, полуприкрытых крылатыми веками. Яркость гордого рта подчеркивали черные усы и шелко-вые кольца густой бороды. Небольшой нос с гор-бинкой завершали трепетные ноздри. Морщины, пересекшие высокий смуглый лоб, свидетельст-вовали о глубоких и частых раздумьях. Черный парчовый китл приоткрывал загорелую мускули-стую грудь, такую мужскую, такую сильную, надушенную заморскими маслами. Шулламит захотелось обнять гордую благоухающую шею этого мужчины, а ладони красивых сильных рук – прижать к своему разгоряченному лицу. Он был лучше всех на свете.
Она, не раздумывая ни мгновения, стрем-глав помчалась наверх, туда, где было схоронено ее сокровище. Раздирая в кровь пальцы, она бы-стро откопала браслет, протерла подолом ко-роткого платья, одела на руку и кинулась назад.
Вот стоит он перед ним, его народ. Уг-рюмы и усталы лица, сутулы спины, тяжело ви-сят грубые руки. Без восторга смотрят люди на своего царя, они замучены тяжелой работой и уже ничего не ждут впереди. Вдруг высокая смуглая девочка, стоявшая отдельно от других, быстрой козочкой кинулась бежать вверх по тропинке. Царь невольно следил за ней взглядом. Ах, как грациозны были ее движения, как изящно тело! Заинтересованный, Шломо чуть задер-жался, прошел между крестьянами, задавая дежурные вопросы картавым, бархатным гово-ром. Сколько часов подряд они работают? Ка-ковы виды на урожай? Как часто приезжают скупщики винограда? Девочка быстро вернулась. Медленно прошел мимо нее Шломо, окинул по-таенным взглядом. Она давно выросла из пла-тья, и оно не прикрывало смуглых колен. Силь-ные ноги были поцарапаны, ступни изранены в кровь. Длинные волнистые волосы спутаны. Сквозь прорехи изношенной одежды сладкими яблочками просвечивала полудетская грудь. Си-ние глаза горели странной дерзкой уверенно-стью, улыбка выгибала розы губ. На руке бле-стело дешевенькое запястье. Она была как цве-ток среди камней, как жемчуг среди песка, как одинокая звезда на вечернем небосклоне. Ничего не сказал царь и отправился к своим носилкам.
Когда он скрылся в горячей полуденной да-ли, темно стало в глазах Шулламит, боль сжала сердце, стало нечем дышать. Мир померк, время остановилось. Почему она не заговорила с ним? Почему не привлекла к себе внимание? Но было поздно, абсолютно поздно, больше она никогда не увидит его.
Это было какое-то наваждение. Девочка стояла перед глазами царя денно и нощно. Он никогда прежде не видел такого чуда, такой красавицы. Ему не пристало мучиться. Завтра же он велит найти ее, отмыть, одеть, ума-стить благовониями, привести к нему. Но сон не шел. Он сходил с ума, задыхался от желания ви-деть девушку тотчас же, трогать, ее, ласкать ее тело. Шломо встал с измятой бдением по-стели, крикнул верного эведа, велел проводить себя в селение. Целых два ночных часа шел он в сопровождении раба до деревни, нашел дом старосты, приказал отвести в дом девушки. Поняв, кто перед ними, хмуро расступились ее разбуженные братья. Пригнувшись, царь вошел в низкую комнату, увидел в углу на полу бедную постель, встал на колени. Девушка свернулась котенком, всхлипывала во сне.
Что это щекочет ей щеку? Чьи ласковые, но твердые пальцы касаются груди? Кто на-певно, словно молитву, произносит сладкие кар-тавые слова? Кто же, кроме него, возлюбленно-го моего? Левая рука его у меня под головой, а правая – обнимает меня!
- Как прекрасна ты, подруга моя, как ты прекрасна! Глаза твои – голуби! Голуби очи твои из-под фаты твоей! Волосы твои как стадо коз, что сбегает с гор Гилъада, зубы твои, как ста-до стриженных овец, что вышли из купальни. Как алая нить губы твои, и уста твои милы, как дольки гранатов виски твои. Шея твоя подобна башне Давидовой, которой все любуются. Две груди твои как два олененка, как двойня газели, что пасутся среди лилий. Вся ты прекрасна, подруга моя, и нет в тебе изъяну, - в любовной истоме напевал царь, исступленно лаская де-вушку.
Братья велели ей стеречь виноградник, а своего виноградника не устерегла она!
-Подобен возлюбленный мой газели или оленю молодому! Скачет он по горам, прыгает по холмам. Друг мой для меня как пучок мирры, что ночует между грудями моими. Вот ты пре-красен, возлюбленный мой и мил, - стонала Шул-ламит.
Проснувшись утром, Шулламит увидела, что царь ушел с ложа ее. Она кинулась в Йеру-шалаим, и бродила по улицам, и рыдала, и пугала людей странными вопросами, пока стража не побила и не прогнала ее.
Господь наказал лучшего раба своего, ли-шив его разума. Дни и ночи проводил Шломо в горах Гилъада с девчонкой. И ложем им была свежая зелень, кровлей домов – кедры, балками кипарисы.
- Как яблоня меж лесных деревьев, так любимый мой меж юношей! В тени его я сидела и наслаждалась, и плод его был сладок небу мо-ему. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви!
- Как прекрасны в сандалиях ноги твои! Округления бедр твоих как украшение, изделия рук искусника. Пупок твой – круглая чаша, в ко-торой не иссякает ароматное вино; живот твой – ворох пшеницы, окаймленный лилиями. Две груди твои, - как два олененка, как двойня газели. Шея твоя – башня слоновой кости; очи твои – как пруды в Хэшбоне у ворот Бат-Раббима; нос твой – как башня Леванона, обра-щенная к Даммэсэку. Как прекрасна ты, и как ты приятна средь наслаждений, любовь!
И зима прошла, дождь миновал, удалился, голос горлицы стал слышен в тишине ночной. На смоковнице началось созревание плодов, и вино-градные лозы в цвету начали издавать благоуха-ние. Тогда взял царь Шулламит во дворец свой, в свои покои, на ложе свое. Шестьдесят храбре-цов в ночи охраняли ложе его, у каждого на бед-ре меч. Паланкин был сделан из деревьев Левано-на, столбы – из серебра, обивка – из золота, по-стель – из пурпура. Богатое убранство подарил царь Шулламит, любовью же своей дарил ее сверх меры. Шестьдесят цариц и воемьдесят наложниц смирились с Суламифью, признали ее прекраснейшей из женщин, решили переждать царский каприз.
- Как прекрасны ласки твои, сестра моя, невеста! Насколько лучше вина ласки твои и за-пах масл твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед источают уста твои… мед и молоко под языком твоим. Этот стан твой пальме финико-вой подобен, и груди твои – гроздьям. Подумал я: взберусь я на пальму, за ее ветви схвачусь, и да будут груди твои, как гроздья винограда. А небо твое – как доброе вино, оно течет к другу моему.
- Друг мой светел и румян, отличен от де-сяти тысяч. Голова его – чистое золото; кудри его вьются, черны, как ворон. Очи его, словно го-луби у водных потоков, что купаются в молоке, как камни драгоценные, вставленные в оправу. Губы его словно лилии, руки его – округлости зо-лотые, испещренные хризолитами; живот его – полированная слоновая кость, покрытая сапфи-рами. Уста его – сладость, и весь он – желан-ный!
Год вкушал царь финики и смоквы подруги своей, а затем охладел к ним. Все чаще Шулла-мит не могла дождаться возлюбленного на ло-же и плакала:
- На ложе моем, по ночам, искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла. Отворила я другу моему, а друг мой ускользнул, скрылся. И нутро мое взолновалось о нем… Души во мне не стало, когда он говорил! Искала я его, но не находила, звала я его, но он мне не отве-тил.
Шломо же спустился в свой сад, к грядкам ароматов пасти среди садов и собирать лилии. Он вернулся к государственным делам и вспом-нил о прежних возлюбленных.
Поняла Шулламит: время ее прошло, царь разлюбил ее. Иначе и быть не могло: она нару-шила заповедь Бога своего и слово, данное мате-ри своей, опьяненная любовью, не уберегла своего виноградника. Девочка взяла маленький серебря-ный браслет, разыскала на Йерушалаимском рынке ассирийца, торгующего тайными сна-добьями, и отдала браслет за сонный порошок, убивающий безболезненно и быстро. В своей старой хижине приняла яд и заснула, шепча на-последок своему возлюбленному недосказанные слова:
- Положи меня печатью на сердце твое, печатью на руку твою, ибо сильна, как смерть, любовь, как преисподняя – люта ревность! Стрелы ее – стрелы огненные – пламень Госпо-день! Многие воды не смогут погасить любовь и реки не зальют ее. Беги, друг мой, и будь подо-бен газели или молодому оленю на горах аромат-ных!
Когда Шломо рассказали о смерти Шул-ламит, он много дней не ел, и не спал, и молчал. Поседели черные шелковые кудри его, и посерело румяное прежде лицо. Умерев, Шулламит скова-ла вечными оковами сердце царя, осталась с ним в веках, разделила его славу. Очнувшись, он велел отлить скромный серебряный перстень, а внутри выбить надпись: "И это пройдет".
Так мудрейший и самый гордый из мужчин познал, как он слаб перед женщиной.
Яхонт
С новыми любовными экспериментами Ева решила не торопиться. В ожидании будущих со-бытий она с интересом собирала информацию, внимательно слушала женские рассказы. На от-кровенность взрослых женщин Ева пока рассчи-тывать не могла, и основным источником мудро-сти стала курилка в женском туалете мехмата.
Здесь собирались удивительные и даже уникальные женские экземпляры. Завсегдатаем и бесспорным лидером была пятикурсница со зна-ковой фамилией Малофеева. Представляясь и видя веселье в глазах своего визави, она с вызо-вом акцентировала:
- Ну да, Малофеева, от словосочетания "маленькая фея".
Маленькая Фея не просто бывала в курил-ке, она там жила. Довольно часто можно было стать свидетелем интересного зрелища. Опазды-вая на очередное свидание и не успевая заехать домой, Малофеева, удобно расположившись на широком подоконнике туалета, брила велико-лепные ноги. Скромные неказистые преподава-тельницы, которым именно в этот момент при-спичило зайти в туалет, старались незаметно юркнуть мимо нее, и лишь выйдя в коридор, корчили брезгливые гримасы. Была она беспре-дельно похабна, но при этом весела, умна и даже талантлива. От нее часто можно было услышать что-то очень оригинальное. Если речь, например, заходила о времени, которое безвозвратно уно-сит женскую молодость и красоту, она хмыкала:
-Что время! Времени к вашему сведению, вообще не существует в реальности. Ну почему, например, день или год? Только потому, что Земля крутится вокруг себя и вращается относи-тельно Солнца? А во Вселенной, которой до нас и дела нет, время другое? Нет никакого времени, это человеческие выдумки, просто упрощение реальности. Есть только Природа. Убери силу тяжести, и исчезнут морщины, мешки под глаза-ми и отвисшие животы. Замедли биохимические реакции - и не старей в свое удовольствие. И время тут ни при чем.
А иногда с удовольствием начинала вго-нять первокурсниц в краску:
- Вот вы боитесь минетов, а того и не знае-те, что они лишь отражение исконной тяги к ма-теринской груди. Но жизнь заставляет искать заменители. Тянет к маминой сисе, а приходится довольствоваться дядиной писей.
Проституцией она занималась профессио-нально, раскручивая мужчин не на духи-рестораны, а на хорошие деньги. И серьезно пи-ла. На свои способности и таланты плевала. Что поделаешь, если друзья пьющие попались? Была некрасивой, но мужчинам очень нравилась. Еву сильно не любила, но почему-то о многом ей рассказывала.
Другим бесценным источником информа-ции была Наталья, полноватая, стриженная поч-ти наголо блондинка, только что окончившая ин-ститут культуры и работавшая с Евиной мате-рью. Она ежедневно вступала с мужчинами в ин-тимные отношения не за интерес, а за удоволь-ствие, довольствуясь нехитрым угощением вече-ром и, если повезет, утренним завтраком.
-Он меня таким сыром угощал, и кофе! – в восторге закатывала она глаза.
И тут же выяснялось, что за это ей при-шлось отработать на мужика всю ночь по полной программе, имея сношения даже чуть ли не с мостика. Но девка была отличная и тоже могла многое что порассказать.
А Ева слушала и наблюдала, пыталась по-нять, какие мужчины ей нравятся. Таких было немного.
Мужчины казались ей неумными, напы-щенными и высокомерными. По-настоящему ин-тересными она считала только нескольких своих однокурсников да некоторых университетских профессоров, но с первыми она была связана от-ношениями дружбы, а со вторыми – взаимного уважения. Чтобы не испортить самого драгоцен-ного для себя общения, девушка раз и навсегда исключила этот, наиболее интересный для нее круг мужчин, из сферы своего любовного опыта.
Прочие сильно разочаровывали. Почти все были жадными. Принеся букет или пригласив в немудреный ресторан, считали это вложением денег, приносящим солидный процент в виде не-пременного и очень скорого обладания привле-кательным женским телом. По-видимому, муж-чинами был введен своеобразный кодекс жен-ской чести: пошла в ресторан – расплачивайся, не хочешь – не ходи. Некоторые мужчины даже считали, что поездка на сомнительном автомо-биле тоже является основанием для того, чтобы рассчитывать на сексуальную благодарность.
Встречались, правда, ловкие, веселые де-вицы, которые научились водить мужчин за нос, и, откушав дорогих ресторанных блюд, исчезать. Но опытные мужики были настороже, провожа-ли до туалета, держали сумочку.
Находились наивные девочки, не предпо-лагавшие, чем должно закончиться невинное, как им казалось, приглашение в ресторан от ин-теллигентного с виду мужчины. Когда доходило до расплаты, начинали рыдать, размазывая по лицу косметику и горькие детские слезы. Не зна-ли дурочки, что в советской провинции ходила по ресторанам не интеллигенция, а торгаши, фарцовщики, валютчики, не привыкшие вклю-чать в свои расчеты так мало значащие женские слезы.
В собственных семьях мужчины тоже жад-ничали, могли часами пилить жен за копеечную помаду, поедом жрать за грошовую вазочку. Ева часто видела, как в магазине женщина вертела в руках какую-нибудь милую ее сердцу вещичку, а ее благоверный стоял рядом и брюзжал:
- На фиг она тебе нужна, у тебя уже есть.
Большинство мужчин нуждалось только в том, что можно было съесть и выпить, но уж ес-ли находился хозяин, любящий совершать по-купки в дом, то бедным женам тоже приходилось несладко. Такие покупали все, вплоть до жен-ских трусов, по собственному усмотрению, спо-рить с ними женам было нельзя, получить хоть копейку в собственные руки – тем более.
Подарков женщинам советские мужчины дарить не умели и не любили. Чахлый рублевый прутик мимозы на Восьмое марта, бутылка ши-пучки или кубинского рома на Новый год, кол-готки в день рождения – вот чем, в лучшем слу-чае, приходилось довольствоваться большинству верных жен и терпеливых любовниц. Какие там квартиры, какие меха-бриллианты, да, слышали, что так бывает, да читали, но не с нами, ни с на-шими подругами и знакомыми подобного не случалось. Один поклонник Евиной матери во-обще повадился приходить на следующий день после праздника: дармовая выпивка-закуска еще не кончилась, а необходимость в подарке уже отпала. Вот и приходил он девятого марта, вто-рого января, двадцать четвертого июля после ма-тушкиного дня рождения.
Мужчины были влюблены в себя и ис-кренне полагали, что все, связанное с ними инте-ресно и приятно для женщин. Считали само со-бой разумеющимся, что женщинам доставляет удовольствие стирать их грязные носки, не до-пускали мысли, что хоть что-то в них может быть неприятным и отталкивающим. Евин со-курсник Семен, например, любил рассказывать девушкам, за которыми он пытался ухаживать, где, когда, при каких обстоятельствах и с кем он блевал, причем делал это с непоколебимой убе-жденностью, что это очень мило и интересно для его собеседниц. Терпеливые и ко всему привыч-ные советские жены подносили пьяным мужьям тазики для извержения съеденного и выпитого, а заболевшим - утки, ставили клизмы, домашними средствами лечили геморрой, делали компрессы на скрюченные поясницы и подагрические шиш-ки. Ответной заботы могла дождаться лишь очень редкая, больная женщина была никому не нужна и вынуждена была крутиться по дому и продолжать заботиться о мужчине.
Мужчины были примитивны. Нетриви-ально мыслящие женщины встречались Еве го-раздо чаще. Некоторые из мужчин что-то знали, были кое-чему обучены, кое-кто имел некоторый опыт. Но взгляды большинства из них были словно выпилены по единому простейшему шаб-лону, суждения предсказывались с исключаю-щей ошибки точностью.
Мужчины были спесивы, явно и неявно подчеркивая мнимое ими превосходство. Ева часто наблюдала, как какой-нибудь неотесанный пролетарий запанибрата, а то и по-хамски, разго-варивает с милой и умной женщиной, явно от-шлифованной университетским образованием. С женами же вообще не церемонились.
-Ух, коза безмозглая, - орал кривоногий маленький, похожий на ведьмака, Евин сосед на свою высокую, красивую, спокойную жену. – Нормально сготовить не умеешь, овца.
Но сжирал все подчистую.
Как-то, когда Ева уже училась в универси-тете, к ней вечером в троллейбусе пристал до-вольно привлекательный, хорошо одетый, но простоватый парень. Он напросился проводить ее домой, пытался назначить свидание, а когда узнал, кто она, сказал:
- Нет, ты мне не подходишь. Я думал, ты рабочая, - чем сильно разозлил и обидел Еву, по-лагавшую, что выглядит рафинированно и очень умно.
Ева рассказала об этом своим университет-ским подругам, инициировав любимое всеми об-суждение мужиков.
-Тебе мать, повезло, - прикуривая, утешала ее очкастая, невзрачная, но очень умная Светла-на. - Этот хотя бы отдавал себе отчет в том, что не всякая женщина ему по плечу. Некоторые же считают себя настолько умными, что, имея за плечами пять классов и коридор, берутся не только вести светские беседы с очень образо-ванными тетками, но и начинают поучать их в тех областях, где те являются специалистами. И плевать им, доктора наук это или академики.
- Ага, они без комплексов. Считают себя философами, потому что базарят за пивом о всякой ерунде, математиками – если удается ре-шить сыну задачу за третий класс, физиками - если могут починить розетку! – вторила ей не менее умная и ехидная Люси
- И любят анекдоты про неумных красивых блондинок, сами будучи лысыми глупыми уро-дами! – включилась ослепительная золотоволо-сая Марина.
А Светлана продолжала:
- Вообще, основой исконного мужского ощущения превосходства над женщиной являет-ся чисто физиологический факт. Там, где в жен-ской телесности было отнято природой, у муж-чин было добавлено. И этот самый главный для мужчин выступающий впереди их естества ор-ган, а по-русски говоря, хрен и есть причина их огромного самомнения.
- Да, бабоньки, очень несправедливо, - вздохнула Люси, рассматривая себя в зеркало. - Женщины красивее и благороднее мужчин, мо-гут рожать детей, умеют абсолютно все. Но у любого самого неприспособленного, никчемуш-ного и физически убогого мужичонки имеется, позволю себе это слово, фаллос, расцениваемый как знак человеческого качества.
И все согласились, что живя в полу-европейской стране, советские мужчины с му-сульманской последовательностью считали себя лучше женщин на основании именно этого фак-та.
Ева записала в дневник, что мнимое интел-лектуальное превосходство мужчин зиждилось на простом, но очень прочном фундаменте. Так уж сложилось в этой стране, что бывшие школь-ные и вузовские отличницы, натренировавшие свои мозги запойным чтением и решением мате-матических задач, после замужества сгибались под непосильной ношей советского быта и вос-питания детей и просто физически были вынуж-дены уступить мужчинам интеллектуальную до-рогу. Беременные аспирантки должны были, бросив науку, уходить в декретный отпуск и впоследствии защищать не диссертации, а поя-вившегося ребенка от жизненных невзгод. Жен-щины-доценты наравне со всеми своими менее учеными сестрами думали, прежде всего, об ожидающих их дома холодильниках, кастрюлях, корытах и половых тряпках, и лишь потом, в свободное от домашнего труда время, о контур-ных интегралах, синекдохах и фермионах.
Для замужних и обремененных детьми женщин совершенно исключались занятия, тре-бующие погруженности в себя, интеллектуаль-ных усилий. Писать диссертации, статьи, науч-ные и художественные книги было чрезвычайно сложно в условиях, порождающих каждую ми-нуту незначительные, но съедающие время и си-лы жизненные коллизии. Все эти: "Где взять чис-тую рубашку?", "Мама, я хочу есть!", "У меня не получается задача", "Когда ты, наконец, станешь нормальной женой моему сыну!" – проинтегри-рованные по всем ситуациям и лицам, как раз и давали время, равное времени между приходом со службы и сном.
И даже тот факт, что в большинстве совет-ских семей решение всех возникающих много-сложных задач интеллектуальные мужчины пе-рекладывали на недалеких женщин, не нарушал доминирующую в обществе полярную схему "умный мужчина – глупая женщина". Это де-вушки тоже обсудили.
- Слушайте, вы видели когда-нибудь рус-скую семью, в которой командовал бы мужчина? –говорила Светка. – Во всех семьях бабы глав-ные. Но раз мужики такие умные, зачем они под-чиняются дурочкам?
-А как вам нравятся шуточки о женской логике и непредсказуемости? – подначивала Ева. – Они считают нас простыми как коровье мычание.
- Эти придурки просто не могут понять своей единственной извилиной, что если они что-то не могут предсказывать, значит это явля-ется не простым, а сложным, - отвечала аспи-рантка Инночка.
- Не судите их строго девочки, - вмешива-лась другая Светка, только недавно родившая. – Так уж они примитивно устроены, природа их обделила. Вот родили бы, сразу бы мозги про-светлели.
- Какие там роды, достаточно месячных, при виде крови большинство мужиков готово в обморок упасть, - презрительно констатировала Марина.
Все эти наблюдения и разговоры могли привести Еву к феминизму, но прямолинейность феминизма исключала гармонию полов в той же степени, что и дискриминация женщин и, как всякая прямая линия, вела человечество к упад-ку. Феминистки были слишком серьезными, а Ева была лукава. Советские же женщины, фе-министками в большинстве своем не являясь, но и без того смотрели на мужчин весьма скептиче-ски, нимало на их счет не обольщаясь. И при этом смеялись.
Каждая могла рассказать историю о своем собственном подлеце-мерзавце, или даже о не-скольких. Один, разводясь и уходя из квартиры жены, увез не только всю мебель, носильные ве-щи жены, детские игрушки и кроватку, но не по-брезговал и начатым куском мыла. Другой, раз-досадованный тем, что смертельно усталая жена поручила ему качать коляску с двойней, и давая выход своей пьяненькой ярости, пел на мотив колыбельной все известные ему матерные слова.
- Е… твою мать! –голосил он на мотив "Хазбулат удалой", пока вернувшаяся с ночной смены теща не отняла у него малюток.
Кто-то бросал жен с двумя, тремя, четырь-мя, пятью и даже шестью детьми и потом всю жизнь не давал ни копейки. Каждая брошенная жена мечтала только об одном: плюнуть на крышку гроба бывшего суженого. А уж о том, какие мужчины половые гиганты, женщины рас-сказывали взахлеб!
Вообще, все мужчины полярно делились на кобелей и импотентов, норма практически от-сутствовала. Сильно пьющих, а таких было очень много, половое бессилие настигало через несколько лет употребления, еще молодыми. Все прочие, кого женщины еще интересовали и чьи силы не были подорваны традиционным россий-ским занятием, привольно паслись на любовных лугах, буквально усеянных цветущими женщи-нами. Поводок у многих жеребцов был очень длинный, они успевали за свою жизнь сменить множество жен и любовниц, завести кучу при-знанных и непризнанных детей.
Но как женщины мужчин ни ругали, как на словах ни презирали, без них обходиться почти никто не собирался. Как-то с ними было надежнее, комфортнее, престижнее, наконец. Да и было все не так уж плохо. Встречались среди мужчин великолепные экземпляры: умные, сильные, бесстрашные и широкие. Реже даже добрые. Еще реже – умеющие любить. Они за-ставляли женщин забыть обо всех прошлых не-удачах, были долгожданной наградой встретив-шим их счастливицам, сказочным десятитысяч-ным выигрышем в лотерею ДОСААФ.
Первым встреченным Евой подобным мужчиной был Игорь, муж одной ее универси-тетской подруги. Девушка была обыкновенная: серенькая, чистенькая домашняя, очень неглу-пая. Игорь был кинематографически хорош со-бой, высок, силен, молод, весел, очень остро-умен. Он любил без памяти свою простенькую жену, норовя чуть не каждый день устроить ей праздник, порадовать, чем мог: дарил цветы, внезапно возил в Ленинград смотреть белые но-чи, за одну ночь переклеивал обои, если жена ночевала у мамы. Игорь не замечал ни красивую Еву, ни других эффектных девушек, для него существовала только жена.
Именно после знакомства с ним Ева запи-сала в дневник, что качество любви определяется не достоинствами женщины, а умением встре-ченного ею мужчины любить. Многие превос-ходные женщины за всю жизнь так и не изведали счастья быть любимыми не потому, что были не-достойны, а потому что не случилось вблизи них умеющего любить мужчины.
А были еще и просто классные мужики, пленительные котяры: холеные, со смеющимися глазами, чисто выбритыми гладкими лицами, пахнущие хорошим парфюмом. Они умели взять девушку за локоток так, что по телу разливалась истома, так пожать ручку, что кружилась голова, ласково мурлыкать на ушко всякие глупости. Их внешность просто гарантировала хороший секс. Они знали о производимом впечатлении и вовсю этим пользовались.
Однако, научившись немного разбираться в сексуальных играх, Ева поняла, что никакая внешняя гарантия не может однозначно означать половую состоятельность мужчины. Случались серенькие, невзрачные, на вид некрепкие, кото-рые поражали затем партнерш огромной половой мощью. И наоборот, атлеты, красавцы, молодцы, спортсмены в постели оставляли желать лучшего или окончательно разочаровывали. Итог этим размышлениям подвела Малофеева:
- Худые мужики выше прыгают. Попро-буй-ка жирный, посношайся, сразу все пузо себе отобьет. Такие ленятся, заставляют бабу на себе скакать.
Но даже если мужчины удовлетворяли всем количественным и качественным постель-ным параметрам, с ними, как правило, было скучно. Сказывалось пионерско-комсомольское воспитание, выхолащивающее все фантазии, кроме социальных утопий. Мало кого интересо-вали эротические игры, почти все выполняли свои мужские обязанности по какому-то армей-скому стандарту: на спине, перевернуть на чет-вереньки, опять на спине. Об изысках секса, свя-занных с использованием каких-либо еще орга-нов, помимо гениталий, в целомудренно-ханжеском Советском Союзе не все мужчины даже заикались, сами расценивая их как извра-щения. Для большинства предложить подобное женщине значило оскорбить ее. Проще других были выходцы с Кавказа, для которых все рус-ские женщины были по определению чужими, случайными. Они-то преимущественно и служи-ли девушкам источником нетривиального сексу-ального опыта. Но и эти были чрезвычайно од-нообразны. Евина сокурсница, вышедшая замуж за грузина, рассказывала в курилке:
- Каждый день приходит с работы, и даже не ест. Ставит меня к столу в позе прачки и да-вай.
Девушки недоверчиво завидовали:
- Каждый день?
- Ага, прям с порога. Поест, и опять. Ино-гда раз по шесть за вечер. Надоело, ужас!
Другая девушка, филологиня, очень похо-жая на троекратно увеличенную Мерилин Монро была редчайшей обладательницей собственной квартиры, неограниченно расширявшей ее сек-суальную свободу. Она по капле выдавливала из себя обременительную интеллигентность, куль-тивируемую в ее семье в течение нескольких по-колений, с целью чего безобразно красилась и эпатировала мужчин застольным произнесением афоризмов вроде:
- Плавленый сырок пахнет х…, а бычки в томате – п….
Филологиня уверяла, что десятки, а то и сотни кавалеров всех мастей, возрастов и про-фессий, побывавших на ее тахте, отличаются друг от друга не более, чем оловянные солдати-ки:
- Не различимые до жути. Если ими не на-чать командовать, то делают все одинаково, только одни начинают с колен, другие с сисек. И знают только две позы, остальным надо учить.
Ничего похожего на любовную страсть, описанную в романах, на те невероятные услады, о которых грезят юные, никто из мужчин пред-ложить не мог. Сексуальные занятия в лучшем случае были не более, чем приятные, в худшем – отвратительными, иногда смешными.
Смех губил практически любую постель. Стоило безобидно посмеяться, чуть-чуть пошу-тить, даже улыбнуться - и чреватое своими по-следствиями уменьшение эрекции было гаранти-ровано.
Мужчины вообще оказались существами весьма нежными, ранимыми. Они обижались по таким мелочам, на которые ни одна женщина не обратила бы внимания. Совершенно невозможно было представить себе женщину, которая пере-живала бы по поводу размеров своей вагины, не-достаточные же размеры собственного мужско-го достоинства могла превратить в ад жизнь лю-бого мужчины. Обладатели некрупных досто-инств пытались успокоить сами себя и хотели утешения от женщин. Один такой владелец поч-ти микроскопического пениса назидательно уго-варивал Еву и самого себя:
- Слишком большой член никому не ну-жен, он приносит женщине ненужную боль, лучше всего средний, как мой.
Еву подмывало ответить, что еще ни разу в жизни не видела слишком большого, а его де-тородный орган в лучшем случае можно назвать лишь писюлькой, но не была приучена хамить людям всуе.
Качество полового акта также чрезвычайно волновало мужчин. Они, с последовательностью носителей комплексов, маниакально требовали прямого, видимого подтверждения приносимого женщине удовольствия, и если не получали его, то могли даже бросить. Поэтому девушки и дамы часто имитировали оргазм, иногда так и не при-обретя представления о нем.
Важное обстоятельство отделяло мужчин от женщин, делая последних гораздо более пол-ноценными в собственной сексуальной оценке: женщина всегда могла. Причем могла столько раз, сколько хотела, чего нельзя было сказать о мужчинах.
Секс чаще разъединял мужчин и женщин, демонстрируя их физиологические различия, чем объединял их в общем наслаждении. На поверку он оказался гораздо менее захватывающим и приятным, чем это казалось в детстве. Соседка Евы, сапожница Зинаида, так сказала об этом:
- Сначала все пробуют по дурочке, а потом привыкают, а так – ничего особенного!
Позже Ева прочитала, что еще более кате-горично о плотской любви выразился Иммануил Кант. От секса до весьма зрелых лет его отвлека-ли вопросы мироустройства, и когда он, по на-стоянию своих учеников приобщился к этому за-нятию, то оценил его так:
- Много суетных мелких движений, недос-тойных немецкого философа.
С этим Ева была практически согласна. Около секса слишком суетились. Главным чело-веческим удовольствием была и оставалась еда, но никому в голову не приходило страдать по поводу отсутствия конкретного блюда или пи-сать романы, посвященные ощущениям челове-ка, вкушающего или переваривающего любимую пищу. Она считала культовое отношение к сексу результатом самой удачной пиар-кампании в ис-тории человечества, рекламной акции, которая длилась более трех тысячелетий, и рекламирова-ла, в общем-то, не слишком высокосортный то-вар.
Клеопатра родилась под эгидой плотской страсти. В доме египетских царей Птолемеев поклонялись экстатическому богу Дионису. Это позже распространился в Европе простенький взгляд, что Дионис – бог вина и веселья, помо-гающий скрасить существование обывателей. Нет, мощный экстаз, исходивший от него, при-ближал любого человека к божественному, по-зволяя на какое-то время каждому стать богом. Именно Дионис давал людям понять, как глубоки их страсти, раскрываемые вином и похотью.
Его, бедного рогатого ребенка, увенчанно-го змеями, начали мучить еще до рождения. Сластолюбивый Зевс влюбился в Семелу, богиню-луну. Ревнивая Гера поссорила Семелу и Зевса, и тот, разгневавшись, предстал перед ней в своем истинном огненном обличье, испепелив ее. Гер-месу, однако, удалось спасти шестимесячного недоношенного сына Луны, зашив его в бедро Зевса, откуда тот по истечении трех месяцев и появился на свет. По приказу мстительной Геры титаны утащили новорожденного Диониса, ра-зорвали его на куски и сварили их в огне. Однако бабка Рея разыскала части тела внука, состави-ла их и вернула малыша к жизни. Дважды рож-ден был Дионис, и умирал дважды. Но во всех своих жизнях сохранял сулящую безумие очаро-ванность луной.
Не закончились и на этом испытания ма-ленького Диониса. Персефона, которой Зевс по-ручил присматривать за ребенком, передала его жене царя Афаманта, внушив ей, что ребенка следует растить на женской половине, пере-одетым в девочку. Затем его превратили в коз-ленка и снова передали на женское воспитание - нимфам Макриде, Нисе, Эрато, Бромии и Вакхе.
Когда Дионис стал взрослым, Гера, не-смотря на приобретенный им, позорящий муж-чину отпечаток женственности, вроде бы при-знала в нем сына Зевса. Но позже, не умея совла-дать с собственной злопамятностью, поразила юного бога безумием, во время которого он со-вершил серию ужасных и ничем не оправданных убийств и насилий, например, содрал кожу с живого царя Дамаска.
Всю жизнь стремящийся к погибшей ма-тери, идеализирующий все женское, еще в дет-стве лишившийся своего фаллоса и мечтающий о том, чтобы лишить его всех мужчин, Дионис основал в Фивах мистерии, делая участницами этих мистерий только женщин, менад, или вак-ханок. В пирах на горе Киферон, бродя по горам, они, показывая свою силу и власть над мужчи-нами, разрывали на части встреченных ими пастухов и животных мужского пола.
Дионис любил переодеваться в женское платье и даже принимал женский образ. С от-ступницами, не желающими принять участия в оргиях, он страшно расправлялся, неся повсюду чудовищное веселье и разрушение.
Он же был до крайности зачарован своей покойной матерью и, уже став олимпийским богом, не побоялся спуститься в Аид, чтобы вернуть ее на небо. Отныне его оргии проходили под светом той, которую любил он больше жиз-ни.
Но и других женщин до безумия любил Дионис, хотя и не так, как все мужчины. На время лишившись пениса и побывав в женском состоянии, он, единственный из всех, относился к женщинам, как женщина, и отождествляя се-бя с ними, изобретал невиданные до него формы разврата. Без памяти влюбился Дионис в Афро-диту, олицетворявшую женское начало и так же, как и он, ненавидевшую мужчин. Та не смогла устоять перед напором его страсти и подарила его своей благосклонностью. Их урод-ливый сын Приап, бог-садовник, в самом фан-тасмагорическом виде воплотил мечты своих родителей: обладал чудовищно большим фалло-сом и грозил оскоплением всем мужчинам свои-ми садовыми ножницами.
Вот каким был настоящий Дионис. Отец же Клеопатры Птолемей носил титул Нового Диониса. С детства девочка участвовала в тай-ных дионисийских мистериях, освобождавших человека от обычных человеческих возможно-стей. Она рано поняла, что такое плотская страсть, высвобождаемая вином и тайными травами, знала все тайные механизмы мужско-го тела.
Не обладала Клеопатра той особой кра-сотой, которая сразу покоряет людей, но очаро-ванию ее трудно было противостоять. Ничего в ее внешности не было особенного: длинный нос, большой рот, негустые волосы. Но знала она, что порабощает мужчин не красота лица, а льстивые речи и умение ублажать на ложе, и преуспела и в том, и в другом. Когда она говори-ла, звук ее голоса завораживал, а в речах прояв-лялась сила, разящая мужчин наповал. На ложе же ей не было равных.
Знала Клеопатра и секреты женской кра-соты. Сурьмой красила брови и ресницы, охрой – губы, ногти, подошвы ног и ладони – хной, ис-кусно завивала волосы, сделав себя если не кра-сивой, то чрезвычайно эффектной. Доводя до совершенства искусство украшать себя, напи-сала трактат о женской косметике. Ежеднев-но принимала ванну из молока ослиц. Не появля-лась на людях без чудесных одежд, без множе-ства драгоценностей.
Достойна стала Клеопатра внимания Аф-родиты. И на одном из грандиозных празднеств богиня подарила ей золотую диадему, сделанную в виде кобры, приподнятую голову которой вен-чал огромный кровавый рубин, подаренный Аф-родите Аресом. Божественной от рождения была Клеопатра, а теперь и подавно решила со-хранить себя для великой судьбы.
С пятнадцати лет начала Клеопатра за-думываться о своем избраннике. В роду Птоле-меев бьли приняты браки между братьями и се-страми. Но хилы телом и неумны были ее бра-тья, и она не хотела соединять свою судьбу с ними. Ей, праправнучке Александра Великого, нужен был мужчина, чья сила превосходила бы ее собственную, и она осмотрелась. Величайшим из мужчин, живших одновременно с Клеопат-рой, был Цезарь.
Не сразу бросилась она покорять божест-венного Цезаря, а с ним и весь мир. Ждала целых шесть лет, пока ее тело не нальется женской привлекательностью, а ум не станет разящим. Но вот время пришло, и Клеопатра отправилась в Рим.
С легкостью завладела она вниманием ве-ликого мужчины. Цезаря покорили и ум ее, и не-обыкновенное любовное умение, и ореол, ове-вающий ее как родственницу великого государя. Но слишком был занят он государственными де-лами, да и старел. Не чувствовала Клеопатра, что Цезарь целиком принадлежит ей, хотя и помог он ей утвердить свою власть. В благодар-ность за то, что Цезарь сделал Клеопатру единственной правительницей Египта, она ро-дила ему сына. Он же отправился с ней в дли-тельное путешествие по Нилу на плавучем двор-це Птолемеев, но тяготился этой поездкой и вскоре вернулся к государственным делам. Поня-ла царица, что не этот мужчина уготован ей судьбой. Ей, олицетворяющей себя с Афродитой, нужен был Дионис, который мог бы отдаться ей всем телом, всей душой, всей жизнью
Смерть Цезаря развеяла ее сомнения. Он погиб, получив двадцать три раны, в том числе и от своих друзей. Ровно на столько же частей разорвали титаны Диониса, и ей, как Рее, пред-стояло возродить к жизни нового бога, чтобы владеть им полностью.
Когда Антоний и Октавиан поделили ме-жду собой Римский мир, оставшийся от Цезаря, Клеопатра задумалась. Кто из них ее Дионис? Кого она, Клеопатра, сделает своим богом? Октавиан считался законным наследником Це-заря, но был всего лишь мальчиком, всему обя-занным своему имени. Слишком молод он был для Клеопатры, да к тому же не отличался ни муж-ской силой, ни склонностью к безумствам. Ан-тоний же, которому при разделе империи дос-тались восточные провинции: прародина Клео-патры Македония, Малая Азия, Вифиния-Понт, Киликия и Сирия, был зрелым сорокалетним мужчиной. Он жил в Греции, получая от этого все удовольствия: посещал собрания поэтов и философов, мистерии и праздники, народные гу-ляния. Его тяготение к греческому было столь очевидным и искренним, что благодарные греки провозгласили Антония богом Дионисом. Расска-зывали, что когда он въезжал в Эфес, ему пред-шествовала процессия из женщин, одетых вак-ханками и мужчин, одетых сатирами, а горо-жане славили его как Диониса Благодетеля. Сам же он мечтал походить на бога-героя Геракла, победителя мира. Был он безмерно женолюбив, очень склонен к пьянству. Все услышанное опре-делило выбор Клеопатры.
Она отправилась на завоевание Антония из Александрии в Киликию, а затем по реке Кид-ну в древний город Тарс, где была резиденция правителя. Клеопатра знала, что ее встреча с Антонием останется в веках, и не пожалела ни сокровищ, ни собственной фантазии, чтобы она была поистине великолепной и незабываемой. Более всего она полагалась на свои женские ча-ры. Она плыла по Кидну на корабле с золоченой кормой, с раздуваемыми ветром пурпурными па-русами, а гребцы мерно опускали и поднимали серебряные весла под музыку флейт, свирелей и лютней. Сама она возлежала под балдахином из золоченой ткани в одеянии Афродиты, а по обе стороны от нее стояли мальчики с опахалами, одетые, как Амуры. Вдоль бортов корабля стоя-ли служанки в костюмах нереид и граций. От многочисленных курильниц на палубе исходил удивительный аромат благовоний, достигающий берегов. Огромные толпы людей шли по обоим берегам, одни сопровождали корабль от самого устья, другие спешили навстречу из Тарса. Про-несся слух, что сама Афродита явилась на встречу с Дионисом на счастье Азии.
Антоний долго ждал царицу на рыночной площади и, когда она приехала, пригласил ее по-ужинать с ним. Но Клеопатра сочла, что лучше будет, если она предстанет перед восточным правителем во всем великолепии на борту своего корабля, и Антоний принял приглашение. Прием, который был оказан ему, ошеломил его, изве-давшего поклонение богатых греческих городов.
Огромное число светильников по всему ко-раблю образовывали различные фигуры и пред-ставляли собой самое удивительное зрелище, ви-денное Антонием. Драгоценные напитки и ку-шанья подавались в золотых чашах и сосудах. Стены были украшены коврами, сплетенными из золотых и серебряных нитей. Целый талант серебра был выделен на покупку роз, так что по-лы обеденных залов были выстланы слоем из этих цветов толщиной в локоть. Клеопатра, видя изумление гостя, подарила ему все, что он видит. Все присутствующие на пиру друзья Ан-тония получили в подарок драгоценные ложа, на которых они возлежали. Когда гости расходи-лись после пира, их разносили в золоченых палан-кинах и развозили на лошадях в серебряных сбру-ях. Перед гостями рабыни-эфиопки несли сереб-ряные факелы.
Да, воистину, сама Афродита, окружен-ная свитой, богиня любви, мать Вселенной яви-лась в Тарс. Встреча Клеопатры и Антония стала земным отражением священного брака двух божеств. Любовь слилась с экстазом, уди-вительным образом сочетая чувственность и разум.
Антоний понял: нет на свете, и никогда не будет такой женщины. Она, и только она, мо-жет дать ему то, к чему он стремился, выпол-нить все его фантазии, все тайные желания, кроющиеся в самых темных уголках души. Он оставил Грецию и отправился за Клеопатрой туда, где она была царицей, да нет, богиней - в Александрию. И если для римлян Антоний наде-вал маску трагика, для греков – жреца, то для александрийцев надел костюм героя-любовника.
Александрия славилась роскошью. Царский дворец был украшен драгоценными египетскими мозаиками, экзотической мебелью, вавилонским драгоценным столовым гарнитуром, индийскими и персидскими коврами, по преданию доставши-мися императрице от ее великого предка. Злые языки утверждали, что царица даже подарила Антонию золотой ночной горшок.
Но не роскошью и богатством удержива-ла Клеопатра Антония. Ходили слухи о невидан-ных оргиях во дворцах для развлечений в окрест-ности Александрии, в которых участвовали и царица с любовником, взявшие себе прозвища "неподражаемые". Сотни красивых юношей и девушек из восточных провинций были выписаны для участия в порочных действах. Всякие небы-лицы доносились в раздосадованный Рим из Александрии. Говорили, что во время одного из балов даже разумный Планк, друг Антония, раз-влекал гостей, выплясывая в обнаженном виде, воткнув себе в анус рыбий хвост и выкрасив те-ло в синий цвет. Рассказывали, что Антоний и Клеопатра предавались непрерывным блуду и пьянству, а свой перстень с надписью "Опьяне-ние" царица подарила любовнику.
Антоний же подарил умнейшей и образо-ваннейшей Клеопатре все книги знаменитой Пергамской библиотеки – двести тысяч свит-ков.
Враги Клеопатры утверждали, что она распутница, что одурманила Антония восточ-ными приманными средствами, заставляющими его терять свое самое драгоценное время, пре-даваясь разврату и праздной сладкой лени.
Рим неистовствовал. Цицерон обвинил Антония в пренебрежении всеми моральными нормами. Антоний наконец-то удостоился сравнения с Гераклом, но не как с героем, а как с рабом развратной царицы Омфалы. Говорили, что Антоний, как Геракл на службе у Омфалы, переодевается в женское платье, жаждет по-боев и других невиданных способов удовлетворе-ния похоти. Одни говорили, что Антоний стал жертвой оккультных египетских знаний. Дру-гие, что из-за своей пагубной страсти он пра-вит Востоком, подчиняясь не Риму, а Клеопат-ре. Ходили слухи, будто Антоний поклялся обру-шить возмездие на Капитолий, а от Клеопатры исходит тяжелейшая угроза. Гражданская вой-на назревала
Ультиматум, который предъявил сенат Антонию, был однозначен: оставить любовницу-иностранку. Война была торжественно объяв-лена, но только не мужчине, а женщине. Возгла-вил войска Октавиан, не забывший Клеопатре, что она в свое время выбрала не его. Решающая битва состоялась в сентябре, при мысе Акция. Объединив свои корабли, Антоний и Клеопатра обладали мощнейшим со времен Александра Ма-кедонского флотом. Но, видно Арес, раздосадо-ванный тем, что Афродита передарила его ка-мень Клеопатре, выступил против нее. Египет-ский флот был разбит, Клеопатра вернулась в Александрию.
Антоний, потерявший разум от страсти, бежал следом за Клеопатрой, оставив войско и флот, подтверждая египетское поверье, что душа любовника поселяется в теле подруги, и поэтому он всегда вынужден следовать за ней.
Войска Октавиана вошли в Египет. В ночь перед последней битвой защитник Птолемеев Дионис покинул Александрию. Может быть, са-ма Афродита попросила его сделать это, решив, что в этой истории пора поставить трагиче-скую точку. Или Дионис последовал извечной мужской привычке оставлять женщин в самую тяжелую минуту и бросил ту, которая была земным олицетворением его возлюбленной. Толь-ко около полуночи, когда все затихло, и город замер в мрачном ожидании своей судьбы, вдруг раздались чудесные звуки музыки и гармоничное пение. В то же время поднялся шум, который бывает во время вакханалий, когда сатиры ска-чут в экстазе и огромная толпа бражников ухо-дит из города с песнями и криками. Невидимая процессия направлялась от центра города к внешним воротам в сторону неприятельского лагеря. Шум достиг высшей точки, а затем смолк.
Ничего не помешало армии Октавиана войти в египетскую столицу. Клеопатра спря-талась в своем мавзолее с верными служанками Ирадой и Хармионой. Она не сомневалась, что пришло время ее смерти, но раздумывала, как ей пристало умереть. Великий змей Офион увидел неистовую пляску Эвриномы, богини всего суще-го, обвил ее божественные чресла и обладал ей, породив мир. Змеями была увенчана голова лю-бимого Клеопатрой Диониса. Египетская Исида считала змей своими священными животными. Да, именно укус змеи должен поставить точку в жизни божественной императрицы.
Когда Антонию сообщили, что Клеопат-ра покончила с собой, он, не раздумывая, нанес себе мечом смертельную рану. Перед смертью он ни о чем не жалел. Он отдал Клеопатре все, что может отдать мужчина женщине: полми-ра, власть, славу, любовь, а теперь вот, слава богам, и жизнь - но получил в сто крат больше. Девять лет с Клеопатрой стоили тысячелетий с любой другой женщиной мира. Как ему повез-ло!
Октавиан увидел Клеопатру уже мерт-вой. У ее ног умирала верная Ирада, а Хармиона пыталась поправить на голове змеящуюся диа-дему с огромным кровавым рубином. На руке у Клеопатры было две маленьких змеиных укуса. Перед смертью Хармиона успела рассказать, что одну змею принес по просьбе любимой цари-цы египетский крестьянин в корзине с фигами, спрятав под листьями. Вторая была любимицей Клеопатры и жила здесь, в мавзолее, в золотом сосуде. Царица освободила змей и воскликнув "Будь что будет!", раздразнила их и обнажила руку.
Клеопатру похоронили с царскими почес-тями вместе с верными Ирадой и Хармионой рядом с могилой Антония.
И мир содрогнулся при мысли о том, как много может отнять у мужчины та темная, грозная и непреодолимая страсть, которую лю-ди, спустя тысячелетия, назвали коротеньким словом секс.
Смарагд
Эксперименты с самой Евой кто-то неве-домый начал производить несколько позже. По-сле окончания университета она поступила в столичную аспирантуру, и наслаждалась послед-ними летними месяцами дома. Она давно полю-била гулять по блошиному рынку в центре горо-да, разыскивая на его раскладках прелестные дешевые пустячки: шкатулки, простенькие куз-нецовские чашки, каслинские литые безделуш-ки.
В один из ярких воскресных июньских дней она долго ходила по рядам базара, останав-ливаясь около некоторых вещей, прицениваясь. Наконец, так ничего и не купив, собралась до-мой.
Тут-то она и увидела этот странный пред-мет. Это был небольшой, похожий на старинный, блестящий серебристый флакон для духов, сде-ланный в виде обезьянки, держащей в лапах большой стеклянный орех. Изумрудно-зеленый орех по форме напоминал греческий, но был слишком велик для фигурки, создавая впечатле-ние ананаса. Продавала флакон слегка расплыв-шаяся женщина средних лет, еще не старая, ин-тересная, с густыми светлыми волосами и пра-вильными чертами лица, сидевшая на малень-кой, принесенной из дома скамеечке. Перед женщиной лежало множество разной ерунды, но лишь флакон притягивал внимание. Заметив ин-терес Евы, женщина начала уговаривать ее:
- Берите, красивая вещь.
- Из чего она?
- Не знаю, может быть, серебро, но пробы нет, вещь очень старинная, сегодня один мужчи-на принес на продажу. А может быть, сплав ка-кой-нибудь, вроде мельхиора. Я бы взяла себе, но у меня столько всего, не хочу больше деньги переводить.
- А что вставлено?
- Не могу сказать, на простое стекло непо-хоже, давно бы разбилось, может быть, хру-сталь?
Ева взяла вещь в руки, она поразила ее своей чугунной тяжестью, вынула лупу, попыта-лась найти пробу. Пробы не было. Орех в лапах обезьяны не был поцарапан, похоже, закален. Обезьяна была как живая, выполнена с вели-чайшей тщательностью. Ева открыла флакон, на нее повеяло густым сладким восточным запахом, от которого чуть закружилась голова.
- Сколько? – Ева боялась, что цена ока-жется непомерно высокой.
- Пятерка, она, знаете, сколько в комисси-онке будет стоить!
Не испытывая судьбу торговлей, Ева бро-сила обезьянку в сумку и достала деньги. Тут же она купила небольшой букет из нескольких ко-ротких кудрявых чайных роз, садовых васильков, розового дельфиниума и перетрума и очень до-вольная отправилась домой.
Войдя в троллейбус, Ева услышала:
- Ничего, только ноги не фонтан… Ишь, еще с цветами!
Ева резко обернулась: на одинарном сиде-нье в центре салона сидел парень лет тридцати и смотрел на нее сквозь стекла темных очков. Ева уже несколько лет как отказалась от академиче-ского тона беседы с хамами, тем более в случае публичного оскорбления, и по чеховскому ре-цепту выдавливала из себя раба, пресекая всякие попытки унизить ее. Она язвительно процедила:
- На твои бы ноги посмотреть, сто процен-тов, что кривые и волосатые!
Парень почему-то очень испугался, а весь троллейбус уставился на Еву.
-Совсем девки охренели, пристают к му-жикам, ноги им показывай! – засипел какой-то дед.
- Девушка, вы что себе позволяете, почему оскорбляете человека? – возмутилась псевдоин-теллигентная дама.
Ева решила, что они не услышали реплики парня, пробила талон и скрылась в конце трол-лейбуса. Внезапно ее захлестнула такая сильная душевная боль, такое отчаяние, что она чуть не закричала. Рядом с ней стоял совсем молодой бледный парень и, глядя в заднее стекло неви-дящими, безумными от горя глазами, беззвучно шептал что-то. Сквозь пелену боли Еве послы-шалось:
- Я больше никогда не буду с ней, не бу-ду… - дальше пошли такие натуралистичные подробности, что Еву бросило в жар.
- Он будет ее…, а она…- продолжалось еще более натуралистично. – Я хочу умереть, я покончу с собой сегодня же, еще одну ночь я не переживу.
И Еву охватила жажда смерти, чудовищ-ная, непреодолимая, никогда прежде не испыты-ваемая ею с такой силой. Собрав всю свою волю, Ева вывалилась в открывающиеся двери трол-лейбуса и поняла, что смертельная любовная тоска отпустила ее. Ева была умна, готова ко всему и почти сразу же поняла, что с ней про-изошло. Она стала читать мысли других людей, по-видимому, именно мужчин, поскольку жен-ские голоса ей не слышались. Но это предстояло проверить.
Девушка внимательно прислушалась - ни-чего! Мимо спешили люди, женщины, мужчины, не могли же все они ни о чем не думать! Может быть, показалось, или Ева перегрелась на жарком июньском солнце? Она опустила лицо к букету, опрокинулась в сладкий аромат.
- Сегодня я должен сказать ей все, но не сейчас, вечером, когда мы будем гулять по Набе-режной.
Мимо, молча держась за руки, шли юноша и девушка.
- Надо самому забежать вечерком, прове-рить, может она и мне даст, - прошел мимо про-стецкий мужичонка с маслеными глазками.
И снова молчаливый поток, а затем:
- Я безумно хочу Светку, так что все бо-лит! – наверное, интересный загорелый парень.
Ева задумалась, похоже, она слышала только мужские мысли и только о сексе или любви. Это было невероятно, но мысль о своем сумасшествии она откинула сразу, потому что всегда, сколько себя помнила, твердо верила, что ничего плохого не может произойти ни с ней, ни с ее близкими. А чего уж хуже, чем сойти с ума, только поступив в аспирантуру, когда жизнь от-крывает перед ней столько возможностей. Да и свято верила в свою особенность, исключитель-ность, знала, что не такая, как все, что ее ожида-ет особая, необыкновенная судьба.
Только не нервничать, не торопиться, спо-койно разобраться во всем. Она дошла до дому, невольно схватывая обрывки любовных мыслей проходящих мимо нее мужчин, к счастью, в этот жаркий субботний полдень, немногочисленных.
Так ни в чем и не разобравшись, Ева вече-ром пошла с подругой в кино. Молчал набитый мужчинами троллейбус, молчало фойе, молчал зрительный зал, ее дар исчез. Она не знала, рас-страиваться или радоваться, слишком все было непонятно. Зазвонил телефон, это был ее быв-ший одноклассник:
- Привет, тридцатого у нас встреча, пять лет прошло. Придешь? Мне нравилась эта чер-ненькая, интересно, какая она стала?
- Какая черненькая?
- Ты что, мать, оглохла? Собираем по чет-вертаку, заказали бар "Восточный". У нее была такая красивая талия, мне всегда хотелось обнять ее.
Ева поняла, что опять слышит мужские мысли, на сей раз посвященные ей самой.
- Приду обязательно. Во сколько?
- В семь.
- Деньги сразу или можно принести с со-бой?
- С собой, Леха Ермолаев уже внес зада-ток.
Попрощавшись с парнем, Ева стала пере-бирать события странного дня. Сон не шел, сердце билось, застучало в висках. Что произош-ло, может, она приобрела экстрасенсорные спо-собности? Ева не сомневалось, что что-то такое существует, несмотря на то, что в СССР об этом говорить, а тем более писать было не принято.
Поколения, выращенные в атмосфере во-инствующего атеизма, последовательно держа-лись минималистких взглядов на природу мира и человека. Исключали из жизни случайное, ухар-ски отрицали судьбу, презирали чертовщину, не-бывальшину, называли мракобесием непонятное. Правда, что-то сдвинулось в последнее время. С проклятого Запада поползли различные мистиче-ские веяния, затуманивавшие чистое сознание советских людей. Зашевелились, полезли из глу-бин мироздания разные странности и тайны.
Несколько лет назад, например, вся страна просто обалдела от фильма "Воспоминания о бу-дущем", доказывающего, что многие достижения земных цивилизаций были бы невозможны без инопланетного вмешательства. Кое-кто после этого фильма слегка сдвинулся, увлекся летаю-щими тарелками и марсианами, дальше этого со-ветская малообразованная фантазия не работала. Один поклонник Евиной матери увлекся этим настолько, что все деньги, вырученные от ноч-ной подпольной продажи спиртного, которым промышлял в свободное от инженерского безде-лья время, тратил теперь на сделанные на заказ уродливые чеканки с неопознанными летающи-ми объектами и людьми явно неземного вида. Да и раньше в стране процветала научная и ненауч-ная фантастика, являющаяся единственным ле-гальным способом писать социальные пасквили, гротески и некоммунистические утопии и слу-жащая для многих советских людей суррогатом запрещенной религии.
Но и без фантастики образованная Ева зна-ла, что не все так просто под Луною. Когда она проходила дипломную практику, то видела в од-ном из закрытых НИИ женщину, которая ломала любые электронные приборы одним своим при-сутствием в лаборатории. По отношению к ней звучало недавно начавшее хождение словечко "биополе", женщину пытались исследовать до-морощенными, но остроумными способами.
По роду своей профессиональной деятель-ности, Ева также знала, что в Москве, в извест-ном академическом радиотехническом институте под руководством не менее известного академи-ка создана специальная лаборатория, изучающая аномальные человеческие возможности, в част-ности телепатию. Давно, почти в детстве она ра-зыскала у матери дореволюционную книгу Ка-милла Фламариона "Неведомое", описывающую тысячу случаев передачи мыслей на расстоянии. Почитывала и Елену Блаватскую, за которой не-сколько лет спустя ее одногруппники выстрои-лись в благодарную и на все готовую очередь.
А кроме того, просто верила в Бога, была как впоследствии сама выяснила, холистом, че-ловеком, воспринимающим мир в такой целост-ности и такой гармонии, которые однозначно подразумевают существование единого разумно-го и вечного начала. И поэтому не сомневалась, что в жизни могут происходить необъясняемые учебниками вещи. И как герой любимой детской книги Носова Пачкуля Пестренький, ничему не удивлялась. Но, не исключая первопричину все-го, как человек рациональный, стремилась найти конкретную причину, переведшую ее в новое ка-чество. Простого объяснения все же хотелось.
Ева поминутно перебирала вчерашний день. Может быть, магнитная буря, солнечная радиации инициировали ее мозг? Может быть, она на секунду потеряла сознание и не заметила этого? И вдруг ее осенила совершенно неправдо-подобная мысль: она купила флакон! Именно эта штука послужила причиной всему. Когда она возвращалась домой с базара, флакон был с ней, а вечером перед походом в кино, она вынула обезьяну из сумки, поэтому ничего и не слыша-ла. Это было настолько невероятно, что, скорее всего, было правдой. Но нуждалось в проверке.
Ева с трудом дожила до утра, ворочаясь в горячей бессонной постели. Она одела узкую и короткую, оставшуюся со школы юбку, взяла в руки флакон, вышла во двор и села на лавочку у подъезда. Было раннее воскресное утро, и из подъезда выходили одни женщины. Но вот поя-вился пожилой, но еще крепкий сосед Петр Ива-нович с молочным бидоном.
- Здравствуй, Евочка! Ишь, как захотела, чтобы кто-нибудь ей вставил, с утра размалева-лась и ляжки выставила, не терпится. Я бы мог, но не согласится, да и жена может узнать.
Все было почти ясно, но для чистоты экс-перимента Ева сбегала домой и отнесла пузыре-чек. Минут через десять Петр Иванович возвра-тился с молоком. Ева поднялась со скамейки и, почти касаясь соседа глубоко оголенной грудью, простонала со всей доступной ей сексуально-стью:
- Свежее молоко, Петр Иванович? Я о-о-очень люблю молоко-о-о!
Сосед разом вспотел, глаза его заблестели, начали щупать Евину грудь.
- Свежайшее, я совхозное из бочки поку-паю, сразу расхватывают, очередь в шесть часов занимают.
Ева практически прижалась к соседу:
- А Светлана Евгеньевна, наверное, на да-че?
- На даче, - истекал сосед.
Гипотеза подтвердилась, дело было во флаконе. Все воскресенье, Ева, боясь окунуться в оглушающий водопад мужских сексуальных мыслей, просидела дома. А в понедельник пошла к ювелиру и попросила:
- Проверьте пожалуйста, это серебро? А то пробы нет.
Ювелир скептически посмотрел на вещи-цу в Евиных руках, а когда взял, странно кряк-нул.
- Это ваш? - спросил он, рассматривая флакон через лупу.
- Бабушкин, фамильный, - зачем-то совра-ла Ева.
Ювелир долго исследовал вещь, поливал ее жидкостью из маленькой склянки, взвешивал, исследовал орех каким-то странным пищащим прибором. Он как-то сразу побледнел, пальцы его не слушались. Ева насторожилась.
- Сколько вы за него хотите? – спросил сдавленно.
- Нисколько, я не продаю, - у Евы сжалось сердце.
Ювелир долго молчал, что-то обдумывая.
- Ну что?
- Девушка, я мог бы обмануть вас, но у ме-ня есть опыт, и я знаю, что за это могут убить. Здесь двести восемнадцать грамм высокопроб-ной платины и чистейший воды изумруд, правда неограненный, самый огромный, который я ви-дел в жизни. Будьте осторожны.
Обалдевшая Ева едва добралась до дома, практически не замечая несущихся из мужских голов ножек, сисек и попок. День пролетел в раздумьях. Она была убеждена, что люди не ду-раки, и понимала, что такая вещь не могла ока-заться у нее случайно, а, тем более по такой сме-хотворной цене. Ну пусть, хозяин не знал, что именно он принес скупщице. Пусть был про-пившим ум алкоголиком, украл флакон у матери-старушки и спешил быстрее обменять на бутыл-ку. Ну, пусть женщина, которая его продавала, не разобралась в качестве вещи. Хотя это было практически невероятно, видавшие виды базар-ные торговки зачастую разбирались в антиква-риате не хуже профессиональных оценщиков. Но по толкучке в базарные дни всегда шныряли ба-рыги, перекупщики и просто коллекционеры, волчьими взглядами высматривая добычу. Мало-мальски ценная вещь мгновенно перекочевывала с лежащих на земле газеток в кейсы, портфели, дамские сумочки и карманы дорогих пиджаков. Может быть, ошибся ювелир? Она внимательно рассматривала обезьяну, и понимала, что не ошибся. Обезьяна печально улыбалась, казалось, ей были известны неведомые миру тайны. Где-то она уже читала про улыбающуюся обезьяну. Ко-нечно, она платиновая, и конечно это камень, разве может быть у стекла такое завораживаю-щее, такое внутреннее мерцание.
Она решила прочитать про изумруд и взяла книгу "Драгоценные камни". "Изумруд. От араб-ского слова "цамарут". Древнее "смарагд", от греческого Smaragdos. Один из драгоценных камней густо-зеленого цвета и совершенной про-зрачности. Плиний, говоря о драгоценных кам-нях, отдает ему третье место по ценности. С зе-ленью изумруда не может сравниться ни один предмет. В древности изумрудам приписывали целительную силу от всех отравлений и от паду-чей болезни. Существует поверье, что присталь-ный взгляд на изумруд открывает внутреннее зрение, возбуждает силу и лечит душу.
Самые большие известные изумруды при-надлежали Нерону, папе ЮлиюII, персидскому шаху Надиру, австрийской императрице Елиза-вете. У императрицы Екатерины Великой имелся изумруд величиной с куриное яйцо, подаренный Потемкиным, стоивший около миллиона гульде-нов (700 000 рублей) ".
Ева посмотрела на форцаз книги. Издание А.С. Суворина. Дозволено цензурой 2 марта 1896 года. Семьсот тысяч царских рублей! Это сколь-ко же он стоил бы сейчас? Камень в лапах обезьяны был чуть больше греческого ореха, имел форму почти идеального эллипсоида и был очень прозрачным. Он мог стоить миллионы. Да еще платина!
Но как это могло случиться с ней, Евой?! Было похоже на то, что она, любившая экспери-ментировать, сама стала объектом чьего-то хит-роумного исследования
Богатый поклонник, передавший ей пода-рок таким экстравагантным способом, исклю-чался. Не верила она, что реальный, а не живу-щий в мифическом литературном времени муж-чина может совершить такое.
Вербовка ЦРУ была абсолютна невероят-на. Нужна она ЦРУ! Все что она знает – это то, как делать одну-единственную секретную штуч-ку, которая неизвестно где и помещается в од-ном-единственном секретном же приборе. Но все эти военные тайны и без оплаты платиной и изумрудами давно стали секретами Полишинеля.
Тайная секта, масоны? Откуда они у нас в стране, а особенно в нашем городе, хотя кто их знает? А может быть все-таки мужик - из цар-ского рода, тетка ошиблась, барыги проглядели?
Следовало немедленно найти женщину с базара, может быть все объясняется просто. Но базарные дни – четверг, суббота, воскресенье, ждать целых три дня.
Посоветоваться не с кем, мама испугается, подругам лучше говорить как можно меньше. Ева легла, и ожидая еще одной бессонной ночи, погрузилась в чудесный волшебный сон.
Океан заполнял половину Мировой Сферы, деля ее линией горизонта на два хрустальных полушария. С верхнего лился нескончаемый осле-пительный свет, нижнее темнело глубиной оке-анского Чрева. Бесконечный, Океан влажно дышал, перекатываясь мышцами волн, пульсируя нитями течений, обнажая свои внутренности
Он существовал уже много Вечностей, вмещая в себя Природу, время от времени ис-торгая из себя куски тверди, а затем снова по-глощая их. Земля, формируемая в материки его морями, зависела от прихотей Океана. Ее жи-вительная сила была производной от его влаж-ного начала и порождала цивилизации, время от времени слизываемые с Земли языками потопов.
В нем не было ни Начала, ни Конца, ни Близкого, ни Далекого, ни Узкого, ни Широкого, ни Левого, ни Правого.
Когда-то, на заре мироздания, вращение Мировой Сферы взбило океанское молоко, и то-гда, как вкуснейшие розовые сливки, как све-жайшее мировое масло, как вселенский слад-чайший крем, появился Эрот. Он, неоднознач-ный, двуполый, опасный, дал начало первым по-лярностям: Женскому и Мужскому, Живому и Мертвому, Прекрасному и Безобразному. При-чудливо перемешиваясь, эти противоположные сущности породили все, чему есть название, и чему названия нет.
Прекраснейшей из рожденных была Афро-дита, возникшая при смешении сладкой океан-ской свежести и последнего семени Урана. От беззаботного совершенства Афродиту отделяла лишь память о поверженном Уране, оскопленно-го нетерпеливым Кроносом. Эту смесь любви и ненависти передала Афродита всем женщинам, навязав им вечное противостояние мужчинам.
Любовь поднялась на поверхность при-тихшего, очарованного ее красотой Океана. Стоя в огромной розовой раковине, сияя золо-тыми волосами, она явила миру великолепие женского тела, предъявила всем свою божест-венную наготу.
Афродита награждала женщин, ослепляя и ослабляя мужчин. В память о несчастном от-це, она навязала мужчинам вечный страх оскоп-ления, потери мужественности, изъятия муж-ского начала, выравнивания мужского и женско-го, ведущих к потери власти.
Она выстроила всех мужчин, связав их длинной фаллической нитью, один конец кото-рой отдала своему оскопленному отцу, а другой – своему сыну Приапу, обладателю чрезмерно больших отвратительных гениталий. С тех пор вся длинная череда мужских типов сосредото-чилась между прекрасным мужчиной, у которо-го есть все, кроме фаллоса и уродцем, у которо-го ничего, кроме фаллоса, нет.
Она сделала всех мужчин зависящими от женщины, ибо все они выходили из материнско-го чрева. Она подарила всем женщинам мате-ринскую власть над мужчинами, заставив муж-чин всю жизнь стремиться в женское лоно.
Иногда она усиливала эту исконную зави-симость, навсегда оставляя некоторых, очень талантливых мужчин зачарованными своей ма-терью мальчиками, вызывая в них сомнения от-носительно своего пола, превращая их в женщин, забирая в свой лагерь.
Но ей мало было такой огромной власти. Она хотела сводить с ума любовью самых луч-ших, сильнейших, умнейших и благороднейших мужчин. И дарила свои подарки женщинам, которые могли ей в этом помочь.
Свой сон Ева помнила до мельчайших де-талей. Синее предгрозовое небо над голубовато-зеленой гладью океана, ослепительный свет, льющийся из прорези облаков и падающий на открытую розовую раковину с золотоволосой женщиной. Ощущение опасности, угрозы и од-новременно счастья и благодати исходило от женщины, заставляло сердце биться тревожно и сладко.
Как и многие советские люди, получившие качественные университетские знания, Ева была образована достаточно широко, но однобоко. Например, в СССР, не нуждающемся во внеш-нем мире, не принято было серьезно изучать языки. Знание языков могло пригодиться только дипломатам и, чур меня, разведчикам. Прочие же люди с капиталистическим миром общаться бы-ли не уполномочены, а значит, в капязыках и не нуждались. А учить языки дружественных Монголии, Вьетнама и Конго вообще было глу-по. Мало того, что живут за наш счет, еще и язы-ки их учи. Если хотят у нас все время что-то просить, пусть наш язык учат, хлеб за брюхом не ходит.
И прекрасно учившаяся Ева после школы знала по-английски только несколько фраз о пионерии, комсомоле и Шекспире. Другие не знали и этого, называя в ответ на вопрос "Хау ду ю ду" свою фамилию.
Равным образом, не знали советские ин-теллигенты не только всемирной, но и отечест-венной истории, изучая вместо нее историю пар-тии, которая отличалась от первых двух как уче-ние о волках от общей биологии. Изучение фи-лософии сводилось к штудированию работ Мар-кса, Энгельса, Ленина и материалов партийных съездов, а Кант и Энгельс в изложении советских философов представали совершеннейшими идиотами.
Зато знала Ева математический анализ, векторную алгебру, аналитическую геометрию, квантовую механику, атомную физику, оптику, термодинамику, радиофизику, электронику и прочие, столь же нужные женщине науки.
Выстраивающаяся в результате такого об-разования картина мира была не просто ультра-рациональной, а эмпирико-прагматической, весьма утилитарной и невообразимо скучной. В эту материалистически плоскую картину не ук-ладывалось ничего, что не описывалось матема-тической теорией и не проверялось физическим экспериментом.
Сны в этом представлении были отраже-нием уже прожитых событий, основывались на опыте, однозначно связывались с физиологией (пожар снится людям с температурой, а арбуз - беременным!) и в принципе не могли нести мис-тического, сакрального знания. То есть знания о том, что с тобой лично не случалось. Мифы же расценивались как наивные попытки ничего не знающего, трусливого молодого человечества объяснить устрашающие природные явления, впоследствии хорошо изученные наукой.
В отличие от многих своих соотечествен-ников Ева с мифологией была неплохо знакома, но по целомудренным советским изданиям, в которых мифы выглядели, как невинные детские сказки. Она ничего не читала, да и не могла про-читать, ни про оскопление Урана, ни про фалло-соподобного Приапа, ни про несчастного Гер-мафродита, ни про Ганнимеда, в которого влю-бился Зевс, ни про крайние сексуальные при-страстия Ахилла, не брезговавшего телом мерт-вой Пентесилии, ни про любовь Геракла к пере-одеванию в женские платья. Она не знала и клас-сического мифа творения, полагая, что Эрот – всего лишь красивый кудрявый мальчик с луком и стрелами, сын Афродиты, всегда сопровож-дающий мать, а не творящее первоначало. Но сон она поняла.
А вот над реальностью стоило призаду-маться. Получалось, что каким-то непостижи-мым образом к ней попал вполне реальный по-дарок той, которую она полагала прекрасной мифологемой, поэтической метафорой, образом, ассоциированным в огромное число литератур-ных произведений. Подарок героини мифов и стихов, который позволяет ей, Еве, читать муж-ские мысли о любви. Было от чего сойти с ума, но не было возможности рассказать обо всем этом хоть кому-нибудь.
А совет здравомыслящего человека был крайне необходим, потому что Ева первый раз в жизни почувствовала, что вполне может оказать-ся сумасшедшей. Заставив себя думать со спо-койствием естествоиспытателя, столкнувшегося с неизвестным явлением, Ева наметила план дей-ствий.
Во-первых, следовало узнать, правда ли, что она на самом деле слышит чужие мысли, а не является жертвой собственного психоза. Случай с Петром Ивановичем ничего не доказывает, по-тому что его мысли в той ситуации проверить было нельзя. Для чистоты эксперимента нужно выбрать неизвестного мужчину, а затем каким-то образом выяснить, соответствуют ли его мыс-ли действительности. Известный не подойдет, поскольку о его жизни Ева знала и могла припи-сать ему мысли, удобные для ее собственной больной (упаси Боже!) фантазии.
Если первая проверка окажется благопри-ятной, то далее необходимо понять, сможет ли кто-то другой слышать чужие мысли с помощью обезьяны. Проверять нужно и мужчин, и жен-щин, сделать это следует ловко, никого не по-свящая в тайну. Здесь придется как-то схитрить.
Острый ум Евы быстро подсказал ей реше-ние первой задачи. Она тотчас же, не отклады-вая, пойдет в центр города, к фонтану, где всегда встречаются влюбленные, и попробует прове-рить, соответствует ли действительности то, что у творится у нее в голове.
Ева положила флакон в сумку и пошла пешком, уже привычно стараясь не замечать об-рывков мыслей проходящих мимо нее мужчин. У фонтана, как всегда, толпился народ. Она выбра-ла молодого паренька с цветами и встала непо-далеку.
- Танюшенька, моя любимая, опаздывает, наверное, крутится перед зеркалом, моя белень-кая кисонька, красит глазки, – изливался паренек приятным теплым потоком.
К нему подошла маленькая хорошенькая румяная блондинка.
-Здравствуй, Танечка, куда пойдем? – па-рень поцеловал девочку. – Какая она хорошень-кая, какая прелесть, какие красивые щечки, ка-кой румянец!
Эксперимент был проведен, но в универси-тете Еву научили, что одного опыта недостаточ-но, для подтверждения гипотезы всегда произво-дится серия опытов. Она продолжала ходить ме-жду мужчинами, мысли большинства были не-конкретны и не проверяемы. Женских мыслей она не слышала. Наконец, один немолодой взволнованный толстяк в дорогом костюме при-влек ее внимание.
- Ольга меня ни в грош не ставит, пользу-ется моей слабостью. Наверняка специально опаздывает, чтобы помучить меня. Или зашла к Ксении Александровне. Конечно, я старше, вот она и мудрует. А может, все-таки у нее есть лю-бовник? Мы опоздаем в театр, а я с таким трудом достал билеты,– неслось с его стороны
Нарядная молодая шатенка уже подбегала к нему, окутанная облаком дорогих духов.
- Извини дорогой, я на минутку зашла к маме, но ничего, до спектакля еще есть время.
- Как здоровье Ксении Александровны? – мужчина поцеловал ее руку, взял под локоть. – Пойдем скорее, Оля, начало через десять минут.
И пара пошла в направлении к располо-женному неподалеку театру. Если все эти люди не мерещились Еве, то ей и вправду удавалось подслушивать мужские любовные мысли.
Теперь предстояло проверить, будет ли флакон служить другим людям. Решив не откла-дывать, Ева из автомата позвонила подруге, при-гласила в кино.
В переполненном фойе кинотеатра на нее обрушилась лавина мужских мыслей о своих спутницах и незнакомых женщинах. Ева протя-нула подруге сумочку с обезьяной:
- Подержи, пожалуйста, - и стала очень медленно поправлять волосы перед зеркальной колонной.
Подруга спокойно держала сумочку и яв-но ничего не слышала. Ева еле высидела до кон-ца сеанса, почти ничего не поняв из-за любовно-го информационного шума, почти заглушающего слова фильма.
Назавтра она гуляла по городу со своим университетским другом, всучив ему свою су-мочку с лежащим в ней флаконам. Невольно она смоделировала с детства ненавистную ей ситуа-цию: мужик, поддерживая тетку под локоток, не-сет ее ридикюль. Оба излучают довольство друг с другом, хотя мужика, наверняка, не допро-сишься носить хозяйственные сумки, десятики-лограммовые кошелки женщина, конечно, носит сама
Сумка, покачиваясь, висела на локте у парня. Ева совершенно не слышала мужских мыслей, друг, по-видимому, тоже. Вырисовыва-лась довольно четкая картина: обезьяна служит только ей и только тогда, когда оказывается в ее собственных руках.
Ева впервые в жизни столкнулась с Неве-домым. По воспитанной университетом привыч-ке пытаться объяснять любые явления с позиций научного знания или, хотя бы, здравого смысла, она продолжала пытаться найти происходяще-му разумное объяснение.
Но в голову продолжала лезть всякая ерун-да: производимые КГБ или ЦРУ опыты с людь-ми, масонские штучки, даже инопланетяне. Ни одна из версий не показалась ни здравой, ни ос-мысленной.
В четверг она поехала на базар, исходила его вдоль и поперек несколько раз. Женщины, продавшей ей обезьяну, не было. В субботу и воскресенье – тоже. Навязав Еве флакон, жен-щина явно больше не собиралась с ней встре-чаться.
От растерянности рождались только третьесортные мысли. Что делать? Отнести фла-кон в милицию? Ничего не рассказывать о свой-ствах обезьяны, сказать, что нашла на улице. Господи, надо быть окончательной идиоткой, чтобы сдать такую вещь в милицию! Выбро-сить? Жалко. Продать? Вещь наверняка стоит больших денег. Ева купила ее, имеет право де-лать с ней все, что хочет. Но тогда она никогда не узнает тайну, приоткрывающую перед ней за-весу обыденности.
Было и еще кое-что. В глубине души Ева точно знала, чей это подарок. Ее настоящий, верхний ум прекрасно понимал, что ни органы, ни инопланетяне к подарку никакого отношения не имеют. И, не смея себе признаться в этом, боялась разгневать ту, которая ей его подарила, страшилась наказания и необратимых для себя последствий. Да и возможности эта вещь сулила невиданные. И она наконец-то выудила из ки-пящей в голове каши простое и мудрое решение: ждать. А обезьяну спрятать дома, используя лишь в самых крайних случаях.
Но даже это решение не избавило от трево-ги. Ева не понимала самого главного. Если пред-положить, что вещь обладает мистической тай-ной силой, то почему ее дали именно ей, Еве? Ну да, она достаточно красива и умна, но, навер-няка, есть и получше ее. И зачем этот подарок, какую цель преследует даритель? Может быть, богиня выбрала Еву именно потому, что та еще в юности задумала изучать любовь во всех ее про-явлениях, и этот дар должен помочь ей в этом? Но ведь этого не может быть!
Кроме того, очень странно выбрано место и время, совершенно неподходящие с точки зре-ния самой Евы. Советский Союз, где женщины, несмотря на все декларации, совершенно не це-нятся и не уважаются, где не происходит ничего экстраординарного с точки зрения отношений полов, откуда вот уже семьдесят лет ревностно изгоняется все тайное, мистическое, неведомое. Ладно бы, Франция, Испания, где женщины в цене. И конец двадцатого века. Понятнее были бы эпоха Просвещения, или хотя бы серебряный век, Либерти. Но сегодня? Нет, совершенно не объяснимо.
Через несколько дней, когда Ева понемно-гу стала успокаиваться, она заметила за собой слежку. Ева от природы была внимательна, на-всегда запоминала интересные события и лица, даже незнакомые. Как-то днем она сонно шла по городу, лениво заходила в магазины, ела моро-женое. Выходя из одного магазина, она обратила внимание на неприметного с виду мужчину лет тридцати пяти в майке и джинсах. Лицо мужчи-ны показалось ей нарочито-невнимательным. Он стоял у тумбы с афишами и даже не взглянул на нее. Чуть позже, садясь в троллейбус, она снова увидела мужчину, который тоже собирался в не-го войти. Повинуясь внезапному чувству, она ос-талась на остановке. Мужчина пропустил трол-лейбус. В следующем они ехали вместе, Ева вы-шла на своей остановке, мужчина поехал дальше. Еще через день ей показалось, что она видела этого мужчину неподалеку от своего дома.
В жизни Евы случались ситуации, когда юноши или мужчины выходили за ней из транс-порта, провожали до дома, стесняясь познако-миться. Некоторые даже ждали ее потом, стояли у подъезда. Но этот был какой-то другой. Ева попыталась обмануть себя, мысленно заменив реальную опасность мнимой:
- Ну вот, у меня началась мания преследо-вания, - сказала она вслух, чтобы поверить самой себе.
Но не успокоилась. У Евы вообще была чудовищная интуиция, она часто знала, что будет в будущем с ней или ее близкими. Но не хотела верить, по-комсомольски отмахивалась от пред-чувствий. А затем каждый раз жалела, что не прислушалась к себе. Теперь и прислушиваться было не надо: интуиция просто визжала, как сигнал пожарной тревоги. Еве угрожала опас-ность.
В пятницу вечером Ева поздно возвраща-лась домой от подруги. Мама уехала к бабушке, Ева должна была ночевать одна. Войдя в подъ-езд, она ощутила чье-то враждебное присутст-вие. Не успев ничего понять, оказалась в тисках сильных рук. В слабом освещении она узнала да-вешнего мужчину. Рядом с ним стоял здоровый мордатый парень, поигрывая ножом, явно для устрашения. Ева не столько испугалась, сколько удивилась.
- Ну, тебя ждать замучишься, горазда ша-таться. Слушай сюда. Сейчас ты откроешь своим ключом дверь, пустишь нас в квартиру и отдашь статуэтку с изумрудом. Если будешь умницей, то отпустим, закричишь – изуродуем лицо.
Подтверждая серьезность намерений, па-рень приставил нож к Евиной щеке. Ева и не подумала сопротивляться. Пусть будет, что бу-дет. Они втроем поднялись по лестнице, зашли в квартиру. Ева зажгла свет, прошла в комнату, достала из письменного стола обезьяну, протя-нула мужчине.
Мужчина внимательно рассмотрел фигур-ку:
- Где же ты ее взяла?
Ева молчала, парень похотливо рассматри-вал ее.
-Ты язык проглотила? Откуда у тебя эта вещь?
- Любовник подарил.
Ева тут же поняла, что провоцирует своим ответом парня. Мужчина усмехнулся:
- Что же у тебя там за сладость такая, что так одаривают? Ну ладно, о нас молчи. Иначе убьем и тебя, и мать.
Они ушли спокойно и неторопливо, как добрые гости. Обезьяну было так жалко, что Ева горько заплакала. Ее осенило: грабителей навел ювелир, больше было некому. И не побоялся, он ведь легко вычисляется, однозначно подставляет себя. Значит, куш очень солидный. За неимением другого объекта, она обрушила весь свой гнев на ювелира:
- Вот сволочь, тварь, гадина, - бессильно рыдала она. – Завтра же пойду в милицию и все расскажу, возьмут тебя, старая мразь за яйца, еще пожалеешь. А не помогут, сама расправ-люсь, придумаю как.
Но, успокоившись, Ева решила, что нико-му ничего не расскажет, в милицию не пойдет, ювелиру мстить не будет. Подарок ушел так же легко, как и пришел. Она ничего не потеряла. Нечего Бога гневить, она осталась живой и здо-ровой, а ведь страшно подумать, что с ней могло бы произойти. Главное, чтобы эти оставили в покое. А то вообразят, что у нее сокровища не-земные, начнут еще чего-нибудь требовать. Но было очень обидно и не оставляло ощущение, что история еще не закончилась. Она заперла дверь, приняла душ, попила чаю и легла спать.
Когда она проснулась, на столе, сияя в лу-чах утреннего солнца, стояла обезьяна и словно протягивала Еве изумруд.
Гиацинт
Самое проворное в истории России деся-тилетие неузнаваемо изменило и страну, и Еву. Страна, как малыш без присмотра, падала, пуга-лась, ревела. Баловалась, делала то, что нельзя, трогала всякую гадость. То радовалась отсутст-вию няньки, то мечтала, чтобы та вернулась. Но нянчить было некому, и приходилось осваивать свободу.
Постперестроечная лихорадка охватила бывших советских граждан, заставляя их кру-титься, как белка в колесе, как уж на сковородке, как сорванная кровля в тайфуне, как пропеллер в аэродинамической трубе, в поисках успеха и де-нег. Наступила Эпоха Великого Дележа. Кто-то просыпался владельцем металлургических ги-гантов, золотых рудников, целых отраслей про-мышленности, кто-то в одночасье терял работу, дом, семью, жизнь.
Тот, кто еще вчера хлебал щи из алюми-ниевых мисок, приобретал дворцовые сервизы, и дворцы к ним в комплект. Кто-то собирал копей-ки на хлеб, кто-то устанавливал в отделанных драгоценным мрамором клозетах золотые унита-зы. Одни не могли заплатить за билет в метро, другие покупали "Бэнтли", самолеты и яхты, по-думывая о личных космических кораблях.
Люди, как перепуганные дети, взлетали и опускались на качелях Фортуны. Инженеры ста-новились олигархами, заштатные научные со-трудники – премьер-министрами, партсекретари и сотрудники спецслужб - президентами. Прави-тельства играли в чехарду, пугая народ невидан-ной прежде скоростью кадровых перестановок. Мафия, надев малиновую униформу, поступила на государственную службу.
Россия с глупостью булгаковского Бунши разбазаривала собираемые веками, земли, поче-му-то вцепившись зубами в крохотную Чечню. Бросила на произвол судьбы бедных, никому не-нужных первобытнообщинных и феодальных друзей в Африке, Азии, и Латинской Америке. Сама оказалась в неподдающейся определениям формации. Втридорога платила за пользование собственными космодромами и крымскими ку-рортами. Кланялась бывшим колониям, сделала безродными космополитами миллионы своих со-отечественников.
Через порванный железный занавес в стра-ну повалили иностранцы, с привычной расчет-ливостью определив, что главным и до сих пор неосознанным богатством этой непродуманно экспериментирующей страны являются русские женщины. Женская красота наконец-то стала желанной, превращаясь в величайшее достояние своих владелиц. Сотни рекламных и модных агентств экспортировали русских красавиц за рубеж, приобретали для внутреннего пользова-ния. И если советские мужчины были уверены, что любая женщина должна доставаться им зада-ром, российские не сомневались, что всякую можно купить.
А женщины вдруг поняли, что смогут максимально увеличить свой КПД, обратив вни-мание на собственные персоны. Не желая зави-сеть от мужских прихотей и милостей, научились делать карьеры, зарабатывать деньги, обеспечи-вать самих себя, своих детей и внуков, а если хотелось, то мужей и любовников.
Шлифуя себя с усердием хорошего ювели-ра, Ева засверкала, как умело ограненный брил-лиант. Она стала очень красивой, а в ее нынеш-нем кругу, слава Богу, можно было не скрывать свой ум, получая от него пользу и удовольствие. От ее прежнего девичьего презрения к мужчинам почти ничего не осталось, она наконец-то научи-лась общаться с ними спокойно и ровно, без вы-сокомерия или заискивания. Теперь Ева разгова-ривала с ними, как прежде с женщинами: обо всем, с легкостью и не умничая. И всем: сантех-никам, приходившим что-то чинить в ее кварти-ре, полупьяным грузчикам; браткам, с которыми иногда сталкивала московская теснота, журнали-стам, профессорам, менеджерам, банкирам, про-сто встречным - было с ней легко и интересно.
Бывшая советская профессия Евы, произ-раставшая прежде на питательном бульоне гонки вооружений, приказала долго жить вместе с по-следней. Да и наскучили Еве точные науки, бес-сильные дать ответы на самые важные в жизни вопросы. Свое умение наблюдать, анализировать и излагать увиденное она теперь с удовольстви-ем реализовывала в журналистике, занимаясь проблемами пола. Прошлое полудетское жела-ние посвятить себя изучению любви вспомина-лось с улыбкой, но не забылось окончательно, как не забывается университетским профессором юношеская мечта стать великим ученым. За го-ды, проведенные в столице, Ева узнала о любви довольно много и хотела бы знать еще больше, но не полагала теперь это целью своей жизни. Жизнь нужна была ей, чтобы жить, а не искать в ней метафизические смыслы.
Но любовь во всех своих ипостасях про-должала занимать ее, привлекая недоступным прежде разнообразием информации, и книги о любви она писать собиралась. А для этого стре-милась знать как можно больше. Еве давно уже надоело чувствовать себя глухонемой в общении с иностранцами, и она быстро выучила отрицае-мый прежде английский, а затем и немецкий. Еще в школе она по сборнику латинских афо-ризмов начала учить латынь, отчасти потому что ей было интересно, отчасти, чтобы выпендри-ваться перед знакомыми, теперь прибавила и знала язык недурно. Из прихоти начала изучать иврит и уже могла читать. Перед ней открылись недоступные прежде этажи, чердаки и подвалы мировой литературы, наполненные книгами о любви и сексе, и она, как в юности, читала, чита-ла, читала.
Конечно, не только теория любви занимала Еву. Жизнь ежедневно профессионально сталки-вала ее с отношениями полов, страстью, страда-нием, ревностью. Перед ней проходили сотни лиц, человеческих судеб и ситуаций, Ева думала и писала о них. Встречала малолетних проститу-ток, у которых секс вызывал только отвращение. Нимфоманок, готовых отдать за него все. Разум-ных женщин, желающих упорядочить секс, сде-лать его чем-то вроде аэробики. Маньяков, вы-зывающих ненависть и жалость. Гомосексуали-стов, трансвеститов, лесбиянок, садистов, мазо-хистов – господи, кого только она не повидала! Поколение приспущенных джинсов и полуголых лобков ничего не боялось, ничему не удивлялось и все норовило попробовать. Прорезавшееся, как запоздавший зуб, разнообразие сексуальных пристрастий и ориентаций в России уже никого не удивляло, даже приелось. И многим снова хо-телось простых, трогательных и наивных отно-шений между женщиной и мужчиной, как хочет-ся наутро после изобилующего деликатесами банкета манной каши или куриного бульона.
Но все еще существовали табу, явные и неявные. Даже достаточно широкие взгляды Евы были ограничены ее собственными предубежде-ниями. Так, она весьма терпимо относилась к лесбиянкам, не находя ничего ужасного в их за-нятиях, считала, что на этот путь женщин толка-ет прежде всего отсутствие настоящих мужчин и духовное одиночество. Однако до сих пор с уси-лием сдерживала гримасу отвращения в присут-ствии гомосексуалистов. Ей все еще казалось, что на лицах большинства из них лежит печать вселенского порока и собственной ущербности. Прочитав книги Захер-Мазоха и де Сада, мазохи-стов жалела, садистов считала животными и сво-лочами. Но свои взгляды тщательно скрывала, создавая себе модный имидж западной сексуаль-ной всетерпимости. Норму от патологии отли-чать становилось все труднее, да и была ли она, эта норма?
Как человека, стремящегося утвердить достоинство женщин, Еву давно интересовала нимфомания, представляющая, по ее мнению, еще более крайнюю форму женского унижения, чем проституция. С нимфоманками ей приходи-лось сталкиваться еще в университетские годы. Одна ее сокурсница, маленькая, с длинными светлыми волосами, похожая на немецкую кук-лу, прославилась на весь город тем, что каждый день она находила нового мужчину. К универси-тету часто подъезжали машины, из окон которых взрослые мужики спокойно спрашивали куря-щих во дворе парней:
- А как нам найти девочку, беленькую та-кую, на куклу похожа, которая всем дает?
И получали точные указания, где ее разы-скать.
Как-то близко знавшая ее Ева задала ей вопрос:
- Ирочка, как же ты не боишься подцепить какую-нибудь заразу?
- А я у всех спрашиваю паспорт и записы-ваю все данные, - тоненько пропищала та.
Те, кто относились к девушке с жалостью, дали ей прозвище "Ирочка-дырочка", ненавист-ники придумали жуткое "Бешеная матка". Но Ирочка, казалось, не замечала всеобщего жало-стного презрения, продолжая жить своей собст-венной жизнью, всецело посвященной поиску недостижимого удовлетворения. Получаемое же удовольствие, по-видимому, было достаточным, чтобы поддерживать оппозицию этого полуре-бенка всем окружающим, компенсировало все-общий негатив. И если были у Ирочки пережи-вания, раскаяние и душевные муки, то остава-лись они никому неизвестными. Самое интерес-ное, что у нее был жених, искренне считавший свою невесту девицей. И когда друзья пытались открыть ему глаза на поведение Ирочки, ничего не хотел слушать, уверенный, что на его девочку нарочно наговаривают. Он таки женился на ней, а через пару лет она бросила его и уехала в Швейцарию, преподавать аэробику, как объяснял покинутый муж. Ей даже как-то завидовали: бу-дет теперь заниматься делом всей своей жизни, да еще и деньги за это получать.
Другая девушка, объявленная нимфоман-кой, на самом деле была просто алкоголичкой, к которой мог придти любой со стаканом водки и получить все, что пожелает. Порядочных деву-шек, сплетничавших о ней, больше всего пора-жала ее необыкновенная красота, производящая впечатление непорочности. Было просто чудо-вищно глупо с такой внешностью так низко упасть. Но так было.
Третья, дочь секретаря обкома, тоже моло-дая и симпатичная, разъезжала по городу в ши-карной по тем временам черной "Волге", предла-гая буквально всем встречным мужчинам прока-титься.
Обсуждая все эти случаи, Евины подруги единодушно утверждали, что редкий мужчина позарится на нимфоманку, мотивируя это очень просто:
- Свой хрен мужик не на помойке нашел!
- Но находятся же желающие, - возражала Ева.
- Только придурки и п…страдальцы, - сле-довал единодушный ответ.
Нимфоманок и в столице встречалось не-мало, некоторые, стареющие, были явно ненор-мальными, худыми, чудовищно раскрашенными, напоминающими персонажей фильмов Фелли-ни. Ева, теперь уже знавшая, что в большинстве случаев в основе их половой необузданности ле-жит просто физическое заболевание, пугалась, задумываясь о них. Эта крайняя степень женско-го унижения полом казалась Еве наказанием всем женщинам за их высокомерие и жестокость по отношению к мужчинам, находящимися в большей, чем они сами, зависимости от секса. Жестоким ответом природы на всеобщую жен-скую сентенцию "Мужчины думают членом". Напоминанием, что жажда наслаждений может овладеть и женским телом, причем ни одна женщина, даже самая разумная, от этого не за-страхована. Мужчины-сатиры производили со-вершено другое впечатление. Они не казались жалкими, не вызывали презрения, напротив, де-монстрировали мужские возможности и муж-скую удаль, воспринимались как сексуальные рекордсмены, вызывая скорее одобрение.
Гораздо больше было женщин, для харак-теристики которых не существовало никакого медицинского или психоаналитического термина и которые полностью определялись коротким, как удар хлыста, русским словом. Эти отлича-лись от нимфоманок только степенью своей за-интересованности в физическом соитии с муж-чиной. По сравнению с радикальной нимфома-нией блядство было умеренным. Бляди контро-лировали свою похоть, поэтому никого не пуга-ли, были более востребованными и более счаст-ливыми. И если нимфоманок многие так назы-ваемые порядочные женщины и девушки прези-рали, то в тайне завидовали смелости и раскре-пощенности умеренного крыла женской гипер-сексуальности.
Анализируя прочие сексуальные пристра-стия, воспринимаемые большинством как порок и извращение, Ева решила, что разобраться в них можно только, избавившись от призраков и пре-дубеждений среднего человеческого восприятия. А для этого необходимо было выработать систе-му основных аксиом. Никого нельзя осуждать априори, на основании только того, что это не предписано моралью или противно лично тебе. Всегда следует разобраться в конкретных об-стоятельствах, исключения из правил не только допускаются, но и могут быть многочисленнее стандартных случаев. Никто ни от чего не за-страхован, жизнь каждого человека может по-вернуться совершенно неожиданной гранью, а любовь принять неожиданное обличье. Понять что-то можно лишь не отрицая это, а пытаясь прикинуть на себя. Декларируемая свобода чело-веческого выбора между добром и злом разбива-ется о превратности жизни, стирающей общеиз-вестные грани между ними. А раз четкие грани отсутствуют, то все определяется степенью, ме-рой, качеством.
Следовало научиться видеть людей, и воз-можно несчастных и страдающих, там, где большинству мерещились чудовища или живот-ные. Никто не заставлял любить этих людей, но и огульно ненавидеть их было нельзя. И там, где хотелось плюнуть или даже ударить, необходимо было внимательно, а может быть, и сочувственно всмотреться.
Работая над статьей о садизме, первона-чально вызывающем только отвращение, Ева по-пыталась отталкиваться от выработанных прин-ципов. Примеряя на себя эту роль, она вдруг по-думала, что смогла бы, наверное, сама вступить в подобные отношения; поняла, что вполне могла бы отстегать плеткой мужчину, и даже с удо-вольствием, что ей нравится черный кожаный наряд, служащий униформой садистам. И вспомнила мужчин, которые бы не отказались, чтобы она их отстегала. И не стала с ужасом гнать подобные мысли. Быть госпожой для муж-чины так хочется любой женщине, и явная де-монстрация этого весьма заманчива. В легком игровом варианте садизма не было ничего особо страшного. Мазохизм был Еве непонятнее, но все же она смогла представить, что удар люби-мого мужчины может быть приятен и сладок. По сути, ссоры, скандалы, оскорбления и драки, за-канчивающиеся примирением в постели, кото-рые практиковали многие пары, даже и супруже-ские, и были формами скрытого садомазохизма. Люди в этом себе не признавались, а может быть, и трудились об этом задумываться.
Но жизнь не хотела быть умеренной, пре-поднося своим исследователям страшненькие факты. Кто-то в пылу страсти забивал любовни-цу до смерти; кто-то становился садистом-маньяком, серийным убийцей; кто-то в любов-ном мазохистском угаре съедал вместе с возлюб-ленным свой собственный член, а затем позволял изрезать себя на кусочки. Радикальные формы ломали всякие попытки осмысления, не уклады-вались в человеческое сознание, но, к счастью, встречались нечасто.
Иначе обстояли дела с гомосексуализмом. Гомосексуалистов и лесбиянок становилось так много, что приходилось верить заверениям пси-хологов и сексологов, что большинство людей бисексуальны в принципе. Ева думала даже, что, идя по пути анализа половых пристрастий до конца, следует говорить не о бисексуализме, о полисексуализме. Но психоанализ Ева не люби-ла, не доверяла ему, считала надуманным и схе-матичным, прокрустовым ложем, на которое, за неимением нормальной собственной постели, пытаются уложить секс.
Как женщине, Еве легче всего было разо-браться с отношениями лесбиянок. Опять же примеряя на себя, Ева вспомнила тех прекрасных женщин, которых она по-человечески уважала, чьей красотой и умом восхищалась больше, чем мужскими, и решила, что, полюбить их ей поме-шало только строжайшее табу, существующее в ней самой. И даже теперь, когда общество нача-ло снимать запреты, ее внутренне табу не исче-зало. Знакомые лесбиянки у Евы были. Были и такие, которые благоволили к самой Еве, но она старалась сделать общение с ними максимально нейтральным. Одна, напиваясь, кричала Еве в телефонную трубку:
- Сука холодная, я ж тебя хочу!
Ева немедленно прерывала разговор, а та на следующий день звонила, извинялась.
Но с запретом Ева экспериментировать не решалась и ограничилась теорией. Попытка ра-зобраться в пороке теоретически и перебороть собственное предубеждение, собственную ти-пичность заставила Еву написать книгу об исто-ках гомосексуализма. Изучая античный миф, Ева с удивлением поняла, что гомосексуалисты раз-ные, непохожие друг на друга.
Дорог, ведущих мужчин и женщин, на этот путь, воспринимаемый большинством как путь порока или даже преступления, было не меньше, чем дорог ведущих в Рим. И нельзя было валить всех этих непохожих друг на друга людей в одну кучу. Порой они больше отличались друг от дру-га, чем от так называемых натуралов. Ева выде-лила двенадцать типов мужского гомосексуа-лизма и почему-то одинадцать женского, но это был лишь упрощенный анализ. Несомненно, го-мосексуализм, представленный таким множест-вом вариаций не мог однозначно расцениваться как разврат. Часто его появлению способствова-ли причины, затрагивающие глубины человече-ской психики. По-видимому, перевоспитать ти-пичного гомосексуалиста, как предлагали несве-дущие доброжелатели, в большинстве случаев было невозможно, а наказывать, как мечтали во-инствующие ханжи и фарисеи, было не за что.
А уж складывать в одну корзину все типы гомосексуальности, объявляя их грехом или бо-лезнью, было абсолютно неверно. Типов гомо-сексуализма было так много, что "настоящие мужчины" и "настоящие женщины" могли рас-цениваться лишь как одна из многочисленных возможностей широкого спектра сексуального поведения человека. И многие люди, позициони-рующие себя в качестве нормы, могли бы оты-скать в себе скрытые признаки хотя бы одного из типов гомосексуальности. Книга стала из-вестной.
Но многие вещи были так же непонятны Еве, как и десять лет назад. Как связаны любовь и секс? Весь Евин опыт свидетельствовал, что секс без любви, безусловно, существует. Хотя часто именно секс инициировал любовь. Было что-то такое в некоторых женщинах, что, побы-вав в их постелях, мужчины стремились вернуть-ся в них, скучали, начинали страдать и даже влюблялись. Было ли это связано с физиологией или с чем-то еще? Может быть, любовь возника-ет именно в тех случаях, когда соответствующие женские и мужские органы идеально подходят друг другу? Неужели любовь – это всего лишь возвеличенный контакт кожных покровов?
С другой стороны, первую, самую силь-ную, чистую и памятную любовь большинство людей испытывает в ранней юности, иногда в детстве, когда о сексе еще нет и речи. Или уже есть? Несколько раз в жизни Ева сама испыты-вала очень сильные чувства к мужчинам, чувст-ва, совершенно не имеющие сексуальной окра-ски. В тех случаях ей и не нужны были сексуаль-ные отношения, она любила этих мужчин вне секса и над сексом. Или не любила?
А секс, чтобы окончательно все запутать, мимикрировал, маскировался, камуфлировался, принимал изощренные платонические формы, сублимируясь в письма Цветаевой или сонеты Петрарки. Может быть и ее, Евины, размышле-ния и изыскания и являются такой же сублима-цией?
Ева знала, что не все задачи имеют реше-ние, и останавливалась на том, что, по-видимому, между любовью и сексом существу-ют очень сложные нелинейные обратные связи. А нелинейные системы, как известно, не подда-ются общему анализу и должны отдельно изу-чаться в каждом конкретном случае.
Конкретные же случаи поражали. Работа привела Еву в Нидерланды, сексуальная жизнь которых была просто поразительно многогран-ной. По сравнению с вечеринками в некоторых амстердамских клубах римские оргии казались невинными играми малышей на лужайке.
В Лондоне она посетила сексуальную ас-социацию инвалидов, оценивающих в сексе свою и чужую нетривиальную телесность с не-привычным для здоровых людей знаком "плюс". Особенно поразила Еву одна карлица-горбунья. Крохотная, с необычайно умным некрасивым лицом, огромными глазами и губами, она вызы-вающе рассказывала высокой красивой Еве:
- Мои любовники принимают меня такой, какая я есть: с отвратительным уродством и ог-ромной жаждой физических наслаждений. Но у меня есть одно преимущество: я неповторима!
В Бонне Ева познакомилась с парой садо-мазохистов: потерявшим человеческий облик от многочисленных шрамов и увечий рабом и чув-ствующим свое величие господином, напомнив-шим знакомого задрипанного инженеришку. За-кованный раб с обожанием смотрел на своего повелителя:
- За хозяина я отдам жизнь и, не задумыва-ясь, убью любого, - и он даже с некоторой жало-стью посмотрел на Еву, справедливо подозревая, что ей подобные глубины чувств неведомы.
Кажется, эти люди любили друг друга, во всяком случае, не могли жить один без другого.
Да что там Амстердам, ее родина тоже не дремала, боясь, как ребенок, пропустить все са-мое интересное. Все приобщались к тому, что раньше было запрещено, невозможно, и даже уголовно наказуемо. Темное, тайное, запретное постоянно сопровождало секс, а может быть и любовь. Сексуальные фантазии большинства людей, как правило, не воплощались в жизнь, воплощенные фантазии прекращали быть заман-чивыми. И если ты не маньяк или насильник, то реально переступить запрет можно было, только найдя себе пару.
Многим людям сложно было по-настоящему разобраться в своих пристрастиях, тяжело было тому, кто вынужден их подавлять, и настоящим счастье было найти себе подобного. Иногда Ева сталкивалась с отталкивающими или нелепыми парами, отторгаемыми обществом, но которым так хорошо было вместе, что они вызы-вали даже некоторую зависть. Люди нашли друг друга, и весь мир принадлежит теперь им, вот повезло!
У Евы пары не было. Конечно, были у нее многочисленные поклонники, и любовники, и друзья. Несколько раз она даже подумывала о том, чтобы выйти замуж. Но ни разу ее не посе-тило чувство, что вот оно – то! Такое чувство, которое охватывает женщин в магазине, когда после долгих поисков видишь то самое, нужное именно тебе платье или туфли. И пусть другим оно кажется нелепым, но мне-то нравится, и, на-верняка, украсит меня. Тогда с тревогой начина-ешь примерять: а вдруг не твой размер? Но и размер тот, и нигде не жмет, все подходит, мож-но покупать.
Теперь же она столкнулась с тремя про-блемами. Во-первых, действовал синдром раз-борчивой невесты или Буриданова осла. Если бы был один жених, то каким бы плохоньким и за-валящимся не был, глядишь - и сошел бы. Даже два претендента способны были повергнуть лю-бую женщину в замешательство, глаза начинали разбегаться. И как тот осел, не можешь решить, какой пучок соломы съесть. А когда их больше трех, то глаз вообще не хватает. Для того, чтобы синдром прекратил действовать, необходимо было, чтобы один вариант значительно превос-ходил другой. Скажем, ослице с одной стороны предлагают сочнейшую сладкую морковку, а с другой – крохотный пучочек прошлогодней не-аппетитной соломы. Но так не случалось.
Во-вторых, полное отсутствие подобия, неконгруэнтность. При наложении не совпадает. Всем, казалось бы, хорош мужчина, но не то. То фасон не подходит, то размер, а чаще – и фасон, и размер. И в магазинах во всех были, и все пе-ремеряли, но шопинг не удался.
И третье, самое главное. Несмотря на свою отрезвляющую профессию, несмотря на всю ту грязную пену и малопривлекательную накипь, которую приходилось снимать ей с любовного напитка, кипящего на огне человеческих стра-стей, Ева каким-то образом сохранила в почти нетронутом виде свои девичьи представления о любимом. Его не следовало искать и даже ждать, он должен появиться внезапно и сам, так чтобы сразу стало ясно: вот он единственный и непо-вторимый, предназначенный судьбой ей лично, и только ей. И в этом случае все оценки и пример-ки становятся бессмысленными, потому что за-меняются любовью. Только однажды, в юности, Еве показалось, что встретила именно такого мужчину. Но была тогда слишком молода, полна планами, казалось, столько еще их будет впере-ди, как бы не прогадать, не перепутать, не про-дешевить. А больше ничего подобного с ней не случалось.
Имея в руках мощнейшее оружие в виде флакончика с огромным камнем, позволяющим ей слышать тайные мысли мужчин, Ева чувство-вала себя совершенно беспомощной. Она уже давно отказалась от мысли понять, как и для чего он к ней попал. Просто принимала его как дан-ность. За свою жизнь она повидала достаточно людей, зациклившихся на одной мысли или даже сошедших с ума. Когда она училась в универси-тете, кафедры буквально оборонялись от изобре-тателей вечных двигателей, летательных аппара-тов, приводимых в действия мускульной силой человека, и хитроумных антенн, позволяющих принимать сигналы иных цивилизаций. Некото-рые даже принимали сигналы, причем без ан-тенн, своим собственным мозгом. И позже Еве приходилось видеть вызывающих жалость лю-дей, одержимых некой идеей, с которой они не могли справиться. Поэтому мозг свой задачами, не имеющими решения, старалась не обременять, и для чего дана ей обезьяна, а тем более, как она действует, выяснить не пыталась. Если суждено, то узнает, нет, ну и ладно, жизнь и без того сложна.
Со временем Ева научилась пользоваться своим сокровищем, направлять его действие, отметать весь сор, не замечая того, что ей не бы-ло нужно. Но использовала крайне редко, всего трижды. Первый раз, когда хотела помочь под-руге. Это было в первый год ее московской жиз-ни. Марина считала Еву очень умной и замучила просьбами дать ей совет, выходить или не выхо-дить замуж за ее любимого Артема. Марина го-рячо хвалила парня, но чувствовалось, что есть у нее какие-то сомнения, какая-то червоточина, мешающие принять однозначное решение. Ма-рина, как и Ева, была аспиранткой, только родом из большого сибирского города. Парень же ка-зался идеальным вариантом: москвич, уже окон-чил университет, самостоятельный интересный, спокойный, говорил, что любит Марину. Боясь, чтобы не отбили жадные до москвичей провин-циалки, Марина долго скрывала Артема от под-руг, но вот пришло время обнародовать. Ева дол-го не уступала просьбе подруги, знала, что такие советы не дают, что они чреваты последствиями, в том числе, и для советчика, но, наконец, сда-лась. Смотрины устроили в общежитии на Шверника, в комнате Евы. Накрыли стол и, по-пивая вино, беседовали о жизни. Боясь своей ошибкой сломать чью-то судьбу, Ева поставила на стол рядом с собой обезьяну в футляре.
Ситуация складывалась ужасно. Весь вечер парень вежливо поддерживал беседу, отвечал на вопросы, иногда даже шутил. Но мощнейший рефрен его любовного воспоминания мешал Еве слушать и разговаривать, путал ее собственные мысли. Артем вспоминал вчерашнее свидание с какой-то Людой, чьи любовные ласки он ежеми-нутно смаковал в своем сознании. Судя по коли-честву порнографических подробностей, свида-ние это длилось несколько часов и удовлетворя-ло всем фантазиям Артема. Он вспоминал все позы, бесстыдные слова и жесты, свои собствен-ные ощущения, уголки обожаемого Людиного тела. Не понятно было, как все это помещалось в голове у Артема одновременно со словами обы-денной беседы, но Еве пришлось нелегко. На нее просто обрушились Людины грудь, бедра, распахнутая промежность, вперемежку с органа-ми Артема. Постельные сцены были так реальны и рельефны, что, казалось, происходили здесь и сейчас, в Евиной комнате. Она, как пьяная, с трудом подбирала слова, не понимала ответов. Наконец пара ушла. Тем же вечером Марина прибежала к Еве и стала жадно допытывать:
- Ну как он тебе?
- Да ничего, - Ева осторожно подбирала слова. - А ты сама-то уверена, что он тебя лю-бит?
Марина вспыхнула:
- Не просто любит, жить без меня не мо-жет. Видела бы ты, как он дыханием греет мне ноги, когда я прихожу с мороза. Других женщин он просто не замечает, на тебя он даже и не по-смотрел.
- Я бы на твоем месте все же не торопи-лась, время терпит, а дело серьезное.
Марина подурнела от досады и злости:
- Да ты просто завидуешь, тебе бы такого мужика! Тебе вот никто замуж и не предложил, да и не предложит, ботанички никому не нужны.
И все попытки успокоить ее остались без-успешными. Именно Евино осторожное сопро-тивление решило все. Через месяц Марина, сча-стливая, вышла замуж за Артема. Через три ме-сяца, черная от горя, вернулась в общежитие, с Евой не здоровалась. Знакомые рассказали, что Артем беспардонно изменял молодой жене чуть ли не с первого дня после свадьбы, а затем ушел к другой.
- Ее зовут Люда?
- Почему Люда? Вика, кажется.
Фиаско было полнейшее.
В другой раз Ева решила удовлетворить собственные любопытство и тщеславие. Ей хоте-лось узнать то, что никогда не было ведомо ни одной женщине на свете: что такое мужское же-лание и что такое мужской оргазм? Этого не зна-ла даже библейская Евина тезка, вкусившая плод познания. Описания в книгах, по-видимому, так же отличались от действительности, как чертеж от самолета. Самих мужчин подобные вопросы приводили в замешательство и даже эпатирова-ли, да и не умели они объяснить ничего.
Терзаясь муками совести и ощущением, что делает что-то уж совсем недозволенное, Ева позвала к себе студента Диму, который давно и отчетливо хотел ее. Застенчивый Дима не рас-сказывал Еве о своих желаниях, но этого и не нужно было. Он бледнел, оставаясь с Евой на-едине, прикасаясь, начинал дрожать, покрывать-ся потом, словом, мучился со всей очевидно-стью. И Ева решилась. Они пили чай с вареньем и принесенными недоумевающим Димой конфе-тами, а обезьяна опять была неподалеку.
Медленно, чувствуя себя палачом, вела Ева с Димой беседу. Не забыла ничего из того, что по ее мнению возбуждает мужчину. Наду-шилась одуряющими духами, одела откровенный шелковый халатик, наполовину распахнутый на груди. Вызывающе накрасила глаза. Призывно облизывала полуоткрытые губы, испачкала ва-реньем пальцы, и стала облизывать их ненави-стным для себя американским движением. Низко наклонялась, позволяя рассмотреть полуобна-женную смуглую грудь, задумчиво проводила по ней ярко наманикюренным пальчиком. Вольно закидывала ногу на ногу, показывала обтянутые черными чулками бедра. Наклонясь, чтобы включить проигрыватель, встала в откровенно бесстыдную позу. Все было так карикатурно, что на месте Димы Ева давно сбежала бы, запо-дозрив нимфоманию или розыгрыш.
А Дима не уходил. И наливался желанием. А Ева слушала, слушала, слушала. Мыслей у Димы никаких не было, вернее все слились в од-но слово "хочу", а вот желания были. Сначала у Евы появилось незнакомое ощущение внизу жи-вота, которому не было названия, но которое точнее всего можно было определить как легкое покалывание, почесывание или щекотку. Снача-ла это условное покалывание было скорее при-ятным, но затем оно усилилось, стало почти бо-лезненным. И одновременно внизу живота, там где у мужчины находится пах, а у женщин лоно, росла тяжесть. Еве показалось, что у нее поя-вился новый орган, который мешал ей и все тя-желел и тяжелел, наливаясь неведомой силой и твердостью, становился все весомее и значи-тельнее. Затем она почувствовала, как этот фан-томный орган воспрял, вздыбился как подняв-шаяся боевая ракета неизвестной дальности, на-полняя Евин живот сладкой и сильной истомой, отдававшейся дрожью в ногах и приятным ощу-щением в области сердца.
Фантом стремился к Еве, был сосредоточен на ней так, как если бы она была единственным в мире объектом. Когда Ева двигалась, то ощуща-ла себя под прицелом этой угрожающей боего-ловки. Затем он начал злиться, что она далека, и ни на что непохоже болеть. Боль усиливалась. Иногда ее ощущения перемежались обрывками Диминых мыслей, что вроде: "Как чертовски красиво!", "Ни у кого не видел таких бедер", "Я хочу стоя". В очередной мимолетной Диминой фантазии Ева стояла на карачках, а он страстно входил в нее, стоя на коленях. У фантома нача-лась зубная боль. Ощущения все нарастали, ста-новились нестерпимыми, и Ева подумала, что сейчас бросится на Диму, лишь бы только это прекратилось. Но прекратил все сам Дима.
- Зачем ты так со мной, - хрипло выдавил он и опрометью бросился из комнаты.
На Еву он сильно обиделся и долго дулся, а некоторое время спустя у него появилась ма-ленькая рыжая девушка, на которую он смотрел с обожанием.
С оргазмом дело обстояло сложнее. До по-пытки подслушивать оргазмы чужих мужчин Ева не опустилась, хотя случаи представлялись. Она решила, что мужчина должен обязательно полу-чить наслаждение от ее тела, должен быть стра-стным и очень любить секс. Для чистоты экспе-римента желательно было также, чтобы она сама удовлетворения не получила. Ева начала встре-чаться с Ванечкой. Ванечка был красив, силен и темпераментен. Во время очередного свидания Ева поставила обезьяну на тумбочку около кро-вати. Первые Ванечкины ощущения ей были уже знакомы, они были как Димины, только чуть слабее и короче. Ванечка трудился в поте лица, и Ева ощущала все возрастающие чужие беспо-койство, неудовлетворенность, стремление к на-слаждению и приятное трение вновь возникшего фантомного органа. Приятность перерастала в теплое удовольствие, удовольствие усиливалось, усиливалось и усиливалось. Стремилось, стре-милось, стремилось стать совершенным, дости-гало, достигало, достигало максимума. Ева, поч-ти теряя сознание, превратилась в маленькую точку на самом кончике этого удлинившегося до бесконечности органа и по раскручивающейся спирали улетала в глубины сияющей звездами галактики, летела туда, в самый ее центр и все не могла долететь, и боялась промахнуться. Про-странство и время свернулись в единый жгучий жгут, длинный-предлинный, как сам фантом и такой же горячий.
Там, куда Ева стремилась, было сосредо-точено все счастье, вся радость мироздания. Не достигнув этой точки, этого мирового пупка, этого вселенского манящего магнита, можно бы-ло умереть, не стоило жить. Точка все прибли-жалась и приближалась, вот-вот, вот-вот, вот-вот, вот-вот я ее достигну, да, да, да!!! Трах! Ева рухнула вниз, и летела, испытывая сладшайший ужас, как в детстве с горы на санках, с горы вы-сотой в мириады световых лет. Ванечка закри-чал, Ева очнулась. Невозможно было все это описать, но слово "кончил" относилось к испы-танным ею ощущениям с тем же коэффициентом подобия, как ледяная горка ее детства к Джомо-лунгме. Чуть позже Ева подумала, что природа жестоко обделила женщин. Больше она таких экспериментов не повторяла, хотя соблазн был очень велик. Но она хотела оставаться женщиной и только женщиной, а не превратиться в гермаф-родита-андрогина, а кроме того, всегда боялась наркотиков.
В своей профессиональной деятельности Ева руководствовалась принципом "не навреди" и поэтому обезьяну никогда не использовала, считая ее чем-то вроде волшебной палочки, от которой, как известно, путаницы и осложнений гораздо больше, чем пользы.
Да и понимала Ева теперь, что не могут мысли однозначно свидетельствовать ни о на-строении, ни о внутреннем состоянии человека. Что не всякая мысль характеризует. И что слы-шит она не тайные мысли, а явные, те что на по-верхности человеческого сознания. Сознание же представлялось ей бурлящим океаном, из перво-зданного хаоса которого, как океанические тече-ния, рождаются подлинные мысли. Большинство же из того, что находится в головах людей – лишь зачатки, обрывки мыслей, мыслишки, оке-анская пена. И по пене этой нельзя судить о глу-бине. Наверное, подслушивая мысли Аристотеля или Ницше, вероятнее всего можно было на-толкнуться на "Ой, спина чешется!" или "Какое вкусное мясо! ", что вовсе не значит, что они не думали о Вечном, Благом и Прекрасном. Разго-варивая, человек фильтрует мысль, просеивает ее через сито языка. Не отфильтрованное мыш-ление замусорено всякой ерундой. И только мозг шизофреников полон одной довлеющей четкой мыслью, но упаси нас, Боже, от такой четкости.
Попасть в сознание человека в момент ис-тины, когда родилась настоящая, драгоценная мысль так же невероятно, как попасть брошен-ным с космического корабля камнем в крышу конкретного автомобиля. А слушать при помощи своего талисмана всякую чушь Ева вовсе не же-лала.
Порой Ева ловила себя на мысли, что ду-мает о любви с исключающей совершенство серьезностью. Нельзя так серьезно анализиро-вать зыбкое, струящееся, льющееся, искрящееся, как нельзя живописцу написать движение крыль-ев стрекозы или едва уловимое дуновение ветра. И не следует, наверное, искать океанские глуби-ны в струях журчащего в лесной тени ручья. Ру-чей прекрасен и без глубины, так же как и бабоч-ка без живописца.
Оторванную вакханками, но еще поющую голову Орфея морской прибой принес к Лесбосу, похожему на раскрытую перламутровую рако-вину. Толи душа страдающего певца, толи сам Аполлон, любивший свой храм на этом острове даже более дельфийского, сделали Лесбос сре-доточием искусств и утонченных занятий, а его женщин – полной противоположностью вакхан-кам. Тысяча прекрасных жен и дев Лесбоса сла-вились по всей Греции тонким воспитанием, красотой и ученостью. Каждая из них была обу-чена искусству стихосложения и радующего глаз танца, умела играть на лире и свирели, под-держивать застольные беседы, ударяющие мужчинам в голову более легкого вина, склады-вать и умножать числа, вычислять площади.
Суровые спартанки, превратившиеся в домашних рабынь афинянки, не интересные мужчинам фивянки с замиранием и завистью внимали рассказам о жительницах Лесбоса. Жители всех греческих государств и близлежа-щих островов посылали на Лесбос своих пре-краснейших дочерей обучаться женским искус-ствам. Греческим мужам вовсе не было нужно, чтобы все женщины были такими, но одна-две, в качестве дорогой и лакомой экзотики – пожа-луй. Три года длилось обучение, после чего де-вушки со слезами покидали чудесный остров и занимали привычные скучные места у домашних очагов.
Лучшей, умнейшей и красивейшей женщи-ной Лесбоса была Сафо. Выросшая в богатой и славной семье, она не торопилась замуж, пыта-ясь познать жизнь во всех ее многочисленных проявлениях. Она рано почувствовала свою власть над мужчинами, поняв, что может по-лучить любого, которого пожелает. Многие за-морские гости и местные красавцы, силачи, бо-гачи и умники, наделенные всеми мужскими доб-родетелями, сватались к ней. Она была равно-душна. Скучая, она наблюдала, как мужчины из-немогают от любви к ней. Не понимала женщин, находящихся в любовном угаре. Сама она не смогла бы полюбить даже богоподобного своей мудростью, телесной статью и фантазией Пи-фагора.
Несостоявшиеся женихи, уязвленные не-привычным женским равнодушием, обиженные презрением Сафо разносили про нее по всей Гре-ции глупые грязные сплетни. Всем была хороша Сафо, но что-то омрачало ей радость сущест-вования, не позволяя любить окружающий ее прекрасный мир так, как он был того достоин. Непонятная ей самой тоска заставляла ее ску-чать, не спать ночами, вопрошая богов о смысле дарованной ей бесценной и неповторимой, но по-чему-то ненужной жизни.
В чудесный весенний день, тот самый день, когда гармония природы проявлялась в ра-венстве дневного и ночного, теплого и прохлад-ного, влажного и сухого, Сафо гуляла по берегу моря, пытаясь представить то, что скрывалось за горизонтам и привычного слагая стихи. Все вокруг цвело и благоухал, солнце грело нежно и ласково.
Вдруг сладкая истома охватила ее с такой силой, что девушка присела на отполированный морской волной, может быть, видевший еще Орфея камень. Струящийся Зефиром, влажный и теплый воздух внезапно сгустился, являя осле-пительно прекрасную нагую женщину с длинны-ми шелковыми золотыми волосами. Лицо ее нельзя было описать даже лучшими стихами, грудь заставляла зажмуриться. Точеные руки женщины были унизаны бесценными кольцами, на запястьях и щиколотках звенели причудливе золотые браслеты. Маленькая родинка чуть ле-вее пупка притягивала взгляд, нарушая божест-венную симметрию, делая тело женщины жи-вым и теплым. Бедра обвивал нестерпимо сияющий в солнечных лучах кованый пояс с под-вешенными к нему четырьмя огромными разно-цветными камнями непередаваемой красоты.
Смелая Сафо ахнула, умница поняла, что перед ней Афродита. Богиня, улыбаясь, отцепи-ла от пояса оранжевый камень и вложила в руку Сафо. Нестерпимый свет камня увлекал в глуби-ны солнца, кружил голову, унося сознание. Ли-шаясь чувств, Сафо думала лишь о том, как прекрасно женское тело.
Очнувшись и разжав влажную ладонь, она поняла, что солнечный камень не исчез, и взгля-нула на мир новыми глазами. Мир стал удиви-тельно хорош, хорош не вообще, не для всех, а для нее, Сафо. Непривычная радость пьянила, будоражила, принеся способность различать самые тонкие, едва уловимые весенние запахи и оттенки цвета. Сердце перебивало само себя, сладко обрывалось в предвкушении чего-то не-обыкновенного. Вернувшись домой, она приказа-ла оправить камень в золото и стала носить его на шее.
Иврисфея приехала из Спарты. Она была хороша и очень умна. Сафо редко встречала женщину, равную ей самой по способности мыс-лить. Спартанка была высока, худощава, с тон-кими прелестными щиколотками и запястьями. Тяжелый узел каштановых волос часто рассы-пался в великолепную шелковистую гриву. Лицо привлекало красивой линией большого яркого рта, серыми спокойными глазами, персиковой кожей. Сафо уважала красавицу, выделяла из прочих приезжих девушек, любила вести с ней долгие беседы о богах и людях.
Как-то, когда рыжий камень уже стал медальоном и тяжелил грудь, Сафо своим но-вым, внимательным к миру взглядом увидела Ив-рисфею на занятиях гимнастикой. Стройное и сильное тело было обнажено, загорело и влаж-но, переливалось многочисленными мускулами, радостно напрягалось. Сафо почувствовала не-преодолимую, неведомую ей прежде тягу к это-му телу, желание сжать его в своих объятиях. Сила этих ощущений заставила Сафо в смяте-нии покинуть урок.
Дома, спасаясь холодным омовением, Са-фо обдумала происшедшее. Ей, не привыкшей лгать себе самой, все было ясно: она влюбилась в спартанку. Ученой Сафо попадались старые манускрипты, привезенные из загадочной неве-домой Индии и развращенного излишествами Египта. Там, на потемневших страницах, попа-дались изображения женщин, предававшихся любви друг с другом. Раньше Сафо холодно и брезгливо разглядывала вопиющие, отталки-вающие своей откровенностью картинки, удив-ляясь странностям человеческой природы. Сей-час она бы, не задумываясь, отдалась презирае-мым ранее занятиям. Но только как? Раньше, заботясь о своей женской состоятельности, понимая, что самая прекрасная женщина не сможет доставить мужчине желаемого на-слаждения, если не будет умела, Сафо как обя-зательный для любой просвещенной женщины, но скучный для нее самой предмет изучала ис-кусство плотской любви, но только любви жен-щины и мужчины. Как доставить удовольствие женщине, она пока только догадывалась, вслу-шиваясь в призывы своей алчущей плоти. Слож-нее было справиться с тем, что подобные от-ношения между женщинами в ее стране были постыдны, запретны, недопустимы.
Мужчины, боги и смертные, занимались подобной любовью повсеместно и откровенно, забывая женщин. Зевс, Посейдон, Аполлон, по-читаемый на Лесбосе Орфей, Ганнимед, Геракл, Ахилл, Минос любили себе подобных, сгорали от страсти к ним. В Фивах была создана специаль-ная армия гаттамусов, мальчиков, любимых фи-ванскими мужами. Женщинам же запрещено было пренебрегать мужской любовью, мужские самолюбие и чувство собственности исключали такую возможность.
Прикоснувшись пылающей рукой к холод-ному камню богини, Сафо подумала, что ей, именно ей Афродита своим подарком позволила нарушить существующий веками запрет на женскую однополую любовь и изобрести, по-нять, испытать ее способы. Первая задача была сложнее. Сафо, отрешившись от всех автори-тетов, поплыла по волнам собственных пу-тающихся мыслей. Разве женщины не равны мужчинам? Разве олимпийские богини не главнее своих мужей? Разве Афине, Гестии или Артеми-де нужны мужчины? Разве Сафо не умнее и пре-краснее всех своих женихов? Разве она не дос-тойна любить того, кого хочет?
Это были истины, но Сафо понимала, что ступи она на манящий счастьем запретный путь – останется в веках как распущенная и не-потребная девка, что любая гетера сможет об-винить ее в разврате. Мужчины не простят ей, если она, как рыжий камень, подарит миру от-крывшуюся ей истину о том, как прекрасно женщинам любить друг друга. Сафо решила подождать и терпеть, если боги дадут ей тер-пения.
Назавтра терпение кончилось. Сафо уви-дела словно специально соблазняющую ее Иврис-фею, склоненную над мраморной чашей для омо-вения в умопомрачительной запредельной бес-стыдной позе.. Плоть, находящаяся так близко, была богоподобна, круглые бедра казались вме-стилищем божественного счастья. Наклонив-шаяся Иврисфея быда конгруэтна, да нет, рав-на, эквивалентна, тождественна Афродите. Сафо облилась жарким потом, все члены ее страждущего тела охватила крупная дрожь, лицо побледнело до зелени, исказилось, стало не-красивым.
Забыв все страхи и сомнения, откинув прочь воспитание и благоразумие, думая только об этом, об этом, об этом прекрасном юном на-гом теле, Сафо кинулась в него, как с любимой скалы в любимое море. Ради этого мига можно было умереть. Она провела по девственным ягодицам трепещущими пальцами, скользнув ру-ками вперед, нащупала затвердевшие соски и по-целовала сзади в божественную шею. Девушка вскрикнула, повернулась к Сафо и впилась в ее губы. Технику неведомой запретной любви они начали изобретать вместе, тут же, на полу умывальной. А Сафо стало совершенно безраз-лично, что будут говорить о ней в веках.
Иврисфея уехала с Лесбоса через семь ме-сяцев. За это время девушки познали неведомые до этого никому из смертных глубины любви. Свою тоску по возлюбленной Сафо посмела вы-лить в стихи, разошедшиеся по всей Греции. Сафо осуждали, кляли, ею восхищались, завидо-вали ее смелости. Она стала знаменитой.
Иврисфея не вернулась. После нее были красавица-критянка Метида, фивянка Бронтея, афинянки Фетида и Левкиппа. Она страстно и нежно любила всех их, не переставая удивляться гармонии и совершенству, свойственным лишь женщинам. Удар, который она нанесла мужчи-нам, введя культ сафической любви, был жесто-ким. Она первая показала миру, что женщины могут прекрасно обходиться без мужской люб-ви. Даже славящиеся своим мужененавистниче-ством амазонки влюблялись в мужчин, подобно несчастной Пентесилии, отдавшей жестокому Ахиллу свою жизнь. Сафо они в принципе были не нужны.
Десять лет спустя жестокая Немезида наказала Сафо за то, что она осмелилась по-прать установленные для женщины каноны, столкнув ее с недостижимым, недосягаемым и поистине запретным. Поэтесса до безумия влюбилась в мужчину. Фаон был похож на Апол-лона и беззастенчиво молод. Его не интересова-ла знаменитая Сафо, равно как и прочие пре-красные женщины, он страстно любил своего мужественного учителя Агелая. Всю силу любви, которую могла бы отдать Сафо мужчинам за свою жизнь, вложила она, надеясь на чудо, в единственное краткое слово, прошептав его ос-лепительному юноше. Но тот лишь брезгливо повел плечами и отвернулся. Его абсолютно не интересовали ни красота Сафо, ни ее прослав-ленный ум, ни ее гений. Ни рыжий камень Афро-диты, ни сама богиня не помогли женщине.
Все было справедливо и правильно: Сафо, отвергнувшая стольких мужчин, теперь сама стала ненужной. Она пришла на свою любимую белую скалу, нависающую над ярким морем, и долго смотрела в даль, пытаясь напоследок впитать в себя полностью красоту неба и океа-на. Затем встала и, помедлив, прыгнула вниз, на-всегда оставшись молодой, прекрасной и люби-мой, такой, какой увидела ее в первый раз Афро-дита. Никто, кроме Фаона, не увидел ее слабой и раздавленной любовью.
Двумя веками позже великий Плато, стремясь противостоять распространяющему-ся с Лесбоса культу женской самодостаточно-сти и завидуя славе Сафо, основал мужской ин-теллектуальный союз, в основу которого был положен отказ от женского тела и восхваление мужского начала. Но число последовательниц Сафо было несоизмеримо больше учеников Пла-то.
Да, этим своим подарком Афродита сильно досадила мужчинам.
Сапфир
Ева сразу увидела его. Она пришла на презентацию нового фонда "Россия против ста-рения" и столкнулась у входа с высоким загоре-лым мужчиной в шикарном светлом костюме. У него было холеное лицо, дерзкие веселые глаза, отличная стрижка, на руке дорогие часы и пер-стень с заметным бриллиантом. Он остро взгля-нул на нее и сразу же спросил:
- Простите, вы ничего не почувствовали?
Мужчина Еве понравился, но она не при-выкла поддаваться и насмешливо улыбнулась:
- Нет.
- А я почувствовал.
Ева, воспользовавшись тем, что увидела кого-то из знакомых, отошла, вежливо кивнув мужчине. Она слегка злилась, мужчина явно пользовался уже опробованными шаблонами, домашними заготовками, применимыми к лю-бым ситуациям и любым женщинам. Он был ма-чо, а от них ничего хорошего ждать было нельзя
Потом в зале, болтая со знакомыми и потя-гивая из бокала вино, Ева постоянно натыкалась на него взглядом. Вот стоит рядом с какой-то де-вицей, улыбается и ощипывает кисточку вино-града. Вон отвел за локоть солидного мужика. На нее он не посмотрел ни разу. Наконец ей удалось спросить у знакомого журналиста:
-Ты не знаешь вон того мужчину в жем-чужном костюме? Вон стоит, рядом с Евстафье-вым.
- Да ты что, это Садовников. Светило ми-ровой биологии, член-корреспондент. Занимает-ся проблемой старения, толком не знаю, но что-то связанное с генной инженерией. Говорят, бу-дущий нобелевский лауреат.
- Такой молодой?
- Наука молодеет, детка. Прошло то время, когда кандидатские защищали перед пенсией.
Ева была очень удивлена. Она понимала, что далеко не все ученые всю жизнь ходят в од-ном-единственном засаленном на лацканах кос-тюме и туфлях, купленных на свадьбу. Но брил-лиантовые кольца носили редко, и костюмы за тысячу долларов тоже. Этот был уж слишком хорош, лощен, пижонист и успешен. Настоящий красавчик, да к тому же и умник. Бывает же та-кое!
Ева уже собиралась уходить, когда мужчи-на приблизился к ней.
- Я не нашел никого, кто бы меня предста-вил, разрешите самому. Садовников Андрей Владимирович, биолог.
- Я уже знаю, но что-то вы слишком скромничаете, мне вас отрекомендовали как ми-ровую знаменитость.
- Врут. А вас я тоже знаю. Вы Ева Спас-ская, журналист, гендерные отношения. Пра-вильно?
- Слава Богу, что вы не отпустили дежур-ных фраз по поводу моего имени, они мне чер-товски надоели. Ну, раз уж вы подошли, разре-шите вас проинтервьюировать. Как вы считаете, любовь существует?
- Да, и она правит миром.
Ева внимательно взглянула: ни намека на подвох, никакого стеба, может быть чуть-чуть, самую малость, чтобы смягчить пафос произне-сенного.
- И вами тоже?
- Несомненно.
- То есть вы любите и любимы.
- Да, в настоящее время я люблю своих ро-дителей. Но я любил и женщин, а они - меня.
- Нисколько не сомневаюсь. Еще один во-прос: правда, что секс омолаживает?
- Неправда. Омолаживает не секс, а воз-держание.
Он опять удивил Еву. Она и раньше слы-шала подобное. Когда-то ей говорили об этом две очень разные женщины. Игуменья одного из монастыря на замечание Евы, как много моло-дых монахинь под ее попечением, ответила, что моложе сестер делает отсутствие плотских со-блазнов и утех. Другая, разбитная, веселая, ум-ная, была директором брачного агентства. Рас-сказывая о секретах женской красоты и долголе-тия, которые не одно десятилетие собирала, она уверяла Еву, что главный из них – воздержание.
- Вы посмотрите на монахинь, на одиноких женщин. И сравните с пятнадцатилетними по-таскухами.
- Любая умеренность полезна, а излишест-ва вредны, - полусоглашалась Ева.
- Не умеренность, а полное воздержание.
- А вы сами этому следуете?
- К моему великому сожалению, не могу. У меня муж на двадцать лет моложе и любит ме-ня.
Вспомнив это, Ева посмотрела на Алек-сандра Сергеевича внимательнее.
- А почему, позвольте спросить?
- Вам я могу позволить все, что угодно, - он опять был мачо. - Если изъясняться псевдо-научно, то при занятиях сексом изменяется кон-центрация активных веществ, способствующих старению, начинается слишком бурная гормо-нальная жизнь. У юных она ведет к слишком бы-строму взрослению, у взрослых людей – к ста-рости.
- То есть секс – это дорога в старость.
- Безусловно, да. Но кроме биохимии есть еще физика. Вы знаете, сколько энергии расхо-дует каждый мужчина во время полового акта? Поэтому мужчины и умирают раньше женщин, они буквально теряют на женщине энергию, предназначенную им для жизни, просто вылива-ют ее во Вселенную, увеличивают энтропию. Женщина тоже трудится, но не так сильно. А что они создают? Детей крайне редко.
- А если объяснять ненаучно?
- Тогда мистически. Страсть выпивает ду-шу, иссушает лицо, съедает тело. Первый раз вижу женщину, которая, задав вопрос, слушает до конца ответ.
- Я польщена, Александр Сергеевич, но это моя работа. Мне было с вами очень интересно, но я должна идти. Надеюсь, еще увидимся.
Ева знала, что уходить нужно вовремя, и лучше раньше, чем позже.
-Позвольте, я вас подвезу.
- Вы что, совсем не пьете, или водите в подпитии?
- Я пью, и даже очень люблю, но сегодня у меня был тяжелый день, и я не успел расстаться с машиной, поэтому и пить не стал.
- Ну, тогда благодарю вас. Я живу тут не-далеко.
- Так, может быть, пешком, погода отлич-ная?
- А как же машина?
- Ради вас я готов бросить на произвол судьбы все что угодно и кого угодно.
- Ну уж нет, жертвы слишком обязывают. Поехали.
С этого вечера Ева и Андрей занимались одним делом, весьма неуважаемым Евой еще со-всем недавно. Они строили отношения. Раньше Ева с большим презрением относилась к этому унижающему любовь занятию. Высокомерно смотрела американские фильмы, в которых два изначально равнодушных человека натужно ста-рались полюбить друг друга, обсуждая все: слова сказанные друг другу, пристрастия в еде, оттенки оргазма. Будучи сама фаталистом, считала, что любовь должна случиться, произойти, ударить молнией. И тогда все понятно без слов. Была уверенна, что выстроенные чувства так же отли-чаются от подлинных, как искусственные алмазы от природных камней, и так же уступают им в цене. Не сомневалась, что такое чувство разби-вается о настоящую любовь, забрезжившую на горизонте. Полагала, что только одиночество и безысходность могут толкнуть человека на такое поведение. И думала, что только дураки всего этого не понимают.
У них все было по-другому. Они не были ни одинокими, ни дураками, ни равнодушными друг к другу. Еве очень нравился Андрей, и Анд-рею очень нравилась Ева. На свой счет она не заблуждалась и на его счет тоже. Всегда могла, войдя в комнату с десятком мужчин, с первого взгляда и безошибочно определить того, кому нравится. Но также могла отличить и влюблен-ного от не влюбленного. Влюблены Ева и Анд-рей не были, иначе бы необходимость в выстраи-вании отношений пропала. Они ценили друг дру-га, были друг другу интересны, физически при-влекательны и на многие вещи смотрели одина-ково. Этого было более чем достаточно, чтобы с удовольствием общаться.
Андрей ухаживал за Евой по всем прави-лам куртуазности. Она не знала, сам ли он до этого дошел, или его научила мать, или другие женщины приняли участие в его воспитании, но делал Андрей все правильно, именно так, как нравилось Еве. Всегда дарил цветы, причем те, которые она любила. Не огромные букеты пал-кообразных дежурных роз, а со вкусом состав-ленные многоцветные букеты, от которых веяло свежестью и непосредственностью. И даже ка-ким-то образом ухитрялся заранее подобрать тон букета к Евину наряду. Водил ее в прекрасные рестораны, угощая прелестными обедами и ужи-нами. Возил за город, выбирая самые красивые и трогательные места. Приглашал на презента-ции, банкеты, концерты, вечера, не произносил нелюбимого Евой слова "тусовка". Выждав при-личествующее время, он начал делать ей доста-точно дорогие подарки.
Ева как-то спросила его, откуда у него до-ходы, позволяющие ему, профессору, жить так комфортно и даже роскошно. Андрей засмеялся и поцеловал ей пальчики.
- Не бойся, Евочка, к мафии я не имею ни-какого отношения, и воровать на работе у меня нечего. Разве, что чужие идеи, но у меня у само-го их больше всех и самых лучших. Просто я та-лантливый и умный, запатентовал несколько препаратов, препятствующих старению, очень эффективных. Они продаются во всем мире, а мне капает с продаж. Ну, и собственная клиенту-ра у меня есть, стареть-то никто не хочет. Вот ты хочешь стареть?
- Не хочу.
- Представляешь, как у тебя потускнеют глаза и завянет рот, и сморщится лоб, и поседеют волосы, темные волосы рано седеют. А уж про тело я и не говорю.
- Хватит, дурак.
- Но тебе крупно повезло. Если ты будешь хорошей девочкой, и будешь любить меня креп-ко-крепко, то вечно останешься молодой, мне это раз плюнуть. Учти, что я еще только на полдоро-ги.
И он начал целовать Еву.
Когда Ева сердилась или просто скучала, он спокойно расспрашивал ее о причинах ее не-удовольствия, и так получалось, что импульсив-ная Ева успокаивалась, поняв, что, в самом деле, серьезных причин для недовольства нет.
Все знакомые женщины завидовали ей так, как будто она выходила замуж за олигарха. Слу-чалось, что на вечеринках какая-нибудь краси-вая стерва начинала нагло заигрывать с Андре-ем, поглаживая ручкой и постреливая глазами, были и такие, что откровенно предлагали себя. Андрей ручки целовал, женщинам улыбался, но ни разу не взволновал Еву чрезмерным внимани-ем хотя бы к одной из них. Словом, вел себя му-жик идеально.
В этом виделся Еве даже какой-то подвох, какой-то скрытый порок, какая-то опасность. Потому что слишком хорошо, как известно, тоже нехорошо. Но время шло, а ничего плохого не происходило.
Месяца через два Андрей познакомил Еву с родителями, обрадовавшими ее спокойствием и ровностью. Через полгода предложил выйти за него замуж. Ева попросила неделю на раздумье.
Собственно, решать было нечего. Она не считала, что женщина непременно должна выйти замуж. Существовали на свете самодостаточные женщины, вполне могущие прожить и без заму-жества. Детей каждая могла родить по собст-венному желанию и усмотрению. Но она сама замуж хотела, хотела семью, красивый дом. Хо-тела всегда, с детства, очень. Не суетилась, не торопила события, но знала, что рано или поздно придет ее время. Ей тридцать, еще десять лет на-зад этот возраст считался бы критическим. Все-общая европеизация и американизация, охва-тившие страну, изменили отношение к возрасту выходящих замуж женщин. Теперь уже счита-лось нормальным, если женщина обретет семью чуть попозже. Две ее приятельницы вышли за-муж, когда им исполнилось по тридцать восемь, обе сейчас были беременны, и в один голос го-ворили, что поторопились, можно было бы еще подождать.
В поклонниках недостатка у Евы не было, наоборот, она хорошела и расцветала с каждым днем, все больше и больше нравилась мужчинам, которые буквально ей проходу не давали. Но все таки тридцать… И Андрей. Он был хорошей партией даже для умницы-красавицы Евы. Все было при нем: красота, ум, талант, известность, деньги. Он веселый, с ним легко и комфортно всюду, он мужчина и защитник. Через пару лет он станет академиком, может быть, получит Но-белевскую. Для Евы это было небезразлично. Как многие люди, покинувшие науку, она до сих пор испытывала некоторое сожаление по уте-рянному идеальному миру и ревностно относи-лась к успехам бывших коллег. Да, она хотела быть женой академика и нобелевского лауреата. Но даже если этого не произойдет, Андрей уст-раивает ее по всем параметрам.
Кроме одного. Нет у нее того душевного трепета, той радости, того чуда, которые, по ее представлению должны сопровождать любовь. Хотя он ей приятен и небезразличен. Если бы хо-тя бы знать, что он ее любит.
И тут она впервые за несколько лет реши-ла прибегнуть к обезьяне, прозябающей в своем стареньком футляре. Да, этот случай особый, достойный проверки, и она осуществит ее в бли-жайшее время. Кто знает, может быть, именно для этого и был дарован Еве платиновый флакон.
В ближайшую пятницу Андрей должен был заехать за Евой, чтобы пойти с ней в гости. Ева уже была одета, и, медленно разгуливая по квартире, собирала сумочку. На ее компьютер-ном столе стояла небольшая серебристая коро-бочка. Ева подошла к зеркалу, внимательно ог-лядела себя. Загорелая, в измрудно-зеленом ко-ротком платье с открытой спиной, она была очень хороша. Она готова к встрече, настал мо-мент истины.
Он приехал свежий, надушенный, принес любимые Евой ирисы, был весел.
- Здравствуй, моя красавица. Ты сегодня на удивление красива.
Ева начала искать вазу для цветов, напол-нила ее водой и стала поправлять букет. Она, волнуясь, слышала все мысли мужчины, который хотел стать ее мужем. Мысли были превосход-ные, делали ему честь.
- Евочка такая красавица. Боже, какая у нее спина, какие красивые ноги. Она говорила, что в детстве ее дразнили за кривые ноги. Просто идиоты, такие щиколотки. И туфли чудесные, я люблю шпильку, очень выпуклые икры, мне та-кие нравятся. Линия бедер превосходна, просто классика, широкие, но не слишком. А волосы просто чудо, что она с ними делает? Мордочка очаровательная, носик маленький, потрясающие губы. Мне чертовски повезло. И редкостная ум-ница. Гены интеллектуальности передаются по женской линии, она родит мне умных и краси-вых детей. Жалко, что я не встретил ее раньше, это моя женщина. Я сделал правильный выбор, молодец. А что у нее было до меня я даже знать не хочу, какая разница!
И все. Ева поставила цветы, подошла к ди-вану, заглянула в синие Андрюшины глаза, низ-ко наклонилась. Он поцеловал ее нежно, но так, что она почувствовала его желание, провел ла-донью по обнаженной спине.
-Жаль, что надо ехать, я очень хочу спать с ней, и обязательно буду сегодня, но только поз-же.
- Осторожно, ты мне испортишь лицо.
- Твое лицо ничего не испортит. Поехали, Евочка? Хотя я не прочь бы остаться.
- Поехали, а то опоздаем.
И Ева, взяв сумочку, направилась к выхо-ду.
Вечером, сказавшись усталой, Ева верну-лась домой одна. Теперь она знала все, что ее ин-тересовало. Ей, единственной в мире, были из-вестны подлинные чувства жениха. Андрюша считает ее красавицей, умницей, гордится ей, даже не сравнивает с другими женщинами. Он хочет жениться на ней, это осознанный, радост-ный для него шаг. Она очень нравится ему, он хочет ее, он в восторге.
Ева бросилась на диван и зарыдала, заго-лосила, завыла, заревела белугой. Она оплакива-ла все. И свое неловкое стыдливое детство с за-платами на форме, заштопанными колготками, приютским зимним пальто и туалетом на улице. И свою не очень счастливую юность, отягощен-ную сложностью мировосприятия и отсутствием первой любви. И по-дурацки потерянную девст-венность. И всех своих мужчин, влюбленных и нет, тех, кого она унижала и бросала, и тех, кто унижал и бросал ее. И то, что у нее до сих пор не было ребенка. И свое будущее замужество, ниче-го общего не имеющего с небесным браком. По-тому что жених ее относится к ней так же, как и она к нему: превосходно и ровно, но даже без подобия любви.
В схватке с любовью она проиграла, ее но-каутировали, раздавили, сломали, убили. Она видела столько гадости, столько грязи, столько мук. Но видела и людей, любящих, теряющих из-за любви все, умирающих из-за нее. Иногда эти люди выглядели шизофрениками, ненормальны-ми, может быть, и были ими, но они любили, любили, любили.
Да как же она, не любившая сама и ни-кем, как следует, не любимая, посмела разби-раться в любви, что она может понять? Она как преподаватель математики, не умеющий считать, как учитель изящной словесности, не имеющий написать ни строчки. Боже, какая несчастная са-монадеянная идиотка! Бедная, бедная, бедная, глупая Ева. Слезы опустошили ее, вылили всю горечь.
Ева встала и подошла к зеркалу. От ее красоты ничего не осталось, она словно смылась слезами. Какое несчастное некрасивое лицо! Ме-ханически открыла коньяк, выпила. Взяла в руки футляр с флаконом. Села на диван и достала обезьяну. Обезьяна печально и насмешливо улыбалась и протягивала Еве орех.
-Ты не помогла мне, дурочка, только все запутала.
Ева вгляделась в изумруд, он завораживал своим теплым зеленым сиянием. "Изумруд при-тягивает взгляд, просветляет мысли, отгоняет черную меланхолию", - вспомнились ей когда-то прочитанные слова. Она повертела флакон в руках и попыталась отвернуть крышечку. Ее не открывали восемь лет, и она не хотела подда-ваться, но потом, повинуясь напору, открылась.
Сладким одуряющим ароматом обдало Еву, чуть-чуть закружилась голова. Она перевер-нула флакон и сильно встряхнула, потом еще и еще. Единственная капля вязких розовато-желтых духов упала на подставленный палец, запах усилился, стал почти нестерпимым.
- Зачем я это делаю, я же не знаю, что это, может быть яд, - всплыла здравая мысль.
Ева мазнула себе шею, и за ушами, и чуть-чуть волосы.
Она обреченно плавала в томящей и уны-лой бесцветной вышине. А вокруг витало и па-рило невидимое, неизъяснимое, едва ощущае-мое, но наполняющее все смыслом. Земля внизу была безвидна и пустынна, и темна. Но вдруг сверху, из угрожающей небытием темноты, по-лился мягкий приглушенный свет. Он становился все ярче и осветил безвидную поверхность. И от света отделилась тьма, сосредоточившись где-то вдали. И хорош был свет. Земная серость стала разбавляться синевой, голубела, синела, наполнялась водами.
Ева летала. Под ней сформировалось про-странство, отделившее воду от тверди, и на-звалось небом. Вода стеклась в одно место, об-нажив сушу, стечение вод превратилось в моря. Земля быстро покрывалась травами, кустарни-ками, плодоносными деревьями. В небе засверка-ли звезды и планеты, определившие ход времени, дней и годов, засияла Луна и загорелось Солнце, поделившие ночь и день.
Появились, забегали, заползали по земле живые существа, в море начали плавать мор-ские животные и рыбы, в небе залетали птицы.
Ева увидела: там, на востоке этой преоб-раженной земли вырос чудный сад, засаженный всякими деревьями, полезными на вид и хороши-ми для еды, а посередине сада – два невиданных по красоте дерева. Сад опоясывался рекой, раз-ветвляющейся на четыре рукава, разделивших землю на части.
Ева полетела и спустилась ниже. Два кро-хотных нагих человека гуляли по саду, пробуя плоды. Стало видно, что это мужчина и жен-щина. Но вот дошли они до центрального дере-ва, самого высокого и прекрасного. И сорвала женщина не имеющий названия плод, надкусила его и протянула мужчине. И грянул гром, сверк-нул огонь, закачались деревья. А люди, взявшись за руки, пошли прочь из сада по длинной пыльной дороге.
Ева летела все быстрее и обогнала этих двух. Под ней серой лентой неслась земля, мель-кали города и люди. Она различала безобразные кучи человеческих тел, сплетенных в свальном грехе. Дочерей Вавилона, отдающихся онаграм. Мужчину, возлюбившего ослицу. Женщину, дер-жавшую за волосы голову убитого ей любовни-ка-гиганта. Другую женщину, с улыбкой отре-завшую длинные волосы у спящего красавца. Мужчину, выходящего из ворот заливаемого по-токами серы и пламени города, ведущего за со-бой женщину, норовящую оглянуться.
Ева, как валькирия, летела все ниже, пы-таясь рассмотреть все, что происходит внизу. Видела роскошные азиатские дворцы и евнухов, с гнусными улыбками охраняющих прекрасных одалисок. Рыдающую смуглую девочку, бегаю-щую босиком по улицам пыльного города. Жен-щину поразительной красоты, печально бродя-щую по комнатам большого дворца. Остров, по-хожий на перламутровую раковину, и скалу с одиноко сидящей на ней женской фигурой. Див-ный корабль с серебряными веслами, усыпанный розами, и на розах ту, чье неповторимое лицо было так знакомо. И простоволосую женщину, бредущую по раскаленной каменистой дороге.
Еве нестерпимо захотелось увидеть лицо этой женщины. Она попыталась обогнать ее и со страшным грохотом и звоном врезалась в землю.
В дверь громко стучали и звонили, сол-нечный свет заливал квартиру. Ничего не пони-мающая Ева открыла дверь. Конечно, Андрей.
- Что случилось, куда ты пропала? Я зво-нил тебе все выходные, чуть с ума не сошел.
- Все выходные? А какой сегодня день?
- Что с тобой? Сегодня понедельник. Где ты была?
- Ерунда, выдалась срочная командировка, приехала поздно ночью. Очень хочу спать, еще не проснулась.
- С тобой все в порядке? Ты что, плакала?
- Нет, просто устала.
И повинуясь какому-то смутному порыву, сказала:
- Знаешь, я все обдумала. Я согласна выйти за тебя.
Андрей подхватил ее, закружил по комна-те.
- Сегодня же идем подавать заявление.
- Нет, сегодня мне некогда, пойдем в конце недели. Хорошо?
- С тобой мне все хорошо.
А Ева, подняв упавшую крышечку, поти-хоньку спрятала обезьяну в футляр.
Мария Магдалина родилась в грехе и для греха. Ее мать умерла, когда девочке исполни-лось десять, отца она не знала. Римская провин-ция Сирия, где она родилась в миллениум, шуме-ла, кипела, бурлила пестротой нарядов, разно-образием лиц, многоголосьем языков. Покинув свой родной город, Мария отправилась бродить по пыльным дорогам своей жаркой обетованной родины, и чтобы выжить, стала блудницей в год своей бат-мицвы.
Сумерки сгущались над империей, жизнь была скоротечной, иногда – мгновенной. В мире царил ужас, даже всемогущие, объявленные бо-гами императоры не умирали собственной смертью. Тысячи соглядатаев, фискалов, тай-ных осведомителей следили за людьми, недо-вольных убивали. Спасаясь от опасности, мно-гие стремились подальше от центра, в восточ-ные провинции: в медлительную Сирию, загадоч-ную Малую Азию, равнодушный к римским со-бытиям Египет.
Многие, не выдерживая мук, кончали жизнь самоубийством, рабыни убивали новоро-жденных детей. Человеческая жизнь обесцени-лась, стала дешевле опресноков, смерть стала желанной.
Вместе с людьми начали умирать и боги. Античные боги были очень похожи на людей: они не были ни милосердны, ни всемогущи, на-против, жестоки, мстительны, капризны, ино-гда слабы. Эти боги давно постарели и прекра-тили вмешиваться в человеческие жизни. Число их доходило до абсурда, сила дробилась множе-ственностью: в каждом ручье плескалась наяда, за каждым деревцем пряталась нимфа, олим-пийские боги до мелочей поделили сферы своего влияния. Двери римских домов сторожило сразу три бога: створки опекал Форкул, петли - Кар-деа, а порог – Лимент. По-видимому, этот Фор-кул не умел одновременно стеречь и и створки, и петли, и порог.
Все еще живы и сильны были египетские Исида и Осирис, фригийский Аттис, но их по-клонников в наказание лишали всего и высылали на страшную Сардинию. Обещал спасение от зла иранский Митра, но пока не помог никому. Не умея обходиться без потусторонней помощи, страждущие создавали мистические культы, заменяя мрак действительности мраком под-земного царства или, напротив, обращаясь к звездам. Но никто не спасал от нищеты, стра-ха, римского мрака.
Мария с детства знала, что силен и мо-гуществен только Бог ее народа, ее Бог, Бог, которого она ежедневно предавала и гневила блудодействием. Он ничем не походил на жал-ких, ничтожных людей, не обладал никакими че-ловеческими качествами. Он был везде, наблю-дая, как погрязают в грехе народы, которым было дано поклоняться лишь идолам, и возведя вокруг избранного Им народа невидимую стену Учения, спасающую от нравственного ужаса, стену, сохраняющую Чистоту и Истину. Толь-ко она, Мария, оказалась вне этих непробивае-мых ник,акими римскими военными машинами духовных стен, была нечиста, отторгнута от своего Бога и своего народа, лишена спасения. Не зря, наверное, вторым смыслом ее главного имени было "горестная".
От безысходности Мария пустилась во все тяжкие. Упав в грязную лужу греха, она ку-палась в ней, плавала, находя удовольствие в от-вращении окружающих. Она жила в грехе, в почти непрерывном грехе, окунаясь в глубины античного разврата, познав мужчин всех наро-дов. Изголодавшиеся римские солдаты, пресы-щенные купцы-сирийцы, непритязательные гал-лы, ученые греки, для которых грешное не суще-ствовало, развращенные египтяне учили ее плотской любви. Так текла ее жизнь, черная, как воды Мертвого моря в бурю.
Она х,одила по улицам иудейских городов, не таясь, вглядывалась в мужские лица, призыв-но улыбаясь, доступная всем. Даже иудеи не могли устоять перед ее откровенным призывом, стесняясь ее и принося потом Богу очиститель-ные жертвы.
Мария все еще была красива, но печать постоянного служения мужской плоти уже тронула ее лицо. Рыжие волосы потускнели, во-круг карих глаз легли тени, рот кривился скорбно и вызывающе. Тело ее устало, и она знала, что миг ее смерти недалек, женщины ее профессии редко доживали до старости. Е,й следовало бо-яться смерти, потому что таким, как она, в ином мире было уготовано страшное наказание, но она не боялась, потому что не могла вообра-зить себе ничего хуже своей нынешней жизни.
Темными ночами, плача, она молила Бога простить ее за слабость и глупость, спасти ее. Иногда, в светлые весенние дни, когда красота мира заставляла улыбаться даже отвержен-ных, ее сердце посещала надежда. Может быть, еще не все потеряно, может быть, мож-но уехать, скрыться в круговороте перемещаю-щихся по всей империи людей, начать новую жизнь? Но все шло по-прежнему.
В са,мый длинный, изнуряющий своей па-лящей бесконечностью летний день, когда мир пытаясь сберечь силы, замер в ожидании живи-тельной ночи, Мария сидела в тени смоковницы, неподалеку от городского базара. Подбирала упавшие смоквы, вытирала их шалью и ела, запи-вая водой. Ветви дерева, низко нагнувшиеся под тяжестью переспевших плодов, образовали чу-десный, спасающий от солнца шатер. В тень дерева заглянула богато одетая, очень красивая гречанка, заговорила по-арамейски:
- Солнце разгневалось, печет нещадно.
Женщины редко заговаривали с Марией, и она подумала, что эта из тех, что ищет жен-ского тела для себя. Ей приходилось видеть та-ких женщин, исповедующих культ римской Вес-ты, жаждущих любви себе подобных. Много их было среди римлянок, гречанок, встречались и сирийки. Но если для Марии существовал за-прет, то именно этот. На все готова была она, но стать женским подобием проклятых Богом содомитов – ни за что! Мария хотела встать и уйти, но солнце палило так нещадно, и лень раз-лилась по усталому телу.
- Не дашь ли мне напиться?
Мария всмотрелась в лицо женщины, пы-таясь разгадать тайную подоплеку вопроса. Ясны и светлы были черты красавицы- гречанки, покой и сила разлиты по лицу. Эта женщина была так прекрасна, что не нуждалась ни в ком. Мария протянула путнице глиняный сосуд. На-пившись, та протянула ей маленький холщовый мешочек.
- Ты красива и умна, но несчастна. Я хочу сделать тебе подарок, он изменит твою судьбу.
Любопытство охватило Марию, и пока она заглядывала в мешочек, женщина, отряхнув светлые одежды, ушла. Внутри грубого мешоч-ка, стянутого бечевой, лежал лазоревый ка-мень, огромный, размером с куриное яйцо. Со-вершенство камня не было тронуто ни огран-кой, ни оправой, он приглушенно сиял в тени смоквы, притягивал взгляд, был теплым и ласко-вым на ощупь. Мария вспомнила: кажется, он называется "сафир", она видела такой в перст-не у одного богатого купца, наверное, он стоит больших денег. Камень давал ей возможность уехать, начать новую жизнь. Нужно было только с умом распорядиться им, дождавшись удобного случая. Неужели Бог сжалился над ней? Она спрятала мешочек под платьем, в на-дежде при случае продать камень.
То, что Бог, продолжает гневаться на нее, стало ясно очень скоро. Мария медленно шла к базару, в надежде встретить там муж-чину, чья плоть требует женщины. Ее догоняли крики и топот бегущих людей.
- Вот она, блудница, бесовка, грязная тварь, она блудит со всеми, вводит в искушение наших мужей!
В настигшей Марию толпе было много женщин. Она узнала одну из них, Ханну, чей муж еще вчера вкушал тело Марии в задней комнате своей лавки.
- Мужчины, убейте ее, она позорит свой народ, совращает детей наших, заставляет жен обливаться слезами! – визжали женщины.
Мужчины медлили, не решаясь на убийст-во.
- За прелюбодеяние Законом полагается избиение, но нельзя же без Суда, и нужны двое свидетелей, - осторожно сказал один.
Мария вдруг забыла о жажде смерти, ей до боли захотелось жить, любой, больной, увеч-ной, грешной, видеть это белое солнце и синее небо, слышать многочисленные звуки, ходить по земле, ощущая ногами ее теплую шерохова-тость. Она начала шептать молитву уже по-мертвевшими губами.
- Бейте ее камнями, или вы не мужчины! – вопили женщины.
Кто-то нагнулся за камнем, которых так много было в придорожной пыли. Вот зачем по-дарила женщина ей камень, это был знак свыше, предупреждение, письмо смерти!
- Погодите, вон сидит бродячий проповед-ник, спросим его, - продолжал сопротивляться осторожный.
В тридцати локтях от толпы на обочине дороге сидел молодой мужчина, до этого сосре-доточенно рисуя прутиком в пыли какие-то зна-ки. Он уже услышал крики, поднялся и шел к раз-горяченным предвкушением убийства людям.
Мужчина подошел ближе, и Мария забыла о смерти. Он был молод, высок, очень худ, почти наг. Медленные его движения успокаивали взгля-ды. С бледного изможденного лица смотрели кроткие карие глаза. Такие кроткие глаза видела Мария только раз, у безнадежно больного ре-бенка, смирившегося со своей смертью. Когда юноша посмотрел на Марию, ей показалось, что открылись врата небесные, и свет полился из них, и ангелы запели.
- Почему вы хотите побить камнями эту женщину? – спросил молодой человек протяж-но.
- Учитель, мы хотим побить ее камнями, потому что на свете нет более грязной блудни-цы и развратницы, она разбила мое сердце и сердца многих наших женщин! – зарыдала Хан-на.
-Хорошо, но пусть первым кинет в нее ка-мень тот, кто сам безгрешен, - ответил пропо-ведник мягко и отошел к своим письменам.
Люди оглушенно молчали, вспоминали свои грехи. Никто не посмел наклониться за камнем, толпа начала расходиться. Мария постояла, по-ка все не уйдут, и медленно подошла к человеку, снова севшему на обочину. Он задумчиво жевал кончик прутика и, казалось, не видел подошед-шую женщину. Губы не слушались ее, но она на-шла в себе силы спросить:
- Как зовут тебя, Спаситель?
Оторвав кроткий взгляд от Вечности, он улыбнулся:
- Иешуа.
Мария достала камень из мешочка и про-тянула ему. Он встал, посмотрел на нее, видя что-то за ней, поклонился:
- Он тебе пригодится больше, чем мне. Иди и впредь не греши. Я ж не осуждаю тебя, прощается тебе много, за то, что ты возлюби-ла много.
Мария опустила глаза и увидела начер-танные им надписи. Первой стояла Эмет, Ис-тина. Под ней было написано Агава, Любовь. Он и был сама Любовь.
Она ходила за ним по всей Галилее. Пропо-ведников было много, и люди, озабоченные соб-ственными жизнями, почти не замечали их. Лишь несколько учеников следовало за ним, они называли Иешуа Мошиахом, Спасителем, Сыном Божьим. Он проповедовал открывшееся ему на тридцатом году жизни учение о спасении страждущих, о грядущем Царствии Небесном, куда могут попасть все кроткие духом, пове-рившие и раскаявшиеся: и грешники, и мытари, и убийцы, и блудницы. Он хорошо относился к женщинам, жалел их за уготованные в земной жизни страдания, считал их тоньше, чище и жертвеннее мужчин. Рядом с ним любая приме-ряла на себя увековеченный Писанием образ женской чистоты и непорочности, и верила, что и ей он впору.
Он был ласков с ними со всеми, но Мария знала, что только ей уготована судьба его не-бесной возлюбленной. Ей, любящей, известны были все мельчайшие движениями его души, от-крыты его слабости, сомнения, не видимые дру-гим колебания. Сатан пытался искушать его и властью, и богатством, и женской плотью, ее плотью. Ей, столь многоопытной с мужчинами, была понятна сила женского тела. Дабы умень-шить искушение, она, первая невеста Христова, спрятала волосы под платок и стала носить глухие одежды.
Но сильна была плоть. В ней самой, лю-бящей его безмерной духовной любовью, време-нами шевелилось что-то земное, почти забы-тое. Мария довольствовалась тем, что иногда в домах, приютивших их на ночлег, ей удавалось омыть ноги Спасителя, подать ему пищу.
В месяц нисан, в дни весеннего полнолуния, на великий праздник Пейсах, Иешуа с учениками пришел в Йерушалаим. Ничто не предвещало бе-ды, но Учитель был печален, а сердце Марии сковала смертная тоска. Народ праздновал, го-род гудел впечатлениями.
Его схватили в среду по доносу Иегуды, а казнили в пятницу. Церковный суд Синедрион потребовал его смерти, за ересь, искажающую Учение, а прокуратор Пилат умыл руки, пре-доставив евреям самостоятельно разбираться с духовной оппозицией. Казнили его по римскому обычаю.
Страшная, умерщвляющая жара стояла в день казни над черепом Голгофы. Неся на нее свой крест, Иешуа много раз падал, поднимаясь от ударов римских солдат, пока Симон Кире-ниянин не взял крест. Не было рядом струсив-ших учеников, лишь Мария Магдалина и другая Мария, мать Иакова, стояли в толпе зевак, на-блюдающих казнь
Мария умерла еще до начала казни. Это не она, а только ее тленная плоть стояла непо-далеку от креста. Но оказалось, что умирать можно много раз, и она продолжала умирать каждую минуту, каждую секунду, пока он был на кресте, с третьего часа до девятого. Страшная гроза потрясла Голгофу, и разверз-лись хляби небесные, тьма опустилась, гневный небесный рокот и небесный огонь разогнали толпу. И в девятом часу умер Иешуа, умерла Любовь.
Свой камень Мария отдала сотнику за то, чтобы он позволил похоронить тело Иешуа по еврейскому обычаю. Его, обвитого плащаницей, положили во гробе, высеченном в скале, и прива-лили камнем. Когда в первый день следующей не-дели вместе с Марией, матерью Иакова, пришла Мария к пещере, чтобы помазать тело арома-тами, то знала уже, что Его там нет. Ведь она беспредельно верила любимому, а он обещал, что вернется к ней. Камень был отодвинут от входа, а в пещере лежала только сброшенная плащаница.
Любовь возвратилась туда, где ей и было место – на Небеса.
Мария умерла через семь недель от разры-ва сердца, унеся с собой тайну земной любви То-го, кто был вместилищем Любви Вселенской.
Гармония
Свадьбу назначили на сентябрь, а в августе Ева поехала на неделю в Лондон выбрать себе подвенечное платье, а заодно поработать в биб-лиотеке Британского музея над новой книгой.
Лондон встретил ее мягкой прохладой, но дни стояли солнечные, безмятежные. Лондон-ские магазины обескуражили лавиной вещей, разнообразием фасонов и невероятными ценами. Перемеряв за три дня с полсотни разных платьев, Ева устала и решила, что не найдет подходяще-го. Наконец в одном крохотном магазинчике в Сохо ее привлекло очень простое платье молоч-ного цвета. Платье было китайского шелка, длинное, узкое, спереди глухое, от шеи до щи-колоток, сзади украшено умопомрачительным вырезом, а от талии собрано в легкий, спадаю-щий водопадом тюрнюр. К платью прилагались прозрачные кружевные совсем короткие перчат-ки и очаровательная крохотная сумочка из того же шелка. Наряд не был свадебным, просто ве-черним, головного убора к нему не полагалось. Надев платье, Ева поняла, что нашла то, что хо-тела, а фата ей была не нужна. Посмотрев на це-ну, задумалась и решила, что вполне может сшить что-то подобное в Москве раз в десять дешевле, но потом передумала и платье купила. Одно дело было сделано, и у нее оставалась еще три дня для работы.
Она сидела в библиотеке и читала найден-ные по каталогу редкие книги, трактаты и руко-писи на латыни, немецком, иврите. Интересного почти ничего не попадалось, все она либо читала раньше, либо знала сама. На третий день ей по-пался неизвестный трактат, приписываемый римлянину Валерию Флакху и названный ко-ротко, но всеобъемлюще "О любви". Бегло про-бежав первые ни к чему не обязывающие раз-мышления автора, Ева вдруг увидела строки, от которых застучало сердце.
" А еще Аполоний Родосский говорит, что у Венеры был особенный драгоценный пояс, стократ усиливающий ее любовную мощь. И ес-ли какая женщина надевала этот пояс, то чувст-вовали мужи такое нестерпимое любовное том-ление, что, как звери, кидались на женщин".
Далее шел рассказ о том, как пояс побывал у Геры, Дафны и Ариппы. А затем, тремя стра-ницами ниже, то, что видела Ева когда-то в сво-ем странном сне:
"Боги-олимпийцы боялись опасной и жес-токой Венеры и желали задобрить ее, для чего принесли ей в подарок драгоценные камни. Аполлон подарил карбункул, преображающий, как увеличительное стекло, женскую красоту. Юнона подарила лазоревую бизуру или пизору, которая должна была сохранять девственниц для их единственного избранника. Ищущий тела Ве-неры Марс разыскал в недрах Индии огромный кровавый корунд и принес ей как знак своей страсти. Выдумщик Меркурий подарил солнеч-ный винно-желтый гиакинф, покровительствую-щий запретным наслаждениям. Зевс отдал ей свой цианус, синий как само небо, ранее слу-живший ему самому, чтобы сохранять тайну лю-бовных утех. И только Минерва, презирающая Венеру за пустомыслие, принесла ей вредный подарок, смарагд в виде первозданного яйца. Все камни помогали в любви, и лишь подарен-ный Минервой смарагд отрезвлял, мешал преда-ваться любовным удовольствиям, потому что по-зволял читать мысли мужчин. Но не знала этого даже сама Венера".
Ева напряглась.
"Венера подвесила камни на пояс, и стал он слишком тяжел. Думала она родить множест-во дочерей-красавиц и подарить им по камню, но Фортуна распорядилась иначе. Лишь Гермафро-дит и Приап вышли из лона Венеры, отвратив ее от желания более рожать. Тогда решила она раз-дать камни смертным женщинам. И первый, кар-бункул Аполлона, подарила Елене по прозвищу Троянская. Пирозу дала дочери израильской Су-ламите. Корунд подарила великой царице Егип-та Клеопатре, которая вставила его в змею, все-гда носимую ею на волосах. А четвертый, сол-нечный камень гиакинф подарила Сафо, поэтес-се с Лесбоса. А что сделала с цианусом и смара-гдом, о том Аполлонию неизвестно. Но горе принесли камни женщинам, и каждая умерла ра-нее отведенного ей срока".
- А смарагд достался мне, - сказала Ева вслух по-русски, вызвав недоумение людей, ра-ботающих по соседству.
И продолжала читать.
"Еще и Стробон рассказывает, что цианус подарила Венера некой Марии, галилейской блуднице, зачем неведомо. И о жизни ее никто не знает"
- Значит, богиня в знак особой милости раздавала лучшим женщинам цветные резинки от своего пояса, а мне дала ту, что для самых умных, зеленую, - подумала Ева неожиданно спокойно.
Ева читала дальше. Флакх подробно пере-сказывал мифические и исторические любовные анекдоты, в большинстве своем Еве известные, сопровождая их комментариями и нравоучения-ми. Но конец заинтересовал ее.
"Те же, которые глупы и самонадеянны и думают, что могут понять, что есть любовь, бы-вают жестоко наказаны. Ибо есть это Великая Тайна, не подвластная никакому разумению, ни человеческому, ни свыше. И ума никакого на это не хватит.
И велика сила любви настолько, что даже всемогущего бога евреев, которого они никак не называют, заставила умалить самого себя и ог-раничить, освободить пространство от заполнен-ности собой. И он стянулся в первоначальную точку для того, чтобы было где поместиться прочему миру, которому можно было бы явить любовь и благо. И если даже бог освободил ме-сто для любви, то сильнее она всего на свете.
И нельзя ее расчленить на части, нельзя выделить причины ее, ибо она сама первопричи-на. Тот же глупец, что делит ее, получает не всю полноту ее, а лишь малую часть, которую смог выделить, а то и вовсе ничего, ибо неделима она. И можно лишь радоваться и наслаждаться ею. В этих же словах истина".
Ева вернула трактат библиотекарю. По-видимому, она производила странное впечатле-ние, потому что библиотекарь, пожилой подтя-нутый мужчина, спросил.
- Могу ли я чем-то еще помочь Вам?
- Да, я хотела бы сделать копии.
-Сожалею, но редкие книги запрещено ксерокопировать и фотографировать. Увы, тако-вы правила.
- Благодарю вас.
Ева вышла на улицу. Начался мелкий дождь, но Ева ничего не замечала. Она прочита-ла то, к чему давно пришла сама. Но одно дело собственная, небрежно отгоняемая мысль, дру-гое дело предложение на листе бумаги, кристал-лизующее смысл и наполняющее все ясностью.
Ее волновал не пояс Афродиты, и не пре-поднесенный ей изумруд, хотя об этом еще пред-стояло подумать, а выводы трактата. Афина счи-тала глупой Афродиту, а по-настоящему глупа, была она, Ева. Афродита хотела лишить ума мужчин, а Ева сама его отродясь не имела.
Грустно улыбаясь, Ева вспомнила шуточ-ную детскую задачку о том, сколько лет понадо-бится четырем землекопам, чтобы прокопать тоннель, проходящий через всю Землю насквозь. И ответ, с ехидством преподносимый тем, кто, вспомнив радиус планеты, с усердием хватался за карандаш и бумагу: "Одна секунда". Потому что именно за это время любой умный человек поймет, что прокопать такую дыру невозможно. А она так много лет трудилась с тупостью и усердием неграмотного землекопа, выполняя абсолютно бессмысленную работу.
Столько лет анализировала чувственное, препарировала живое! Хотела извлечь из живого тела душу. И, как положено палачу или вивисек-тору, получала только брызги крови и кусочки расчленяемой плоти, летящие в лицо. Потратила годы на то, чтобы понять известное любой дев-чонке: надо просто хотеть любви, ждать и лю-бить, когда она придет. И все! А любые размыш-ления, любые рассудочные оценки любви только вредят. Мозг здесь неуместен, нужно только сердце, именно его нужно слушать, когда речь идет о любви. Все так просто и ясно. Боже, что я наделала!
Ева думала, что у нее волшебная обезьяна, а оказывается – любовный камень. Он ей не принес счастья, поманил чем-то неведомым, что-то пообещал, но, в общем-то, только навредил. А что будет дальше? Неизвестно, чего хотела Аф-родита. Может быть, чтобы знающая мужские мысли Ева превратилась в ночного суккуба, способного удовлетворить подслушанные тай-ные фантазии любого мужчины, привязать его к своему телу и выпить все жизненные соки. А может, предназначила Еву стать покорительни-цей сердца самого умного из мужчин, какого-нибудь современного Эйнштейна, создателя еди-ной теории поля. Или хотела утереть нос мужчи-нам Евиным исследование любви? Кто ее знает.
Но Ева не хотела ничего из этого и не же-лала владеть камнем. И не потому, что камень нес смерть своим владелицам. Не так уж плохо умереть молодой. А потому, что хотела жить своей собственной жизнью без навязанных ролей и чужой режиссуры.
Ей подарена Мысль, и она знает гораздо больше всех женщин, которым были подарены камни, но все равно, очень мало. Знает имена всех своих предшественниц. Но не знает, были ли они счастливы. Ей-то достался отрезвляющий никому ненужный изумруд, другие, судя по всему, любили и были любимы. Догадывается, зачем были преподнесены подарки остальным. Но не знает, зачем он ей самой. Знает, что все получившие подарок рано умерли. Но не знает, что произошло с камнями тех женщин. Знает, что подарок никто не может забрать без воли хозяйки. Вон как обезьяна вернулась к ней после ограбления. Но не знает, можно ли вернуть по-дарок самой богине. Зато твердо знает, что ей, Еве, камень не нужен.
И вдруг она поняла, что должна сделать. Следует бросить изумруд туда, откуда вышла Афродита - в море. Если и можно избавиться от камня, то именно так. Лучше бы всего в Эгей-ское, но за границу с такой драгоценностью не выпустят, а рисковать нельзя. Ну ладно, океан-то Мировой, бросит в любое русское море, какая разница. Ева засмеялась. Конечно, Баренцево море – это чересчур, а вот Черное вполне сойдет. Решено, она как можно быстрее бросит камень в Черное море. Вот вернется домой и смотается куда-нибудь в Лазаревское или Геленджик, сядет на прогулочный пароход и незаметно выкинет обезьяну.
Ей стало легко и свободно, теперь она точ-но знала, что будет делать. Она вернется к лю-бимому, и будет жить с ним в любви и радости, и так слишком много времени потеряно. Она больше не хочет быть ни умной, ни мудрой, а хочет быть счастливой.
И там, дома, она напишет книгу о своей глупости и об этих великих несчастных женщи-нах. И о том, что было известно всем, кроме нее. А может, просто глупый любовный роман, кото-рый приятно читать на ночь. А может, ничего писать не будет, ей и без того будет хорошо. О том, что Афродита может рассердиться, думать не хотелось.
Промокшая, она вернулась в отель и по-звонила Андрею.
- Здравствуй, Евочка, я очень скучаю. Как у тебя дела?
- Нормально, я сегодня работала в библио-теке. Послушай…
- Ну зачем ты так, просто бы погуляла. Ты должна отдохнуть, тебе понадобятся силы, скоро медовый месяц.
- Андрюша, я передумала.
- Передумала покупать платье?
- Я не пойду за тебя, прости. Свадьбу придется отменить, хорошо, что еще не разосла-ли приглашения.
- Ты что, с ума сошла?
- Нет, я просто не могу.
- Так не поступают, хотя бы объясни. Я чем-то виноват?
- Ты не виноват, я просто люблю другого мужчину.
- Ты встретила кого-то в Лондоне?
- Нет.
- Значит, ты мне изменяла в Москве?
- Не говори глупости, никому я не изменя-ла. Но мое решение окончательное, а объяснить я тебе ничего не смогу. И не строй из себя покину-того влюбленного, ты же меня никогда не любил.
- Ты дура, идиотка, я предчувствовал что-то такое. Правильно мне говорили, что с тобой нельзя связываться. Приди в себя, попей водич-ки, поговорим в Москве. Я знал, что тебя нельзя отпускать.
- Спокойной ночи, Андрей, прости меня.
- Это что был, розыгрыш?
- Нет, прости, но я вынуждена так посту-пить.
- Я встречу тебя завтра в аэропорту.
В трубке раздались длинные гудки. Ева начала собирать вещи и вспоминала.
Тогда, восемь лет назад, она, чтобы разве-ять тревогу, все же пошла на встречу выпускни-ков. Стояла сорокаградусная жара, идти очень не хотелось, но Ева успокоила себя тем, что к вече-ру станет прохладней. В душном раскаленном кафе собрались те, с кем Ева провела десять лучших лет своей жизни. Девушки очень похо-рошели, парни были так себе. Двое, ставшие офицерами, уже погибли в Афганистане.
Здесь Ева и без обезьяны могла бы прочи-тать мысли любого парня. Вон Андрюша Иг-натьев исподтишка рассматривает красавицу Лену Балканскую, вспоминает, как был безумно влюблен, соблазнил, а потом, когда она перед самым концом школы забеременела, бросил. На-против надулся бывший школьный принц-консорт Вовка Протасов при виде Маринки Ас-тафьевой, которая вертела всеми парнями, как хотела, влюбила в себя и Вовку, а потом, увле-каемая жизненным потоком, уплыла, оставила его. Скромный Юрочка Лысиков краснеет при виде маленькой мышастой блондинки Светланы, которой он никогда не признавался в любви и уже теперь никогда не признается. Остальные просто разглядывали похорошевших нарядных девушек, прикидывая, что кому может обло-миться.
Компания медленно напивалась, разговоры становились громче. К Еве подходили парни, де-лали комплименты. Еву никто из них особенно не привлекал, даже те, которых она тайно люби-ла в школе. Повторяя мысли многих и многих женщин, встретивших спустя годы прежних воз-любленных и не понимающих причин своей прежней зависимости от них, она скучающе ду-мала:
- Боже мой, что я находила в Мухине, он же маленький и глуповатый, а в Полковникове, он самовлюблен до неприличия, а я сходила по нему с ума в девятом классе.
Напротив, те мальчики, на которых она, да и другие девочки, никогда в школе не обращали внимания, стали умными и значительными, по-хожими на настоящих мужчин.
- Куда мы все только смотрели? - удивля-лась про себя Ева. – Упустили самых лучших парней. И в университете так же. Университет-ские первые красавицы кидались на всякую сво-лочь, пьяниц, бабников, гуляк, чуть ли не дра-лись за них, а толковых парней и не замечали. В результате они достались некрасивым, но ум-ным однокурсницам, которые смогли их рас-смотреть, подружиться с ними, стать нужными и незаменимыми, и в итоге устроившими свое сча-стье. Какие же мы дуры!
Веселье достигло апогея, прибившийся к их компании Котенкин, учившийся годом млад-ше, пытался поднять Еву на руки, и покружить ее, но чуть не уронил. Скромница Конева, под-пив, полезла танцевать на стол, кто-то начал уе-диняться. Кафе закрывалось в двенадцать, их на-чали выгонять. Через час они оказались у близ-лежащего фонтана, хохотали, орали песни, са-мые отчаянные полезли купаться, кто-то заснул на газоне, кто-то громко рыдал. Веселье продол-жалось до тех пор, пока возмущенные жители соседних домов не вызвали милицию. Из лени-во подъехавшего воронка вылезли двое раскорм-ленных милиционеров, с неожиданным спокой-ствием выслушали объяснения самых трезвых. Старший милостиво процедил:
-Хва, ребята, погуляли и будет, давайте по домам, и вон тех заберите, - показал на двух обессиливших, лежавших на газоне.
Машина уехала, все дружно решили пойти к жившей неподалеку Бояриновой, а Ева внезап-но решила, что ей пора домой. Транспорт еще не ходил, и она пешком отправилась через весь го-род.
Ночь уходила, светало, начиналось чудес-ное молодое июньское утро, благоухающее цве-тением лип, ароматом политых газонов и рас-крывающихся цветов. У Евы очень устали ноги, и она, сняв туфли, пошла босиком, наслаждаясь теплотой и мягкостью асфальта. Она останови-лась под липой и, подняв голову, стала рассмат-ривать позолоченную солнцем и соцветиями крону.
- Девушка, Вам не страшно одной, разре-шите я Вас провожу? - отвлек Еву от одиночест-ва чей-то очень приятный голос.
Ева оглянулась и увидела ничем не при-влекательного высокого паренька с рюкзаком на одном плече. Лицо парня показалось ей смутно знакомым.
- Да нет, я не боюсь, а компанией так про-сто пресыщена, - ответила Ева, но вдруг поняла, что не хочет, чтобы юноша ушел.
- Но это же была другая компания. А я Вас помню. Я учился с Вами параллельно, только вы на мехмате, а я на физфаке. И в абитуре мы с Вами вместе были в колхозе. Только Вы меня не помните, я неприметный.
- А где Вы сейчас?
- Да распределился в НИИ "Исток".
- Ну и как, нравится?
- Пока не знаю, работать буду только с ав-густа, но коллектив умный.
- Будете делать железки для космоса?
- Придется, но вообще у меня другие за-мыслы, но это только через три года.
- Собираетесь создавать общую теорию относительности?
- Откуда вы знаете?
- Да все физики по молодости этим грешат.
- Не знаю, как общую теорию относитель-ности, но о мире мне бы хотелось узнать по-больше, например, попутешествовать.
- Вы же знаете, что у нас это невозможно.
- Это за границу, но наша страна – шестая часть мира, ее вполне хватит, чтобы узнать мно-го-много всего. Я хотел бы объездить ее на вело-сипеде.
- Вы это серьезно?
- Не вполне, но что-то подобное меня при-влекает.
- То есть Вы одиночка?
- Ну почему же? Я с удовольствием купил бы тандем, и всюду возил бы любимую женщину с собой.
- А она существует, эта любимая?
- Где-то конечно, существует, я раньше думал, что это Вы.
- Да хватит Вам, мне же не пятнадцать лет, чтобы пронять меня такими разговорами. Что же Вы раньше со мной не познакомились?
- Да как-то не получилось.
- Но это наверняка не я, через два месяца я уезжаю в Москву, поступила в аспирантуру.
- Но когда-нибудь Вы вернетесь?
- Вряд ли. А вы согласны ждать?
- Да.
- И сколько же?
- Сколько угодно.
- Забавно. А позвольте спросить, чем я Вас так привлекла?
Ева ожидала услышать стандартный ответ.
- Не знаю. Но глядя на Вас, я всегда думал, что хотел бы вечерами в полутемной квартире танцевать с вами под нескончаемый сладкий блюз, а весной гулять, взявшись за руки по цве-тущему яблоневому саду.
- И все?
- И все?
Ева помолчала.
- Меня зовут Ева.
- Да, я знаю, а меня – Саша.
Они не расставались все лето, сидели в квартире у Евы и уличных кафе, гуляли по горо-ду, ездили на пляж, ходили в кино. Еве было так хорошо, как ни с кем и никогда до этого. Она просыпалась от счастья и засыпала счастливая. Они говорили обо всем, рассказали друг другу свое детство, все свои обиды и мечты, все свои планы. Обо всем, кроме обезьяны. Ева рассказа-ла Саше обо всех своих любовных неудачах и победах, даже о дурацком курсанте Валере.
- Бедная ты моя девочка, - гладил Саша Еву по голове. – Не вспоминай, все уже прошло.
У Саши до Евы никого не было. Ева пове-рила Саше абсолютно, каждому его слову и жес-ту, окончательно и бесповоротно. Она узнала, что тем ранним утром их встречи Саша проснул-ся очень рано с ощущением какой-то непремен-ной обязанности встать и выйти из дома именно сейчас, в пятом часу. Вышел и, почти сразу же увидев босую Еву, все понял. Он и раньше знал, что когда-нибудь что-то такое произойдет, и он вот так столкнется с ней.
А Ева вспомнила, что и у нее возникло ощущение, что ей надо непременно и именно сейчас уйти из компании одноклассников и пой-ти домой. Чувство было таким сильным, что она даже подумала, не случилось ли чего с ее мате-рью.
В августе Саша вышел на работу. Когда его не было рядом, Еву, любившую одиночество, преследовало чувство необъяснимой тоски и ка-кой-то недостаточности существования. Звонить на работу ему было нельзя, и Ева весь день не находила себе места. И только, когда раздавал-ся долгожданный знакомый звонок в дверь, Ева начинала жить. Ей было совершенно ясно, что это любовь.
В конце августа ей нужно было уезжать в Москву. За день до этого, в воскресенье, Саша пришел с утра, принес цветы. Они пили чай на крохотной кухне.
- Ева, я безумно люблю тебя, не уезжай. Мы будем с тобой самыми счастливыми на све-те.
Услышав это, Ева задрожала от счастья.
- Я не могу, Саша. Ты же знаешь, как это важно для меня. Я себе этого никогда не прощу, и такого шанса у меня больше не будет. И моя мама, она так гордится тем, что я буду учиться в Москве, я же выиграла конкурс, для нее будет таким ударом, если я все брошу. Поехали со мной.
- Ты же знаешь, что это невозможно.
Да, Ева знала, что огромной платой за бесплатное советское образование является бар-щина распределения, когда в течение трех лет навязанную молодому специалисту работу мож-но покинуть, только умерев или попав в тюрьму. Бросить работу можно было бы, только лишив-шись диплома, а Ева понимала, что значит его получить. Но ее женская гордыня шептала: если человек любит по-настоящему, то забывает обо всем и следует за любимой. Так было в книгах.
- Если любишь меня, то поедешь.
- Ева, у меня одна мать и младшая сестра, мама столько лет тянула меня и ждала моей зар-платы, на следующий год поступать сестре, я не могу их бросить без помощи. Аспирантура есть и здесь. Поступишь через год, а пока тебя с радо-стью возьмут работать в университет.
- Я не могу.
- А ты меня любишь?
- Да.
- Тогда я буду ждать тебя, пока ты не вер-нешься, всегда, или умру одиноким. Счастья стоит подождать.
Ева начала плакать. Она пошла в свою комнату и достала обезьяну в мельхиоровой ста-ринной шкатулочке, приспособленной под фут-ляр, достала ее и вернулась к Саше. На нее изли-валась сама Любовь, то необъяснимое и непо-вторимое чувство, не облеченное в слова, кото-рое ни с чем не перепутаешь. Поток любви исхо-дил от Саши, Ева купалась, плавала, нежилась в нем, как младенец в материнском чреве, как дитя в теплой чистой постельке под лучами ласкового утреннего солнца.
В кухню заглянула встревоженная мать.
- Я устроюсь, и через три года ты прие-дешь ко мне.
- Вряд ли так получится. Ева, не уезжай, ты же знаешь, что мы созданы друг для друга.
- Все решено, и ничего нельзя изменить. Что же ты медлил, не появился в моей жизни раньше?
- Наверное, была не судьба.
Ева уезжала вечером следующего дня и, не уверенная в своих силах, попросила Сашу не провожать ее. Когда за окном пробежал вокзал, она увидела его, смертельно бледного и несчаст-ного, на уплывающем перроне. Она не сомнева-лась, что поступает правильно, потому что в этой жизни ей все предстояло делать самой, и нельзя было упускать возможностей. Но долго не могла придти в себя, чувствовала такую физическую боль, как будто самые важные части ее тела и души были отрезаны и остались там, дома. Что-бы уменьшить боль, она даже подумывала начать пить, но ее всегда пугал фантасмагорический вид женщин, предававшихся этому самому доступ-ному излишеству.
Ева звонила Саше раз в неделю, перекиды-ваясь ничего не значащими фразами. На Новый год она не смогла попасть домой, а к лету при-терпелась к притупившейся боли, почти успо-коилась. Несколько раз Саша приезжал в Москву на день, они бродили по улицам, и Еве снова бы-ло тепло и хорошо, как ни с кем и никогда.
- Ты стала такая красивая, такая недоступ-ная, но я все равно буду ждать тебя. Когда-нибудь ты все поймешь, человек все должен по-нять сам, - каждый раз говорил он ей, прощаясь вечером на Павелецком вокзале.
Их закрутила беспощадная перестройка, а затем Евина удачная журналистика. Теперь зво-нил Саша, тоже раз в неделю.
- У тебя все в порядке? У нас все по-прежнему, я работаю, коплю на велосипед.
Пару раз Ева извещала Сашу о предстоя-щем замужестве.
- Не верю, ты моя. Я оптимист, а если это произойдет, то что мне-то делать, - говорил он ей по телефону. – Поэтому не верю, не может этого быть.
В последний раз она рассказала ему об Ан-дрее.
- Ты его любишь? - спросил Саша после долгого молчания.
- Он мне нравится, и он хорошая партия, - отвечала Ева.
- Партии в оркестре, в балете, а здесь судь-ба, при чем здесь партия?
- Мне с ним легко, комфортно, он угадыва-ет мои желания, не раздражает ничем.
- И этого, по-твоему, достаточно, чтобы связать с человеком судьбу?
- Для большинства людей, да.
- С каких пор ты причисляешь себя к большинству, ты единственная и неповторимая. Ева, у тебя не голова, а коробочка с золотом, по-думай, как следует, не натвори беды.
- Господи, ну, в крайнем случае, разведусь.
- Но тогда следующий брак станет компо-том по второму разу, не глупи.
- Ты просто ревнуешь.
- Я никогда не буду ревновать тебя к тому, кого ты не любишь, а если ты кого-нибудь по-любишь, кроме меня, то я первый почувствую это и просто умру.
- То есть ты считаешь, что я люблю тебя?
- А кого же еще ты можешь любить?
- А как же секс?
- Секс – это физиология, гимнастика. Он ничего не значит без любви. Так ты его не лю-бишь?
- Пока что нет.
- Какое может быть пока? Я приеду.
- Не вздумай, я запрещаю тебе.
Такой была Евина непрестижная, малооп-лачиваемая, некрасивая и бесперспективная лю-бовь, ее точная половина, с такой легкостью от-брошенная ей восемь лет назад. Она не могла брать его с собой на модные встречи, а он не мог дать ей ничего, кроме своей любви. И долгих во-семь лет она не понимала, что это и есть макси-мум того, что может дать мужчина женщине.
Восемь! А ведь восьмерка – это вставшая на дыбы бесконечность! Это лист Мебиуса, с ко-торого так трудно сойти. И почему она раньше не прочитала этого занудного и косноязычного Флакха? Или она наконец-то до всего додума-лась сама? Но теперь глупости конец, Ева отра-ботала свою дурацкую бесконечную восьмилет-ку, дурную восьмилетнюю бесконечность, про-вертелась по этой нескончаемой двойной петле бесчисленное число раз. И прыгает с нее к лю-бимому. Отныне она хочет быть с ним и только с ним. И будет! А вдруг он ее больше не любит?
Ева набрала номер Саши. Трубку долго не снимали, и Ева вспомнила, что в ее городе позд-няя ночь. Наконец, раздался хрипловатый род-ной голос.
- Я вас слушаю.
- Это я.
- Ты решила вернуться?
- Да. Ты меня еще любишь?
- Зачем ты спрашиваешь, конечно, люблю.
- Я прилечу домой послезавтра. А может быть, приеду поездом. Позвоню тебе из Москвы.
- А где ты?
- В Лондоне.
- Давно надо было тебе съездить в Лондон, он влияет на тебя благотворно.
- Не все так думают.
- Ты уже сказала ему?
- Только что.
- Свадьба в сентябре?
- Я все отменила.
- Я про нашу с тобой свадьбу, ждать неко-гда, итак столько времени потеряли.
- Скоро только кошки родятся.
- Ответ, достойный интеллектуалки.
- Ты мне даже предложения не сделал.
- Приезжай скорее, сделаю по всем прави-лам, за столько лет я все обдумал. Хочешь, я встречу тебя в Москве, мне что-то тревожно.
- Нет, до встречи дома.
- До свидания, моя любовь.
- Целую.
- Подожди!
- Ну все, до свидания.
Ева положила трубку и начала собирать чемодан. Значит, она не зря купила платье?
Утром, садясь в такси, Ева окунулась в знаменитый густейший лондонский туман и с тревогой подумала, что рейс могут отменить. Домой хотелось невыносимо, и в аэропорту она с радостью узнала, что вылет не отменяется.
Самолет рейса Лондон-Москва, которым Ева возвращалась в Россию, неожиданно поте-рял управление и упал в Балтийское море. Спа-сти удалось всех, кроме тридцатилетней русской журналистки. Перед смертью Ева успела поду-мать: "Она не отпустила меня. Господи, неужели я была самая умная?"
|
|