Я сижу в кафе и жду, когда мне принесут кофе. Это будет маленькая белая чашечка, можно спрятать в кулаке, с толстыми, подстать моим губам стенками, в оставшееся крохотное пространство и наливают кофе. Иногда мне кажется, что я плачу отчасти за чашку, по крайней мере, чашки здесь больше, чем её содержимого. И хотя в Париже кофе можно выпить на каждом углу, создается ощущение, что ты пьёшь что-то очень редкое, то, что продаётся (если продаётся) только очень маленькими порциями, по капле, дабы не терять своего достоинства. Эту каплю ты делишь на крошечные глотки, растягивая удовольствие. Сегодня прохладно, а в данный момент ещё и свежо, потому что идет дождь. Даже без «потому что» - просто идет дождь. Идёт дождь и на террасе кафе открыта дверь, и слышен его шелест, усиливающийся, когда порыв ветра спутывает водяные нити с бусинами капель, и в кафе предусмотрительно сделали музыку потише, почти не слышно, и посетители молчат, читают газету или просто курят сами с собой, или говорят в полголоса, и редко когда проедет машина, и я думаю, что сижу не в кафе вовсе, а ракушке, лежащей на мокром зернистом песке, на берегу холодного к пылкому желанию отдыхающих отплавать в нем свой отпуск моря и слушаю его шум.

Приносят, наконец-то, кофе. К нему прилагается маленькое пояснение: квадратик бумаги, ещё недавно бывший целым рулоном, где говорится, сколько кофе стоит. Чек прижимают блюдцем к столу, вскоре ему надорвут один бок, или просто скомкают, чтобы показать, что я порядочный человек и своё уплатил. Покаяние: выйти на площадь, встать на колени и разбросать вокруг себя несметное множество чеков. «Посмотрите же! Вот моя жизнь, я честно от начала до конца тянул свою лямку, и хорошего было больше, чем плохого»! Впрочем, официант и без того снисходителен и даже слегка величественен. Кафе не фаст-фуд, и он может себе позволить ещё что-то кроме улыбки (в рамках приличия, разумеется). Здесь более человечно, со всеми вытекающими отсюда последствиями: как люди мы друг другу абсолютно чужды, а, кроме того, я никогда не прохожу так называемый face control. Я сам толком не знаю почему, может потому, что мне это особо и не нужно, в конце концов, кроме элементарной вежливости с его стороны я ничего не требую. Так или иначе, кофе он принёс, пусть даже без намёка на то, что я для него давно желанный клиент.

Сначала пьешь запах, затем глоток воды из стакана, чтобы сполоснуть и освежить рот, и только потом тянешься к чашечке; берешь её за ушко, (на ощупь это напоминает скорее мочку уха, что придаёт всей процедуре некую нежность и женственность) подносишь к губам и делаешь глоток. Запах смешивается со вкусом и теплом: первый глоток – это кульминация. Как будто ты надорвал белый конверт полученного письма – дальше уже всё по-другому и не так волнительно. Ставишь чашечку на место и полный блаженства стараешься продлить мгновение, расслабившись наблюдаешь, как оно рассеивается и исчезает. Вместо него врывается шум дождя, и ты в ответ смотришь через стекло террасы на улицу. Дождь всё идёт и, слава Богу, не ослабевает. Не нужно сейчас никаких изменений, и в частности к лучшей погоде. Пусть хотя бы пять минут будет всё, как есть, пять минут, ведь, не так много. Со вторым глотком можно повременить, но не долго: кофе не должен остыть. Кстати, хорошо, что сегодня прохладно: кофе нельзя пить в жару, оно сразу становится липким, даже без сахара, похожим на горький шоколад. В жару мне вообще не хочется ни есть, ни пить: ходишь и глотаешь солнце – более чем достаточно; всё остальное, чтобы сбалансировать потоотделение.

Кто-то идёт без зонта. Мой зонт с собой, но я уже решил, что забуду об этом, вспомню лишь, когда порядком промокну, и в голову придёт навязчивая идея, что простужусь и завтра заболею. Как многие, в детстве я очень часто болел, моя «медицинская карта» напоминает толстую растрёпанную книгу, и помнится, что, сидя на приёме к врачу, я порой испытывал некую гордость, сравнивая свой фолиант с тощими картонками других детей. Это лишний раз подчёркивало мою исключительность (я и сейчас так считаю). Иногда попадались такие же страдальцы, как и я, с которыми я внутренне солидаризировался, не без некоторой ревности оценивая толщину их «истории болезни». Поэтому мне всегда казалось, что проще заболеть, чем не заболеть. Было время я мерил время от одной болезни до другой, прикидывая – и надо сказать достаточно точно – что, несмотря на то, что в данный момент нахожусь в добром здравии, по всей видимости, уже пришло время свалиться в постель с очередной болезнью. Если же ничего не случалось, и я превышал отмеренные мне сроки, то внимательно следил за тем, как долго я смогу пребывать в этом нелегальном положении. Обычно его длительность не превышала полутора месяцев. При этом я ненавижу болеть, и ненавижу, когда другие болеют и тем самым в чём-то расстраивают мои планы. Однажды зимой мы с другом поехали в Петербург, где он в первый же день вышел из строя. При этом страдал открыто, что меня особенно раздражало. Я был вынужден ходить по зимнему городу один, но злость была такой, что я бродил с утра и до позднего вечера, отчасти панически боясь заразиться от него. К счастью это продолжалось всего день или два, и потом всё вошло в норму. Но даже сейчас я не могу понять, как он мог (смог и посмел) заболеть, точно так же как он не может, вероятно, забыть моего не совсем адекватного поведения в те дни.

Самое время для второго глотка. Кофе ещё горячий, но, увы, всё-таки чувствуется, что остывает, что это его последнее тепло, которое он собирает, как разорившийся дворянчик собирает оставшиеся деньги, чтобы задать всем на удивление и себе напоследок пышный приём. Через несколько минут, перейдя некий рубеж, кофе будет даже не остывать, а сразу всё больше и больше холодеть. Тогда его надо допить просто из жалости и с благодарностью за доставленное удовольствие. Забавно, что достаточно маленькой оплошности, крохотного изменения, чтобы он начал терять свой шарм, вначале медленно, практически незаметно, а потом всё быстрей, пока, в конце концов, отказавшись от борьбы и забыв былое величие, он не будет болтаться на дне чашки совершенно невкусный и ненужный, превратившись в каплю мутной холодной жидкости. От выпитого кофе пахнет разорением и вообще жизненным провалом. Брр… После этого, хочется заказать ещё одну чашечку и всё начать сначала. К сожалению, второй кофе остынет так же, как и первый, а может и быстрей по закону подлости. В голове промелькнуло сравнение: «Остыл, как кофе», - разумеется, применительно к мужчине.

Только кофе начинает остывать, как тут же появляется время. Развязано вваливается в притихшее кафе, ведёт себя вызывающе, тем более, что здесь его никто не ждёт, любыми способами заставляет обратить на себя внимание: у одного из посетителей вдруг зазвонил сотовый телефон и вот он уже, нервничая и перебивая собеседника, говорит о том, что вчера он чего-то там не смог, потому что просто не смог, и что вообще ничего из «этого» не выйдет; другой встаёт и, уже на ходу складывая газету с недочитанной (я в этом почему-то уверен) статьёй, как-то обречённо, но, стараясь при этом ступать твёрдым шагом, направляется к выходу. (Так же, вероятно, всходили на эшафот). И, наконец, финальным аккордом по радио слышится музыкальная заставка - кончился один час, начался другой - и женщина диктор, открывающая этот короткий, на три-четыре минуты, выпуск новостей, быстро и нарочито бодрым голосом, сообщает о той мелкой рыбёшке, которая попалась в расставленные по всей планете информационные сети за сегодняшнее утро. Чтобы усилить разрушительный эффект начавшейся вакханалии, сердобольный официант делает звук громче. «Coup de grâce» – иначе не скажешь.

Сразу становится неудобно на стуле. Оставшиеся посетители то и дело меняют позу, и, как потревоженные пернатые на птичьем базаре, никак не могут усесться окончательно. От мимолётного уюта не осталось и следа. Холодно и сыро, к тому же откуда-то возник сквозняк. Чайная ложечка звонко падает на пол. За ней с шумом отодвигается стул, кто-то сгибается пополам. Внезапно раздаётся резкий сигнал автомобиля. И хотя мы стоим не на пешеходном переходе, а сидим в кафе, и не за рулём, а за своими столиками, каждый из нас вздрагивает и оборачивается на звук, стараясь разобрать, что «там» случилось. Само собой, мы больше ничего не услышим, но возбуждённое внимание требует удовлетворения, и волей-неволей все обращаются к радио.

Диктор заканчивает свою часть программы и передает эстафету спортивному комментатору. Тот за это время уже достаточно разогнался и въезжает в эфир на полной скорости, продолжая набирать обороты. О, спорт! «Быстрее! Выше! Сильнее!», а сейчас главное быстрее. Как настоящий профессионал, спортивный комментатор понимает, что «положение обязывает», и готов поставить рекорд. Он несётся вперёд. Его нельзя слушать без того, чтобы ему не сопереживать и не приговаривать про себя: «Давай же! Давай»! Оставаться безучастным невозможно. У слушателей учащается пульс и повышается кровяное давление, у особо восприимчивых начинается отдышка, и проступает пот. Ближе к финишу напряжение достигает предела, пока, наконец, комментатор победным криком «до свидания!», не известит болельщиков на трибунах, о том, что порвал грудью ленточку. Уф… Сразу вступает прогноз погоды: на ближайшие сутки - дождь. Разумеется, иначе и быть не может: после такого забега всем необходимо немножечко охладиться. Всё. На этом новости закончились.

Вмиг становится тихо. Все сидят немножко обалдевшие и постепенно приходят в себя. Ничего страшного: обыкновенная информационная контузия, которая скоро пройдёт. Мы ещё дешево отделались: некоторые после подобных трюков всплывают кверху брюхом. Правда, для этого новости должны быть всё же посолиднее, с видеорядом, приправленным размышлениями аналитиков, да и происшествия помасштабнее. Хотя, при необходимых навыках, даже малозаметное событие можно преподнести должным образом и ввести обывателя в беспокойство, а то и в буйство. С другой стороны, нам, обывателям, пора бы уже к этому привыкнуть.

Я возвращаюсь к кофе. Молча смотрю на чашечку, где он съёжился от холода. Какие-то пять минут нанесли ему непоправимый урон. Как, впрочем, и мне. Братья по несчастью, имя которому время и которого, увы, избежать нельзя. Поэтому всем всегда надо быть настороже. Чашечка и блюдце вдруг представляются мне небольших размеров крабом, готовым при малейшей угрозе зарыться в песок. Я протягиваю руку и осторожно беру его за лапку. Третий глоток я делаю не полностью, так чтобы на дне осталось несколько капель для четвёртого и последнего. Не хочу делить всё на три. Если бы я мог, я бы пил дробями. Сколько я могу так просидеть, пока время вновь не напомнит о себе? Чтобы отравлять себя этим вопросом, достаю сигарету и закуриваю. King Size: значит, мне осталось около 6 сантиметров. Пепельницы, разумеется, нет, и не вставая буру её с соседнего столика. Откинувшись на спинку стула, затягиваюсь и выпускаю дым. Теперь меня ничего не может потревожить, пока я не докурю до фильтра. Я ни о чём не думаю, смотрю за огнём, который с каждым вздохом приближается ко мне, и изредка стряхиваю пепел. Я, кажется, превращаюсь в камень. В какой-то один миг я вижу, слышу и чувствую сразу всё, что происходит вокруг меня, со мной и без, просто, вокруг. И, как ни странно, вместо того, чтобы оглушить и свести с ума, это меня успокаивает. После этого я допиваю кофе.

Передо мной пустая белая чашечка и блюдце. На столике в углу, который почему-то не спешат прибрать, стоит точно такая же: итак, нет никаких следов, что я здесь был и что, вообще, что-то было. Я встаю и выхожу на улицу. Дождь, к счастью, ещё не кончился.