Мистерия Страны Терриконов – 1.@.

Повесть. Скрытая действительность на фоне обнажённой реальности.

Мистика

*** Вместо пролога.

... Малороссия – это не Швейцария, где почти во всяком, даже небольшом, но всегда живописном местечке вам расскажут о связи его, если не со славными делами Юлия Цезаря, то с какими либо вехами Средневековья. У нас же проезжаешь тысячи вёрст по степям и видишь похожие друг на друга, как две капли воды, городишки и сёла, где вам и словом не обмолвятся о причастности места к седому прошлому. Ибо грозные события всяческих государственных пертурбаций, общественных катаклизмов уничтожили сердечную народную связь с прошлым и сделали нас, украинцев, людьми без внутренней памяти национального наследия, без сердечной гордости за свою историю. Увы! Ни разумные совдеп-книги от Павла Загребельного, ни свежие экранизации гоголевского творчества не могут уж воскресить сердечную память нового, более чем сорокамиллионного народа.

Да, право, это сталось далеко не в одночасье, это положение тянется из отдалённых, седых веков; ещё от легендарного «Ревизора», ещё от фонвизинского «Недоросля» et cetera тянется Летопись народной деградации, не взирающей на системы правлений; самодержавие, жёсткий лжесоц-тоталитаризм или демократия – всё это одинаково хорошая среда для славянского вируса духовного растления. Да, впрочем, только ли славянского?

Но в этом сплошном однообразии скрыты от обывательского взора невообразимые движения, начала которых идут из древнейших времён, вычислить которые нет никакой возможности, потому что человеческий разум не в состоянии вместить и осмыслить тайну бытия, эту Великую Мозаику, полуфрагмент микрокусочка которой мне слегка приоткрылся в Стране терриконов...

Часть 1. Старт магического пути.

Глава I. Ночное рандеву с панной Иоанною (донной Хуанитой по-малороссийски).

***

... Сквозь однообразное пространство степных просторов, с редкими лесопосадками, через городишки-близнецы и сёла-посёлки, мчался по асфальтированной трассе автомобиль красного цвета советской ещё конструкции. Весёлая братия в салоне дымила донбасской марихуаной, пополняя чрез лёгкие свою кровь нужным процентом конопляных масел, идущих массированной атакой на мозговые цитадели, заведующие человеческой радостью et cetera. Виновник беспечного автопробега, молодой ещё человек, вдохновенно заговорил, перекрикивая шум работающего двигателя:

-- Пацаны, а, ведь, Достоевский-то фуфло тиснул в оконцовку «Преступления и наказания»! Небывальщину предложил обывателю!

-- Да не гони ты беса, Сеня! – беззаботно смеялись спутники. – Не забивай себе голову!

Освободившийся только махнул рукой. По странной иронии обстоятельств его встретили из зоны друзья детства. Когда-то Сеня был душою этой компании. А сейчас всем под тридцать, у каждого своя жизнь, кое у кого жёны и дети. К тому же травка и пиво делают своё дело. Да, к этому же – кто он сейчас таков вообще, и для друзей детства в частности? Ни профессии, ни перспектив, ни денег, ни славы. Вообще удивительно, что они приехали. Десять лет – как целая вечность. Уже и государство вокруг иное, и жизненные ценности другие, и внутренность собственная тоже переиначенная. Лишь остаётся уличать в неправдоподобности Фёдора свет Михайловича, виртуоза психологического слога. Ведь, действительно, что за эдакая странная лёгкость: «... Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его...» Как это – постепенного? За счёт чего и почему? Чёрт возьми, и у Сени в торбочке лежит Писание, которое он сам читывал взахлёб, без Сони Мармеладовой. Но вот, только ступил уверовавший левою ногою «из одного мира в другой», как уже голову буквально разрывает бешеная эйфория от воздействия конопли под пиво! А, ведь, хочется ещё непознанного таинства интима с женщиной! Да, и получится ли, после многолетнего рукоблудия с Фрейдом обоснованным тюремно-петушиным суррогатом? Вот тебе и «постепенное»!

Между тем, уже показались знакомые глазу пейзажи родной местности, Страны Терриконов. «Кстати, - размышлял Сеня, - данные терриконы, эдакие огромные, своеобразные пирамиды бесполезной каменной породы, - это один из знатных знаков отличия украинской местности от мексиканской. Ещё есть у нас больше чернозёма, да лесопосадки. А так почти голимая Мексика в Малороссии. Местами, конечно, кое-где и где-то, не везде, ибо нет пустынь и пейота». Впрочем, Мексику Сеня видел лишь в фильмах. И странно, что пришла вдруг подобная ассоциация, может быть не совсем точная, справедливая и объективная. Сеня весь сосредоточился на впитывании в себя зрительных картин родины детства. Но не было захватывающего упоения, радости и того счастливого биения сердца, какое бывало раньше, в пору младенчества, отрочества и юности, от зрелища родины. Страх, тревога, беспокойство за будущее не давали сердцу свободно забиться от счастья. Тем паче, что видимые зрительно картины разительно отличались от тех полотен, что запечатлелись некогда в памяти. Хотя, как бы никакой разницы не было в деталях. Но разница во внутреннем восприятии видимого была столь велика, что всё вокруг казалось совершенно чужим. Возникла ассоциация родины детства с покойником, мертвецом. Как не согласиться с Пушкиным, что можно вернуться в те же места, но вернуться назад невозможно? Если в детстве все эти ряды городских ли, частных домов, деревья, переулочки, памятники безликих безымянных солдат et cetera были прекрасны своим таинственным приглашением в сказку будущего, то теперь всё это несло на себе печать убожества, не могущую уже укрыться под иллюзорно-радужным покрывалом, рождающимся из наивного, ожидающего волшебных событий сердца...

Наконец, показался знакомый с малолетства памятник неестественно могучему шахтёру с обломком антрацита в длани. Авто приближался к городу. Несмотря на полдень районный центр совсем не кишел толпами обывателей. Примечательность украинских городков восточного региона, этих многочисленных искусственных микро-полисов, в том, что скопление народа в них можно увидеть лишь на главном базаре, и то до обеденного времени, а сами городки во всякий час изобилуют пустынными улицами. Народу можно увидеть столь немного, что кажется вымер населённый пункт или выселился либо спит. Впрочем, лет эдак двадцать-тридцать тому назад, всё было почти так же. Конечно, тогда асфальт не был так разворочен да зданьица были поновее. И были ещё праздничные демонстрации от совдеп-культуры, собирающие народ в небывалом для этих улиц количестве. Когда-то племя горняков, шахтёрское сословие, трудилось за неплохую и своевременную зарплату, и посему некий невидимый, психологический ментал над этим краем веял определённым спокойствием и удовлетворением от суетного бытия. Теперь же, казалось, что в самом воздухе пустынных улиц незримо витают злобная обречённость, страх и раздражение, истерическое ожидание чего-то ещё худшего...

... Городишко некогда самой густонаселённой агломерации городов расколовшегося Союза республик остался позади красного автомобиля. Все эти сотни городков, которые можно смело именовать Большим Шахтоградием, имеют вокруг себя множество убогих поселений. Их называют посёлками, а ещё чаще просто шахтами. Многие шахты, вокруг которых некогда построились человеческие жилища, уже давным-давно прекратили свою рабочую жизнь, но по закономерной инерции поселения эти продолжают называться в народе просто шахтами.

Автомобиль подъезжал к шахте первой, к пгт Горняцкое. Именно шахта первая закрылась более сорока лет назад. Конопля и пиво помогали Сене философски воспринимать открывающееся взгляду зрелище родины. Добротные двухэтажные домики с евроокнами, металлопластиком и спутниковыми антеннами-«тарелками» соседствовали с рушащимися, покинутыми лачугами а-ля Руина-XVII*. Автобусные остановки made in USSR красовались ржавыми скелетами арматуры, обнажающимися из-под разрушающихся бетонных корпусов. Конечно, эта панорама разительно отличалась от картин, запечатлённых в памяти детства. Но, что было в этих краях сто, двести лет тому назад? Пустыня, голая степь. А, что было здесь во времена второй мировой, Великой Отечественной? Страх, голод, разруха и нищета рядом со смертью. А, что было после? Опять же, нищета. Но с надеждой на светлое будущее. Да, была пара-тройка десятилетий виртуального социализма, общества казарменной модели. Асфальт, ныне развороченный, покрыл грунт, построили остановки, сельсовет, клуб, аптеку, магазин, школу, десяток небольших зданий с квартирами. Всё это ныне ветшает, дряхлеет, ибо материя имеет свойство разрушаться. Опять же, сейчас это разрушается, а раньше этих атрибутов современной цивилизации и вовсе не было. И ничего – народы существовали. Впрочем, вероятно, во все времена люди ностальгировали о чём-то якобы лучшем, что было некогда. Сквозь философское осмысление в сердце просачивался страх. Страх не мог уместиться в оболочки каких-то слов, в рамки каких-то выводов и в границы каких-либо разумных рассуждений. Посему это чувствонастроение было более предверием жуткого животного трепета перед чем-то непоправимым, нежели Конкретным Страхом. Знакомые с детства улочки и дома веяли некой чуждостью, ранодушной отрешенностью и даже потаённой враждебностью, природу которой невозможно было обозначить с позиции здравого рассудка...

...Сеня попросил остановиться на дороге за сотню метров от дома родителей своего отца. Вокруг были улыбающиеся, весёлые друзья детства. И в то же время это были чужие, незнакомые люди со своею, неизвестною жизнью. Ему предстояло идти под отчий кров в статусе сына и брата, а внутри был лишь некий пришелец, неестественный путешественник из сладкого юношеского прошлого в неприятное, незнаемое, пугающее, почти осязаемо колючее настоящее. Между тем друзья, заговорщицки перемигиваясь, втиснули в его ладонь изрядную порцию смешной травы, аккуратно упакованной в газету, и были готовы уйти в измерения своих жизненных путей. Снова кольнуло чувство, что теперь всё в жизни иначе. И друзья детства – это прежде всего люди со своими личными проблемами, в которых они движутся, дышат, живут, существуют. Нет более того общего, волшебного измерения, в котором они могли вместе находиться 10-15 лет тому назад...

...Сеня слегка пнул калитку обветшалых, покосившихся ворот тёмно-бурого цвета, и калитка немедленно слетела с петель. Взору предстал печальный вид заброшенной, покинутой хозяевами усадьбы: буйная поросль дикой травы вздымалась значительно выше пояса, деревья неухоженного сада были похожи на фантастических кикимор из жуткого славянского фольклора. Узкая тропинка вела сквозь обильный бурьян к тёмным строениям жилого дома и кухни.

Во мгновение ока, которое не укладывается даже в секунду, внутренность Сени осветилась бессловесными, мысленно-визуальными картинками из недоступного, радужного прошлого и из жутких сновидений сознательного возраста, прошедшего в колонии усиленного режима, в виртуальном мире спец-религии «человеческих понятий».

Двор трескающегося по швам кирпичного обиталища был подобен свалке. Двери дома были заперты. Старые, прогнившие ставни затворяли покосившиеся окна. Сеня присел на чурку посреди заросшего травою двора. Действие лёгкого, конопляно-пивного, опьянения прекратилось. Холодный, трезвый рассудок омывался волнами пессимизма и тревоги. В пасмурном осеннем небе загрохотали раскаты далёкого пока грома. Резкий порыв холодного ветра привёл в движение ветви неухоженных деревьев, и ещё зелёные листья зазвучали смятенной симфонией беспокойного шелеста.

Сеня не стал беспокоить свой разум поиском ответов на вставшие ребром вопросы. В конце концов, несмотря на своё привелегированное положение последних лет жизни в зоне, он жаждал прежде всего покоя, полного уединения. И вот, он получил желаемое. Несколько минут он посидел, усилием воли устраняя из себя всякий внутренний монолог, вспыхивающий обрывочными мыслями, словами, вопросами et cetera. Бороться с самим собою было очень тяжело и Сеня вскоре вдыхал в лёгкие дым конопляного забвения. Душа молодого человека затребовала общения, контакта и движения, выплеснув из себя мечту об уединении. Перекинув через плечо увесистую торбочку он двинулся через бурьян в соседский двор. Хотел было через забор, как в детстве. Но забора не было, гнилые его останки мирно покоились на земле.

Через несколько секунд древняя старушка всматривалась выцветшими очами в нежданного гостя, не узнавая его.

-- Бабушка Зина, здравствуйте! Это же я, Сеня Ваньков. Не узнали?

-- Сенька?! Ой, божечки! – запричитала старенькая соседка. – Бедное дитятко! Горемычный ты мой! Я ж тэбэ помню малэньким ще хлопчиком, дытынкой!

Сеня слушал причитания старушки и думал о неисповедимости человеческих судеб. Некогда, в умершей для реальности стране волшебства – в державе детства, он играл в этом дворе с её внуком Вадиком в настольный хоккей, и эта игра была тогда центром бытия. И полотно тогдашнего бытия было соткано из бесчисленных нитей ожидания прекрасного, волнительно тайного и неописуемо счатливого.

Между тем выяснилось, что мать Сени с сестрёнкой его и несовершеннолетним братом спешно уехали в Крым. Там, в городе-герое, была их двухкомнатная квартира, уже несколько лет сдававшаяся постояльцам. Бабушка Зина озвучивала прагматические вопросы о деньгах, о прописке, о работе и о месте проживания.

Унылые речи бабки прервало появление другого гостя. Это был полный мужчина в милицейском мундире. Он поприветствовал хозяйку и бережно вложил в изборождённые морщинами руки её небольшой тормозок со словами:

-- Бабушка Зина, помяните маму. Годовщина.

-- Ой, божечки! Время-то как бежит, как бежит, – вздохнула дрожащим голосом старушка и слёзы появились на выцветших её глазах. – Царствие ей небесное.

-- Здорово, Сеня, - радушно приветствовал милиционер бывшего зэка.

-- Володя Вершанский! – вспомнил Сеня старшего товарища из уже несуществующей страны безмятежного младенчества. – Ну, брат, тебя не узнать!

-- Бабушка Зина, - сказал Володя, - я украду у вас Сеню. Поведу его на поминки.

Они шли по родной улице, а Сеня ещё более проникался чувствованием чуждости окружающего. Вершанский болтал всяческие банальности, суть которых Сеня даже не пытался улавливать. Он лишь удивлялся, что милиционер говорит с ним по-дружески, как старый добрый товарищ. Да мимоходом отмечал, что колоритное малороссийское наречие приказало долго жить в творениях Гоголя, уступив место топорной речи, странной смеси русского и украинского языков без каких-либо тонких витиеватостей, интересных эпитетов и остроумных сравнений.

Во дворе дома, где проводились поминки, был накрыт простенький стол с водкой, вареной картошкой и селёдкой с луком. Почти все здесь были сослуживцы Вершанского. До Сени никому не было дела, вокруг велись тихие, сдержанные беседы на частные темы. Освободившийся скромно кушал и продолжал удивляться, что находится в таком обществе и не привлекает к себе ровно никакого интереса. Когда он плотно наелся и выпил изрядную порцию спиртного, то тихо поблагодарил хозяина и попросил разрешения уйти. Вершанский обнял Сеню за плечо:

-- Ну, давай, Сеня. Удачи тебе. Обращайся в случае чего, не стесняйся.

Сеня благодарно кивнул и вышел, крепко пожав протянутую руку. Свежий ветер вдохнул в естество щемящее чувство полной неустроенности. Хотелось элементарного домашнего уюта, покоя. Но к каким знакомым, приятелям не придёшь – нигде этого не найти, везде будешь только временным гостем. Поэтому он шёл бесцельно по родной, и одновременно чуждой, местности.

-- О, какие люди! Без охраны! – услышал Сеня позади себя избитое приветствие явно в свой адрес.

И через секунду общество молодых туземцев обменивалось с ним рукопожатиями. Давным-давно миновали времена блатной уркаганской романтики, уж давно отшумели и постсовковые бандитские разборки, но какой-то полуореол ещё, вероятно, витал над человеком из «мест, не столь отдалённых». Или этот полуореол будет таким же вечным, как и сама тюрьма? Либо эти юнцы, как и зрелый в годах милиционер, имели какое-то смутное стремление на что-то доброе и бескорыстное для абстрактного нуждающегося? Из этой большой, разновозрастной компании Сеня поверхностно помнил лишь одного парня. Да, и как он мог помнить кого-либо из этих малолеток, многим из которых было всего-то 12-13 лет от роду? Но они знали Сеню на самом деле, хотя и заочно, лишь по чьим-то отрывочным рассказам.

-- Откинулся? – последовал стандартный для подобной встречи вопрос.

Но вопрос звучал из уст пятнадцатилетнего подростка суверенной Малороссии, и по-ходу обмена информацией, Сеня удивлённо констатировал, что очень многие элементы того языка, вернее – сленга, которые соответствующие эксперты назвали тюремно-лагерно-блатным арго, теперь вибрируют в свободном употреблении даже среди молодёжи захолустного украинского посёлка, чьи дороги не знают асфальтового одеяния. Некоторые словеса всплыли для анализа спецов-энтузиастов лексики ещё в далёкие времена строительства легендарного, почти совсем забытого Беломорканала, и, конечно, их творцы из среды люмпен-пролетариата даже не мыслили, что чрез многие десятки лет их «шедевры» будут грамотно использоваться детьми из семей трудового, рабоче-крестьянского сословия иной страны. При чём, эти ребята и не догадывались о происхождении тех словечек, которыми была буквально напичкана их полурусская-полуукраинская речь.

Сеня безвольно поплыл по течению этого диковинного общения. Это была инерция его странного старта на дистанции срока свободной жизни. Ибо старт освещался в мозгу тривиальным вопросом – что делать? И вопрос оставался пока без ответа. Находить таковой было трудно, легче было бездеятельно контактировать с окружающей средой. В мозгу беспокойно пульсировала пока не до конца оформившаяся идея о внеличностной связи времён. Вот, лет 10-15 тому назад он сам, вероятно, проявлял бы такой же интерес к личности освободившегося. Это эффект некой «эстафетной палочки» во времени, ментального порядка. Крушатся империи, меняются политические структуры, а «эстафетная палочка мышления» передаётся из поколения в поколение независимо от общественных пертурбаций.

... Между тем, оказалось, что покинутые усадьбы и окрестные полулесные дебри полны теперь конопляными плантациями, большими и малыми. А кое-кто из местной криминальной полукрутизны умудрялся выращивать смешную траву прямо на колхозных полях, законно арендованных, среди подсолнухов и кукурузы. Выяснилось, что под воздействием марихуаны туземный молодняк может свободно ходить в школу и втихую совокупляться с домашними животными. Сеня совершенно не удивлялся таким новостям. Всё это старо для многотысячелетнего мира суеты. Он лишь укреплялся во мнении, что действительно находится не на родной до боли земле, а в ином, до неузнаваемости изменившемся, чуждом мире.

Покинув братию юных почитателей конопли Сеня неспешно прошёлся по местам, которые остались в памяти. Но, увы, сердце его уж не трепетало от зрелища природных пейзажей, сохранившихся в почти первозданном виде с эпох детства... Увы, даже родной край ныне ассоциировался с неволей, вернее с донельзя ограниченными возможностями. Ошибались творцы народных афоризмов, говоря, что СССР является «большой зоной». Какая разница в государственных режимах и политических структурах, если речь идёт об ограниченности человечьих возможностей, о неволе будничного, суетного бытия? Большая зона, тюрьма, неволя ожидают всякого человека с момента его зачатия. И где-нибудь в Африке или в Центральной Америке может быть гораздо хуже нищим народам, чем в теперешней Украине. Человек ещё не родился, а его уже ждут оковы, узы, цепи и кандалы независимых от его воли железных обстоятельств. И стержневое из них, железных, – это не общественный порядок, а непосредственная среда обитания – то бишь семья, её социальный статус и нравственные традиции. Сеня, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие духа, поблагодарил Господа за свои социальные путы по факту рождения, которые столь явственно дают узреть в суетном бытии тотальную, подушевно всеобщую человеческую неволю. Вот, нет денег, нет профессии, нет элементарных документов и нет намёка на домашнее пристанище, фамильный очаг. И огромный мир с пятью континентами и четверкой океанов становится виртуальной, абстрактной материей, невидимой, недоступной величиной. А окружающая действительность, непосредственная, видимая реальность очерчивается лишь этой убогой шахтой. И отличие от зоны лишь в том, что нет прямо над головой одичавших от власти ментов-контролёров, этих моральных выродков, сформировавшихся здесь же, в этих шахтах-поселениях, независимо от рождения и заката советского строя, автономно от рождения, смерти и воскресения Иисуса Христа, суверенно от жизни мира древнего, доисторического и эпохальных перипетий эры нашей, современной...

Сеня оторвал взор от исполинского двухсотлетнего дуба, который был запечатлён на множестве рисунков его детских альбомов, и побрёл по сельской улице, снившейся ему на протяжении многих лет заточения. В сновидениях эта улица выглядела всегда иначе, нежели в воспоминаниях. Последняя же явь преподнесла новейшее, зрительно-чувственное, восприятие. Впрочем, вся окружающая действительность в совокупности с внутренним восприятием её были теперь странным смешением времён, воспоминаний, впечатлений и сновидений. И грозным набатом звучал в стуке сердца лейтмотив переживаемого, что нет у него ныне ни родины, ни семьи, ни друзей, что всё вокруг до боли чужое и чуждое, что он сам подобен трепыхающемуся листку, навсегда оторванному от древа своей жизни и несомому ветрами-обстоятельствами в неизвестность, что всё прежнее – это лишь некий сон и субъективное достояние его менталитета, а настоящее – это галерея живых картин, на которые он со страхом взирает из клетки своего естества и совершенно не знает, как эту клетку втиснуть в эту галерею живых картин, в окружающую жизнь человеческую. В суету сует и томление духа, которым бы он сейчас был даже рад.

На нижней перед лесною балкой улице гремела музыка. В дворах местных татар, быть может потомков батыевых орд, был какой-то праздник. Сеня подошёл ближе и его заметили. Снова ему стало странно, что кто-то на него обращает внимание, о чём-то говорит с ним. По инерции существования Сеня адекватно контактировал, даже проявлял уместное остроумие. Новая волна общения с окружающим миром непроизвольно внесла его на свадьбу. Он оказался за длинным столом под навесом во дворе Ибрагимовых. Пьяные молодые люди, которых он не знал и не помнил, что-то кричали ему в ухо о зэковских понятиях. Кто-то бросал на него недружелюбные косые взгляды. Снова пришла в голову идея об «эстафетной палочке мышления». Когда-то он был на проводах в армию своего полудруга и там слонялся ещё молодой парень, чей-то родственник, только освободившийся из зоны. И даже им самим тот освободившийся воспринимался неким диковинным, потенциально опасным, зверем. Впрочем, он и оказался полузверем, и был впоследствие убит в какой-то пьяной разборке. И теперь его, Сеню, кто-то видит тем же диковинным, потенциально опасным, зверем, каким он сам когда-то видел своего «коллегу». И так было всегда и везде, ещё задолго от рождения Архипелага ГУЛАГа.

Между тем, как водится, прошли уж поздравления и тосты, переиначенные с гоголевских фольклоров полуритуалы-полуобряды, откричали знаменитое в веках – «горько», пресыщенные алкоголем и едой гости бесцельно кружили по местности, собираясь в обыкновенные для подобных сабантуев «группки по интересам» и ведя обычные пьяные бессмыслицы, говорящиеся с пафосом великих истин. Уж ночное покрывало опустилось на землю и изрядная прохлада заставляла дрожать тех, кто был одет по-летнему.

Сеня курил за двором в компании молодого поколения горняков. Он уже успел поймать ухом обрывки многих разговоров, всё это было топью невежества и трясиной ограниченности мировоззрения. Впрочем, и это старо как мир, и это всегда было и будет в веках. Он не заметил, как остался в одиночестве.

-- Что, скучно? – вывел его из полузабытья вопрос.

Молодая женщина внимательно в него вглядывалась. Сумрак скрывал её внешность. Но какая-то таинственная интонация осмысленной глубины в голосе была созвучна сениным настроениям, и он отрешённо ответил:

-- Забыл точный текст богодухновенного писания. Но суть проста. Люди рождались и умирали, женились и ходили на поминки. Жили своею жизнью вобщем, забыв о смысле этой жизни. И это тянется в тысячелетиях. Нет ничего нового под солнцем.

-- А ты претендуешь на поиск смысла в своей жизни? Может, у тебя просто нет ещё и простого пути в суете сует? И поэтому ты думаешь о высоком, не имея малого и не желая, не умея для него, малого, трудиться?

Впервые на вольном просторе Сеня услышал нечто соразмерное своим мыслям и чувствованиям. Все взоры его естества обратились к незнакомке, но кто-то её позвал из двора и она без слов спешно ушла, вскользь прикоснувшись к его локтю. И в этом прикосновении было более смысла, чем в словах. Сеня встрепенулся, душа его выплыла из вакуума, устремившись к загадочным, непреодолимо притягательным огням всевозможных влечений.

-- Земеля, - кто-то с угрозой вышел из уличной темени, - ты больше до неё не лезь. Даже не подходи. Понял?

Сеня увидел перед собою крупного, солидно одетого мужчину с двумя соответственными «секундантами-провожатыми».

-- Не понял, - искренне ответил Сеня, не желая осмысливать интонационную угрозу. – Объясни популярнее, конкретнее.

Мужчина вплотную приблизился к Сене, который почувствовал его неприятное дыхание на своём лице. «Секунданты» расположились по бокам.

-- Я присмотрел эту тёлку здесь. Шо непонятного? Она моя. Или ты хочешь проблемы? Так ты их наживёшь, земляк, без базара. Это ж тебе не зона.

Сеня отошёл от агрессора на два шага, и сердце его забилось в чёрном негативе, а голосовые связки злобно завибрировали речью:

-- Так нельзя себя вести, мужчина. За такое поведение я могу с тебя спросить. Ты же с людьми общаешься, не с быдлом.

-- Ты спроси – я отвечу! – нагло ухмыльнулся габаритный незнакомец.

-- Иди от меня, не наводи порчи на хороший вечер, если, конечно, ты нормальный.

«Секунданты» схватили Сеню за руки, а незнакомец нанёс сокрушительный удар лоб-в-лоб. Электрошок пронизал мозги, тело отлетело на метр, а рука наткнулась на увесистый древесный сучок.

Толпа выбежала на улицу, крики перекрыли музыку. Но разнять дерущихся не представлялось возможным даже основательно пьяным героям множественных хмельных побоищ. Сеня крушил сучком конечности противостоящих плотей с мыслью не попадать в черепа. «Секундант» прибежал с ножом и Сеня понял, что сломал кость его руки с оружием. Было ясно, что пьяные оппоненты готовы на убийство. В короткой передышке Сеню пронизал животный страх. В мозг врезалась картинка из сновидений об узнической жизни. В жёлто-коричневой камере, освещаемой красноватым цветом, был очень низкий потолок: сидя на полу Сеня упирался в него головой. Вокруг были неясные полузомби-сокамерники, тело не могло сдвинуться с места и страшная сила давила на голову и тело, на мозг и на всё естество. «Ради чего?» - ужаснулся Сеня, сердце его обдало холодом, и вмиг окружающая толпа и самец-соперник с «секундантами» потеряли всякий смысл. Сеня с силой бросил сучок далеко в сторону и мощным, стремительным рывком скрылся в темени деревьев балки. Он слышал, что за ним ринулась погоня. Но когда он прервал свой дюжий рывок, то никаких звуков преследования уж не было.

Сеня выбрался на дорогу, изгоняя прочь яростные стенания уязвлённой гордости, и пошёл под холодным светом вышедшей из-под облаков луны. Под черепной коробкой вспыхивали молнии беспокойства и страха. «Так бездарно в тюрьму стучаться! Так бездарно!» - укоризненно шептал он сам себе в наставление.

Вдруг всегда пугающий звук чего-то движущегося в ночи сквозь невидимую растительность заставил Сеню вздрогнуть. Он тревожно, с опаской оглядывался во тьму, в которой ничего не было видно, а треск веток и шелест листьев громко свидетельствовали о чьём-то резвом пути через полулесные донбасские дебри. «Когда тебе на ум приходят мысли о пугающих вещах, - вспомнил он мексиканское предостережение дона Хуана, - о чём-то рыщущем во тьме, чему нет имени, то знай, что это женщина-видящая из безмерной области истинного ужаса». Всё это, конечно, легче принять за нонсенс, ещё проще за полную чушь. Ну, да! Где-то, в недостижимой виртуальности реального мира, поднялся Джон Траволта с криминальным чтивом. Уже состарился супер-пацан – Сильвестр Сталлоне, где-то прикалывается всегда тренированный Джеки Чан, Железный Арнольд уже стал губернатором. Где-то на родине доисторического Ромула Андрюха Шевченко несёт условный флаг украинского футбола. Уж Солженицын давно в полном легале на пространстве бывшего Союза. Где-то... Вобщем, житуха движется, бьёт ключом – куда ни плюнь! Компьютеры, сверхзвуковые самолёты и космические корабли! Почти порно крутят кабельные телеканалы. Какие кастанеды, звуки и движения? Но... И этих «но» было слишком много у Сени, у странного индивидуума, вырванного из текущей суеты сует, не имеющего в ней места, затерянного в ярких мирах ностальгических воспоминаний, в этих живых, но неосязаемых, нематериально-ментальных полотнах-картинах.

Между тем Сеня явственно слышал, что нечто целенаправленно движется сквозь тьму. Это нечто могло вполне быть и диким кабаном, если бы они водились в этих краях в такой близости к человеческим жилищам. Но лучше это нечто, чем глупый, ненужный конфликт со слепою фемидой и бесцельно выкинутые из жизни годы! Это непонятное нечто - всё же не страшные, монотонно-бесконечные годы. Неожиданно страшный звук прервался. Из-за ночных облаков показалась луна со своим неизменным в веках нимбом, цвета которого не могут поддаться конкретным определениям. Лишь некоторое подобие оранжевого колера можно было без сомнения определить в лунном ореоле, сопровождающего человеков от младенчества до старости.

Вдруг в самом низу склона на дороге он увидел лежащее тело. Это была женщина. Лицо её было склонено к земле. Снова он вспомнил давние свои сновидения, из детского измерения жизни. Именно здесь, на этом месте грунтовой дороги посреди балки, он видел жуткую женщину под лунным светом. Черты её были всегда неясны, во всех снах, которых было больше десятка в детстве и отрочестве. Но он точно знал в своих видениях, что это – ведьма. И в этом странном знании без комментариев был заключён животный, необъяснимый ужас тех давних кошмаров. Однако сейчас не было и намёка на какую-либо мистическую жуть, ибо житейские тернии стали ныне страшнее. Сеня склонился над нею и произнёс над её затылком:

-- Что с вами? Вам помочь? Давайте я помогу вам встать.

Женщина застонала с коротким: «Угу». Сеня помог ей встать, и, поддерживая под локоть, повёл по дороге. Они шли в молчании. Сеня метался беспомощной снежинкой во вьюжном вихре своих переживаний, и когда пришёл в себя, то не мог узнать окружающую местность. Он встряхнулся и спросил:

-- Не пойму, а почему ты всё время отворачиваешь от меня лицо?

Женщина остановилась, и смотря в сторону ответила вопросами на вопрос:

-- А как у тебя с нервами, крепкие ли? А сердце как у тебя, выносливое?

Таинственная интонация осмысленной глубины в её голосе поразила Сеню и заставила по-серьёзному задуматься. Он закурил, и через необъятно обширную минуту медленно отвечал, смело всматриваясь в упорно отворачивающуюся собеседницу:

-- Не жалуюсь.

Где-то поблизости от могучего порыва ветра беспокойно зашелестели листья скрытых во тьме деревьев, и женщина медленно повернулась к Сене. Лик её частями осветился белёсо-невесомыми прядями природно-неонового света от лунного нимба. Сердце молодого мужчины непроизвольно забилось сильнее, могучие тиски древнего ужаса готовы были смертельно стиснуть его и разорвать, но Сеня усилием воли и разума остановил этот процесс в своей плоти. Глубоко затянувшись и медленно выпустив табачный дым, он не отрываясь смотрел в открывшийся ему мертвецкий лик. Нечто нечеловеческое было в нём. Неприродная белизна сочеталась с зелёным, серым, коричневым и чёрным цветами. Сдерживая дрожь тихо сказал, почти прошептал Сеня:

-- У тебя же лицо какого-то фантастического трупа...

-- Ты сам попросил.

-- Кто ты? Как это возможно вообще: иметь такое лицо и быть живой?

-- Тебе это невместимо в разум. Ты не можешь этого сейчас понять.

-- Может, я извиняюсь, ты больна чем-то серьёзным? Может, СПИДом?

Женщина оскалилась и Сеня увидел в этом оскале два настоящих звериных клыка.

-- А эти драгоценные зубки как проявление последней стадии СПИДа, - с иронией сказала незнакомка, и разноцветные лоскуты в паутине глубоких, безобразных морщин заплясали от смеха на её мертвенно-бледном лике.

-- Н-да, - сказал Сеня задумчиво, - тут сам Николай Васильевич нервно покурит в стороне.

-- Это какой же Николай Васильевич?

-- Который Гоголь. Жил когда-то такой сочините...

-- Не нужно себя утруждать, - мягко прервала женщина. – Я хорошо знаю Гоголя.

Сеню вдруг посетило откровение:

-- Это ты подходила ко мне на свадьбе?

-- Да, я.

Воспоминание о недавней драке охватило разум Сени, и он в тревоге сказал:

-- Там из-за тебя вышла непонятка. Я опасаюсь, что поломал кости каким-то мухоморам. Мне могут предъявить нанесение тяжких телесных повреждений. А это для меня – стопроцентная тюрьма. Потому что я только сегодня освободился. А зэк – это не полноценный гражданин, а поражённый в правах. По законодательству. Даром, что Сталин умер и Союз распался. Впрочем, может, это и справедливо. В смысле охраны общества от рецидивистов. Но лучше мне быть в бегах, чем выбрасывать на ветер годы жизни. Я не рецидивист, а жертва обстоятельств. Но кто будет вникать? Остаются бега.

-- Да, проблема, - согласилась незнакомка. – Только не из-за меня. Это твоя глупая гордость тебе удружила. Себялюбие, беспечность, да и половой инстинкт тоже, подмяли под себя твой здравый рассудок.

-- Ты права, ты права, - печально согласился Сеня. – Животное я тупое, гордое и беспечное. Но, что же делать сейчас? Там же, у Ибрагимовых, и торбочка моя убогая осталась. Кое-какие вещички, справка об освобождении. Надо бы забрать сумочку. Но когда? Сейчас туда соваться нельзя. Может, уже и менты там. Или те дебилы, мухоморы-полумужчины, меня прибьют или покалечат. Как поступить, какое же решение-то воздвигнуть?

-- Соорудим поход ко мне в дом, если не боишься. Переночуешь и пойдёшь утром на разведку.

-- Не боюсь. Да, и выбора у меня нет. Благодарю тебя за поддержку в трудный час. Настала пора, кстати, и познакомиться. Меня зовут Сеня.

-- Ты, Сеня, случайно, не читывал, на досугах своих каторжанских, Карлоса Кастанеду?

-- Читал тройку книг.

-- Тогда величай меня – панна Иоанна, ибо я -- донна Хуанита по-малороссийски...

___________________________________________ __________________________

Глава 2. Ночь в доме ведающей (или лёгкое интеллектуальное танго на прахах потерявшегося Карлоса Кастанеды et cetera).

****

Сеня еще раз огляделся по сторонам, но местность была совершенно незнакомой.

-- Панна Иоанна, - произнёс он с некоторой иронией, - а где мы находимся, если, конечно, не секрет?

-- Секрета в этом нет. Мы на земле. В чудной Стране Терриконов. Под баснословной толщей воздушной атмосферы, а значит – во владениях князя воздуха.

От могучего порыва ветра снова беспокойно зашелестели листья скрытых во тьме деревьев, атмосфера заполонилась раскатами оглушительного грома, засверкало одновременно несколько молний и хлынул ливень. Сеня инстинктивно съёжился и спросил:

-- Может, шустрее зашевелимся? Ты в состоянии?

Панна Иоанна взяла без слов его ладонь в свою, и Сеня внутренне вздрогнул от этого соприкосновения и лишился дара речи от напряжения, перестав дышать.

-- Да не бойся ты, - мягко сказала женщина. – Поверь, СПИДом я не больна. И, пожалуйста, не будем спешить: мне всё ещё тяжело.

Сеня снова задышал и вновь обрёл голос:

-- Да, собственно это и не страх был, а какое-то оцепенение, или одеревенение.

-- Возьми меня, пожалуйста, под локоть, как прежде.

Просительная, почти нежная интонация всколыхнула сенино естество. Он трепетно исполнил просьбу спутницы, и извечные волны людских желаний покатились по скрытому, сокровенно-глубинному морю его сердца. Сеня на мгновения совершенно выпустил из памяти вид страшного её лица, и давно забытая, и не до конца ещё им познанная, сладостная, ни с чем не сравнимая эйфория рождающейся влюблённости начала распространяться по всему ментально-плотскому пространству его микрокосмоса. Они шли в молчании, но в нём не было скованности и напряжения, ибо оно переполнялось волнующим ощущением предверия счастливой надежды. Иоанна вдруг споткнулась, и Сеня весь встрепенулся, стараясь крепко, но аккуратно и даже нежно её поддержать.

-- Благодарю, Сень.

-- Да, не за что, любезная панна Иоанна. Кстати, может, мне можно перейти на менее официальное обращение к тебе?

-- Можно, конечно.

Они остановились. Звучание бесчисленных капель дождя превратилось в симфонию волшебных ожиданий. И только теперь Сеня заметил, что он совершенно не промок. Он посмел осторожно взять Иоанну за плечи, и одежда на ней была сухой.

-- Иоанна, что это?

-- На нас дождь не идёт, - тотчас догадалась она о предмете его вопроса.

-- Но, как это может быть? Ведь, такого не бывает.

-- Ну, не знаю. Может, тебе всё это снится?

-- Ты шутишь?

-- Ладно, пойдём. Тебе, наверно, холодно?

Дрожь прошла по всему его телу, и он лаконично ответил:

-- Ага.

-- Скоро уже придём, друг мой. Но не успеем мы дойти, как ты согреешься. Обними меня за плечо одной рукой.

Он обнял её, и тепло немедленно начало изливаться по всему его телу.

-- Иоанна, что это?

-- Это присказка...

-- А сказка...

-- Сказка будет впереди! – закончила Иоанна, и они вместе радостно засмеялись.

Сеня вдруг вспомнил первую свою, юношескую влюблённость и к горлу подошёл комок, а на глаза навернулись слёзы. Иоанна нежно взяла его ладонь в свою и тихо сказала:

-- Не жалейте о днях минувших, и не говорите, что они были лучше.

Сеня заплакал и сквозь слёзы спросил:

-- Ты знаешь Евангелие?

-- Его тайн мне ведать не дано: я просто его читала. Я знаю лучше другие книги.

Когда они оказались перед обычными металлическими воротами в обыкновенную для местного края усадьбу, то Сеня успел выйти совершенно из тоскливо-ностальгических расположений духа. Теперь он снова был на пороге в мир великих, судьбоносных ожиданий чего-то неведомого, но прекрасного, волнительно тайного и неописуемо счатливого.

Пройдя типичный двор они взошли в добротный, обложенный кирпичом дом. Зазвенели висящие изнутри, поверх двери, стеклянные украшения, продающиеся на всех торжищах страны. Обстановка была скромна, но весь дом дышал чистотой и уютом. Иоанна включила два светильника оригинальной формы. Сеня непроизвольно насчитал их около десятка. Все они были весьма отличительны от привычных «бра», которыми торгуют в магазинах, на улицах и рынках.

-- Располагайся, как дома, - радушно сказала хозяйка. – Мне нужно отлучиться на пару минут. А потом я займусь твоим комфортом. Не скучай, и постарайся успокоиться.

Зазвенели стеклянные голубые коты над входной дверью, и Сеня остался в одиночестве. Он подошёл к книжным полкам, которые занимали одну стену просторного зала, от пола до потолка. Названия и авторы запестрели в его очах ярким калейдоскопом. «Олеся» Куприна, гоголевские «Вечера» и «Запечатлённый ангел» Лескова первыми бросились в глаза. Каждое произведение несло смутное воспоминание о тех часах неволи, когда оно было им прочитано. От классики взгляд переместился к красочным агни-йогам, бхагавад-гиттам, множественным магиям, белым и чёрным. Здесь же покоился внушительный ряд кастанедовских откровений.

Звон лазоревых котов вернул Сеню к действительности, и он повернулся на скрип половиц под шагами. Он уже готов был обратиться к Иоанне, слыша, что она входит в зал. Но никого не было. Сеня быстро вышел в коридор, но тщетно: здесь не было ни хозяйки, ни кого либо другого.

Вернувшись в зал Сеня закурил сигарету, приспособив миниатюрную хрустальную вазочку под пепельницу. Он удобно расположился в кресле возле окна, слух его уловил древнюю как мир песню капающего дождя, а обоняние – какой-то неуловимый, приятный запах. Сеня переживал то состояние, когда уже не бодрствуешь, но ещё и не спишь. Этот сладостный миг в своей жизни не один раз чувствует всякий, наверно, человек. Все проблемы, все вопросы, волнения и заботы теряют неколебимую свою власть над уставшей плотью, и чарующая, дивная, неземная невесомость уносит душу в иное неведомое измерение, недоступное для суетных страхов, но реальное, ибо сердце продолжает биться, кровь идти по своему кругу, а душа жить.

Еще раз раздался весёлый перезвон бирюзовых котов, вновь послышался скрип половиц под мягкими шагами. В этот раз, даже с закрытыми веками, Сеня знал точно, что вошла Иоанна. Но каждый, наверно, человек знает это состояние, когда знаешь, но ничего не можешь. И мешаются сон и явь, грёзы и реальность. Иоанна властно и одновременно мягко сказала:

-- Сеня, очнись! Ты только посмотри на моих котов! Хоть одним глазом!

Сеня последним усилием воли открыл глаза и включил все рассудки с мозгами, чтобы понять о чём речь. Он увидел кошачьи фигурки и вяло сказал:

-- Иоанна, панна уважаемая, любезная и супер, я плыву, я устал, я сплю. У меня нет сил – считай, что меня нет. Извини.

-- Ты просто ещё не знаешь функцию моих котов.

-- Даже, если они разговаривают, - напрягся с произнесением фразы Сеня, - подобно кастанедовским ящерицам, то и это меня не восстановит.

Иоанна, между тем, расчёсывала своих котов, что-то аккуратно снимала пальцами с расчёски и улыбалась. Наконец, собранное с кошачьей шерсти вещество было смешано с щепоткою какой-то сушёной травки и определено в изысканнейший кальян, инкрустированный старинным червонным золотом.

--Сеня, мои коты – это не ящерки дона Хуана, ибо они коты панны Иоанны. Они спускались в мою подземную оранжерею и пробежались по кустам магических растений, подобно тому, как некоторые люди бегали по конопляной плантации в долине Чу. Только чуйская марихуана – это второсортный табак против моей мацанки, концентрированной пыльцы кустов, расцветающих третью сотню лет на глубине в тысячу метров под поверхностью земли. Прошу, мой друг, извольте затянуться, и силы ваши будут восстановлены.

-- Ты шутишь?

Иоанна без слов помогла Сене сделать затяжку. Он не испытал никаких тривиальных ощущений, сопрововождающих употребление конопли обычной, даже самой лучшей. Он только вдруг почувствовал необыкновенную ясность в уме и нормальное бодрое состояние организма.

-- Однако, - оценил он проснувшуюся свою органику и ментальность, - однако...

Он первый раз встретился лицом к лицу с Иоанной и внимательно её рассмотрел. Ей было однозначно менее тридцати лет, черты чистого, белого лица её были обыкновенны, но некое внутреннее состояние делало её лик не просто симпатичным или привлекательным, но красивым и возвышенным.

-- Ты – истинная, писаная красавица, - серьёзно сказал Сеня. – Что же было с твоим лицом буквально полчаса тому назад? Может, ты – женщина-видящая, какие бывают в Мексике, и их называют в тамошнем народе – «диаблеро»?

-- Сначала я отвечу тебе, что Малороссия – это не Мексика. Здесь преобладают совершенно иные тона. Все спектры почти цвета зелёного, жёлтый и все гаммы серого – вот природные цвета, преобладающие у нас. А главный наш цвет – чёрный, колер угля. Скрывающаяся под серой грязностью чёрень и грязно-красный цвет – это визитка здешних гор-терриконов. А прерогатива мексиканских краёв - коричневый цвет, все его многочисленные оттенки.

Сене было странно слышать как бы ответ в отношении своей обрывочной мысли, которая даже не была высказана вслух.

-- Так кто же ты?

-- Я не женщина-видящая. В Стране терриконов мы называем подобных себе – ведающие. Ну, а в невежественном народе нас именуют ты знаешь как. Ибо ты сам из него.

Сеня почувствовал благоговение от прикосновения к реальной тайне, к небыли существующей. Множество всяческих вопросов забурлило в голове, и от их массы он не мог остановиться на каком-либо конкретном. Сомневаться в том, что он воистину встретился с действительной небывальщиной, уже было невозможно. Слишком много нюансов уж сотворилось и не имело никаких рациональных истолкований. Мертвецкий лик стал лицом красавицы; проливной дождь, оставляющий сухим; бодрость творящая, подземная марихуана - всё это не было сном. Может, это некий гипноз? Но коты мурлыкая тёрлись об его ладони, и он чувствовал это. Он ощущал приятные запахи и своё сильное тело, он слышал за окном древнюю как мир симфонию дождя. Он видел Иоанну, и, наконец, он мыслил, и мысли его были вполне здравыми.

-- Иоанна, а, что, можно ли ещё хапануть конопельки из глубоких недр земельки донбасской?

-- Можно. Только изменится твоё состояние.

-- Я буду обкуренным?

-- Смотря какой смысл вкладывать в это слово. Если судить обывательсками мерками, то – да: ты обкуришься так, как никто и никогда из простых курильщиков. Если вспомнить Карлоса Кастанеду, то сдвинется влево твоя точка сборки восприятия. Если бы на твоём месте был, допустим, Пушкин, то на него, наверно, снизошла бы такая волна вдохновения, что «Болдинская осень» оказалась бы бледной. Если бы следующую затяжку сделал Сталин, то неизвестно, что получилось бы – египетско-вавилонский совдеп с железобетонным орднунгом или Джугашвили сам стал бы кем-то иным, святым либо ведающим, в своём собственном будущем. А, может, и видящим. Вариантов – уйма.

-- Круто, архибаснословно, волшебно-увлекательно, непреодолимо соблазнительно, - прокомментировал Сеня, - неодолимо любопытно и необоримо заманчиво.

-- Ты вот и в обычном состоянии, судя по словесной обойме, весьма талантлив. По крайней мере, в молниеносном и одновременно изящном выражении своих чувств и мыслей.

-- Да, но знаешь ли, хочется всегда чего-то неизведанного, неиспробованного. Ведь, таков удел всех смертных людей, не только меня, - желать, алкать, вожделеть новейшего.

Иоанна, смиренно полуулыбнулась, напомнив Сене легендарную Мадонну в исполнении легендарного Лео, и пожала плечами:

-- У каждого есть свобода выбора.

Сеня закрыл глаза и вдохнул магический дымок. Несколько подождав, не открывая очей, он поделился с Иоанной: «Вообще никаких изменений, ничего не чувствую». Поднимая веки он намеревался встретиться взглядом с чародейственною подругой, и увидел... восьмиугольный зал с полуовальными сводами; окон не было; свет лился откуда-то сверху; стены, пол и свод были облицованы мрамором цвета персика. Посреди зала возвышался чёрного мрамора балдахин, опиравшийся на витые колонны в тяжеловесном стиле средневековья; под ним помещалась ванна-бассейн такого же чёрного мрамора; в ней били быстро наполнявшие её тонкие струи душистой тёплой воды. Эти филигранные струи воды была похожи на оживший, задвигавшийся хрусталь, колеблющийся от малейшего дуновения и сверкающий бликами.

-- Это всё, без сомнения, лишь только грезится мне во сне, - сказал Сеня сам себе, не найдя взглядом Иоанны.

Он скинул верхнюю свою одежду прямо на пол, неловко сунув, оглянувшись по сторонам украдкой, в запачканные грязью туфли носки, с далёкого утра потерявшие свою свежесть, и взошёл в бассейн. Чёрный мрамор, оттенив белизну тела, сообщил ему ослепительный блеск. Сеня окинул взглядом персиковое помещение со множеством драгоценных предметов разного предназначения и размеров. Взор проскользил по серебру, красному атласу, золоту и сконцентрировался на проёме в конце зала, занавешенному от потолка до полу серебристой тканью.

Тонкая, как паутина, ткань была совершенно прозрачна. Сквозь неё было видно всё.

В центре этой паутины, в том самом месте, где обычно помещается паук, Сеня увидел Иоанну, одетую от шеи до пят в длинную рубашку, настолько тонкую, что она казалась мокрой.

-- А ты говоришь никаких изменений, - заметила она.

-- Если бы это было сновидением, то я не мог бы действовать в нём по полному своему произволу, - озадаченно сказал Сеня. – Что бы мне сделать для начала, дабы понять: это грёзы или реальность?

-- Обмойся, освежись немного.

Тёплая душистая вода уже достаточно наполнила бассейн. Из хрустальных кувшинов Сеня умащался разноцветными, вязкими жидкостями, весьма напоминающими шампуни. И действительно – это были ароматные моющие средства. Омовение казалось настоящим, состояние свежести – неподдельным. Сеня подумал, что во сне он бы не особенно беспокоился в отношении своих мокрых трусов и приличного выхода из бассейна на глазах Иоанны. Он увидел рядом белоснежную простыню и понял ход своих действий. Однако пришло смущение, когда он помещал на чёрном мраморе мокрые трусы.

Обёрнутый простынёй Сеня подошёл к Иоанне. Серебристая ткань, прозрачная как стекло, служила занавесью. Она была прикреплена только вверху, и её можно было приподнять. Занавесь отделяла мраморный зал-ванную от смежной с нею спальни. Эта очень небольшая комната представляла собой нечто вроде зеркального грота. Зеркала, вплотную подогнанные друг к другу, были соединены между собою золотым багетом и, образуя многогранник, отражали кровать из серебра, стоявшую в центре. На ней и сидела Иоанна.

В ногах кровати был брошен халат из китайского шёлка, в складках его виднелся большой, вышитый золотом кот.

Позади серебряного ложа, в глубине алькова, за щелью в зеркальном многограннике, виднелась золотая дверь. В этой полутёмной комнате всё сияло. Промежутки между зеркальным стеклом и золотым багетом были залиты блестящим сплавом, который в средневековой Венеции назвали «стеклянной желчью».

Приподняв серебристую паутину-занавесь Сеня взошёл в зеркальный грот, удобно разместился на огромной кровати, на приличествующем расстоянии от чародейной подруги, и, облегчённо вздохнув, скрывая взволнованность, спросил:

-- Что это? Где мы? Сон это или явь, грёзы это или реальность? Или крыша потекла?

-- Не знаю, стоит ли проводить ликбез в отношении версии строения мироздания по Карлосу Кастанеде? Помнишь: «Не существует никакого мира материальных объектов, есть лишь вселенная энергетических полей, которые видящие называют условно эманациями Орла»?

-- Помню немного, вернее – хорошо, но не близко к тексту оригинала. И конкретный вариант настройки нашего таинственного естества, который мы воспринимаем как окружающий мир, является лишь результатом того, в каком месте этого нашего энергетического естества находится точка сборки восприятия мира в данный момент. Но только, чёрт возьми, это где же моя точка сборки, чтобы видеть вокруг себя именно это и полноценно чувствовать даже каплю воды, падающую с кончика моего носа? Разве же может быть таким параллельный мир, или другое измерение, или иной уровень бытия? Это больше похоже на какую-то мизерную, комнатную, игрушечную модель некоего полурая.

-- Да, мой друг, ты отчасти прав в своём словесном сравнении. Первое, что ты должен уяснить, - это то, что версии строения мироздания и практики его восприятия и постижения отличительны у видящих и у ведающих. И мне очень не хочется забивать тебе голову параллелями извилистых толкований. В конце концов, тайна мироздания абсолютно непостижима, безнадёжно необъяснима для смертных. Поэтому на твой вопрос отвечу так – это сон и явь, это грёзы и реальность, это безумие для смертных и одновременно краткий миг полупознания настоящего, высшего предназначения человека, способного творить миры. Но только не человека разумного, а человека духовного.

-- Окружающая обстановка мне что-то смутно напоминает, - заметил Сеня вслух то, что занимало его совсем не самым главным образом.

-- Потом, наверно, ты вспомнишь.

Сеня, между тем, подошёл к кушетке, взял в руку золотые украшения, лежащие на ней, и заговорил:

-- Как бы всё по настоящему: я осязаю это золото. А где мы насчёт нашего трёхмерного пространства? Где сейчас твой кирпичный дом, в который мы вошли? Можно ли прихватить с собою золото, когда будем возвращаться? Или можно остаться в этом полурае? А что здесь за стенами? Солнце, звёзды есть? А люди, звери, птицы и так далее и тому подобное? Или это - «шестая чеховская палата» в интерпретации панны Иоанны, то бишь – всего лишь «игры разума», элементарное безумие? Я, хоть, вернусь в здравый рассудок? Или очнусь в донбасском дурдоме, который в захолустной Новождановке?

Иоанна в ответ улеглась, и томная её поза смешала напрочь ход мыслей Сени.

-- Сеня, вернёшься ты в тот кирпичный дом. Только, что тебе там будет делать? Натура твоя, инвентарь характера, сейчас высветила твои могучие леность, жадность, корыстолюбие и страх перед обычной людской жизнью. Да, самый простой и хороший способ устроения себя в той жизни – взять отсюда золото и зажить там припеваючи, без трудностей, без мучений и стенаний. Ну, а какой в этом смысл вообще? Кому, высшим и низшим сферам мироздания, нужно, чтобы ты, не ударив палец об палец, утонул в удовлетворении своей мизерной, ничтожной, презренной, бесстыдной и жадной плоти?

-- Да, никому и ничему от моего «хорошо» лучше не станет, - быстро согласился Сеня.- Это ясно и понятно. Я со всем согласен. Скажи же, что мне делать, что мне желать и зачем я здесь, чего ради моё жалкое «эго» рядом с тобой, неповторимой?

Иоанна нежно взглянула на Сеню, и в этом взгляде была та миллиардноокая искра, которая во все века и во всех народах даёт понять мужчине, что он почти обладатель владетельницы этой чуть уловимой искорки. Иоанна опустила веки и мягко, но с непреклонностью сказала:

-- Скажу лишь одно – выбрось из сердца даже намёки на надежду обладания мною. Сейчас мне это всего важнее.

Сеня, в полном разочаровании, изрядно перемешанном с раздражением и с неприятнейшим чувством полного самоуничижения, закрыл глаза, подумав, что он подобен некоей лягушке, над которой проводят жестокий лабораторный эксперимент какие-нибудь выдающиеся светила науки, калибра Павлова и Сеченова. Когда же он открыл вежды, то обозрел... тихую украинскую ночь. В ночном небе, в недоступных высотных далях, фиксировался обыкновенно для многих столетий Млечный Путь, он же – Чумацкий шлях для малороссии.

Невдалеке стоял как ни в чём не бывало старинный друг детства, Вадик, с советским магнитофоном «Весна», струившимся развесёло-похабными текстами «Сектора газа». Вадик улыбался чему-то своему, и выглядел семнадцатилетним юношей. Сене захотелось сказать ему о недавней своей мысли насчёт их детских баталий в настольный хоккей. Сельская улица была до боли родной и не несла в душу эманации чуждости и враждебности. Сеня почувствовал прикосновение к своей руке. Напротив него стояла юная Ксюша, первая его возлюбленная. Она была так же свежа, румяна и прекрасна, как и многие лета тому назад.

-- Однако, - кашлянул Сеня, констатируя приятное чувство своей физической свежести после омовения в ванне из чёрного мрамора, - ты совсем не изменилась. И это не дешёвая лесть. Потому что во мне уж нет прежней влюблённости. Есть только ностальгическое воспоминание о том прекрасном, феерически волшебном, фейерверке чувств.

-- Но, ведь, я тебя помнила и ждала все эти десять лет, - грустно отвечала Оксана.

-- Но, ведь, у тебя есть муж и ребёнок. Чего же стоит такое ожидание?

В ответ Сеня слушал общие фразы, и удивлялся их бессмысленности в отношении единственной сути затронутого вопроса. В конце концов, Сене стало неловко за эту глупую сцену ничего необъясняющего объяснения, потом стало пустынно в сердце и слегка больно, что первая его влюблённость – это всего лишь золотистая, красочная обвёртка, внутри которой никогда не было шоколадной конфеты с вишнёвым ликёром, ибо там всегда была безвкусная деревянная пустышка. Он со старческой снисходительностью вспомнил собственные чувства, когда злые, как дикие собаки Динго, охранники вели его в лагерный изолятор, а он внутренне трепетал от забытого попсового шлягера, песни «Чужая свадьба», звучавшей над зоной из нескольких репродукторов. Тогда из письма Вадика он узнал, что Ксюша вышла замуж.

Вдруг Сеня обнаружил, что смотрит со стороны на сцену ничего необъясняющего объяснения, где молодой мужчина мирно говорил с юной девушкой под неказистым фонарём среди тихой ночи на сельской улице. Наконец, вдруг снова обозрев перед собою Иоанну на серебряном ложе, Сеня понял, что тот парень под фонарём – это он же сам. Парень из-под фонаря так же удивлённо взглянул на другого себя, который стоял в простыне перед некоей Мадонной на кровати из серебра.

Один Сеня слушал на улице какой-то несущественный, как и все её речи, вопрос Ксюши, а другой сам спрашивал Иоанну:

-- А это что же?

-- Это лёгкое интеллектуальное танго на прахах потерявшегося Карлоса Кастанеды. Во-первых, твоё «я» разделилось, и каждое из них – равноценно, самостоятельно и полноценно, раздвоенное твоё «я» действует в тобой же созданных проекциях кусочков твоих личных мирозданий. А, во-вторых, твои сотворённые проекции, во всех подробностях, реально ворвались в чужие сновидения. И вопрос: грёзы это или реальность, правда это или обман, сон или действительность, полусновидение или полуявь?

Видение и одновременно ощущение, физическо-ментальное чувствование сцены на сельской улице растаяло. Сеня облегчённо вздохнул, почувствовав как убыло напряжение, и тихо, но вдохновенно заговорил, не глядя на Иоанну:

-- Как много нам открытий чудных готовит просвещенья дух... Однако, к делу. Дабы исполнить твоё повелительное желание об истреблении из сердца даже намёков мне нужно движение. И движение стремительное. Конечно, в данном случае неуместно вспоминать Адриано Челентано с его рубкой дров насчёт Орнеллы Мути, ибо у нас с тобой далеко не всё столь ясно. Но движение необходимо, потому что мысли мои через посредство очей переполняются влечением к телу твоему и душе. Я честно признаюсь тебе, о неподражаемая Иоанна, о загадочнейшая и прекраснейшая из дочерей человеческих, мне встречавшихся, о...

Сеня от новой неожиданности прервал речь, забыв её совершенно. Ибо он, казалось, неподвижно застыл в позе стремительного движения, а живой трёхмерный вид нёсся назад, создавая впечатление огромного ускорения. Но воздух обдавал лицо столь плотно, что трудно было дышать и держать открытыми глаза. Во мгновение ока Сеня пронизал собою, своею плотью, каждую клеточку которой он ощущал, целый дворец из великолепных палат и сотен коридоров, украшенных позолотой, мрамором, резными панелями, восточными шелками, из сотен уютных уголков, то тёмных и таинственных, то залитых светом. Винтовые лестницы кружили, поднимались и опускались. Галлереи сменялись молельнями, исповедальни упирались в альковы. Во мгновение ока всё это великолепие роскошнейшего средневекового дворца-лабиринта, отпечатавшись в глазах почти во всех подробностях, осталось где-то даже не позади, а неведомо где. Ибо далее устремились пейзажи нерукотворные, ошеломлящие и захватывающие дух.

Леса, равнины, горы и пустыни сменялись необозримостью голубых просторов морей и океанов. Огромные стада бизонов, оленей и антилоп на суше менялись стремительным движением стай дельфинов в толще вод.

-- Эти стада и стаи мне отчасти напоминают мои чувства, - вдруг услышал Сеня Иоанну.

Он обернулся к ней, и она взяла его ладонь в свою, и сверхскоростное движение прекратилось, и они уже мирно шли, и вокруг был странный, невиданный мир.

На бледно-голубом небосводе тускло отсвечивали три сферы разных цветов. Вокруг было множество озёр, похожих на невероятное собрание темноватого густого молока. Иоанна заговорила:

-- Мы находимся в одной из проекций одного из многих моих миров. Имена здешних звёзд на небосклоне – Страсть, Ненасытность, Чувственность. Озёра – это омуты наслаждения. Но я – девственница. И этот мир – модель моей неравной борьбы с собою. Душевная часть меня – стремление к чистоте, покою и воздержанию, а другая часть – это бурлящая как вулкан плоть.

Сеня почувствовал всепобеждающее влечение, страстное устремление каждой клеточкой естества к Иоанне, протянул к ней дрожащие свои руки, но вдруг погрузился в сладкую тьму, вернее – в то состояние, когда уже не бодрствуешь, но ещё и не спишь, услышав её слова из ниоткуда: «Найди меня и спаси, мы нужны друг другу».

Глава 3. Начало поиска неведомого.

******************************************* *********************************

-- Просыпайся, солдатик, - услышал над собою Сеня и открыл глаза.

Весёлые солнечные зайчики скакали по незнакомой комнате, являя картинку из детского восприятия мира. Он в одежде лежал на старом диване, и классическая старуха, как будто из экранизации гоголевского «Вия», стояла над ним.

-- Вставай, солдатик, поднимайся, - хрипели её голосовые связки подобно каким-нибудь заржавленным механизмам, давно отслужившим все мыслимые сроки своего рабочего века и готовым вот-вот развалиться в прах. – Уж солнце взошло, пора вставать.

Сеня бодро встал и лаконично спросил:

-- А где же панна Иоанна?

-- Ты о ком, солдатик?

-- Об Иоанне. Я же не сам сюда пришёл: меня привела Иоанна.

-- А, ты про праправнучку мою, верно. Так её зовут – Арамат.

-- Аромат?

-- Арамат. А насчёт имени Иоанна: она любит шутить, моя Арамат.

-- Так и где же она?

-- Я не знаю. Она редко бывает у меня. Может, и в год раз приехать. Она может.

-- Ну, есть же у неё адрес? Где её найти?

-- Адреса не знаю. А найти её можно в нескольких местах. Но где именно – я не знаю.

-- Какие же это места?

И старуха стала вспоминать названия каких-то хуторов и посёлков, и имена женщин, в домах которых могла остановиться Арамат... Говорила она медленно, еле слышно, витая в своих глубоких недрах старческо-маразматических измерений. Вопросы она либо не слышала, либо равнодушно игнорировала, считая их, вероятно, глупостью. Вести какой-либо диалог с нею было решительно невозможно. Сеня уныло вышел из комнаты, и старуха даже не заметила.

Не доверяя услышанным заверениям Сеня самовольно обошёл весь дом, а потом и всю усадьбу. Но тщетно – Иоанны-Арамат здесь не было.

Выйдя за двор он сразу узнал местность, и отметил ещё одну странность в дополнение ко всему комплекту необычностей своего вчерашнего знакомства. Ведь, вчера он совершенно не ориентировался, что это за место. Отсюда же до двора Ибрагимовых было всего минут пятнадцать ходьбы. В чётких воспоминаниях о полуснах-полуявях время пролетело незаметно, Сеня пришёл в себя у самой цели. Там, у ворот, уже сидел на тяжёлом мотоцикле Володя Вершанский, местный участковый.

-- Здорово, Сеня! Молодец, что подошёл. Я было собрался уже отъезжать.

-- Приветствую, Володя, - напрягся вчерашний зэк. – Что, уже подали заяву?

-- Ещё вчера, - озадачился Вершанский. – Ладно, садись. Отъедем отсюда. Торбочку твою я уже прихватил. Обмозгуем, как тебе лучше действовать.

Мотоцикл остановился через две улицы. Милиционер встал, прошёлся и сказал:

-- Короче, я и сам уже всё обмозговал. Тебе нужно тут не появляться какое-то время. Вот и всё.

-- Благодарю, Володя. По-братски ты со мною. Но чем обязан такому участию?

Вершанский опустил руку на плечо Сене и, вздохнув, ответил:

--Та все мы люди. Там, дальше, может, и заяву заберут. «Южане» это, из бывших бандюков. Сейчас уголёк возят, продают. Вобщем... На вот, двадцать гривен. Не обессудь, бильше нэма. Разбогатеешь – отдашь. Я сейчас в город. Тебя подкинуть?

-- Мне бы до Латашевы, - вспомнил Сеня один из ближайших хуторов, названных старухой-прапрабабкой.

-- Поехали. Без базара. Шо там, родычи?

-- Да.

Вид безлюдных грунтовых дорог, унылой жёлтой степи и ещё зелёных лесопосадок промелькнул в сениных глазах, не рассеяв тревогу и смятение души. На окраине хутора Вершанский остановился:

-- Куда теперь?

-- Здесь встану, - отвечал Сеня. – Пройдусь немного. В себя приду. Жизненная ситуация-то не из лучших.

-- Плюнь, Сенька. Выбрось из головы. Заява будет лежать мёртвым грузом. А ты спокойно начинай новую, правильную жизнь.

Друзья детства прощаясь обменялись крепким рукопожатием. Оставшись один, Сеня понял, что в себя ему не прийти. Тревога и смятение сменялись отчаянием и безысходностью. Ибо начинать новую, правильную жизнь было почти невозможно. Вспомнились почему-то Печорин и Онегин. Да, «проблемы» у них были по-жизни! Но, впрочем, Сене до Миши Лермонтова и Саши Пушкина, что пешком до Киева. Они были дворяне, от рождения люди обеспеченные. А он из чёрного сословия. Из ничтожной среды люмпен-пролетариата, как говорят научные эксперты. И угораздило же его заниматься в лагерях самообразованием! «Во многой мудрости – многия печали». Вот, что теперь делать с этой бездной интеллекта, бушующей мировым океаном в его черепной коробке?

Сеня сел прямо на траву, открыл торбу, начинил папиросу хитрым табачком, презентом от друзей детства, и успокаивал трепещущий рассудок дымом конопляного забвения. Между тем за ним уже наблюдал праздный хуторянин среднего веку. Почуяв знакомый с детства запах от сениного «успокоительного лекарства», сельский житель подошёл к пришельцу и без приветствия начал вдохновенную речь:

-- Трава, она, как бы замедляет время. Алкоголь наоборот убыстряет. Время-то, понятно, как тикало, так и тикает. Но тикает по разному для алкашей и планокуров. Согласен?

-- Да, - равнодушно ответил Сеня. – Без базара.

-- А ты к кому, на наш хутор?

Сеня хотел было отвечать по лагерной привычке: «А для кого интересуешься?» Но потом нашёл более оптимальную форму здравомысленного ответа:

-- К бабке Ефросинье. Знаешь такую, уважаемый?

Хуторянин после продолжительной паузы сказал:

-- Знаю.

-- Так, пошли, покажешь, где она живёт.

-- Ты, земляк, не обессудь. Но не хочу я даже показывать.

-- Почему же? – не понял Сеня. – Ты слишком молод, чтобы с пожилой женщиной иметь какие-то серьёзные счёты. Ладно бы ты пил самогон, а она продавала. Тогда понятно – долги, скандалы, непонятки. А ты же планокур, как я понял.

-- В том-то и загвоздка! – хуторянин торжественно поднял к небу указательный перст. – Оно, ты должен знать, как это происходит, если курить траву в более людных местах, чем наш хутор. Ну, курят обычно там в компаниях. А, что это значит? Значит – либо ржут, шо кони, либо базарят о чём-нибудь. А под травой говорить – не наговоришься. Оно как в той песне про чукчу, мол, что видит, о том и поёт. Вот хапанут конопельки пацанишки, и мозг превращается в водопад, где каждая брызгочка – это мыслишка. За каждую брызгочку хватаются, развивают тему, тут же её сворачивают и давай новую. А потом уж и не вспомнят, а о чём же и говорили-то под травою.

-- Согласен. Но при чём эта тема и бабка Ефросинья?

-- Связь прямая, земляк. Здесь, на хуторе, я день у день курю траву сам на сам. А это совсем другая тяга, чем в компаниях. Не буду щас про свои мыслительные полёты. Но не могу я даже приближаться к дому Ефросиньи. Шибёт измена страшно. Не могу тебе описать. На жуть такую пробивает, что я уже несколько лет и не подхожу к её дому. Хоть под травою, хоть по трезвому. Короче, вон, за бугорком её дом. Под вербою, там увидишь.

-- Так она у вас тут что, типа ведьмы?

-- Да, нет. Никому до неё и дела нет. Насчёт ведьмы никто и не заикается. Меня только одного измена долбит под травою. Либо я с ума схожу, либо есть какая-то загвоздка.

Снова Сеня почувствовал удовлетворение от прикосновения к реальной тайне, к небыли существующей. Поездка в эту глушь оказалась верным ходом. Множество всяческих вопросов забурлило в голове, и от их массы он не мог остановиться на каком-либо конкретном. Сомневаться в том, что он опять встретился с действительной небывальщиной, было невозможно.

Вид же хуторка навевал ассоциации с документальными хрониками 50-х годов совдепии. Казалось, что время остановилось для этого хутора.

Под вербою на лавочке мирно сидела опрятная, хорошо сохранившаяся женщина лет шестидесяти. Увядшие черты лица её свидетельствовали о былой красоте этой женщины.

-- Здравствуйте! Меня зовут Сеня. Я ищу некую Арамат, которая представилась мне Иоанной. Она меня вечером ввела в дом, который находится на первой шахте. А утром обнаружилась только её прапрабабка. Она и дала ваши координаты для поиска Арамат.

Женщина молчала, равнодушно скользнув взглядом по гостю.

-- Так как же? – спросил Сеня. – Не знаете, где мне найти Арамат?

-- В данный момент не знаю.

-- А вообще?

-- А вообще – мне нет никакого дела до твоих поисков, хлопчик. Тем более, ты не говоришь о своих целях. А по тебе сразу видать, что ты только из арестантов.

-- Прошу прощения, но как вы определили, что я только из арестантов?

-- На лбу у тебя написано. Иди прочь своей дорогой.

Сеня почувствовал, что Ефросинья не намерена менять своё расположение. Иллюзия прикосновения к тайне рассыпалась. Вместо пятизвёздочного отеля он находится в пятихаточном хуторе. С двадцатью гривнами в кармане и с остальными перспективами типичного бомжа. Терять было нечего, ибо всё было потеряно, и Сеня грустно заговорил:

-- Да не вор я, никого не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам,

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

Что за предубеждения против всякого каторжанина? Я вполне нормальный, адекватный человечишка. Мне очень нужна Арамат. Неужели такая серьёзная проблема для вас – сказать что-либо о ней? Я ищу свой смысл в жизни. Для меня это очень важно.

Ефросинья без каких-либо эмоций смотрела вдаль и отвечала:

-- Нормальный, адекватный человек. А уже зазвучали нотки лицемерные, что ты жертва. Нынешняя неволя – это тебе не плен у компрачикосов. Что бы ты заговорил на месте Гуинплена? Да, и гордость с самомнением звучат в твоём сердце громким набатом.

Сеня посмотрел на пейзаж хутора из умершей эры строящегося лжекоммунизма и речь Ефросиньи осозналась здесь неправдоподобно удивительной. Напоминание о герое Виктора Гюго – Гуинплене – озарило Сеню догадкой. Он вдруг понял, что одно из видений в доме Иоанны было из романа Гюго. Дворец, альковы, балдахин, бассейн. Что же это было – сон или явь, гипноз или чародейство, наркотическое действие или иное измерение реальности? Есть ли какая-нибудь связь между тем видением и словами Ефросиньи? Случайно ли её сравнение или это некий намёк на знание тайны той диковинной ночи?

Ефросинья, между тем, опередила горячее прошение пришельца, сказав:

-- Сейчас я не расположена к беседе. Если хочешь, то можешь помочь мне по хозяйству. Огород не мешало бы вскопать, дровишек наколоть и прочее. А там, может, и захочется мне что-то сказать тебе про Арамат.

Сеня согласился, и они взошли в просторный, ухоженный двор. За добротным кирпичным домом открылся вид немалого огорода. Сеня не смутился, желая приобрести расположение таинственной хозяйки.

Вчерашний зэк перекапывал землю на лоне природы и был почти счастлив от своего труда. Солнце скрывалось в облаках, жары не было. Лёгкий ветер шелестел листвою окружающих деревьев. В полдень Сеня почувствовал усталость. К этому времени была перекопана одна треть огорода. Подошла Ефросинья:

-- Пошли. Пообедаешь.

Во дворе, под навесом, Сеня кушал честно заработанное. В конце трапезы хозяйка поднесла холодный вишнёвый компот.

-- Если хочешь отдохнуть, то пойдём, покажу тебе комнату, - сказала она.

-- Благодарю, но пойду я лучше дальше копать.

Сеня покурил и неспешно принялся за работу. Прежней бодрости уже не было, темпы упали. Но Сеня методично вонзал в землю лопату, под аккомпанемент мыслительных упражнений. Он думал, размышлял, вспоминал, анализировал, мечтал. И, между этим, медленно копал. К вечеру работа была почти сделана.

-- Однако, - улыбнулась подошедшая Ефросинья. – Почти справился.

Сеня присел на землю. Усталость была столь велика, что даже на дежурный ответ он не находил сил. Хозяйка спокойно сказала:

-- Пойдём. Я тебе подогрела воды. Обмоешься. Потом поужинаешь. Потом предоставлю тебе ночлег.

-- Благодарю.

Сеня отметил, что летний душ у Ефросиньи сделан очень добротно: из кирпича, внутри обложен кафелем. У подавляющего большинства обитателей этого огромного края обычно летним душем служит деревянная, ветхая «кабинка».

Ужин был отменный, с жареным гусем. Поев Сеня захотел спать.

-- Что же ты? – спросила Ефросинья. – Молодой же ещё. Неужели так устал?

-- Устал, - лаконично ответил Сеня, подумав про себя, что потере сил очень хорошо способствовали хорошенькие стрессы и чрезмерное употребление конопли.

В уютной комнате, на чистой постели, Сеня заснул сном праведника.

На следующий день огород был докопан и начата колка дров. В добротном сарае было заготовлено спиленых древесных стволов на несколько, наверно, лет. Учитывая, что эти дрова предназначались только для растопки печи. Рядом стоял сарай, полный хорошего угля, называемого здесь «орешек».

День опять прошёл в работе. С большим количеством перекуров. С завтраком, обедом, ужином и вечерним душем. С хозяйкой общение было прежним – сугубо деловым и организационным. Однако, Ефросинья была весьма предупредительна, предоставляла совершенную свободу и импровизацию в труде и была почти незаметна. Обычного для сотрудничества незнакомых людей напряжения не было.

Недавний арестант получил некий суррогат обыкновенной человеческой жизни. И был на время удовлетворён даже этим суррогатом. К тому же подпитывала надежда. Сеня знал, что должен встретиться с Арамат. И эта встреча обещала необычайный поворот судьбы.

Сеня потерял счёт дням и не мог сказать, сколько их понадобилось, чтобы все стволы превратились в поленья, готовые для растопки. С чувством выполненого долга и удовлетворением от этого он присел на чурбан и закурил. Приблизилась Ефросинья:

-- Молодец, Семён, молодец. Умилостивил ты, хлопчик, моё сердце своим усердием. Можешь обмыться, покушать и отдохнуть. А вечером прогуляемся.

-- Прошу прощения, но до сих пор не знаю, как вас зовут по отчеству. Как позволите вас величать?

-- Обращайся просто – Ефросинья, на «ты».

Под вечер они вышли из двора и направились за хутор.

-- Зачем ты ищешь Арамат?

-- Во-первых, с нею связана великая тайна, нечто небывалое. Во-вторых, она мне нравится. Может быть, я влюблён.

-- А ты даёшь сам в себе какой-нибудь отчёт факту, что она – ведающая?

-- Мой отчёт этому факту в том, что я столкнулся с тайной, которая меня влечёт.

Далее Ефросинья шла молча, и Сеня почувствовал некое предверие страха. Они преодолевали пригорки, происхождение которых в степи было непонятно сениному рассудку.

-- Ефросинья, куда мы идём? – решился на вопрос Сеня.

-- Если ты рискнул проникнуть в некую тайну бытия, то должно тебе отойти от прежних восприятий окружающей реальности, от привычных её оценок.

Они подошли к одинокому, древнему дубу. В наступающих сумерках дерево казалось больше в размерах, чем при дневном свете. Ефросинья стала под кроной, Сеня был подле неё. Женщина начала мягкую, спокойную речь:

-- Дерево над нами и под нами. Мы стоим на его корнях. Смотри прямо перед собой на ствол, не отводя взгляд, не мигая, и ритмично и медленно дыши, с каждым дыханием беря силу дерева и с каждым выдохом избавляясь от собственной внутренней усталости и слабости.

Сеня повиновался и увидел в воздухе вокруг себя золотую мерцающую пыль.

-- Это энергия дерева и места. Вдыхай её и на паузе перед выдохом задержи её и собери внутри себя. Выдохни серое, отработанное и ненужное собственное и на паузе после выдоха распредели внутри себя золотое, что набрал на вдохе, распредели внутри тела взамен серого и отброшенного. На каждом вдохе ты забираешь силу дерева и места. Входит она в тебя с дыханием, но и не только с ним. Через твои ступни от корней. Через твою макушку от кроны. Обрати ладони рук к стволу, почувствуй теплый поток от ствола к тебе в ритме твоего дыхания. Почувствуй, как с твоим вдохом проникает в тебя сила дерева и через твою кожу. Вдыхай всем своим телом.

Сеня весь вошёл в процесс и физически ощущал проникновение некой силы в свою телесную оболочку.

-- Какой мир тебе нужен? Сила дерева в трёх уровнях, в трех мирах, - ниже грунта, на уровне грунта и выше грунта. Энергия нижнего или верхнего мира нужна? Замкни круг. Смотри на дерево. Ритмично с дыханием поглощай и отдавай силу, замыкая круг.

И дерево вдруг развернулось перед Сеней. Стало видимым со всех сторон сразу. Он увидел и что перед ним и что за ним, потому, что ощутил себя деревом и наблюдал все вокруг себя со всех сторон сразу. И мир вокруг изменился, стал иным, изображение стало плоским и многомерным одновременно, как слоёные картинки, высвечивающие то один, то другой слой в зависимости от того, как углубляется взгляд. В этом состоянии отсутствовали мысли, были только ощущения. Пребывая в этом состоянии, в состоянии слияния по своим внутренним вибрациям с деревом, человек не мог мыслить, думать, соображать.

Сеня отчётливо видел Ефросинью где-то внизу, ощущая себя огромным нечеловеком.

При попытке ощутить, что же или кто он теперь, многомерное изображение вокруг померкло и Сеня на какое-то неопределимое время стал ничем, некоей частью тёмного вязкого небытия.

Вдруг в дневном свете он увидел вокруг себя необозримое скопище людей по всем сторонам окружающего горизонта. Это был огромнейший лагерь, окружённый кибитками. На мощных людях были шлемы и панцири из сыромятной бычьей кожи, они носили плетеные щиты, копья, луки и мечи. Их войлочные палатки прикреплялись к кибиткам, в которых они жили. Вокруг палаток пасся скот, молоком, сыром и мясом которого они питались. День сменился ночью. Тысячи костров освещали воинственный народ. Сменялись времена года, века и сами очертания местного ландшафта. Многие сотни стоянок разных народов сменялись друг другом в толще веков. Невозможность вместить ощущение древности людской цивилизации, грандиозности незапамятных движений человеческого рода, подействовала аннигилирующе на огромного нечеловека-дуба, и Сеня пришёл в себя, в систему координат людского естества. Он всё так же стоял возле Ефросиньи, и всё ещё видел в воздухе вокруг себя золотую мерцающую пыль. Сумерки между тем сменились ночью. Рядом горел костёр, предусмотрительно разложенный Ефросиньей.

-- Это была одна из техник колдовства, - буднично пояснила она. – Колдовство это якобы славянских корней.

-- Что за воинственные толпы я видел?

-- Скифов, сарматов, ост-готов, гуннов, аваров и прочих-прочих, следовавших в их ордах. Нынешняя страна терриконов помнит шествия этих диких культур и цивилизаций. Знания ведающих идут ещё с тех давних времён. И виденное тобою – это ещё далеко не истоки наших знаний.

До этого часа Страна терриконов Сене представлялась лишь обширным краем, который взрастила советская власть, благодаря разработке угольных месторождений. Сейчас он даже удивился узости своих представлений. Оказывается, время рождения здесь угледобывающих шахт – это всего лишь ничтожный, совершенно незначительный миг в пласте многотысячелетней истории. Впрочем, этот факт – естественен, прост и закономерен.

Когда они возвратились в дом и расположились в горнице, Сеня заметил на стенах множество православных икон. Ефросинья опередила ответом его вопрос:

-- Это результат тысячелетнего удела ведающих. Мы не должны выделяться из массы темного народа. И эти иконы – всего лишь штрих конспирации.

-- А вы вообще как – верите в Бога?

Ефросинья снисходительно улыбнулась:

-- И бесы даже веруют, и трепещут при этом. По свидетельству святого апостола.

-- Ваши знания связаны с бесами?

-- Это вопрос человека невежественного, совершенно не понимающего основ мироздания. Мне затруднительно ответить тебе так, чтобы ты смог осмыслить мой ответ. Ты, например, можешь уразуметь следующее утверждение, что нынешняя, вошедшая в моду, так называемая евангелизация, охватившая почти все земные материки, есть на самом деле самая настоящая дьяволизация?

-- Ну, - замялся Сеня, - не могу пока осмыслить этой игры слов. Но я об этом и не думал никогда.

-- Однако, это не просто игра слов, - серьёзно сказала Ефросинья. – Это примитивная очевидность и одновременно великая тайна. А наши знания связаны прежде всего с исследованием возможностей человеческого естества. На основе здравого рассудка.

-- Но вы признаёте факт существования сил сверхъестественных? А, значит, ваша связь должна быть либо с добром либо со злом, или со светом или с тьмою.

-- Хлопчик, ты не знаешь, что такое зло и что такое добро, в их глобальных смыслах. Даже твой поиск Арамат ты не можешь объективно определить – злое это действие или же доброе. Даже лично для тебя, без глобальных смыслов.

Сеня согласился внутренне с утверждением хозяйки и спросил:

-- А как же мне её найти, таинственную Арамат?

-- Поезжай завтра в ***кий район, посёлок Первомайское. Я напишу тебе адрес и письмо к тамошней хозяйке, к ведающей. Сейчас же иди почивать. Утром я тебе уплачу за труды твои.

*******************

... Неспешно шествуя по сельской грунтовой дороге, с двух сторон окаймлённой искусственной лесопосадкой от умерших совдеп-императоров, Сеня удивлялся, и даже более – поражался собственному поведению. Потому что он не задал Ефросинье великое множество вопросов. Простых и сложных. Почему? Казалось, что некая странная, неощутимая сила поставила неведомый барьер его душе для того, чтобы спрашивать даже об элементарном. Это было удивительно, более того – непонятно, но это было фактом, реальной данностью бытия...

Глава IV. Привет от Навуходоносора.

«...И отлучат тебя от людей, и будет обитание твоё

с полевыми зверями...»______________________

Ветхий Завет. Книга пророка Даниила, гл. 4, ст. 29.

...Банальный страх перед своей туманною будущностью не давал Сене полноценной радости от твёрдой надежды увидеть вновь таинственную Арамат. Он не мог себе точно ответить – влюблён ли он. Снова, не умея наметить даже хилый набросок плана своего устроения в этом мире, Сеня прибегнул к курению конопли.

Обозревая желтеющую листву он уныло подумал, что скоро ударят холода. А у него в торбе лишь пара футболок да дешёвых спортивных брюк. Синдром франтоватости, которым Сеня болел в юности, совершенно был излечен арестантским сроком. Сейчас нужны были не модные вещи, а просто одежда, способная предохранять плоть от осенних морозов. И он решил открыть старый кошелёк, подаренный Ефросиньей вместе с «зарплатой». С пессимизмом извлёк Сеня из торбы ветхий, протёршийся до дыр кошель.

-- Ни хрена себе! – искренне изумился он, вынув несколько стодолларовых купюр.

Сеня снова обозрел увядающую природу. Уже без унылости, а с бодростью и уверенностью. Мгновенно мир внутри и вокруг преобразился, засверкав возможностями. Банальность, конкретизированная тысячи лет назад мудрейшим царём Соломоном, действует безотказно во всех веках и народах на всякого индивидуума. Действительно, золото придаёт уверенности и силу своему владельцу. Действие на органику малороссийской конопли совершенно заштриховалось эманациями душевных эмоций. Так бывает, что действие, конечно умеренное, всякого стимулятора искуственной эйфории становится меньшим, чем эмоциональная волна от сильного чувствования, катящаяся от разума к сердцу.

Сеня неспешно возвращался в посёлок, где миновали эпизоды его детского существования. Инстинкт самосохранения требовал узнать, не вернулись ли его родные.

Двор трескающегося по швам кирпичного обиталища, подобный свалке, всё также пустовал. Двери дома по прежнему были заперты. Старые, прогнившие ставни затворяли покосившиеся окна. Сеня снова присел на чурку посреди заросшего травою двора. Буйная поросль дикой травы вздымалась значительно выше пояса, деревья неухоженного сада были похожи на фантастических кикимор из жуткого славянского фольклора.

Сеня не удержался от соблазна посетить дом Иоанны-Арамат. Ворота были закрыты, и он ловко перепрыгнул через забор. Замок висел на двери, и весь двор был пустынен, и, казалось, необитаем.

Скиталец пришёл на автобусную остановку made in USSR, красовавшуюся ржавым скелетом арматуры, обнажающимся из-под разрушающегося бетонного корпуса. Облупившийся ДК от совдеп-культуры равнодушно возвышался над местным центром. Здесь, на асфальтовом пятачке посреди голого грунта окрестных дорог был некий полуклуб поселковых туземцев, своеобразная тусовка всех поколений.

Возле неказистого магазинчика, торгующего почти всеми видами алкогольных снадобий, происходило общение аборигенов. Здесь могли потянуть из одного пластикового стаканчика работник зоны и бывший зэк, шахтёр и таксист, наркоторговец и футболист, противозаконно числящийся на какой-нибудь шахте проходчиком или электрослесарем. Кто-то из этой разномастной тусовки уже приветствовал Сеню. Ему это было странно, потому что старых знакомых он не увидел. Были сплошь лица новые, ставшие здесь личностями в пору его узнической, каторжанской жизни.

Пластилиновая сущность Сени не устояла перед иллюзией тщеславия. На миг он позабыл о поиске родных, о поиске чародейки Арамат, о посёлке Первомайское, где проживала некая ведающая, к которой у него было рекомендательное письмо от Ефросиньи. Водка «Хортица» весело плюхалась в стаканчики, смешная травка аккуратно сортировалась в бульбики и папиросы, пустые разговоры гудели в пространстве. Это была картина, типичная для сотен тысяч мест Малороссии провинциальной, формата XXI века. В принципе, сущность этой современной картинки не отличалась от пьяных общений сто-двести-тристалетней давности. Но это была глобальная сущность. В смысле пустоты и греха. Ну, а подробности, конечно, имели отличие от седой старины. И главная подробность отличия была парадоксальна. И гениально проста. До примитивности. Ибо простое сословие страны, вплоть до юношей, имело возможность жить в тепле, неплохо питаться, не напрягаться в непосильном труде, систематически расслабляться алкоголем и коноплёю, и без брачных уз иметь регулярную разгрузку в удовлетворении «основного инстинкта». Осознание этого парадокса буквально пронизало мозг Сени. Сначала он вспомнил грандиозные картины грозных шествий по этой земле скифов, сарматов, ост-готов, гуннов, аваров и прочих-прочих, следовавших в их ордах. Потом он понял, что сейчас для простого человека жизнь является образцом благополучия в сравнении с теми незапамятными, страшными временами. И все нагнетания про диктаторско-лагерные «эпохи» монстра Сталина сейчас показались эфирным дуновением от мимолетного взмаха виртуального веера в длани мадам Сатаны. Почему именно «мадам»? Потому что такая ничтожнейшая мелочь, как какие-то десятки земных лет, просто несерьёзна для оного «мсье», которого когда-то Михаил Булгаков называл Мессиром. Да, бесспорно, что миллионы людей пострадали в условно «красной» мясорубке. Но, простите, гораздо большие миллионы в это время жили всё-таки намного лучше, чем во времена ост-готов и гуннов. Это неопровержимый факт логики. Эти рассуждения буквально заполонили расслабившившийся рассудок Сени. Он вспомнил место из Писания, канонической Библии, и не заботясь о пресловутых приличиях перебил разноголосый говор:

-- И за сие пошлёт им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи*!

Сеня хотел было продолжить вспомнившийся отрывок из послания апостола Павла, но толпа не давала ему говорить. У кого-то проявилась агрессия, кому-то было нестерпимо скучно, и в результате Сеню лишили криками возможности изъясняться. Он же думал, что вспомнилось ему совсем не то. Он забыл точное место Писания, где говорилось о наступающем благополучии человечества, предшествующем концу существующего мира. Возбуждение же грозилось вылиться в тривиальную драку «ни о чём», но тут кто-то взял Сеню за руку и вывел из беснующегося кодла.

-- Вадик! – обрадовался странствующий зэк. – Дружбан! Братэла! Как рад тебя видеть!

Уже через минуту общения Сеня понял, что и в этом случае нет ничего общего с другом детства. Непреодолимая стена обстоятельств жизни и приобретённого менталитета остудили пыл Сени. Напротив стоял человек чужой совершенно. Он меланхолично улыбнулся:

-- Снился ты мне на днях, Вадик. Как будто и не было этих долгих, беспантовых лет.

-- Ты тоже мне снился, Сеня. На днях. И не только мне. Но и Ксюхе. И прикинь: мой сон и её – один к одному!

Сеня и до этого момента был уже точно уверен, что слегка прикоснулся к некой тайне. Но сейчас он получил неопровержимое свидетельство чудесного явления, которое имело своё конкретное место в существующей реальности, а не просто было продуктом гипноза либо действия наркотика. Он повествовал Вадику его сновидение в таких подробностях, что у того отказалось от работы логическое мышление. Ибо разумных объяснений не было. Сеня же чувствовал в себе нечто двойственное. С одной стороны – факт чуда, факт соприкосновения со скрытыми силами бытия. С другой стороны – осознание этого ничего совершенно не давало для текущей жизни. Это осознание отчасти было подобно тому, например, что он знает, допустим, об алмазе «Звезда Индии». Но это сокровище запредельно недоступно, недостижимо.

-- Почему же недостижимо? – вдруг встрепенулся Сеня. – Если я найду Арамат, то погружение в тайну возможно!

-- Ты о чём?

-- О загадочном! Я должен найти одну ведьму. Это благодаря ей я побывал в ваших с Ксюхой сновидениях.

-- Сеня, у тебя, может, в зоне крыша чуток поехала?

-- Нет. Это просто реакция твоей логики на необъснимое. Легче определить меня в сумасшедшие, чем разбираться. Это леность ума, наверно. Или ещё что-то. Впрочем, неважно. Каждому своё.

Вадик не обиделся и спокойно ответил:

-- У меня на твоём месте тоже крыша бы подтекала. Зона. Теперь ни флага, ни родины, ни кола, ни двора. Профессии нету к тому же.

Подъехало маршрутное такси, и Сеня, сухо попрощавшись с другом детства, отправился на поиски неведомого...

*********************

...Поселений с названием Первомайское в обширном крае Страны Терриконов не менее полусотни. Все эти селения – состарившиеся дети исчезнувшей державы, легендарного Союза. Некоторые вензеля печати этого государства символично ироничны, и оставили свой штрих на многих тысячах населённых пунктов Украины. Так, в каком-нибудь захудалом, покидаемом людьми Первомайском и в больших, известных миру городах, от Донецка и Киева до Одессы с Севастополем et cetera, можно увидеть одни и те же дома. В народе их окрестили «сталинскими», по эпохе их строительства. Конечно, «хрущёвских» и «брежневских» пятиэтажек в посёлках нет. Но одноэтажные дома барачного типа, на несколько хозяев, есть везде, от посёлка до окраин столицы.

Шагая рядом с многокилометровой канатной дорогой, по которой с местной шахты переправлялись вагонетки с углём, Сеня обратил внимание именно на пару двухэтажных домов а-ля Иосиф. И почему-то открывающееся из-за степных холмов селение показалось значительнее. Могучие вышки двадцатиметровой высоты, держащие своими остовами мощные металлические канаты для вагонеток, также внушали некую значительность этому степному месту. Железные эти громады были видны до самого горизонта. Вдалеке они казались чёрными спичками среди необозримого пространства холмистой степи, красно-жёлтых лесопосадок, темных перепаханных полей и безоблачного синего неба. Фантастические колоссы Страны Терриконов безмолвно свидетельствовали о хеопсах советских. Генсеки союза пятнадцати республик даже не знали о сотнях тысяч подобных строений на просторах необъятной своей империи.

По жёлто-серым буграм поселковых окраин туземцы старшего поколения пасли коз.

*********************

Найдя нужный дом на окраине обширного посёлка, под балкой, Сеня твёрдо решил задать великое множество вопросов, и требовательно крикнул через ворота:

-- Хозяйка!

Никто не отозвался. Через несколько минут громких гарканий Сеня понял, что хозяйки нет дома. Либо она обладает платиновыми нервами, игнорируя крики подле своего двора. Оставалось одно – ждать. Лавочки возле ворот не было и Сеня расположился прямо на траве. Время, по обыкновению подобных ожиданий, тянулось нестерпимо медленно.

Снова странствующий зэк обратился к своему «лекарству». Не выдержав и часа добровольного сидения Сеня двинулся в путь, с целью изменить медлительное капание минут на бурную струю часов за счёт новых впечатлений. К вечеру хозяйка, должно быть, вернётся.

Шагая по типичному шахтному посёлку Сеня пытался понять основную мотивацию своих поисков Арамат и данную прогулку. Действие конопли растопляло хрупкий его скелет морали, подобно тому, как огонь растопляет на сковороде сливочное масло. Сковородою в данном случае была его внутренняя сущность.

-- Чёрт возьми! – улыбнулось обнажённое коноплёю естество. – Как всё просто! Я хочу жить! Просто жить! Не бояться за кусок хлеба и - желательно с маслом, удовлетворять половое своё стенание и, напоследок – окунаться в тайну, в скрытые механизмы бытия!

Жажда жить довела разоткровенничавшегося перед самим собою философа к магазинчику местных богачей, коммерсантов-спекулянтов. Он сел за столик карикатурного барчика «Деревенский кайф», под открытым небом, и громко сказал:

-- Не вижу обслуживающего персонала! Клиент готов к разврату и трате денег! Алло, гараж! Где движуха?

Пара крепких, всегда поддатых мужиков, из горняцкого сословия, за соседним столиком под двумя бокалами пива с иронией рассматривали «оратора». Сеня заметил взгляды и дружественно объяснился:

-- Хорошо мне, уважаемые. Просто хорошо. И желаю вас угостить лучшими спиртными напитками. От пивасика до коньяка. Вы меня уважаете за такое желание?

Мужики со значительными выражениями лиц переглянулись.

-- Он не грубит, - сказал первый.

-- А почему не уважить нормального человека? – спросил второй.

Как бывает всегда и везде, к наступлению темноты Сеня был изрядно выпимши. Вокруг была целая толпа донбасских шахтёров, всяческих «шаромыг» и голодранцев, безработных и «подрабатывающих. Все разговоры, всё пьяное общение, по обыкновению сотен веков, утратили всякий свой, даже малейший, смысл перед усталостью организма. Все часы, действительно пролившиеся бурною струёю в никуда, не принесли ничего, кроме полнейшей пустоты на фоне конкретной интоксикации плоти. Голова трещала по швам, когда Сеня пошёл к нужному дому.

-- Хозяйка!

Снова никто не отозвался. Но в этот раз Сеня бесцеремонно открыл ворота, хряпнул большой глоток из пивной бутылки и смело взошёл во двор. Окна дома были черны.

-- Хозяйка! Алё, в натуре, я не понял – где живые люди? Пора всем быть на местах!

Свет исходил только от неполной луны. Открылась дверь дома и женский голос спокойно произнёс банальную, азбучную фразу:

-- Кто там?

-- Меня зовут Сеней. Простите, пожалуйста, за моё вторжение, столь позднее. Простите. У меня к вам малявка от Ефросиньи. Вы уж не гоните меня. А?

К Сене вышла моложавая женщина лет пятидесяти и протянула руку:

-- От Ефросиньи? Ну-ка. Любопытно.

Сеня вынул из кармана аккуратно сложенный листок. Текст был лаконичен и уже через несколько секунд женщина улыбнулась:

-- Так вот ты какой, олень северный.

-- Олень? Вы, уважаемая, базар-то фильтруйте, за метлою надзирайте-то заботливее. К чему мне ваши оскорбления?

Страха у Сени не было, просто было физическое ощущение, что нечто творится с его черепной коробкой. Как бы начала увеличиваться в размерах костная плоть. Ощущение было непривычное, пугающее. Сеня надрывно завыл и обхватил руками голову. И нащупал растущие рога. Он сел на корточки, содрогаясь от всеобъемлющего ужаса. Жуть была подобна той, которая была в его детских сновидениях об атомной или ядерной войне, всемирной катастрофе.

-- Уважаемая, не губите. Я же ни сном, ни духом. Умоляю – простите...

Женщина с улыбкой, сосредоточенно и без агрессии, хлопнула гостя резко по плечу.

-- Удар нагваля! – улыбнулась она. – Сдвиг точки сборки вниз.

У Сени пропало зрение, он погрузился в полный мрак. Осталось лишь мучительное ощущение никогда доселе неощущаемой трансформации собственного тела. Ведающая громко рассмеялась:

-- Привет тебе от Навуходоносора! Слыхал ли ты о таком царе легендарного Вавилона?

Сеня ещё мог отчасти владеть своим разумом, и при слове – Навуходоносор – ему вспомнился фильм «Матрица», с летучим кораблём имени вавилонского венценосца, с кинематографическими Нео, Морфиусом и Тринити. Малороссийская «диаблеро» весело продолжала вдохновенную речь:

-- Тебя отлучат от людей, и обитание твоё будет с полевыми зверями, травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времён пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и даёт его, кому хочет… Это цитата из главы четвёртой книги пророка Даниила. А ты, хлопчик, будешь незначительною, мелкою карикатурой на эту историю. Чтобы осознал свою ничтожность перед Силами неведомого. А по прошествии «некоторых времён», авось, и придёшь в своё естественное состояние. Если повезёт.

Сознание Сени померкло и он перестал ощущать себя...

 

Глава V. На пороге Выбора .

…Сеня очнулся в мягком кресле. В чистой уютной комнате было тепло. В окне он увидел ёлку, покрытую снегом. Не успев осмыслить этот невероятный факт он услышал:

-- С возвращением, Сеня.

Рядом сидела улыбающаяся Арамат.

-- Что со мною случилось? – спросил Сеня, крепко обхватив ладонями свою голову и тяжело вздыхая.

-- Ты пришёл в этот дом летом, сознание твоё помрачилось и вернулось к тебе зимой, - буднично отвечала женщина.

Мужчина встал, огляделся по сторонам, потянулся всем телом, вытянув вверх руки. Потом вышел во двор. Стоял облачный день. Вокруг было так тихо, что скрип снега под ногою, казалось, заполонял своим звуком весь двор.

Когда Сеня вернулся, то женщина начала размеренную речь:

-- Имя Арамат – это плод моей фантазии, символ. Помнишь лермонтовского «Демона»? Значит, и помнишь Тамару. Я как бы её противопоствление. Я сама ищу князя тьмы, сюзерена сынов противления. И поэтому я не Тамара, я Арамат.

Я не могу искать несуществующее. В этом наше различие с мексиканскими видящими. Для них нет Бога и нет дьявола. Что, впрочем, не делает их учение ни божественным, ни философским. Их учение практическое, и, конечно, «с барского плеча» сатаны.

-- Зачем меня «усыпили» летом для «пробуждения» зимой? – спросил Сеня.

-- Чтобы ты знал нашу силу.

-- Для чего мне её знать?

--Ты, ведь, искал меня. И в этом поиске твоё либидо это ещё не всё. Ты желал прикоснуться к Тайне.

-- Не спорю, - легко согласился странствующий зэк.

-- Так вот, если ты захочешь погрузиться в Тайну, то теперь будешь осознавать степень своей личной ответственности за такое решение. У нас в фаворе осознанная дисциплина, дисциплина всех ракурсов. И за несоблюдение таковой – личность аннигилируется, перестаёт быть.

-- Да-а, - улыбнулся Сеня, - круто. Признаться, я уже не хочу никаких тайн. Где-то неосознанно сделаешь что-либо и всё: «писец котёнкам», более по большим и малым нуждам шкандыбать не будут. Опасно.

Наступило молчание. Сеня почувствовал, что его влечение к «Тамаре наоборот» пресекли в корне. И Тайна стала ему неинтересной. Физическая суть естества побеждала легко другие его ипостаси.

К сидящему в кресле Сене грациозно подошла Арамат, медленно опустилась перед ним на колени:

-- Мальчик дорогой, вдумайся: мне сейчас – 90 лет.