Чуть тронулся состав. Пошли вагоны
наматывать чечетку перегонов.
И три огня обратной буковой Г
ушли в вираж. В платформенном ларьке
дебелая дремала продавщица,
как дирижабль, опущенный в ангар
решетчатый. Круги сушеной пиццы
лежали на витрине - скромный дар
вокзального буфета ресторана,
пятнистого от штукатурки драной.
Он был закрыт на санитарный час.
В ампирный стиль вокзал провинциальный
печален был совсем не специально,
с московской электричкой разлучась.
Троллейбуса пустая остановка
уснувшая под снежною обновкой.
Ларек мерцал гирляндою огней.
И мрак внутри роился от теней.
Недолго ждать пришлось, (что очень кстати)
как подошел рогатый исполин.
Шипя открыл три створчатые пасти,
легко сглотнул, и музыкою шин
продолжил бег в свою ночную смену.
Он, как артист, любил свою арену
электротяг на лоне городов.
Романтика дышала в каждой клепке
стальных бортов. На бреющем полете
скользил с искрой по нитке проводов.
Последний день столетья на исходе.
Поговорим о жизни, о погоде.
О том, о сем. Теперь куда спешить?
Осталось ждать, надеяться и жить.
Поймет ли кто, как снег отвесно падал
на гололед бугрящихся дорог?
Как замерла строителей бригада
на этаже и вышла на порог?
Смотрели вверх и в даль огней куда-то,
где города роились автострады.
Казалось бы, ну что им из того?
А это был последний снег столетья.
А это был день от творенья третий.
А это был шанс видеть волшебство.
24.12.1999
|
|