На второй день я пошел в овощной магазин и купил большой арбуз. Цыгане жили недалеко и я подошел к калитке. У меня не было конкретного плана, как подойти и что сказать. Я уже знал, что если бы не было тогда цыганки Дуни, то меня с мамой давно не было бы на этом свете. Она увидела меня и тоже подошла к калитке. – Здравствуйте, мама Дуня, – сказал я. – Здравствуй, Дунитру, – ответила она просто, как будто я каждый день у них бываю. От этого мне стало легче и я сразу почувствовал себя довольно свободно. – Я, вот, арбуз принес, – сказал я. – О, хорошо, заходи, сейчас мы его хрякнем, – она открыла калитку, взяла арбуз своими большими руками, прижала его и прислушалась, слышен ли внутри треск. – О, добрый арбуз, спелый, – обрадовалась она, – заходи в дом, я пойду, помою его холодной водой и позову Василия. Я зашел в дом. Я никогда не бывал в цыганском доме и мне было любопытно узнать, как они живут. Дуня была маминой ровесницей, но у нее было восемь детей: три девочки старше меня, Штефэникэ мой ровесник, потом две девочки младше меня лет десяти и шести, и два мальчика лет четырех, и совсем маленькая девочка, которая только начинала говорить. Они все были дома. Весь дом состоял из одной огромной комнаты, где по четырем углам были большие толстые матрасы, где они спали и низкий, длинный стол в середине комнаты, очень тяжелый. Столешница была наверное в пять раз толще, чем у обычной мебели, а ножки стола, тоже здоровенные. Углы стола были обрезаны и закруглены из соображений безопасности. В комнате стоял шум, гам, тарарам. Напротив этого стола была печка с углублением, где были два огромных чугуна на плите и алюминиевая кастрюля, а над печкой были две большие полки на высоте, куда могут дотянуться только взрослые. На этих полках были разные кружки, тарелки железные и всякие кухонные принадлежности деревянные и металлические. В доме не было ничего стеклянного, никаких украшений, кроме как, в одном из углов висел ковер. Наверное, это место для главы семьи. Никаких книг или игрушек. У входа была длинная пустая вешалка, а в углу на проволоке с крючком висело ведро и алюминиевая кружка. По всей комнате были разбросаны подушки, которые были такие же грязные, как и матрасы. Этими подушками дети дубасили друг друга, отчего те, что постарше кричали, смеялись, а те, что помладше, тоже кричали и плакали. Все были босые, одежда на них была грязная, рванная, бестолковая. В комнате было не убрано, окна были грязные без занавесок, а на подоконнике в пыли валялись прошлогодние дохлые мухи. Наконец-то они заметили меня. Штефэника, мой молочный брат, был самый главный, по-видимому, девочки были не в авторитете в аппарате управления, а среди «мужчин» Штефэникэ был самым старшим. – О, Дунитру пришел, – радостно закричал он, прыгнул на стол и стал танцевать, сам себе подпевая. Этот танец у них называется «Тэнэника» и выражает все чувства вместе взятые по отношению к гостю. Танцевал он виртуозно, типа как поет и танцует Майкл Джексон. Он умудрялся прыгать и делать фигуры ногами, на руках, на коленях, на голове, на спине и на животе! Когда он переходил от одной фигуры, к другой танцевальной комбинации окружающие подбадривали интержекциями: «Ха! Ха! Ха!». Причем они как-то умудряются ставить ударение не на гласные, а на согласные, т.е. «Х» слышно громко, а звук «А» не так громко. Когда он закончил, поднял руки вверх и сказал: «Бистро!», по- видимому, это означает, что художественная часть закончилась. Он подошел ко мне и сказал: – Покажи мускулы. – Это как? – спросил я. Он поднял рукава рубашки до плеч, согнул руку в напряжении. – Смотри, у меня. Пощупай, какие твердые мускулы. Это потому, что я их чесноком растираю, – тут же выдал он мне секрет. Я согнул тоже свою руку. Он щупал, примерял, потом девочки щупали, что постарше. Наконец-то я согласился, что у него тверже, потому что я чесноком не растираю, отчего он пришел в неописуемый восторг. – А у тебя «мышка» бежит по руке под кожей? – спросил он. – Это как? – не понял я. – Вот смотри, согни руку, сильно. А теперь смотри, – и он сильно ударил ладонью по моим бицепсам поперек. У меня рука опухла моментально в этом месте, и эта опухоль пошла сверху вниз по руке, потом исчезла и не болела. Но я не обиделся, потому что всем понравилось, как «мышка» побежала. – А ты можешь пукать десять раз подряд? – спросил он. – Ну, это невозможно, – недоуменно сказал я. – Ха, невозможно! Давай, считай! – он прыгнул на стол, принял подобающую позу и стал пукать. – Раз, два, три… – удивленно считал я до десяти. – Вот тебе и одиннадцать, вот тебе и двенадцать, вот тебе и тринадцать, – продолжал он пукать уже сверх плана, на случай если я что-то не досчитал. – Феноменально! – удивился я, – Ну, ты даешь!... Потом ко мне подошли старшие девочки. – Письку покажи… – обратилась ко мне та, что постарше. (Ей бы в поле пахать, подумал я). – Что? – не понял я очередную цыганскую игру. – Покажи письку и я тебе тоже покажу, – уточнила она. – Ну, вообще, дамы всегда первые, – что-то промямлил я. – На смотри, – она подняла все свои пять или десять юбок, которые на ней были и оголилась до пупка, – Видишь? – Да, вижу, – согласился я, разглядывая ее «заячий хвост» с нескрываемым интересом, я же никогда не видел … – Ну, давай, показывай! – Как всем? – начал я «тянуть резинку», она толкнула свою сестру. – Давай, показывай, – она поняла, что я имею ввиду. Раз все буду смотреть, так пусть все сначала и покажут (может быть, и мама Дуня с арбузом придет и обойдется). Они по очереди подымали свои юбки и показывали свои прелести. Даже самая маленькая подошла, и тоже подняла платьице. – Вот, моя писька, – по-видимому, это у них было обычное явление. Но тут подошла моя очередь… – Только руками не трогать, – начал я расстегивать свои штаны. Упираться было бы нечестно. Ну.. в общем, я тоже показал свое богатство. Тут подошел Штефэникэ, заметил, что у меня мало волосиков, тоже опустил свои штаны и показал свою гордость. – Смотри, сколько у меня волос! – я согласился, что у него значительно больше. – За то у него большой и смотрит вверх, а у тебя маленький и смотрит вниз, – стала защищать меня старшая сестра. Это была правдоой и он согласился. Пожалуй, это был единственный конкурс, который я выиграл, все остальные проиграл, но мне не было обидно. Тут зашла мама Дуня с арбузом и большим, плоским медным подносом. Все радостно воскликнули: – Арбуз! Арбуз! – и тут же забыли про конкурс красоты и стали энергично потирать ладошки. Мама Дуня не обратила никакого внимания на наши глупости. Мы, как ни в чем не бывало, застегнули свои штанишки, а девочки поправили свои помятые юбки. Только самая маленькая еще ходила с поднятой юбочкой и все спрашивала: – А у меня хорошая писька? – Хорошая, хорошая, – успокоил я ее, и погладил по головке, – ты любишь арбуз? Пошли. Тут зашел самый главный – дядя Василь, огромный, черный, усатый цыган. Он оглядел всех страшным взглядом и коротко прогремел: – Жиа!!! В комнате моментально стало тихо, что было слышно, как мухи шевелят ножками. Он сделал жест рукой в сторону стола. Все встали на колени вокруг стола. Он достал из кармана большой складной нож, который был привязан к его широкому поясу самодельной цепочкой с металлическими бульками, как белые фасоли. Ловкими движениями он разрезал арбуз ровно на столько долек, сколько человек присутствовало, достал себе середину и опять оглядел всех присутствующих: – Жиа! – повторно произнес он магическое слово, уже не так громко. За полсекунды на подносе осталась только моя долька. Я тоже взял свою дольку и мы стали дружно все хрустеть. (Наверное, с того момента для меня самое приятное зрелище на свете, это смотреть, как дети арбуз кушают). Сначала мне показалось не очень честно, насчет серединки. Отец всегда, когда разрезает арбуз, серединку делит всем по кусочку, но он взял всю средину себе. Это нужно понимать, что львиная доля пологается самому главному. Значит, у них так принято. – Можно я посмотрю кузнецу? – спросил я, когда с арбузом было покончено. Никто «спасибо» не сказал, наверное, у них так принято. – Пошли, – вскочил Штефэникэ и мы вышли заниматься мужским делом. Дядя Василь делал сапы и положил штук 10 железных заготовок в печку, где были раскаленные угли антрацита. – Ты, давай берись за «Фой». Нужно хорошо продуть огонь и раскалить угли. Сейчас будем ковать, – сказал мне дядя Василь. «Фой» – это большая брезентовая гармошка, горловина которой направлена к печке. Когда дергаешь за рычаг вверх-вниз, воздух поступает в печку и продувает огонь. Я поработал с фоем минут 10, потом дядя Василь дал мне маленький молоток, а Штефэникэ большие клещи. Сам взял большую кувалду. На примере готовой холодной сапы он объяснил, как мы буде работать. Штефэникэ будет держать клещами раскаленную заготовку на никовальне и переставлять таким образом, чтобы то место, которое нужно ударить было надежно спрессовано между никовальней и кувалдой. За этим должен следить я и стучать своим молоточком на нужное место и точно по этому месту ударит кувалда. Когда я буду стучать, я буду говорить «Жиа», дядя Василь, когда будет ударять, скажет «Ха», а если что-то не так Штефэникэ скажет «Хопа» и все остановится. Мы стали дружно работать. Штефэникэ достал клещами, раскаленную до бела, заготовку, положил на никовальню. Я своим молотком стал пробовать, как он стучится, металл был мягкий, как тесто и в принципе процедура такова, как бы из теста нужно сделать сапу. – Жиа! – сказал я и постучал молотком. – Ха! – и дядя Василь размахнулся от плеча и кувалда стукнула ровно по тому месту, где я отметил. При этом металл расплющился в том месте и стал в несколько раз тоньше. – Жиа! – повторил я. – Ха! – ответил кузнец. – Жиа! – Ха! – Жиа! – Ха!... – Хопа! – наконец сказал Штефэникэ. Мы выпили все по кружке холодной воды и рукавом вытерли пот. Мудрость кузнеца заключается в том, что нужно ковать железо, пока оно горячо. Действительно вначале металл хорошо гнется и растягивается, проходит немного времени и становится твердым и бесполезно его бить. Нужно опять раскалять. Поэтому работать нужно очень быстро и очень точно. После трех заготовок дядя Василь закурил, а мы побежали за кузницу пописать. – Давай будем писать на перекрест, предложил Штефэникэ, – чтобы все наши враги подохли. – Давай, – согласился я. Мы стали в разворот и писали так, чтобы две струи шли под углом девяносто градусов и встретились в середине. При точном попадании, эти струи в точке пересечения ломаются и смешанный продукт, тоже под углом девяносто градусов, падает вниз. Т.е. получается три траектории, как угол куба. В этот момент нужно пожелать твоим врагам, чтобы они подохли. Ритуал получился и мы дружно побежали в кузницу, продолжить работу. – Жиа! – Ха! – Жиа! – Ха!... Мама Дуня смотрела на нас и качала головой, а я ей хитро подмигивал, как настоящий цыган и деловито стучал молотком: – Жиа! – Ха! – Жиа! – Ха!... – Хопа! – сказал Штефэникэ, когда последняя заготовка была сделана, – Пошли с..... – Пошли, – согласился я. Мы побежали на кладбище, которое было недалеко от цыганского дома. Перелезли через забор и подошли к могиле Негрия. – Давай здесь, – предложил я. – Давай, – согласился Штефэникэ – Будем к..... Москвой и посмотрим у кого Кремль выше получится. – Идет, – согласился я. У Штефэникэ получилась изящная конструкция с острым шпилем, а у меня тоже неплохо, но шпиль не получился. Я признал, что Штефэникэ победил и мы побежали обратно, не вытирая попки... Таким своеобразным способом, я отдал свою дань неуважения Негрию. Его мерзкие дела навсегда оставили глубокий след ненависти в моем сердце. Пожалуй, это были мои последние детские шалости. Дальше я стал взрослым. Но я не жалел о случившемся и хотя держал в секрете это, я всегда был готов ответить за свой поступок. Я понимал, что внешне это смотрится как глупость, дикость, невоспитанность. Но если смотреть в мой внутренний мир, то можно было найти мотивацию моего поведения. Ниже я приведу несколько аргументов в свое оправдание, когда я был на пике ненависти во взаимоотношениях с этим кретином. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
