Трудно писать о войне.
Во-первых, потому, что существует целый пласт не так уж далекой от нас лирики поэтов, прошедших горнило Великой Отечественной. И тех бывших студентов ИФЛИ, кто погиб в боях за Родину, но оставил удивительные по силе и точности строки о буднях войны и ее высочайших моментах, и тех, кто остался жив, и уже с определенной временной дистанции создал произведения, по которым потом будут учить историю человеческого духа.
Во-вторых, потому что очень трудно найти верный тон – не сбиться в пафос, в риторику, особенно под влиянием массированной атаки СМИ – и митингов, и речей, и военных песен, и фильмов… А ведь надо сказать что-то свое, глубоко личное, иначе это не будет Поэзией.
В-третьих, как ни странно, маловат временной промежуток для того, чтобы писать объективно. Правда, для нас этот временной промежуток даже от Ледового побоища маловат – перед нами враг, рядом товарищи, наше дело правое, мы победим. И как-то не помнится, что процент мерзавцев и героев в любом народе одинаков. А мы все время забываем о своих мерзавцах и о героях противника, хотя ведь, наверное, были… И тогда война предстает трагедией двух народов, чьи бесноватые руководители бросили миллионы своих сограждан в кровавую мясорубку…. Очень был бы современный взгляд.
И тем не менее, конкурс удался. Хотя многие стихотворения не избегли трудности № 2 – восклицания, восхищения, рифмованные благодарности…
Но немало авторов сумели сказать о Великой Отечественной ярко, по-своему, не общим взглядом увидев давно прошедшие события. И лучше всего удались те стихи, в которых авторы не пытались охватить взглядом все полотно битв и доблести, горя и героизма, но в одной судьбе, порой даже в одном мгновении сумели отразить свои чувства и свое видение тех времен.
Стихотворение «Было детство у девочки Шули» автора шуламита чепела написано удивительно просто. Здесь нет рвущихся снарядов, не слышатся проклятия душегубам кровопийцам. Все до ужаса буднично – убиты старушки-бабули, застрелен дед, кинувшийся спасать Священную книгу, маму с дочкой отправили в газовую камеру. И тем не менее – это портрет войны, во всей ее страшной сущности. Это война, из века в век ведущаяся власть имущими во имя собственного могущества, рынков сбыта, непонятных идеалов и многого другого, совсем не нужного маленьким девочкам, навеки исчезающим в ее кровавых жерновах..
И, несмотря на кажущуюся простоту стиля, стихотворение обладает высокими художественными достоинствами. Оно очень хорошо выстроено композиционно. Все приметы счастливой довоенной жизни, точными штрихами очерченные в первой части стихотворения, находят свое трагическое продолжение в дальнейшем повествовании. И счастливая семья, которой больше нет, и папина музыка, которая превращается в горестный плач скрипки, уже не слушающейся опухших рук музыканта, и оставленная в немом городе кукла с паутинками вместо бантов в волосах. И даже березы, счастливо шумевшие до войны, вдруг загрустили в конце стихотворения… И солнечный блик картинки: «Где-то там. На соседней планете,/Веселились беспечные дети», еще резче подчеркивает трагедию.
Стихотворение «Почтальонша» Игоря Истратова – всего четыре строчки – но в них автор сумел выразить то, что порой не скажешь никакими многословными рассуждениями.
Взгляд отвела и в руки отдала:
Потёртый треугольник, похоронку.
Вой бабий сердце разорвал вдогонку...
Своё уже отвыла. Отждала.
Мастерство автора, столь филигранно, что его не видишь за внешне простой, лаконичной формой.
Вот смотрите, что стоит за первой строкой - «взгляд отвела и в руки отдала» - это значит, вошла в дом и встретила напряженный, полный надежды и страха взгляд женщины – может быть, подруги, может быть, просто знакомой – почтальон знает всех по тем адресам, куда ходит. Только как сказать этим ждущим глазам, что ты – вестница смерти? Вот и отводит глаза, отдавая в руки свернутый в треугольник казенный бланк – уж далеко не первый принесла, можно и не заглядывать внутрь, по внешнему виду ясно – похоронка.
В третьей строчке так же скупо – «Вой бабий сердце разорвал вдогонку» - значит еще не закаменело сердце, каждая потеря, как ножом по живому, тем более, что «свое уже отвыла, отждала»….
Четыре строки, а за ними горе горькое, вдовье по всей стране…
Поэма Владимира Безладнова «Из генетической памяти», в отличие от сжатой в тугие четыре витка пружины предыдущего стихотворения, внешне кажется обширным, плотно прописанным бытовым полотном. Герой поэмы едет из Пулково в Ленинград - современный автобус, современные пассажиры, но эта поездка вдруг оживляет генетическую память сына защитника блокадного Ленинграда. И опять-таки, нет в этом стихотворении каких-то ужасов, и подвигов, вроде бы нет. Хотя свой скудный сухой паек командир хим.роты, сам оставаясь на полуголодным, возит беременной жене с передовой в осажденный город. Под обстрелы попадает неоднократно, да и там, на передовой, тоже ведь не курорт. Но с каждым новым поворотом сюжета это неторопливое повествование становится все более фантастическим с точки зрения нынешних летописцев того времени. В самом деле, полковник СМЕРШ ухаживает робко, по-английски не за дочерью, скажем, генерала, а за умирающей от голода служащей, рисующей лозунги, плакаты и лики вождей. И угощает ее не изысканными деликатесами, которые мог конфисковать у тамошних спекулянтов, а морковным чаем и консервами. А его возлюбленная выбирает тощего лейтенанта. А вышеупомянутый полковник везет чужую жену в роддом. И принимает у нее вместе с водителем роды на заднем сидении машины. А ведь мог одним пальцем законопатить своего соперника, куда Макар телят не гонял. Как нынешние сильные мира сего и делают порой.
И чем дальше, тем ярче проявляется сквозь фантастическую реальность поэмы ИСТИННАЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ, которая никуда не девается в самые страшные годы. И согревает душу читателя тепло солдатских сердец, истосковавшихся по своим семьям и прилепившимся всей нерастраченной нежностью к маленькому сынишке того самого лейтенанта.
«Я вспоминаю снова
То ощущение счастья,
Когда моя мать однажды
Искала меня полдня,
А я в солдатской столовой
Сидел на столе дощатом,
Солдаты чинно и важно
Сидели вокруг меня;
Я в пальцах не мог удержать еще
Большую солдатскую ложку,
И кашу, ручонкой неловкой
Зачерпывая из котелка,
Ел сам, и кормил окружающих -
По очереди, с ладошки -
Размазывая перловку
По их загорелым щекам».
Эту поэму хочется читать и перечитывать – чтобы снова и снова попасть в чудесное энергетическое поле СИЛЫ и ДОБРОТЫ…
Стихотворение Яна Бруштейна «Сухари» - тоже о ленинградской блокаде. Но поэт взял на вооружение другой прием – и применил его, развернув на все стихотворение, как метафору.
«А бабушка сушила сухари,
И понимала, что сушить не надо.
Но за ее спиной была блокада,
И бабушка сушила сухари».
И блокадное время оживает в стихотворении не только через бабушкины сны, но – главным образом – через этот подсознательный страх голода, заставляющий против воли, против разума упорно запасать хлеб. Как запасал его герой рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни», как запасали сухари узники, прошедшие сталинские лагеря…. Невинное чудачество, за которым маячит такой пережитый ужас… Не зря же «Не поднялась рука из дома вынести/Тяжелые ржаные сухари». Символ перенесенных страданий. Символ стойкости.
«Горькая осень» Сергея Ворошилова немногословна и выразительна, словно эпитафия. Да так, наверное, и есть – только не на пышном гранитном памятнике, а на безвестной солдатской могиле, затерянной в северных лесах.
И все-таки, вот что такое мастерство. Никаких тебе предварительных объяснений, что война была, что пули летали, что коварный враг и сюда, в лесную глушь добрался.
Всего-то этюд кармином :
Капли алой брусники,
Кровь поникших рябин.
Под гусиные крики
Мы с тайгою скорбим...
Низкий холмик и каска.
Молчаливый поклон.
Осень брызнула красным -
Болью горьких времен...
Но эмоциональное и духовное воздействие этого этюда ярче и сильнее километровых рассуждений об ужасах войны… |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
