В продолжение темы:
   
   (http://www.vz.ru/columns/2005/12/8/15109.html)
   
   Дмитрий Бавильский: Второе пришествие Андрея Куркова
   
   Киевлянин Андрей Курков сегодня на Западе – самый главный и известный современный русский писатель. Совокупный тираж его книг, вышедших за границей, приближается к четырем миллионам проданных копий.
   
   У нас прозу Куркова знают пока плохо. Согласно известному высказыванию, не только в России, но и на Украине нужно жить долго. Чтобы, наконец, можно было собрать раскиданные за жизнь камни. Контракт, который заключил писатель с питерским издательством «Амфора», поправит это досадное недоразумение.
   
   Ведь первые курковские книжки, переизданные «Амфорой», уже наделали массу шума.
   
   Впервые я услышал имя Куркова в Париже. Зашел в книжный магазин, а там – целая россыпь его романов. И не в гетто, куда стыдливо запихнуты современные русские литераторы типа Битова или Буйды, но на самых что ни на есть видных местах. Как самый ходовой товар. Вернувшись в Москву, из чистого любопытства попытался навести справки. Никто ничего не знал. Даже самые продвинутые и просвященные. Поразительно! Решил, что Курков – это французский автор русского происхождения, типа Андрея Макина, оттого и не знаем.
   
   А потом познакомился с Андреем на Франфкуртской книжной ярмарке. Наши агенты придумали нам с ним совместные чтения, одно отделение должен был читать Курков, другое – я. С тем мы и поехали в славный город Марбург, где и выступали в литературном кафе при значительном скоплении народа. Сказать, что случился аншлаг, – означает ничего не сказать. Причем совершенно очевидно, что пришли именно на Куркова, что удачный вечер – всецело его заслуга.
   
   Вы бы видели, как его принимали. Как слушали. Как подписывали у него книжки. Настоящая звезда, нобелевский лауреат, не меньше. Никогда ни до, ни после я не встречал такого трепетного отношения ни к одному из ныне живущих писателей. По дороге обратно, смеясь, Курков рассказывал о совместном выступлении с Владимиром Сорокиным и Виктором Пелевиным. Где-то в Европе. Когда известный буддист приревновал Куркова к всеевропейской славе и дернулся из-за стола. Просто так рассказал, к слову пришлось. Андрею незачем хвастаться. Все и так понятно. К тому же он спокойный и интересный человек. Без каких бы то ни было признаков звездности или чего-то подобного. Хотя мог бы. Имеет право.
   
   На следующий день он назначил мне встречу на стенде швейцарского издательства «Диогенес», с которым имеет эксклюзивный контракт. Издательство, славное тем, что открыло миру Патрика Зюскинда с его «Парфюмером» и нашего Андрея. И я снова видел, как к нему (с одной стороны) относятся читатели, и как (с другой) работники этого одного из престижнейших издательских домов Старого Света. Я был просто в шоке, спрашивал Андрея, отчего о нем ничего не известно в России. Курков лишь пожимал плечами. Ведь книги его достаточно регулярно выходили у нас. Отчасти это объясняется его космополитической позицией и нежеланием играть в политические и литературные игры, отчасти неудачным позиционированием и временем пришествия Куркова к русскому читателю. Которое пришлось на пик развала книготорговой системы.
   
   
   Андрей Курков ()
   Позже Андрей прислал мне несколько своих книг. «Пикник на льду» и «Закон улитки», его самые известные на Западе романы, ставшие настоящими бестселлерами (история о человеке, писавшем некрологи, к которому неожиданно попадает пингвин), выходили в 2003 году в киевском издательстве «Альтерпресс». Под общим символическим названием «Заблудившиеся миры Андрея Куркова». «Бикфордов мир», первый большой роман Куркова, обозванный «фантастическим», вышел в весьма скромном оформлении в киевском же «Комтеко» в 1993. Самый важный роман писателя, трилогия «География одиночного выстрела» (в нее вошли романы «Сказание об истинно народном контролере», «Судьба попугая» и «Пуля нашла героя»), выходил в роскошном подарочном оформлении в харьковском «Фолио». Тоже в 2003 году, но остался совершенно незамеченным. Отчего? Почему?
   
   Курков появился именно тогда, когда был нужен более всего – в середине 90-х, когда старая литературная парадигма рухнула, а новая еще не народилась. Как воздух был тогда необходим интересный, сильный и беспафосный романист, соединивший в своей работе высокий стиль и вполне коммерческую внятность, увлекательность. Подобно Куркову, российские писатели занимались тогда построением параллельных реальностей и альтернативных историй. Шаров, Буйда, Пьецух, Сорокин, Королев... Конечно же, Пелевин.
   
   Однако в большинстве случаев вся эта стихийная альтернативность (тогда появился даже термин – «роммат», то есть «романтический материализм», иронически обыгрывающий латиноамериканский «магический реализм») очень легко выходила из-под авторского контроля, весенним паводком разливаясь по тексту. «Делать» сюжет наши писатели не умели почти никогда. С идеями и «морально-нравственн­ыми­ исканиями» у них было все хорошо, а вот с фабулой... Разумеется, я имею ввиду условно «серьезную» словесность, так как чуть позже появился Б. Акунин, выказав такое профессиональное владение сюжетосложением, что ситуация резко поменялась.
   
   
   Обложка книги «Бикфордов мир» ()
   
   Курков пришел в литературу вовремя, когда понадобилась смычка «верха» и «низа», сугубого серьеза и вменяемости, доступности. И очень жаль, что опыт этот не был тогда усвоен так, как он того заслуживал. Теперь, в изменившихся условиях окончательно победившего капитализма, предпринимается новая попытка привести прозу Куркова к отечественному читателю. На этот раз попытка будет засчитана, ведь за дело взялся такой монстр интеллектуального чтива, как питерская «Амфора». Уж что-что, а авторов своих они умеют подавать. Да и продавать тоже. Уже вышли «Пикник на льду» (первый роман из саги про пингвина Мишу) и утопическая «Последняя любовь Президента», действие которой происходит в 2011 году. Параллельно на «Топосе», самом серьезном литературном сайте Рунета, началась публикация дебютного романа Куркова «Любимая песня космополита».
   
   Писательский метод Андрея Куркова можно назвать хорошо управляемой фантасмагорией. В его книгах всегда происходит неимоверное количество событий. Плотность их значительна, правдоподобие (в каждом отдельном эпизоде) тоже не вызывает сомнения. Тем более что, как правило, романы Куркова происходят на фоне самой что ни на есть вопиющей повседневности. Другое дело, что если рассматривать все, что происходит в тексте целиком, становится очевидной вопиющая неправдоподобность происходящего. Схожей методикой, кстати, пользуется Пол Остер, культовый автор американских высоколобых.
   
   Конструкции, лежащие в основании романов Куркова, прозрачные и четко работающие. Все концы всегда сходятся, все сюжетные линии распутываются. Важно заставить работать «корневую метафору», которая «держит» весь текст в ежовых руковицах. Ведь обычно как бывает – писателя посещает сюжетная дебютная идея, типа «а вот что будет, если...»
   
   
   Обложка книги «Пикник на льду» ()
   
   Чаще всего замысел этой дебютной идеей и исчерпывается. И после того, как такой писатель вырабатывает лимит, отпущенный ему этой идеей, роман начинает буксовать и вязнуть. Конструкции Куркова легко выдерживают испытание на прочность. Важно не только придумать место, куда свозят солдат, сражавшихся на разных войнах («Любимая песнь космополита»), но и понять, что там, в этом самом месте, с ними может происходить. Существенно не только сочинить пингвина Мишу («Пикник на льду»), но и построить такую систему событий, через которую этот самый Миша начинает восприниматься как alter ego главного героя.
   
   Особенно эта методологическая последовательность важна при построении антиутопий, которые чаще всего затеваются и быстро исчерпываются одной-двумя остроумными придумками («Эвакуатор» Д. Быкова). Для того чтобы понять тексты подобного рода, их вовсе не нужно дочитывать до конца: логика метафоры прямолинейна и почти никогда не подводит читательских ожиданий. А предсказуемость ничего не дает ни уму, ни сердцу.
   
   Управляемая фантасмагория заставляет вспомнить о Гоголе и Булгакове. Курков и есть связующее, недостающее звено между классическим наследием и его современным продолжением. Особенно ощутимо это соседство в трилогии «География одиночного выстрела», исполненной в языковых традициях Платонова и обериутов. Если в «Заблудившихся мирах» язык повествования намеренно стерт, подчинен утилитарным задачам (сюжет разгоняется, и ничто не должно мешать ему крутить педали), то здесь он зацветает полынью и полевыми травами, дурманит и пьянит.
   
   Впрочем, мои соображения – лишь первые, вводные наброски к теме. Остальное ищите в книгах самого Андрея и в его интервью, которое он любезно согласился предоставить газете ВЗГЛЯД.