Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Александр Паршин
Тема:	Заседание №21 от 29.05.20 года 4-й поединок 4-го тура Чемпионата Английского Клуба	Ответить

   Закончился 4-й поединок 4-го тура Чемпионата Английского клуба. Он проходил между рассказами «Полевая почта» - автор Владимир Печников и «Разорванное письмо» - автор Галина Димитрова.
   Со счётом 14:13 победу одержал рассказ «Разорванное письмо».
   Поздравляем Галину Димитрову с победой!

   Так теперь выглядит наша таблица:

    1 Джерри……………………..4…….61-47…...7
    2 Александр Сороковик…….4……..63-56…..6
    3 Галина Димитрова………...4…….58-53……6
    4 Владимир Печников………4….…52-48.…...5
    5 Татьяна Голотвина……...…4.……52-42….....4
    6 Людмила Петриковская..…3…..…37-29..….4
    7 Ирина Лунёва……….….…3….....32-27.......4
    8 Алексей Тверской…..……3….....32-28…….4
    9 Олег Рай…………………..2……...25-21…..4
    10 Борис Голубов……………3……..30-29……3
    11 Александр Паршин….……4….….30-39..….3
    12 Николай Виноградов…......4…......38-54.….2
    13 Ирина Гендельман…….…3….….39-46...…0
    14 Ольга Гаинут…………..…3….…..27-43..….0




   Полевая почта
   Владимир Печников

   — Володя, ты знаешь, пока тут такой кавардак, не смог бы ты подержать вот это добро у себя дома? Как только закончим с ремонтом музея, я всё у тебя заберу.
   — Какие проблемы… — лихо отвечал я другу-краеведу, заглядывая внутрь содержимого большой сумки, сшитой из крепкой парашютной ткани. — Ого, — только и оставалось воскликнуть мне, потирая ладони.

   Что тут говорить, с невероятным изумлением обнаружил я целую груду пожелтевших со времён Великой Отечественной Войны писем в форме треугольников. Сумка с письмами до самой зимы мирно пролежала в гараже, пока не наступило её время. Темнеть начинало всё раньше и раньше, а в сельской местности это имеет огромное значение. Жители, в связи с таким благоприятным моментом, получают больше и больше времени, которое расходуют долгими вечерами по своему усмотрению.

   В один из таких зимних вечеров я принёс сумку в дом. Раскрыл её и… Смотрел. Смотрел долго. Время неодинаково распорядилось с письмами, показывая желтизну и коричневые пятна самых разнообразных оттенков. Потом, конечно же, выделялась разность почерка — где-то ровный и вполне читабельный, а где-то непонятный в своих буквах с необычными наклонами в неразборчивых словах. Кое-где обнаружились чернила, но в большинстве случаев письма были написаны карандашами, особенно химическими. Они, все вместе, напоминали одну большую инсталляцию, будто бы сооружённую кем-то из художников-авангардистов.
   А ещё… Даже с первого взгляда, эти письма были живые. Да-да, живые… Письма со своей душой и судьбой. Треугольники полевой почты, все до одного, впитавшие в себя души и судьбы людей самых разнообразных характеров, но живущие теперь своей собственной неповторимой жизнью.
   Какие-то необъяснимые чувства одолели вдруг меня и даже стало казаться что-то такое чудное и невероятное… Например, вспомнилась сумка почтальона, которую нашли мальчишки из «Двух капитанов». Прям пред собой, вдруг увидел немого Саню, внимательно слушавшего в один из вечеров прочтение загадочного письма:
   «Дорогая Маша! Боюсь, что с нами кончено, и у меня нет надежды даже на то, что ты когда-нибудь прочтёшь эти строки. Мы больше не можем идти, мёрзнем на ходу, на привалах, даже за едой никак не согреться».
   Открываю один из треугольников… Читаю где-то прямо с середины:
   «Ваши тёплые слова чрезвычайно дороги для меня. Поверьте, очень-очень нужные они. Они согревают. Вот уже несколько месяцев мы на этом участке фронта. Холодно. Даже когда едим – холодно. Самолёты, бомбы, снаряды и холодно. Город совсем неподалёку. Всё в дыму от пожарищ. Там жарко, а здесь холодно. Такая вот война. Спасибо милые за ваши письма. Прочитаю и согреюсь. И стану ещё сильнее! Стану злее против этих гадов…»
   Читаю и прогоняю мысль, неустанно появляющуюся в голове, которую очень страшно осознавать. Прогоняю, а она появляется вновь и вновь, что мы, наверное, уже последнее поколение, кто реально осознаёт и переживает ужасы той проклятой войны. А письма начинают говорить со мной, переживают вместе со мной, просятся в руки без очереди, чтобы и им достался хотя бы кусочек человеческого тепла и доброты.
   Где-то читал, что такие треугольники изобрели именно красноармейцы. Из-за нехватки бумаги клеили конверты из газет, а затем листы стали просто складывать. С самого начала войны не нужно было клеить марки и почтовые услуги были абсолютно бесплатными. Ах, сколько счастья и радости приносили эти письма солдатам, сидящим в грязных и сырых окопах и с каким нетерпением, часто с тревогой, ожидались эти дорогие для сердца треугольники с фронта. Похоронки почти в каждой семье принимались за ошибки и родные не верили, что именно к ним в дом пришла беда. А потом… Потом ждали годами, десятилетиями ждали долгожданного треугольного письма.
   Я перебираю эти семейные реликвии, переданные в районный музей и слеза наворачивается… Ведь вот – короткое затишье, а солдат строчит на коленке. Он не знает, будет ли жив через час, радуясь тому, что, хотя бы сегодня, в предыдущем бою пуля миновала. Но знает наверняка, что каждая новая смерть товарищей – очередной рубец на сердце и что следующий возможно он.
   Много писем от жён и матерей, которые с особой нежностью относились к ним и берегли трепетно ответы во фронтовых треугольниках, отгоняя прочь мысли о плохом, загодя стараясь не подпускать их и на шаг. Передо мной целая упаковка писем, перетянутых шнуром. Как потом выяснилось — письма матери и её троих детей. Разложил треугольники по порядку и определил в первую очередь, что от детей писем меньше, чем от матери. Показалось, что мать писала уже потом... Ведь есть некоторые письма, написанные далеко после войны. Но не отправляла она их в большинстве своём. Значит чувствовала и осознавала, но ничего поделать уже с собой не могла.
   Разбираю с интересом, читаю внимательно и вдруг…
   Создаётся такое ощущение, что мать детей-фронтовиков из переписки начинает сама со мной разговаривать. От нахлынувших душевных переживаний, представляю её образ, слышу голос её:
   — Знаешь, Володя, так и жила ведь полевой почтой тех лет. И писала, писала… Писала до конца дней своих. Никто только не отвечал. Хотя, разговаривала часто во сне со своими детьми. Вот, смотри… Это письмо моего старшего:
   «Здравствуйте мои дорогие мама, братик Саша и сестрёнка Валя! С солдатским приветом Коля! Уже полгода, как я в строю. Теперь уже в военной форме старшего лейтенанта. Не те мы, что были раньше. Уж, поверьте – в разы повзрослели. Недавно потеряли двух совсем молодых солдат. Было очень страшно. Но мы полны решимости. Мы уничтожим этого проклятого врага! Мама, милая! Я вернусь домой, мама! Дай Бог и вам всем здоровья и силы духа. Всем, всем!»
   — Смотри, смотри, Володя, что он пишет ещё в одном письме:
   «Мама, напиши, были ли вишни в нашем саду этим летом? Я любовался ими раньше, когда был дома. Ах, как они цвели! А когда призвали меня на фронт, они ещё не поспели».
   — Душевно, — отвечаю я, — под сердцем щемит.
   — Это ещё что, ты вот глянь, где он к Саше и Вале обращается, а они ведь в это время уже тоже на фронте были:
   «Мама, поручи Саше, чтобы передал обязательно от меня привет Галине. Он знает где Галя та живёт. Да и Валя тоже знает. На той улице много хороших девушек, а одна из них Галка, самая лучшая. На том быстро прерываюсь. Прости мама! Ваш сын Коля».
   — Ком к горлу… Да… Я уже вижу, что это письмо было последним от Коли. А что же Саша и Валя?
   — Саша успел одно только письмо написать. Он ведь добровольцем пошёл, через два месяца после Коли. Вот он, треугольник этот:
   «Мама, здравствуй! Знаю, что сестрёнка Валя тоже тебя покинула и ушла на фронт. Мужайся. Скоро разобьём врага и все вместе к тебе вернёмся. Андрюшку помнишь? Его ранило в грудь. Отправили в госпиталь. Не знал раньше, как страшно попадать под артиллерийский обстрел и перекрёстный пулемётный огонь. Мама! Мама — это ад! Но должен тебе сказать, что будем бить врага до полной победы!»
   — И от сестры Вали тоже очень мало писем.
   — Да, Володя, мало… Три только. Вот одно из них:
   «Здравствуйте моя дорогая мама и с приветом к братишкам. Вот сегодня, наконец, полевая почта доставила драгоценные для меня ваши письма. Я очень рада была им, прижимала к груди и плакала. Уже почти две недели наш батальон в бою при освобождении прибалтики. Тут всё разрушено и сожжено. Люди затаились и словно звери, перепуганные, всего боятся. Помыться и согреться негде. Погода ужасная. Мама, помнишь, как я с собою набрала конфет и духи, да и юбку положили. Какая глупая была. А ведь прошло совсем немного времени. Неужели так быстро можно повзрослеть? Обо мне не волнуйтесь. Ваша дочь."
   — Не объяснить словами возникающие чувства, — говорю я, кое-как сдерживая слезу. — А остальные письма? Неужто все ваши?
   — Чьи же ещё, Володя? Только ими и живу. А как ещё – не знаю. Война закончилась давно. Многие получили похоронки. Многие пришли раненые. От многих нет вестей. А я всё жду, жду… А их нет, нет… Нет сыночков Коли с Сашей, нет дочки Вали.
   А недавно, Володя, приснился мне сон. Вошли в комнату два парня и приглушённым шёпотом молвят:
   — Здравствуйте!
   А я лежу на кровати. Подняться не могу, будто меня к ней пришили суровыми нитками.
   — Здравствуйте, — отвечаю. — А вы кто?
   — Я Коля.
   — Я Саша, а Валя на двор зашла, сейчас будет.
   — Не пойму я что-то, — говорю им, а сама не знаю, что и спросить. Только и вылетело из пересохшего рта: — А вы женаты? У вас есть дети?
   Гляжу и девушка заходит, да ладная такая! Она же мне и отвечает:
   — Ну, что вы, мама? Мы на войне. А война убивает. Убивает проклятая, никого не щадит… Ни стариков, ни молодых, ни детей.
   — А ведь у меня тоже есть дети, — говорю я им. — Они тоже все на фронте.
   — Мама! — вдруг закричали они хором. — Это же мы! Мы, дети твои — Коля, Саша и Валя!
   Потеряла я сознание тогда, пока соседи не пришли. Но всё время после этого повторяла без перерыва всякого:
   — Дети мои, дети мои, — пока не померла.



   Разорванное письмо
   Галина Димитрова

   Погода была замечательной. Весна просыпалась и пригревшим солнышком, как волшебной палочкой, превращала снег в ручьи и лужи. Глаз отдыхал на проклюнувшейся травке. Марта гуляла в парке с Серёжкой, наблюдала, как малыш радуется весеннему теплу. Боль отступила, рана как будто зарастала, и остался только страх, что она может вновь засаднить. Неожиданно Марте стало тревожно, она почувствовала на себе оценивающий взгляд. К ним приближался мужчина. Она сразу узнала его, сначала хотела, схватив Серёжку, бежать, как от стихийного бедствия, но ноги не слушались, и она осторожно опустилась на скамейку. Пока он шёл несколько метров, отделявших их друг от друга, Марта слово в слово вспоминала строки своего письма, которое уже давно лежало в её сумочке. Она никак не могла решиться отправить его адресату.

   «Привет, Артур! Не знаю, зачем пишу это письмо. Для тебя? Или для себя? Мне надо высказаться, чтобы ты понял… Ты помнишь?
   - Меня зовут Артур, а вас, прекрасная незнакомка? – ты спросил меня, студентку-первокурсницу, когда лёгким движением руки подхватил за талию, ведь я, засмотревшись на тебя, споткнулась и чуть не грохнулась на аллею парка.
   - А я Марта, - ответила тебе, почувствовав, что густо краснею. И разрешила проводить до общежития. Впервые в мои семнадцать лет на меня обратил внимание взрослый мужчина.
   Потом неделю пыталась забыть твою улыбку. Мне это не удавалось. У меня пропал аппетит. Я не слышала, что говорили преподаватели на лекциях. Мне казалось, будто мир вокруг перестал существовать. И вдруг, о чудо! Я увидела тебя с огромным букетом алых роз. После занятий ты встретил меня около университета. Мы пошли в ресторан, а потом к тебе. Мои глаза кричали о любви. Ты всё прекрасно понял. Я и не пыталась скрывать свои чувства. Я была наивной восторженной девчонкой, мечтавшей о принце. А тебе льстило, что ты мой первый мужчина, моя первая любовь».

   - Здравствуй, Марта! – он подошёл к молодой женщине и присел рядом, буравя её жёстким взглядом. – Ты меня узнала?
   Марта опустила голову и не могла проронить ни слова.

   «Я бросила жизнь к твоим ногам и стала с тобой жить не потому, что мне, сельской девчонке-сироте, хотелось роскоши и комфорта. Я полюбила тебя, полюбила первый раз в жизни всей силой души, так, как могут любить только юные восторженные девочки. Нам ведь было хорошо вместе в тот год. Я ушла из университета, чтобы быть рядом с тобой. Я жила тобой, растворялась в тебе. Я научилась готовить, и каждый день пыталась порадовать тебя чем-нибудь вкусненьким. Долго не могла понять, почему ты вдруг стал куда-то исчезать по вечерам. Мне без тебя было холодно в твоём доме. Но я не выражала своё неудовольствие ничем, я же верила тебе безгранично. Как только я слышала скрежет ключа в замке, кидалась тебе навстречу и нежно чмокала в щёку».

   - Марта, я тебя спрашиваю, ты меня узнаешь? Хм, вижу, что узнала. Неужели до сих пор злишься? Перестань, пять лет прошло, всё течёт, всё изменяется, – он дотронулся до ледяной ладони Марты.
   Она мгновенно отдёрнула руку.

   «В тот день я была у врача. Я ждала тебя, как никогда – поделиться радостью. Тогда ты пришёл поздно и навеселе с запахом чужих приторных духов. И я не успела тебе ничего рассказать. Я ведь мечтала о мальчишке с карими глазами, похожем на тебя. Я вся светилась счастьем и не сразу поняла, что ты сказал. Мне твои слова врезались в память - калёным железом не выжечь: «Марта, а собирай-ка ты вещички свои и сваливай отсюда». Я онемела, мы ведь не ссорились, я ни разу ни в чём тебя не упрекнула. У меня, наверное, был очень глупый вид. Помнишь, я прошептала: «За что?» А в ответ услышала твою гневную тираду: «Надоела ты мне. Подстилка. Думаешь, мне баба нужна для борщей и койки? За кого ты меня принимаешь? Мне необходима женщина, с которой не стыдно появиться в приличном обществе. А пока ты со своими борщами носишься, я в дом никого привести не могу. Толчёшься тут целый день. Я долго терпел. Надоело. Всё, собирай манатки – и вперед!» Я ничего не могла сказать, меня душили рыдания, ведь ещё не так давно клялся мне в любви. Но в тот вечер ты покидал мои нехитрые пожитки в сумку, сунул пятисотку, забрал ключи и выставил за дверь».

   - Ну, что ты молчишь? Тебе нечего мне сказать? А ты похорошела. Просто красавица… Говорю же, не надо на меня злиться. Сам понимаю, что тогда был неправ, – он снова попытался взять её руку – опять безуспешно. – Не знаю, что на меня нашло, видать, выпил лишнего. Погорячился.
   Марта не могла пошевелиться, сидела как парализованная.

   «Ты даже не поинтересовался, есть ли мне, куда пойти. А ведь, уйдя из университета, я лишилась места в общежитии. За год, что жила с тобой, я растеряла всех подруг – они тебе не нравились. Я так любила тебя! Я простила тебе и твою выходку. Решила, что ты выпил лишнего, скоро одумаешься и позвонишь. Всю ночь я бродила недалеко от твоего дома, постоянно доставала телефон – проверяла, не разрядился ли. Под утро позвонила сама и услышала твой рык: «Забудь этот номер навсегда!» - и короткие гудки. Мне показалось, что ты отхлестал меня плёткой».

   - Марта, это твой? - с интересом спросил он, потрепав по голове подбежавшего Серёжку. – Сколько ему?
   Она дёрнулась как от удара.

   «Что мне было делать? Я пошла в консультацию за направлением на аборт. Ты не представляешь то унижение, ту боль, которую я испытала, когда врач выковыривал из меня моего ребёнка. Я смотрела на засиженный мухами потолок, а в висках бились слова доктора: «Очень жаль, милая, но у вас никогда не будет детей. Вас предупреждали, что такое может случиться».
   Неделю я отвалялась в больнице. Я ни с кем не могла разговаривать. Ко всем пациенткам приходили мужья, родные, подруги. И только я давилась больничной пищей и в ужасе думала, куда я пойду потом, когда меня выпишут. У меня не было сил бороться с судьбой. И желания тоже не было. Я не хотела жить».

   - Скажи, ты счастлива? Замужем? Поверь, у меня в жизни так ничего и не сложилось. Два раза был женат. Неудачно, – он тяжело вздохнул, и Марта уловила запах алкоголя. – Не держи на меня зла. Я своё получил сполна. Может, начнем всё сначала?
   Марта инстинктивно отодвинулась и снова окаменела.

   «И вот тогда я поняла, что внутри меня что-то произошло: я уже не чувствовала любви к тебе, зато какой-то другой росток пустил во мне корни. У меня ещё не было названия этому явлению, но с каждым днём я ощущала, что тёмная сила начинает съедать меня изнутри. Знаешь, что это было? Ненависть. Это чувство становилось всё сильнее и сильнее. И в конце концов оно подчинило меня себе полностью.
   О! Ты не знаешь, как светлая и чистая любовь постепенно превращается в глухую злую ненависть. И тогда я нашла в себе силы выжить. От любви мне хотелось умереть, ненависть же звала в бой. Я безумно хотела отомстить. Даже придумала жестокий план».

   - Подожди-подожди, Марта… А сколько лет твоему сыну? Постой, ведь ему года 4. Так? – он взял её за плечи и начал трясти. – Ты, сука, какое имела право так поступить со мной? Ты скрыла от меня моего ребёнка!!!
   Ей показалось, что внутри у неё всё горит, стало трудно дышать.

   «Я не могу сейчас вспоминать, как цеплялась за жизнь только для того, чтобы сделать то, что собиралась. Мне нужны были деньги, и я их получила – как, уже неважно, я вычеркнула из памяти эту страницу своей судьбы. Оказалось, ты не очень дорого стоишь - я хотела нанять киллера, а потом уйти из жизни, со спокойной душой покинуть такой несправедливый ко мне мир. Единственное, что грело мне душу – ты не сможешь больше топтать таких наивных и светлых девочек, какой я была до встречи с тобой. Кажется, если бы я знала, где взять оружие, я сама застрелила бы тебя. Мне очень хотелось посмотреть в твои глаза в последний миг твоей жизни».

   - Надо же, я-то тут перед тобой распинаюсь. А ты подлая предательница, – глаза Артура налились свинцовой злостью. – Гадина. Ты решила наказать меня, лишив сына?
   Марта почувствовала, что напряжение потихоньку стало отпускать.

   «Я тогда снимала жилье, перебиралась с квартиры на квартиру. И как-то случайно встретила Ольгу, вместе в больнице лежали: я от ребёнка избавлялась, а она - сохраняла. Она-то мне и предложила стать няней её сыну. Денег она платить не могла, зато жильё у меня появилось постоянное. Отец мальчика погиб в автокатастрофе, когда Серёжке ещё и года не было. А потом тяжело заболела Ольга».

   – Погоди, я на тебя в суд подам, сделаю экспертизу и отсужу у тебя ребенка. Что ты ему можешь дать? А у меня он будет жить в полном достатке. Я для него всё сделаю, – Артур не замечал, как начал орать. – Ну, что молчишь, дрянь?
   Марта наконец-то искоса взглянула на него - изменился в худшую сторону: постарел, подурнел. Перемены в настроении стали ещё более ощутимы.

   «Ольга совсем слегла. Я ухаживала за подругой долгих шесть месяцев, покупала дорогие лекарства, но, к несчастью, болезнь остановить не удалось. Ольга завещала мне квартиру и просила не оставлять Серёжку – у неё, как и у меня, на целом свете никого не было. Все деньги, на которые я замышляла твоё убийство, у меня ушли на лечение подруги и на то, чтобы в новое свидетельство о рождении ребёнка в графе «мать» вписали мое имя – так хотела Ольга. Серёжке было три годика, когда она умерла».

   - Марта, я с тобой разговариваю. Зачем нам ссориться? – Артур заговорил вкрадчивым голосом. – Мы ведь можем пожениться, будем воспитывать сына в полной семье. Я серьёзно, девочка моя. Давай…
   Марта подняла глаза, - в них было столько всего намешано, что Артур осекся.

   «Когда Серёжка впервые назвал меня мамой, я поняла, что обрела свободу от мучительной страсти, превратившейся в жгучую ненависть, к мужчине, когда-то растоптавшему меня. Я больше не желала тебе смерти. Сердце моё наполнилось любовью к этому маленькому мальчишке, для которого именно я была сейчас центром Вселенной. Меня почти отпустило. Остался только липкий страх, что всё вернётся, и я снова захочу тебя убить. Чтобы ничего не осталось от моей первой любви».

   - Марта, скажи хоть что-нибудь, – Артур был в недоумении.
   А Марта встала со скамейки, так и не произнеся ни слова, взяла Серёжку за руку, и они, весело болтая, пошли к выходу из парка. В груди больше не было жжения. В этот момент боль и страх отпустили ее окончательно. Она достала из сумки пожелтевшие листки и разорвала их на мелкие кусочки.