1
Еще вчера тугим желтком на мхах неведомого рая,
Рябым недвижимым комком спал в сумерках гнезда.
Срок! В известковую шугу личина меловая
Разорена, и в небеса плывет моя звезда.
Синицы нежные птенцы, беспомощны и слепы,
Тельца из розовой пыльцы, галдели день-деньской,
Гремели глоток бубенцы неистово. Нелепо
Качался в лепетах листвы органчик расписной.
Цедило дерево озон. Спадали сонные чешуи,
Светлели капли хрусталей, и в сферы круглых глаз
Катилось мира колесо, и золотые струи
Зеленой брызгали листвой и синькою на нас.
Гнездо очерчивало круг волнений робких, детских мук,
Голодный чаяний и всплеска надежд, и горького бурлеска
Ежеминутной толкотни. Сшит ожиданием досуг,
Пронизаны разлукой дни – вот жизни хрупкой арабеска.
Когда ж воздушный зонт над нами свист материнских крыл буравил,
О, господи, какая сила нас над ковчегом возносила.
Как голопузая братва пунцовым венчиком цвела
Разомкнутых навстречу клювов! Для мамки равны были любы
Ее шальные гордецы, занозы, розовые крохи.
Азы терпенья и любви в забавах постигали мы,
Придумщики и сорванцы. И, были ль хороши иль плохи,
Казалось, дней цветные сны неугасаемы.
П
Мой странный, мой угрюмый брат, теперь в посудине плетеной
С тобой вдвоем кочуем над ковром праматери зеленой.
Неразличимы с высоты в густой траве полян вихрастых
Печально-звонные цветы, любимцы сумеречных сказов.
Ты помнишь сказки вечерами, до тьмы текущие беседы?
Внимали с трепетом великим влекущим тайнам непоседы:
О странствиях осенних дальних, об ужасе когтей звериных,
Могучих компасах астральных, хрустящих ягодах бузинных.
Огромный мир качался, плавал в мерцаньях матушкиной речи.
В зачатках крыл, пера началах вил гнезда беспокойный ветер,
Будя собор тысячеглавый – гуденье крон, скрипенье врат…
Тебя в синицыной ораве отметил, несравненнный брат,
Не робкий взгляд мой в час прозренья: спины упругий разворот
И глаз широких нетерпенье, и в грубом крике хищный рот.
Ты был сильнее и смелей других и в играх хороводных
Теснил веселых малышей, в забавах наших верховодил.
Пускай не сразу заживали потом от этих игр рубцы,
Тебя любили и прощали легко синицыны птенцы.
Лишь иногда, пугая нас, недугом странным распаленный,
Ты заводил недобрый пляс по нашей хижине зеленой.
Ш
Гнезда ты помнишь тесноту?
Прикосновение к хвосту нечаянное
Взводило ярости пружины слепой, отчаянной.
Хребет дугою выгибал тугозвенящею,
Буграми мышц сминал хрящи хрустящие.
Как судорожно каменело тело пузырчатое,
Глаза, подернутые алым, зыркали.
И, голову набычив низко, хвостом как рычагом баллисты
Над нами воздух рассекал, круша плетения и листья…
Но цепенел и замирал,
Когда однообразный звук тревожил наш живой досуг.
Он наплывал волной печальной, тот голос сиротливо дальний,
Как песня затяжных дождей, как скрипы колыбели детской,
Как звон из кузни деревенской над неоглядностью полей.
И, неизбежностью дыша, судьба в громоздкой колеснице
Накатывалась, не спеша, в двузвучьях грусти и разлуки.
И горько плакала душа, невзрачным крылышком шурша,
Когда он в рощи и луга ронял серебряные звуки.
1Y
В бойницах сумрачного бора день полоскал небес заплатки,
И тонконожки волонтеры, трубя, сражения вели…
Но игры кончились, когда клювастый крохотный “солдат”
Был брошен в яростном припадке тобой из отчего гнезда.
Мой странный, мой угрюмый брат, в ковше когда-то населенном,
С тобой вдвоем кочуем над ковром праматери зеленой.
Неразличимы с высоты тельца из розовой пыльцы –
Они в склонившиеся травы комками жалости легли,
Как соль несбывшихся надежд, роса погасших сновидений.
Удел несладкий наблюдать, как обезумевшая мать
Крылами жесткий воздух режет, скрежещет толстолапый гений,
Глаз пучит и в свирепый рот несметных гусениц зовет.
Y
Так предсказания певицы сбылись, и шорох колесницы
Я услыхал. В касанье спин качнулся смертоносный клин,
И иглы воздуха впились в мою разъятую гортань,
И в вверхструящуюся ткань стволы листвяные слились.
В мерцаньях гаснущего смысла в тумане розоватом висла,
Качалась лягушачья слезка в лимонном золоте, поблескивал
На длинноухом лопухе след слизня. Мрачный древоточец
Труху седому пню пророчил.
Y1
А на неведомом лугу певец – Серебряное горло
С озер вечерних пил тоску, стенал и звал: “Ку-ку! Ку-ку!”
Внимали тихие опушки… Над неутешной бездной дней
Своих покинутых детей скликала серая кукушка.
|
|