В окаянном аду побывал у Ковида… …………………Хоть и врач (пусть не первый, но и не последний), …………………ничего я не знал, пока сам не увидел: …………………не познал все страдания, муки и беды, …………………не нашёл исцеляющий путь от ковида. Я в проклятом плену побывал у Ковида (и врагу своему не желаю мук этих). До сих пор чую запах в ноздрях я ипритный, горький привкус во рту, отвращение к снеди. В злом аду мне нелёгкая выпала доля: потрясали ознобы, месила ломота. Неприкаянно ёрзал в постели от боли, то сгорая в жару, то слабея от пота. И тошнило меня, иногда - и до рвоты, извратился мой вкус (а ведь был прежде тонким). Ничего я не ел, в жажде пил только воду, отчего лишь слабел и худел потихоньку. Словно старый тупой мелкозубчатый рашпиль, утомляя меня долгой нудной работой, грудь точил изнутри подлый лёгочный кашель с незначительной склизкой прозрачной мокротой. Раздаваясь в размерах всех денно и нощно, кол в груди, а по сути - грудные отёки - те, что встали в моих альвеолах злой мощью, не давали дышать всеми недрами лёгких. Не по дням, а часам нарастала одышка, вместо лёгких дышала порой только кожа. Уж привиделись мне ангелочки-малышки, что спускали с Небес за душой моей ложе. Вроде - гроб, не табыт, только грани прозрачны, да очерчены рёбра. Вблизи - ангелочки, что держали, порхая, то ложе за грани… Не забрали: Бог миловал, дав мне отсрочку. Я в ковидном плену выживал в одиночку, где, восставши из мёртвых, со злом бился этим. Сам себя я спасал в дни июльские, ночи, не уплыл в целлофановом саване в Лету. В окаянном аду побывал у Ковида… Ночь ………………………О, тьма отточий, ………………………не постижим весь смысл твоих небесных рун. ………………………Секрет урочищ - ………………………в ночах льдов, гор, пустынь, степей, лесов и тундр. ………………………Судьбу пророчит, ………………………читая тайнопись твою, шаман-вещун. О, небодочерь, прелестна ты в сиянье звёзд, планет и лун, тревожишь ночью красой и нравом, страстью, чувственностью струн. И вправду, точно, мастями славен бестелесный твой табун. В окрасах сочных: полярных, южных, белых, чёрных - твой триумф. Как в дымке - очи в лучах звездящихся брильянтовых лагун, пред ними мочь всю теряет разум враз на несколько секунд. С краёв восточных плывёшь на запад, словно длиннокрылый лунь. Лик красен очень: в нём - нега дев степных, что воспевал певун, и стиль отточен: в нём - все каменья, одеяния ханум. Ты не порочна, честнА и искренна, как свод священных сунн, и тише, кротче, скромнее, терпеливее степной хатун. Хозяйка вотчин, где нет ухаб и ям, где нет болот и дюн, где нет обочин, где невесом маршрут в любой небесный пункт, раздольна очень, как степь, которую не оббежит скакун, и, между прочим, стремительна порой, как в битве воин-гунн. То в чернь, то впрочернь, всех чудных алых зорь исход - ты иль канун. И не нарочно сменяешь день (есть в действе том вселенский ум). О, ночь, ты - отчий, всевышний храм для снов и чувств, для грёз и дум, для одиночеств родной приют (ютятся в нём и стар, и юн). В своих жёлто-красных отрепьях… В своих жёлто-красных отрепьях осень уходит от нас, обнёсши все кущи на крепях, бросив свой ветхий палас. Худа, как пустыни и степи в их угасающий час. Торчат её рёбра нелепо вдоль тротуаров и трасс. В очах стылых серо-свинцовых боль, безысходность, тоска. Вот-вот разрыдается снова: слёзы роняет щека. С ней Бог обошёлся сурово. Доля её не легка. Степ бабьего лета станцован. Кончилась жизнь мотылька. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
