И нарек человек имена всем скотам
и птицам небесным и всем зверям полевым;
но для человека не нашлось
помощника, подобного ему.

Бытие 2,20

Протиснувшись в узкую щель, он спиной притворил за собой тяжёлую дверь и замер. В комнате было абсолютно темно, но это не пугало и не смущало его.

   Осторожно, на цыпочках, он прошёл вперёд и уселся прямо на пол, обхватив руками коленки. Негромко скрипнувшая половица, заставила его чуть вздрогнуть, а через секунду он улыбнулся. Ему была хорошо знакома эта скрипящая половица. Здесь ему не нужен был свет. Он мог с закрытыми глазами найти любой свой инструмент, будь то стамеска или молоток. Это была его мастерская, его место, его мир.

   Повернув голову, он еле различил серый проём окна. Солнце взойдет только через час.

   «Может быть – плющ на колонне?», – подумал он, положив свой подбородок на колени. – «Широкие листья, с такими нежными прожилками. Над ними придётся потрудиться. У меня они должны получиться».

   Закрыв глаза, хотя вокруг и без этого было абсолютно темно, он нарисовал в своём воображении эту колонну. Где-то на улице он видел подобное. Помнится, тогда он с полчаса простоял возле неё, запоминая, как живые листья обхватывают холодный мрамор.
   Он переменил позу, подогнув под себя ноги и выпрямив спину. На улице раздались шаги. Кто-то куда-то торопился в этот предрассветный час.
   «Нет», – открыв глаза, он заметил, что проём окна стал немного светлее. – «Колонна с плющом – хорошо. Но я хочу движение. Я хочу дать этому жизнь. Может быть – человек? Воин из древних сказаний?».
   Ноги его затекли, и он поднялся с пола и растёр их. Выпрямившись в полный рост, он заложил руки за спину и с удовольствием потянулся, выгнув спину.
   «Пусть будет воин», – его глаза стали различать контуры предметов в ещё полутемной комнате. – «С большим круглым щитом и в шлеме с высокими перьями… Поднимать ему руку или нет? И что он будет держать в этой руке?».
   Как он не старался, рисунок воина не складывался в его голове. Образ был слишком расплывчатым и постоянно менялся, не останавливаясь ни на секунду.
   «Не хочу».
   Утренний свет, проникающий в мастерскую через маленькое окошко, вырвал из темноты столы, заваленные каким-то хламом и одиноко стоящий в центре рабочий верстак.
   «Ребенок… Точно – это должна быть маленькая девочка. Босая, с венком из цветов на головке… Или он будет из больших осенних листьев?»
   Первый лучик солнца осветил комнату. Мастер смотрел на деревянный брусок в локоть высотой, крепко зажатый в тисках на верстаке. Пылинки плавали в воздухе вокруг него, вспыхивая золотом в солнечных лучах.
   Он подошёл к верстаку и протянул руку к бруску. Ливанский кедр. Безумно дорогая покупка. Надо очень хорошо подумать, прежде чем прикоснуться к нему стамеской.
   «А может… Может быть – что-то необычное? Кентавр, например. Взвившийся на дыбы и поднявший свою дубинку».
   Мастер прижал обе ладони к дереву, пытаясь догадаться, что же скрывается там. И он увидел. Он увидел кентавра. Могучая фигура была заключена в этом бруске дерева. Мастер хорошо видел – что и как надо отсюда убрать, чтобы выпустить на свободу эту скованную сейчас мощь.
   Он улыбнулся, и его правая рука потянулась за инструментом.
   – Пигмалиоооон! – завопил женский голос где-то наверху. Рука мастера застыла в воздухе. В комнате потемнело. Солнце то ли скрылось за тучи, то ли кто-то заслонил окно мастерской. – Пигмалион, собака, где ты?! Почему тебя никогда нет рядом, когда ты мне нужен, недоумок?
   Глаза мастера расширились, а руки сжались в кулаки. Кентавр пропал и на верстаке сейчас был просто кусок дерева, теплый, но абсолютно безжизненный.
   – Ты что должен был сделать, паршивец? – продолжал визжать голос. – Я о чём тебе вчера весь вечер говорила? О, милостивые боги, за что? За какие грехи вы так жестоко наказываете несчастную Ираиду? У всех мужья как мужья, и лишь мне досталась эта пучеглазая скотина. Где ты прячешься, выкидыш старой ослицы?!
   Со всей силы ударив кулаками по верстаку, Пигмалион бросился к выходу, прихватив с верстака увесистый молоток на длинной рукоятке.
   – Ты опять глазеешь на свою деревяшку в чулане? Хороший муж давным-давно бы нарезал из неё кучу амулетиков. Ты знаешь, как хорошо они раскупаются перед храмом Афродиты? Вот подожди, сейчас я спущусь, и если ты там, я по волоску выдеру твою козлиную бороденку.
   Он бил молотком со всей силы. Длинные железные гвозди за три удара входили по самую шляпку в твердое, неподатливое дерево двери. Три доски, в два пальца шириной каждая, светлыми полосками легли на дверь мастерской, намертво замуровав её изнутри. Но этого ему показалось мало. Упираясь босыми пятками в деревянный пол, он спиною толкал к двери тяжёлый ящик с железным хламом.
   Отдышавшись, он повернулся к верстаку и улыбнулся. Он наконец-то понял, что же должно получиться из этого дерева. Подняв с пола молоток и взяв со стола большую стамеску, он направился к верстаку. Чуть пригнувшись и крепко зажав в кулаке стамеску, он подкрадывался к дереву, как убийца к своей жертве. И, внезапно для самого себя, почувствовал, как забеспокоилось дерево.
   Зажав в левой руке стамеску и молоток, правой рукой он провел по тёплой, неровной поверхности, успокаивая волнение.
   «Я напугал тебя, извини», – подумал он. – «Наверное, это будет больно. Потерпи. Если ты не будешь сейчас мне мешать, то я постараюсь сделать это быстро… Златокудрый, поможешь мне?».
   Расставив ноги чуть пошире, он крепко стиснул губами свою черную бороду с первыми серебряными капельками седины; и, аккуратно прицелившись стамеской, нанёс первый удар молотком.
   
   – Я нареку тебя Галатея, – прошептал он, перебирая на столе маленькие резцы для тонкой работы. Пол был усыпан полукруглыми щепками, а на верстаке за его спиной из куска дерева проступала женская фигурка. – Когда я закончу тебя в мраморе, ты будешь прекрасна. Тогда даже боги спустятся со своего Олимпа, чтобы взглянуть на тебя. И – клянусь копытами мудрого Харона – я уже придумал, о чём я тогда их попрошу. Ты будешь другой. Совсем другой. Совсем не похожей на неё.
   
   Боги мрачно усмехнулись. Пигмалион ещё не знал, насколько они бывают коварными.