Афанасий Шипунов С ВЫСОТЫ СКАЛ… (ПОВЕСТЬ Продолжение) Глава 5 … -Вот ты, Антоша, всё пишешь, чего-то сочиняешь, стишки там разные, да вон и книг-то сколько! Это что? Всё само-собой получается чтоли? Али что-то выдумывать надобно? -Нет, Никита! Тут надо всё по порядку делать. Это вот как, вроде бы, идти в темноте беспросветной на ощупь по натянутой ниточке вперёд… Вот путь тебе вовсе даже незнакомый, а идти надо. Как? Куда? А тебе ниточку с тюричка один конец привяза-ли за кустик, али деревцо в лесу и потянули эту ниточку далеко туда, куда тебе выйти необходимо. Вот идёшь ты, держась за эту ниточку. Кругом темь, хоть глаз выколи. А ты идёшь уверенно, потому как знаешь, что тебя эта ниточка приведёт ку-да надо. И вдруг!... Налетел ветер… Ниточку-то оборвало, да и унесло неведомо куда. В руках-то у тебя остался край той нитки, по которой ты пришёл. Назад-то можно возвратиться, опять держась за неё, а тебе туда не надо! Тебе надо вперёд продвигаться. Вот ты этот кончик ниточки за кустик привяжешь и пошёл тихонько искать оборвавшуюся ниточку. А время-то идёт себе. И неизвестно сколько придётся искать эту ниточку. .. Ну, слава Богу нашёл! Связал их два кончика, да и опять вперёд… Так вот, смотришь, и выйдешь к намеченному рубежу. Так и книжку писать. Тут сочинять не надо! Можно поменять имена, фамилии, названия городов, деревень, местности, но суть должна оставаться неизменной и, как ниточка, в едином продолжении. Вот, я скажу тебе, сидишь пишешь. Всё «идёт» нормально. Легко пишется! Слово к слову само льнёт, предложение к предложению ложится и…вдруг… Что-то не станет получаться!... Ниточка обрывается…. Мысль теряется… Слов не находится… Это когда тебя внезапно прервут не во время, или фактов становится недостаточно. Вот и начинаешь искать конец той оборвавшейся ниточки: перечитываешь уже написанное, ищешь продолжение смысла, а то и вовсе идёшь, едешь искать нужные факты, продолжение истории, чьёго-то рассказа…И вот этот перерыв длится, пока не набирается достаточно нужного материала. Порой этот перерыв длится не малое время, иной раз даже месяцами. Вот и выходит, что на одну книжку «уходит» не один месяц, а то и … года… И пока «не свяжешь этой ниточки» ничего не сможешь написать. Не получится! Будь то в большой книжке, маленьком рассказе или стихотворении. В каждом деле, как и в жизни самой, смысл должен быть. И вот каждый человек ищет свой смысл жизненный. Даже каждая зверушка, каждое живое существо, пусть не как человек, но ищет смысл своего бытия, хотя и не осмысливает его по нашему, по-человечьи… Вот, скажем, коровка, завидев зелёную травку, незамедлительно к ней стремится от пожухлой прошлогодней ветоши. Думаешь она бессмысленно это делает? Не-ет! У неё свой смысл – повкуснее насладиться, а не просто брюхо набить. А вот собачка к этой травке не стремится. Потому как – ей смысла нет. Она эту травку есть не станет(ну кроме какой лекарственной), а вот хозяину своему послужить рада– смысл есть – хозяин её похвалит за верную службу, да ещё и угостит тоже чем-нибудь вкусненьким. И так у каждой живности своё. Вот и у человеков… Одни видят смысл в жизни своей разбогатеть, набить карманы и счета в банках чрезмерным количеством денег, через преступный замысел даже. Но приходит время и всё это становится бессмысленным. Остаются лишь одни разочарования… Ну от богатств не каждый откажется, но и не каждый станет их добывать преступным путём. Это опять же смысла нет рисковать, потому как «сколь верёвочка ни вейся…», тайное-то станет явным и придётся отвечать за содеянное по всем правилам. Так вот понимающий человек, видит смысл облагородить себя, своё семейство, честным и добросовестным путём, пусть даже вкладывая и непомерный труд в достижение цели, но у него свой смысл – спать спокойно и жить без оглядки… -Да оно, Антон, ежели рассуждать по твоему философствию, то испокон-веков у людей был и остаётся свой смысл в жизни. Раньше и сейчас, всё одно каждый в борьбе за свой жизненный смысл, хорош ли, плох ли… (А ниточка-то порвана оказалась…Надо связывать концы… Поеду в деревню свою – там искать другой-то конец ниточки….) (…Вот она и нашлась, ниточка-то! Побывал в родном краю, побеседовал с сельчанами… Хоть и не малое время прошло, но продолжение увиделось…) …Жизнь в селе движется размеренно, без суеты, без чрезмерной спешки, но и без лености и недопустимой праздности. Здесь каждый день на учёте, каждый час на счету… Всё по многолетним раскладам по временам года, по праздничным и буд-ним дням. Наступает весна – мужики на пашне. Обрабатывают земельку, сеют пшеницу, овёс, ячмень, кое-кто и просо, гречиху, подсолнухи… У баб своя работа в огородах. Тоже не из лёгких, а надо всё в срок свой успеть, чтобы к осени получить должный урожай картошки, овощей, бахчевых культур, да всякой другой всячины огородной, необходимой для обеспечения пропитания семьи и надворной живности. Здесь уж и ребятишек, что постарше, привлекают Передохнув денёк-другой, а то и с недельку от весенних хлопот, снова работа – заготовка дров для будущей зимы. Многим ещё и лес для строительства надо заготовить, да на сушела на всё лето заложить, надёжно укрыв от дождей драньём. Вот и Семён тоже пригласил на помощь деревенских мужиков. «Парни подрастают. Надобно, пока есть силы, начинать новый дом строить. Оно ишшо и не скоро, но вот поженятся, куды отде-лять? Заранее надо всё думать…». А вот уже на лугах, на лесных полянах косят. Где-то по одному на делянке, где-то двое-трое идут в ряд друг за другом, взмахивая литовкой(косой) вправо-влево, вправо-влево. Трава из под литовки с шуршанием ложится на прокос, оставляя за косарем ровный рядок. Косьбу начинают ранним утром – и не так жарко, и росистую траву литовка подрезает лучше. Ближе к полудню ребятишки или бабы несут обед. Тут в самую пору и отдохнуть малость. Ополоснувшись водичкой из студёного ключа, усаживаются где-нибудь под кустик ветлы у прохладного ключика, или в тени под берёзкой рядом с кошениной, вдыхая аромат подвялившейся скошенной травы, и с наслаждением отдыхают, не спеша употребляя принесённую пищу. В сенокос работа тяжёлая, да на жаре…Вот и пищу приготавливают посытнее, обязательно с изобилием мясного. Здесь и наваристые щи, и поджарка, и пироги мясные, али ливерные, и масло самобитное, и другие молочные блюда. Всё это по вкусу и потребности работающих на сенокосе. …Вот уже подсохли рядки скошенной травы. Пора сгребать, да в копны, а затем и в стога складывать. Тут уж всё семейство от мала до велика в поле. Для маленьких подвешивают на берёзках зыбки, укрытые лёгкой материей, а если есть – марлей, от мух да слепней, чтобы не покусали мальца. Те ребятишки, что побольше получают задание присматривать за малышами, а старшенькие – кто помогает матери сгребать рядок в кучки, копнить, кто подвозит к стогу уже готовые копны. В сенокос отдыхать совсем некогда. Надо быстрее заготавливать сено. «Она ведь, погода-то, ждать не будет, покуда мы выспемся да проотдыхаем. Пока вёдро, надо успевать…». И успевают. Вот и копны по всей деляне, стога подымаются. Погода стоит жаркая, как по заказу как раз для сенокоса. В которое лето в сенокос ни единого дождика. Хорошо! Сено заготавливается сухое, пышное, зелёное. Зимой скотина с добрым кормом и отходов почти нет, всё съедается., объедков совсем мало остаётся. Ну а которое лето удастся дождливое и в сенокос-то намучаются. Только выведреет – бегом переворачивать рядки, да сушить. А она, трава-то, уже и чернеет. Ну да хоть и чёрное, но смечут сено-то, ежели успеют до новых дождей. А то и вовсе сгниёт и вновь начинают косить, да сушить… Не успеют управиться с сенокосом, глядь – уже и хлеб, да в огородах убирать пора. Опять же с самого раннего утра и до позднего вечера в работе – кто в поле, кто в огородах. А там дальше, опять же, молотьба… И вот так в деревне-то отдыха большого нет до самых зимних праздников… Мужики, у кого было мало «рабочих рук», сбивались в отдельные сообщества и работали в поле то у одного, то у другого, поочерёдно. По одному-то совсем и не справиться, вот организовывались группами, да и одолевали все работы в должном порядке с наилучшим успехом. Успевали всем и кормов для скотины наготовить, и хлеба убрать во время. Стёпка тоже «сорганизовался в общину». Их три хозяина в общине-то. Все трое молодые, крепкие парни. У каждого на подворье не так и много живности, но по одному всё равно накладно и несподручно. А вот вместе они исправно всё делали. У тех двух и жёны участвовали в самый разгар сенокоса, а Стёпка один за двоих вкалывал. Агафья-то родила первенца и Стёпка её с мальцом всячески оберегал, не давал и дома-то что-нибудь несподручное делать. Да ещё и деду успевал нет-нет да помогнуть. Молодой, горячий, сильный… Кажется и устали-то совсем не знает…А тут… на(!) тебе! Ещё и сын народился! Он прямо весь сиял от счастья и всё у него в руках спорилось безо всякой устали… Вот так и жили деревенские мужики своими единоличными хозяйствами, но нет-нет да и уже коллективно кое-что делали… Время-то идёт себе своим чередом, сменяя день ночью, ночь – днём, дни- неделями, месяцами, годами… Сёмка с Петьшей зимой в школу ходили, не без труда пристроенные в церковно-приходскую с трёхлетним обучением, которую закончить им так и не удалось по причине известных Октябрьских событий в стране, в том числе и в их деревне. Всего-то одну зиму только и проучились, а тут… С немалым запозданием в село пришла весть, «в Расее прозошла революция и повсеместно объявлена Советская власть». Во всей округе организуются Советы(Совдепы)… Что и как должна делать эта новая власть пока никто толком не знал. Но все хорошо усвоили, что это своя, общенародная власть должна быть, а потому и в Совет выбирали тех, кого больше всех уважали, кому больше всего доверяли сельчане. Председателем избрали Антипа Загоруйнова. «Ты, Антип, мужик рассудительный, сердобольный. Вон всем в деревне помогаешь, кто к тебе за помощью обращается. Мы тебе доверяем и вверяем правление над нами» - заявили почти хором сельчане. Избрали секретаря, и членов Совдепа. Дошла очередь и до избрания суда. Все сошлись в едином мнении: «Избираем председателем суда Семёна Семёновича! Он человек грамотный, честный, справедливый и судить будет по всей справедливости! Семёна! Семёна избираем! » Вот так и здесь, и в окружных деревнях избирали новую власть… Тернистым был путь у этой власти до окончательного укоренения. В Сибири на какое-то время верх одержали колчаковцы и начались расправы… По деревням рыскали карательные отряды. Доходят слухи, что в соседних сёлах убивают председателей Советов, судей, активистов новой власти… А в округе уже создаются партизанские отряды, противостоящие карательным отрядам. Получено известие, что один из карательных отрядов направляется в село и принимается решение всему составу Совдепа и суда на время покинуть село и укрыться в горах до прихода на помощь партизанского отряда. «В соседних сёлах предают казни только самих активистов, а жителей не трогают. Всем лучше укрыться , призвать на помощь партизан и с их помощью снова укрепить власть.» Так и порешили, но… и в этой деревне избежать трагедии сельчане не смогли… Карательный отряд влетел в деревню к полудню. Навстречу с хлебом-солью встречали ни весть как вновь появившийся в селе псаломщик: «Надобно хоть как-то ублажить главного-то, а то побьёт людей ни за что…». Пока сподручные рыскали по селу, выискивая активистов Советской власти., прапорщик, возглавлявший карательный отряд, усиленно «хлестал» (простонародное выражение слова «пил»), добытый, или преподнесённый кем-то, самогон. Обнаружить, найти никого из активистов не удалось. Разъярённый прапорщик приказал согнать на площадь взрослое население. «Особо притащите сюда всех краснопузых родителей и бабёнок! Я с ими особо поговорю! А те красные тараканы, что попрятались, сами выползут к моим ногам!» Подручные тотчас же принялись исполнять приказ и на площадь гнали всё новых и новых сельчан... Прапорщику подвели престарелого отца Антипа Загоруйнова. Вначале прапорщик, как бы ласково уговаривал деда «высказать где прячется твой дитятка великовозрастный. Я ничего с ним не сделаю, только побалякаю, чтобы он больше не перечил мне .. Уймётся – вот и ладно всё будет. Бояться-то шибко нечего…». -Да мне совсем даже неведомо куда ето поисчез Антипка. Он ить работяшшый. Може где на поле. Пора-то сенокосная…. -Я тебе чичас покажу, старый пёс, кто работящий! Я чичас работящее твово щенка буду! Я уж с вами со всеми чичас поработаю как следует! Деда повалили на поднесённую скамью лицом навзничь, содрали с него портки. Прапорщик с каким-то изуверским наслаждением стал хлестать деда плетью. Натешившись вволю, приказал подручному бить шомполом, приговаривая: -Сказывай, пень трухлявый, иде твой выродок! Дед причитая и уже со злостью кричал: -Чевой ты, окаянная твоя душа, над дедом старым изгаляешься?! Родители-то у тя поди тоже есть! Ты бы хоть о их вспомнил! Ради их бы хоть не вводил в позор старого человека! Неуж-то ты совсем бессердешная тварь?! Христианин ты, али хто?! Неуж-то ты и старого человека пожалеть не можешь?! -Христианин я! Христианин! И пожалеть могу! Вот только как скажешь где твой краснопузый отпрыск, так и кончютса твои мучения праведные. Но дед этих слов уже не слышал… Его совсем беспомощьного, в беспамятстве стащили с лавки и бросили посреди площади. Прапорщик встал, вынул из кобуры пистолет, степенно подошёл к старику… -Христианин я! И по христиански пожалею тебя, породившего красного таракана. Повесить бы тебя надо… Да уж ладно! Пожалею… - и выстрелил старику в голову… Народная толпа так и ахнула громким вздохом… -Ну чё?! Все вразумели, что я жалеть умею?! То-то же! Всем будет уготована такая участь до тех пор, покуда не укажете где энти краснопёрые попугайчики!... Давайте! Кто у нас там следущий?! Из толпы выдернули и подвели Домну – жену Антипа. Не церемонясь, не признавая бесстыдства, подручный разорвал на бабе юбку, так же, как и деда, бросил Домну на скамью, привязал к скамье за ноги и за руки, оголил её с ног до головы. Прапорщик вновь встал и с плетью подошёл к скамье. Не произнося ни слова. Стал хлестать Домну плетью по голому телу. Та от боли взвыла истошным воплем. Палач приказал ей сказывать «где мужик твой» и отошёл, сел у стола, налил самогона, выпил и не торопясь стал закусывать. Домна не произнося ни слова, по бабьи громко выла… -А нут-ко, ребятки, помогите ей успокоиться! Она ишшо никак понять не может чито от неё требуется. Напомните-ко для крепости о чём я вопрошал! Двое подручных, встав по сторонам лавки, вынули шомпола и стали поочерёдно стегать по уже окровавленному телу. Домна ещё какое-то время истошно ревела, а потом притихла в беспамятстве. Подручные принесли ведро холодной воды, облили, приведя её в чувство и вновь продолжили истязание. Домна уже не чуяла боли… не кричала, а только с каждым ударом чуть подёргивалась на скамье… Подручные вновь облили водой, но она в этот раз не очнулась. Подручный наклонился, глянул, подошёл к прапорщику: -Ужо ничаво не скажет. Готова! Тело выбросили в толпу. Кто-то двое подхватили и понесли. Солдаты, стоявшие в оцеплении, не стали препятствовать и выпустили их из толпы… Следующей на скамье оказалась Прасковья. Первым опять стегал её пьяный главный палач. Взвизгивая кричал: -Сказывай, сучка, где твой краснопузый кобель! -Побойтесь Бога, изверги! – собрав силы воскликнула обезумевшая от боли Прасковья – ведь говорю же неведомо мне где мой мужик! Да и…если бы знала – всё одно не сказала бы – чуть слышно прошептала она, теряя сознание… Палачу, видимо, надоело «заниматься делом», или он понял, что сегодня уже ниче-го не добиться и решил «передохнуть», подразгуляться и повеселиться вволюшку. -Будя, Кирюха! – остановил он подручного, неистово хлеставшего Прасковью плетью, - Бестолку плетью махать, силы свои надрывать. Видать слабенькая оказалась, в беспамятстве она пребывает. Бросьте её вон в амбар. Заприте покрепчее. Придёт в себя – тогда и продолжим. Это уж до завтрева. На сегодня хватит. Пусть эта челядь думает что к чему. Завтра продолжим, а там и повесим в назидание всем другим… -Да что уж вешать-то?! – попытался возразить стоящий рядом псаломщик, - ведь ребятишки малые у неё. Куды оне? Пожалеть бы… -Чаво жалеть-то?! Для устрашения всех энту повесим, таракан красный сам с горя изойдёт, а щенки пущай с голоду подыхают! Меньше краснопузых выродков будет – изложил свои планы каратель. Налил из четвертины , стакан самогону, одним зал-пом выпил и пошёл к толпе, напевая: «Порубаем краснопузых, Поразвесим ихных баб…» Подошедши к толпе, прислушался. Вернувшийся с карателями бывший владелец маслобойни Чиркин наслаждаясь, самолюбиво «воспитывал» сельчан: -Ну чё?! Потрескали мово маслица?! Нажрались?! Будя таперича! Чё, думали не возвернусь?! Не-ет! Чиркину вы ишшо в ноги кланяться будете, да и сапоги целовать! Я вас заставлю почитать Чиркина! Ишь! Маслица им захотелось! Оно, маслице-то, хоть и масленное, но ишшо не прокатитса! Оно ишшо поперёк горла вам станет! Застрянет в горле-то вашем! Уж я постараюсь… Дайте срок! Я вас всех по своим местам расставлю! Вы у меня не токмо что преклоняясь ходить, но и ползком ползать будете и по снегу, и по грязи, как придётся.. -Так их, Чиркин! Так! Проучить и приучить к порядку надобно – весело воскликнул пьяный прапорщик – Займись имя как следует, а я уж тебе подмогну! Подмогну! Я уж тебе непременно подмогну! Ну это потом, счас пойдём! Погулять пора. Девки-то в деревне есть? Найдёшь? -Найдём! Куды они денутса?!... …Время приблизилось к вечеру. Оцепление было снято, солдаты-каратели разбрелись по деревне… Начались грабежи, насилование… Сельчане, со страхом, с отяжелевшими под горем сердцами, принялись за вечер-нюю управу, запирая малых ребятишек в избах, упрятывая, кто как может молодых девок… … Ещё как только в селе начались расправы, Фёдор с соседом Еремеем Медведевым тайком запрягли две упряжки в лёгкие ходки, спешно усадили Семё-новых и Антипа Загоруйнова ребятишек, посложили приготовленные бабами узелки со снедью и потихонечку, не замеченными выехали в близь лежащий лесок. В лесочке уже поджидал, отосланный заранее, Костя Прилеский, молодой парень, но уже заядлый охотник. «Отвезём их, от греха подальше, на дальнюю охотничью заимку. Тама избушка ладная. Костя с ними останется. Переждут пока там эту падеру. К партизанам ужо гонец отправлен. Всё одно прибудут. Ослобонят деревню от ентих извергов.». *** …Стёпка наслаждался своей жизнью с Агафьей. Вот и сынок, забавный малышок(!) подрастает. Но.. Политические перемены перевернули и их весь быт… Стёпка в политику не ввязывался. Всё так же продолжал жить своим единоличным хозяйством. Он не числился в зажиточных и его не трогали новые власти. Чего там?! Одна корова, лошадь, да малая живность на дворе – поросятишки, куры, гуси, утки… Но невзгоды и их двор не обошли стороной. Как только нагрянувшие кара-тели расправились с активистами, после изуверских пыток и издевательств повесили на воротах Управы организатора установления Советской власти в селе, колчаковцы стали насильственно мобилизовывать в свою армию молодых парней(рекрутов). Каждый должен был прибыть со своим конём. Вначале-то стали отказываться. Но после расстрела одного-двух «саботажников», пришлось парням поступить в распо-ряжение урядника. Набралось чуть более двадцати человек, коих урядник с помощ-ником должен был препроводить до города, где и должны были рекруты «влиться в действующую колчаковскую армию», державшую тогда власть в этих местах. Ору-жия ни у кого не было, да и не положено было до поступления под командование армейских чинов. Из села выступили уже под вечер. Одолев четверть пути, урядник, изрядно уставший за день в хлопотных делах по мобилизации, распорядился устроиться на ночлег на берегу бурливой, громко шумящей горной речушки. Стёпка,Витюшка Полыгалов, да ещё трое парней до привала ехали рядышком и обдумывали дерзость – сбежать из под мобилизации. «Неизвестно как там придётся. Это нас гонють на верную погибель. А к чему нам это? Ну раньше хоть за царя, да Отечество, а счас за какую веру и для чего?Вон кругом партизаны. Всё одно одолеют беляков-то! Сбежим, да и к партизанам! Там хоть за своих баб, да ребятишек будем радеть, а тута за кого? За дядю-то изверга? Вон как лютуют по деревням-то! Да ишшо и нас в своё изуверство втягивают. Деревенские нам не простят этого, ежели нас заставят усмирять своих же… Не-ет! Не годится, ребяты! Тикать надо! Энти двое с нами не справятся, ежели всех подговорить.». «Так-то оно так. Да и сумления есть. У их вон оружие. Постреляют ведь. Надо бы всех ребят подговорить. Тогда кучей-то и управимся. Только бы кто из наших деревнских не предал, а тогда беда…Ну да будем осторожничать, приглядываться, как к этому отнесутся…» Так вот переговорив, разъехались по всему отряду и давай тихонько излагать свои помыслы. Радеющих попасть на службу к колчаковцам в отряде совсем даже и не оказалось. Все были готовы «хоть сейчас» напасть на сопроводителей, побить их да и сбежать. «Ну и ладно. Только кровь нам совсем не нужна. Напасть на них, повязать, да и оставить в живых и здоровыми. Грех-то на душу зачем брать?! Чай ишшо не на войне убивать-то…». Так порешили и всё подбирали момент для осуществления своих планов. А оно вон само собой образовалось! Урядник на ночлег устраивается. Уже в потёмках поужинали. Из дому-то у всех харч в достаточном количестве был. Урядник с помощником и самогону хлебнули. А парни пить не стали – «не то время для пития! Дело делать надо на трезвую голову!». Урядник приказал помощнику поспать маленько. «Сам посторожу вначале. А потом разбужу и ты в караул до утра.». А в помощь к себе призвал и для помощника назначил из мобилизованных. Ещё и трёх часов не прошло, а уряднику уже надоело «дежурить» и он, разбудив помощника, влив в себя стакан самогону, улёгся и уснул «мертвецким сном», громко храпя и бурча что-то во сне. Степка подполз к Витюшке: «Пора. Надо дать знать ребятам.». Всех «по цепочке» оповестили быстро – никто и не думал спать-то. Разом подобрались к «караульщику» и спящему уряднику. Скрутили, завязав руки каждому за спину и привязав их друг к другу. Обезумевший урядник орал, матерился, угрожал расправой… Вначале им связали и ноги, но впоследствии развязали ноги-то. « Они ведь тоже люди. Могут сгинуть здеся… А так-то пусть потихоньку к людям движутся». Все до единого рекрута повскакивали на коней и помчались в горы. Домой никто не осмелился – неровен час урядник быстро помощи дождётся, да и возвернётся… тогда беды не миновать… И путей других у парней не осталось, как прибиться в отряды партизан. Делали они это ёще не совсем обдуманно, пока безо всяких идейных соображений, а лишь из чувства самосохранения.. Однако позднее они вступали в бои с карателями уже с великим чувством патриотизма по защите сельчан, своих чадо.. Долго искать партизан «дезертирам» не пришлось. Оповещённые гонцом о зверствах в деревне Семёна, командование партизанской армии выделило большой, хорошо вооружённый, прославившийся в прежних боях отряд под командованием одного из односельчан. Этот отряд спешно продвигался на помощь страдающим от карателей. На перевале оба отряда заслышали друг друга. Те и другие подумали, что навстречу движется отряд карателей, в темноте-то не разберёшься. Партизаны приготовились к бою, безоружный «Стёпкин отряд» затаил-ся. Чем бы дело закончилось, неизвестно, но выручил непредвиденный случай. На стороне партизан что-то зазвенело, загремело, раздался громкий мужской голос: -Да стой ты, зараза! Чего испужалась-то?! Прямо на телегу так и прёт…Перевернёт ведь! Стёпка моментально узнал голос Семёна. А раз отчим здесь, то уж наверняка это не каратели. Стёпка громко, громко закричал: -Ура, ребяты! Это партизаны! Вон и Семён Семёныч с ими! Ну и на стороне партизан это услышали. Все опасения мигом пропали. Соединились. Стёпка поведал командиру отряда и Семёну о дерзости рекрутов. Безоружных, да ещё и «необстрелянных» ребят командир, в сопровождении одного из партизан, отправил в расположение партизанской армии, а боевой отряд, не задерживаясь двинулся дальше и уже ранним утром окружив деревню, сжимая кольцо, без особого сопротивления пленил всех, ещё полусонных карателей, хотя и не обошлось без перестрелки. В этой схватке трое карателей были убиты. У партизан потерь не было, но пятеро получили ранение. Пленили и прапорщика. Сельчане требовали казнить здесь же палача и его приспешников, но командир строго предупредил: -Ни коем образом не чинить саморасправу! Мы не такие, как они! Мы Советская власть. И судить за все зверские злодеяния их будет наш, Советский суд! Будьте уверены – каждый понесёт заслуженную кару, вплоть до казни! Но чинить самосуд не позволю! Всё будет по нашим, Советским законам! Пленённых этапировали в расположение партизанской армии, а позднее в этом же селе над ними состоялся суд партизанского военного трибунала. Прапорщика и самых рьяных, активных палачей приговорили к смертной казни, но исполнение приговора в селе делать не стали. «И так много крови насмотрелись… Хватит людям ею глаза мозолить! Не достойны эти выродки такой чести, чтобы у людей на глазах…» В этот же день со всеми партизанскими почестями хоронили деда Загоруйнова и Домну. Командир приказал «дать, по партизанской традиции за мужество и героизм погибших, троекратный залп из боевого оружия». -Они хоть и не учавствовали в боях, а всё одно погибли за нашу Советскую власть! Хоть и прискорбно, что невинно погибли, но мы будем гордиться их стойкостью и мужеством! И уж будьте уверены – сполна рассчитаемся с вражьей сворой за их погибель! Антип, почерневший от горя, стоял у гробов, то до боли сжимая кулаки, то, отвернувшись вздрагивал в рыданиях. Он не мог сказать единого слова, но мысленно клялся отмстить за гибель родных людей, ещё более упорной борьбой за укрепление Советской власти, беспощадностью к тем, кто осмелится пойти против неё. Ребятишек с дальней охотничьей заимки успели привезти к похоронам. Те, что постарше, плакали до изнеможения, приговаривая: «Мамка! Милая наша мамушка, как же так-то?! На кого ты нас спокидаешь?! Как мы таперича без тебя-то?! …» Младшие, ещё по настоящему не осознавая горя, молчком жались к отцу… …Прасковья, ещё только, только очнувшаяся, лёжа на полу амбара ничего не понимала… где она, и только острая боль в теле напомнила о расправе над ней. «Жива ли я? – раздумывала она, вспомнив как застрелили деда Загоруйнова, до смерти забили шомполами Домну… -Да, похоже, жива… Только вот на радость или на дальнейшую беду? Ишь как свирепствуют.. Стрельбу-то какую учинили… Живы ли ребятишки-то? Эти изверги и детей не пожалеют… Вон деда старого не пожалели же…». За стенами амбара продолжалась стрельба. Дверь амбара резко распахнулась. «Ну вот… и мой конец приходит…».В темноте, а может быть от затемнения в глазах… ничего не было видно, но…раздался такой близкий и милый голос: «Парашенька! Ты здесь?! Жива ли?!».Ей хотелось громко закричать, известить, но она в бессилии не громко произнесла: «Здеся я, Сёмушка. Здеся. Жива, слава Богу.» и снова, от радости, потеряла сознание… Семён всё-таки услышал её тихий, приглушённый стон, бросился в амбар, засветил спичкой… Перед его взором на миг предстала страшная картина: на полу голая, с окровавленным телом лежала Прасковья. Семён подскочил к ней, привлёк к себе всё ещё не приходящую в память Прасковью, почувствовал её живое дыхание. -Сейчас, Парашенька! Сейчас я тебя домой… Потерпи, моя голубушка! Сейчас я !Сейчас мы домой... Взял Прасковью на руки, пооберёгся чтобы не уронить и самому не упасть, выскочил из амбара и быстро пошёл к дому. По дороге подскочили Фёдор с Ульяной. «Ах ты, батюшки мои! Жива хоть?! Вот что наделали изверги поганые». Ульяна скинула с себя шаль, прикрыла голую Прасковью… Уже дома Прасковья вновь пришла в сознание. Увидела рядом Семёна, смутно уловила взглядом хлопотавшую у печки Ульяну, преодолевая боль улыбнулась, потянулась к Семёну. Он наклонился над ней, приобнял её: «Потерпи, Прасковьюшка. Вот сейчас водичка согреется, приведёмся в порядок и всё будет по хорошему. -Ребятишки-то живы?- первым делом спросила Прасковья. -Живы! Живы ребятишки! Все живы1 -Слава Богу. Это хорошо. А то бы как… -Ты не беспокойся, Прасковьюшка! Не утруждайся. Поотдыхай. Все живы. Вот только… -Да…да… Я помню…деда и Домну… Я знала, что партизаны ослобонят. А вот они не дождались… А этих кровопийцев-то споймали? -Всех пленили и судить будут партизанским трибуналом. Успокойся, Прасковьюшка, тебе покой нужен. -Да уж теперь-то, при тебе, Семён, я спокойная. Только вот жалко не могу вам пирожков постряпать. Где ребятишки-то? -Ребяты вон у Федора. Они там со всеми ребятишками вместе. А о пирожках не беспокойся. Ишшо настряпаешь. Да попируем, как прежде. Вот отдохнёшь и свар-ганишь нам, как всегда… Ульяна нагрела воды. Помыли Прасковью и, одев в чистое, уложили в кровать на мягкую перину. Отлёживалась Прасковья недели две. Каждый день приходили Ульяна, соседки, делали травные компрессы, примочки из отваров целебных трав, готовили обеды и помогали по хозяйству. Ребятишки почти не отходили от кровати. Пойдут помогут Ульяне в управе и опять к кровати. Большенькие-то всё понимали и не досаждали матери со всякими расспросами, да разговорами, а Сенька всё стрекотал болезненно выспрашивая: -Тебе больно, мама? Да? Ты лежи, лежи! Мы управляемся. Без тебя управимся и с мальцами водимся. Во всём управимся пока, а ты лежи, выздоравливай скорее! Папка говорил, что как выздоровеешь, так опять пирожков сделаешь. А то я уж соскучился по пирогам-то… На вот конфетку, мне тётя Уля дала… Она сладкая. На! Бери! Я уже одну съел, а эту тебе. У Прасковьи на глаза навернулись слёзы: -Ах ты, заботливый ты мой! Спасибо! Ну да кушай сам. Тебе ведь дали. -Ага! Тётя Уля мне дала и Васютке, и Митюшке, и Сёмке с Петьшей. Всем дала. Слышал Петьша с Сёмкой рассуждали – «давай приберегём, потом маме дадим.». И в шкафу спрятали, я видел. А я не спрятал. Одну-то не утерпел съел. А эту тебе. -Спасибо тебе, сынок! Правильно делаешь, что делишься. -Ага! Вы же с папкой всегда говорите, что надо со всеми делиться. Вот и делимся, чем можно… «Вот ведь как…- подумала Прасковья, - ещё не всё и понимает-то, а уже хорошо усвоил, что надо с людями в добре, да жалости жить. Даст Бог, вырастим добрыми ребятишек-то…» Мысли её прервал вошедший Семён: -Ну как вы тут? Сеня, ты маме не надоедаешь? -Нет! Что ты?! Что ты, папка! Сеня наоборот даже мне выздоравливать помогает. -Ага, папка! Я вот ей конфетку даю, чтобы быстрее выздоравливала. Пирожков хочу… -Вот видишь, Семён! Некогда мне залёживаться-то. Надо как-то побыстрее вставать. Вон и те, маленькие-то, постоянно подбегут, ручёнки протягивают ко мне… Ты бы баньку истопил. Сверху-то уж всё подросло, присохло, а вот внутри…как простуда какая – ломит… Поди банька-то подлечит… -Ага, папка! И я в баньку хочу! Истопи! Мы и Васятку с Митюшкой с собой возьмём. Там нахлюпаем их, спать будут крепче. -Да истоплю! Истоплю! До всего-то у тебя дело есть – не зло попрекнул Семён сына. Партизанский отряд в деревне оставался около месяца, а потом и вовсе здесь обосновался штаб. Сельчане помнили пособничество Чиркина в издевательствах палачей над беззащитными людьми. Но обнаружить его так и не смогли. Ему удалось сбежать. Так он более не объявлялся в этих местах никогда. Стёпка так и остался командиром своего отряда. Их обучили немудрёной партизанской науке и отряд стал одной из лучших боевых единиц в партизанской армии. Ни один из тех ребят не ушёл из отряда, пока их не отпустили по домам уже за ненадобностью. И все уцелели, даже раненых в отряде не было, хотя в боевых действиях приходилось участвовать множество раз на самых опасных участках. Этот отряд направляли в самые опасные точки, заведомо зная, что «эти парни не подведут! Эти сделают всё как надо! И врага разобьют, и без потерь вернутся. Знать они заговорённые!...» За отрядом так и закрепилось название «Стёпкин отряд». Бывало в штабе разрабатывают план действий и рассуждают: « Вот здесь пойдёт первый полк, сюда направим третий, а вот здесь нужен будет «Стёпкин отряд» тут пожарчее всего будет, на кого, как не на этих ребят надеяться?! Эти не подведут!» Постепенно в округе вновь налаживалась Советская власть. Но вместе с тем всё упорнее было сопротивление объединившихся колчаковцев, «курукурумцев», белоказаков, отступавших по Чуйскому тракту в Монголию, всё ожесточённее велись бои… И не одно горюшко ещё оплакивали в сёлах под боевые залпы партизанского оружия при похоронах убитых… Окончательно сопротивление колчаковцев было сломлено, когда под Топучей был разбит их авангард. Разрозненные отряды в спешке бежали к границе, бросая обозы, раненых, а то и добивая своих же…Партизаны преследовали беглецов до самой границы, громили их «за погибших товарищей, за натерпевшихся бед, поруганных стариков, баб и мальцов!» В сёлах стало спокойнее. Сельчане вновь принялись за свой крестьянский труд. Партизаны возвращались в свои сёла, в семьи уже на постоянно, потому как надобности в содержании отрядов не стало. Хотя всё ещё нет-нет да налетали в деревни мелкие бандитские отряды, но борьбой с ними уже занимались ЧОН(специальные отряды- ЧАСТИ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ), а по охране населённых пунктов создавались отряды самообороны на местах, которые действовали ещё длительное время и при коллективизации… Прасковья, при поддержке Ульяны, Фёдора, соседей, при заботе Семёна, да ребятишек поправилась, укрепилась морально и жизнь в семье наладилась не хуже прежнего. Снова звучал смех, не злобные окрики отца на расшалившихся ребятишек… Жизнь в деревне, как и во всей округе, налаживалась уже по новым, Советским правилам и законам. Создавались коммуны, затем колхозы, открывались школы, учреждения медицины, культуры. В лучшую сторону меняется быт сельчан. Вот уже радио, электричество появились, загудели, пока ещё малочисленные технические средства. Сёмка с Петьшей освоили науку школы-семилетки всего-то за три года. Сдали экзамены, экстерном. «Башковитые парни! И тяга большая к песням. Давайте-ко пошлём их на учёбу в культур-ое учебное заведение – порешили в сельсовете и правлении колхоза. – Будем платить им стипендию. Небось ото всех-то не убудет. А таланту пропадать негодно! Может это большие артисты в будущем-то. Да и здесь, в деревне, вон новый клуб строим, нужны будут работники. Вот и выучим своих. Будут работать, да народ веселить. Ну а ежели и признают в них большой талант, да на большее, чем у нас в деревне, годны станут, так только порадуемся – гордость наша деревенская будет!» Сначала-то в музыкальное училище направились ребята. Да только там проучились всего год. Увидав в них особый талант, директор училища «препроводил» их в, только что созданный, институт культуры. Вот там они с наслаждением и учились артистическому ремеслу, набираясь должного певческого мастерства. Подрастали младшие ребятишки. Вот и Сеня числится в школе в прилежных учениках. А вот он уже и семилетку заканчивает… Пошёл в школу Васятка а в след за ним и Митюшка… Рассудительные, вежливые ребятишки. Ну… не без озорства… Ребятишки ведь… Всякое бывает. То вот гусака соседского дразнить станут, а то и в огород чужой заберутся вместе с другими. «Там морковка-то слаще, чем в своём огороде и подсолнухи вперёд поспели».Зла-то большого не творили, а всё одно поозоровать охото «как всем». Конечно и тайное становилось явным. Тогда Семён с Прасковьей не бранились на них с криками, да ремённым воспитанием, как это бывало во многих семьях, а вечерком усаживали за стол, садились напротив их, долго смотрели им в глаза, пока тем становилось невтерпёж и они отводили взгляд, а потом кто-то один: -Ну ничего, ничего, ребятки. Может это и не большой грех один-другой разок поозоровать. Понимаем - от всех других отстать не хочется. Но вот только чтобы это в систему не превратилось. На третий-то раз уж и не озорник, а воришка становится. А к воришкам-то какое презрение людское! Да, опять же, и нам-то каково? Чё скажут люди? «Вон Семён – председатель колхоза, людями, всем хозяйством управляет, а вдвоём с Прасковьей со своими ребятишками справиться не могут. Ишь воришек(али ишшо хуже- хулиганишек) выращивают. Это какой же нам с мамой позор-от. Да и вон Сёме с Петей, как приедут в деревню, чё люди скажут? Ребятишки потупившись сидят молчком…А вот уже носами захлюпали, слезёнки покатились. Стыдно самим, жалко отца с матерью становится, Сёмку, Петьшу… «Чё люди скажут?...» «А ишшо председатель…» «А ишшо и маме позор-от…». И тут уж наступает раскаяние вперемешку с горькими детскими слезёнками: -Папка! Мама! Вы нас простите! Мы больше не полезем в чужой огород! Правда не полезем! У нас своего хватит. -Да чего уж там, - скажет мама, - побаловались чуток ну и ладно. Сами же понимаете, что не хорошо. Подсядут один с одного края, другой с другого, обнимут ребятишек, утрут им слёзы: -Ну ладно, ладно. Будя реветь-то. Забудем про то, что произошло вчера, чтобы не повторить завтра. И всё опять налаживалось. Становилось опять легко и тепло от родительской ласки. А урок этот не забывался до самого взросления. Летом на непродолжительное время приезжали Сёма с Петей – на каникулы. Тогда они помогали колхозникам на сенокосе, а когда после дождей в поле работать ещё невозможно, но светило яркое солнце, они вместе с маленькими, как в раннем детстве, шли на речку, помогали прудить пруды, рыбачили… Нередко, по вечерам усаживались все вместе. Сёма с Петей начинали петь, к ним присоединялись Семён с Прасковьей, младшие братья. На такие посиделки часто приходили Фёдор с Улья-ной, тоже любители попеть И так это у них хорошо получалось, что у калитки, а то и в ограде собирались соседи, а прослышавшие об этих вечерах приходили и из дальних домов. Кто-то не выдерживал и тоже присоединялся к поющим. А на другой день только и разговоров было «о чудесном концерте»… После окончания семилетки Сеня поступил в механизаторское училище. Выучившись там «и механиком можно стать, и трактористом, и шофёром, так что это самое подходящее для меня, по душе...». -Это ведь надо же! Такая силища! А урчит-то как! Ну прямо песня да и только- говорил восхищённо… *** Стёпка со своими ребятами так и прослужили в партизанах отдельным отрядом «в двадцать три единицы» до самой демобилизации, подчиняясь только штабу партизанской армии. Это не они сами решили, а как-то так само-собой получилось, что вначале обучались отдельно, потом отдельные задания получали и выполняли отдельным отрядом, а после, зарекомендовав себя «храбрыми, дисциплиниро-ванными бойцами, безупречно выполняющими боевые задания» командованием вовсе прозвались «особым резервным Стёпкиным отрядом». Ну…каких только чудес не бывает. И вот этот отряд получил разрешение отбыть домой на постоянно и приступить к мирному труду. После прощального построения, где командование поблагодарило всех бойцов за верную службу Советской власти, можно было бы мчаться кто как может домой. Но парни, толи ещё не осмелились действовать всяк по себе, привыкшие к дисциплине, толи из уважения к Стёпке, ждали его приказа, а теперь, можно сказать, указания. Стёпка хотел было сорваться с места и стремглав мчаться домой, где его ждали Агафья с сыном, дед с баушкой, но видя некоторое замешательство, скомандовал: «Отряд! За мной!» и не спеша шагом, оголив боевую шашку, проезжал мимо провожающих, как бы отдавая дань уважения товарищам по оружию. И отряд, проделав то же, прощально помахав, покидал село. На выезде из расположения, по приказу командования, пришлось сдать оружие. Да и никто не пожалел об этом. «Теперь оно совсем даже никчему! Теперь надо не воевать, а крестьянскими делами заниматься!». Не доехав версты две-три до родного села, Степан ещё раз отдал приказ «Привал!» Все спешились. Поили у горной речушки коней, пили и умывались сами. Приводили себя в полный порядок. Потом уселись все в кружок. И как-то так непринуждённо молчком поглядывали друг на друга. Казалось и слов-то никаких не находилось…И как-то непривычно было почувствовать себя уже не бойцами-партизанами, а совершенно мирными людьми, никому и ничему не обязанными, кроме как себе, своей семье, своему дому, к которому так хочется поскорее вернуться, обнять стариков-родителей, кто-то жену, детей, кто-то только ещё свою любимую девчонку… Молчание нарушил Степан: -Ну вот, мои дорогие односельчане, боевые товарищи, друзья! Доброе дело мы с вами сделали. Помните, как мы все дружно порешили сбежать от мобилизации в колчаковскую армию? Не сомневаюсь, что никто из нас не пожалел об этим. Не жалеем мы и о том, что столько времени были оторваны от своих домов, от своего привычного крестьянского труда и пришлось заниматься трудом ратным. Сейчас страшно представить что было бы, не сделав того, что мы не раздумывая сделали. Мы дрались с колчаковцами, а не за них. И мы выжили в этой схватке. А ещё неизвестно могли бы мы выжить, пойдя в ту сторону. А как бы наши родные смотре-ли в глаза односельчанам сегодня? Сегодня мы возвратимся домой, несомненно героями, защитниками наших родных, односельчан, с гордо поднятой головой. А вот оттуда мы, если бы смогли возвратиться, шли опустив её, боясь глянуть в глаза землякам. Я сам был таким же, как вы, но сделался вашим командиром не из тщеславия своего, а по вашей же воле, по вашему же настоянию. И низко кланяюсь вам за такое великое доверие, за то, что вы безо всяких сомнений выполняли мои приказы, приказы командования партизанской армии через меня. Сегодня это время кончилось. Сегодня мы опять, как и прежде равные деревенские парни. Но давайте по-братски поклянёмся ни при каких обстоятельствах ни практически, ни даже мысленно не предавать боевых товарищей, и пока мы живы, даже пусть и при разногласиях каких, но дорожить нашей дружбой, она крепко нас связала в боях. Давайте поклянёмся, что будем всегда, как нужда будет, приходить на помощь друг другу делами али добрыми советами. Может мы и ругнёмся меж собой когда нибудь, всякое в жизни-то может сложиться, но пусть эта ругань не станет злой, мстимой и предательской. И при всём этом настоящая, боевая дружба остаётся между нами всегда. Степан умолк. После ещё минутного молчания кто-то тихонько сказал: «клянёмся, братцы!» и уже громкое, троекратное: «Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!» и где-то далеко в горах отозвалось эхо:«…нёмся…ся-а..» -Спасибо, братцы! – вновь заговорил Степан, - А теперь есть предложение в село не скакать абы как вразнобой, а въехать конным строем, с песней, ту, что мы знаем, которую давно сочинили, мечтая о возвращении домой.- Встал, спокойно шагнул к своему коню, вскочил в седло и неспеша поехал, не отдавая более ни каких распоряжений…Но отряд безо всяких приказов выстроил коней попарно двинулся вслед за своим, теперь уже бывшим командиром. Дорога вилась с большого бугра и была видна из деревни, как и деревня была видна с бугра. Всадники на минутку приостановились, все, как будто в едином порыве, сняли шапки, низко наклоняя головы, всяк по своему в своих мыслях здороваясь с родимой деревней. В деревне тоже знали, что «сегодня должны возвратиться деревенские партизаны». Везде сущие ребятишки движущихся заметили раньше всех и по деревне пронеслась босоногая ватага с истошными криками: «Едут! Едут!». Сельчане выходили из домов, кто-то спешил к околице, а оттуда уже неслась слаженная песня: Ходили мы походами На колчаковский сброд! Хранили от карателей Весь наш родной народ! Хранили, да хранили Весь наш родной народ! Не зря в атаках грозных Громили ворогов! Избавили народ наш От тяжких кандалов! Избавили, избавили Народ от кандалов! И красным партизанам Народ хвалу поёт, За то, что разгромили Карательный весь сброд. Э-эх! Поразгромили Карательный весь сброд! Встречай, земля родная! Мой дом родной встречай! Мы жизни не щадили, Чтоб цвёл родимый край! За то, чтоб лучше жили, Чтоб цвёл родимый край. Не терпелось встретиться с родными, но председатель сельсовета здесь же у околицы устроил митинг: -Дорогие товарищи! Земляки! Мы встречаем наших героев-односельчан!.Ить вон как обернулось-то – мы тогды, как провожали их мобилизованных в колчаковскую армию, думали, что и не свидимся уже с ими. Да опять же подумывали, не дай Бог, заставят в нас же стрелять. А оно вона как обернулось-то! Как они мудро придумали сбегти в партизаны, да нас же и защищать от всякой нечисти карательной. Низкий поклон им от всех односельчан! Я правильно говорю?– обратился он к собравшимся. -Правильно!Правильно! – рявкнула многочисленная толпа встречающих. - Так вот я и говорю – героями оказались наши деревенские парни. Не посрамили чести деревенской. И все, кто пожелает, могут чичас высказать свою благодарность! Да не так долго,… заждались их домашние-то… Но митинговали ещё более получаса…. Как только смолкли последние речи, конники быстро разъехались по разным сторонам, всяк к своему дому, где их уже с нетерпением ожидали родные… Подъехав к дому, Степан увидел, что в ограде множество народу. Он ещё издали видел Агафью с сыном на руках, рядом стояли дед с баушкой… «Ну вот – опять не дадут как следно быть повстречаться с женой да сыном.» - мелькнуло в голове у истосковавшегося по ним Степана. Но ничего не поделаешь. Не только ему, не только Агафье, но и всем пришедшим хотелось непременно повидаться с отважным внуком, односельчанином, одним чтобы обнять, да убедиться, что вот он – цел и невредим прибыл в родной дом, другим, чтобы увидеть «самолично», да потом по селу рассказывать каким молодцом прибыл Стёпка Шаркунов, да как его встречала Агафья с маленьким сынишкой… Степан спешился, привязал хлыстик узды к пряслу, степенно прошёл в ограду, низко поклонился: -Здорово живём, земляки! -Доброе здоровьице, Степан Васильч! -Здравствуй, Стёпа! -Здорово Стёпка! Показывайси! Ух ты! Возмужал! -Знамо дело – воин, защитник наш! Ну здрастуй! Степан подошёл к старикам. Вначале обнял деда: -Здравствуй, деда! Как вы тут выжили? -Да ничего, внучек…Выжили! Страху-то тоже не мало было, да вот дал Бог к нам не сунулись. Спасибо вам! Их в страхе держали, вот оне суда и не посмели. -Здравствуй, Баба-Поля! Как здоровьице-то? -Слава Богу! Ишшо крепко держимся. Вот тебя с ребятами всё поджидали. Вот, слава Те Господи, дождались. Маленький Петюнька ёрзал на руках у Агафьи, всё вырывался, тянулся к отцу и кричал: «Пап! Пап! Мам! Мам, пусти! Пап! Пап! На меня!». Петюнька уже подросшим был, как Степан уходил из дому и хорошо помнит, как раньше играли с отцом то в прятки то отец высоко подбрасывал его и ловил в крепкие руки… Он ничего не понимая, недоумевал «куда это поудевался папка? Почему его так долго нет?» Он сильно скучал по отцу и нередко требовал от Агафьи: «Где пап, пап?! К папе хочу!», Нередко капризничал, даже отказывался есть кашку: « Не хучу! Бяка! К папке неси!». И вот сейчас он с превеликим нетерпением напоминал о себе, стремясь вырваться из материных рук и кинуться к отцу. Стёпка подошёл к Агафье, которая всё ещё удерживала Петюньку, крепко её обнял вместе с сыном. Петюнька только этого и ждал он крепко вцепился ручонками в отцову одёжку, а потом повис у него на шее, беспрерывно лопоча всего-то «Пап! Пап! Пап!».Глядя на эту картину мужики, улыбаясь хмыкали, бабы умильно утирали слёзы.«Вот ведь как! Малец, а помнит!» «Смотрикась как прильнул! Ах ты, Боже мой, вот она кровь-то родная…». Агафья отпустила Петюньку, а Стёпка взял его на руки, высоко поднял над головой, направился ко крыльцу дома: -Полетели, полетели! Петюнька заливаясь смехом передразнил: -Полетели! Полетели! Хаха-ха! Агафья повернулась к стоявшим в ограде: -Спасибо, добрые люди, разделяете нашу радость! Заходите в дом, почаёвничаем. -Спасибо, Агафья Пантилимовна, за приглашение! Спасибо! Да уж мы пойдём, покеда. Вы уж тут без нас. Вон сколь время не виделись. Давай встречай мужика-те! Пошли бабы! - и толпа колыхнулась к воротам, только Павел Панфилович да Пелагея Игнатьевна вошли в дом. У Агафьи уже был приготовлен стол. Все уселись. Агафья хлопотала, выставляя на стол горячее. Петюнька так и не отцеплялся от отца. То обнимал его, то немного отстранялся и начинал гладить Степана по волосам, то обращался к старикам и показывал на отца пальчиком: «Деда! У-у-у! Пап! Пап! Баба! Пап! Пап! Пап!» Все весело смеялись, глядя на радость малыша и радовались вместе с ним. У Степана «руки были заняты сыном» и медовухи налил в стаканы из жбанчика Павел Панфилович, как потом оказалось, принесённого им же. -Давайте выпьем за благополучное возвращение папки,- обратился он, как будто бы только к Петюньке, - за то чтобы нам никогда больше не пришлось расставаться по ратным, да бедственным делам. Чтобы такие вот Петюньки росли при отцах, да матерях неотлучно в такой вот радости, как сёднишная, без слёз да со смехом ребятишечьим. За добрую, счастливую жизню! Все выпили. Разговоров больших не затевали. Налили ещё по одной. «За отвагу мужицкую, за терпение бабье, переносящих во все времена беды, да тревоги неимоверные стойко, в ожидании своих мужиков, оберегая деток своих от невзгод!». Степан хотел ещё налить по одной, но Агафья робко, но настойчиво попросила: -Поди не надо, Стёпушка? Я вон баньку истопила. С дорожки-то как раз, а то поди уж давненько спокойно-то не парился, да и парился ли? А как-нибудь, на днях, соберёмся, суседей пригласим, сродственников, да и отпразднуем, как следно быть, возвращеньице-то. -Да и то верно! – встрепенулся Павел, - Ты давай в баню, а мы с баушкой пойдём. Управа уж скоро. И тебе управляться таперича дома надобно. А то одна вот Агаша всё… А таперича мужик возвернулся, вот и делай свои мужицкие дела, дай бабе продых какой. -Да и правда-то! Я уж, с войной-то, совсем позабыл про хозяйственные дела. Ты уж, Агашенька, прости меня за это. Да ишшо вон и коня-то не прибрал. Ладно! Счас всё сделаем как надо быть. Все поднялись из-за стола. Петюнька так и висел, обхватив ручонкам шею отца. Не отрывая его от себя Степан вслед за дедами вышел во двор, распрощались, стреножил и отправил на выпаса коня, не спуская сына с рук. А когда возвращались с выпасов, Петюнька притих и заснул, не разжимая своих ручёнок… Степан войдя в дом, легонько отцепил от себя сына, бережно уложил в самодельную деревянную кроватку и отправился во двор. Домашняя скотина уже пришла с выпасов. Агафья доила корову, возле ворот повизгивали поросята, хрюкала матка, мычал телёнок, гоготали гуси, крякали утки. «Эк вот как… -раздумывал Степан, - Не токмо что лю-ди, каждая животина свой дом знает. Вот ведь не пошли же куда к другому двору, а к своему же…», а вслух спросил: -Агашенька! Где корм-от? Всё позабывал с войной этой… Прямо смех и грех! Хозяин, тоже мне… -Дак-ыть свиньёшкам вон в сенях в кадушечке заварено, да в ведре. Вот из ведра-то и вывали в корыто. Уткам тоже из кадушечки наложи запаренного, а гусям-то вон в амбарушке в ларе овёс, можно и сухой. Оне и сухой едят хорошо. Степан сделал всё, как сказала Агафья, а сама она, подоив корову, отправила её снова на бугорок на траву, напоила телка. Вошли в дом. Сели на лавку. Агафья прижалась к Степану и заплакала, тихонько вздрагивая. Он обнял её: -Ну что ты? Что ты, Агашенька? Ведь всё хорошо закончилось. Ну долгонько не был дома, так ведь не на гулянке же где-то был. Ведь доброе дело мы с ребятами делали. А ежели бы не убегли к партизанам, так как бы?... -Да я, Стёпушка, от радости это. Люди-то вон все в деревне хвалют вас. А всё одно страшно было, когда слухи ходили, как по деревням беды катились. Сколько невинных-то… Ну ладно! Хоть тоже горюшко, но кто воевал так за добрые дела погибали, а вот невинные-то, беззащитные бабы, да старики, да ишшо и дети… Страшно было! Ежели бы в нашу-то деревню налетели, то тоже… Горюшка-то нахлебались бы. Может и не сидели бы вот так… -Да нагляделись мы тоже, как, освободив, входили в деревни-то. Страшно смотреть на последствия издевательств. Ну вот потом и били их, не думая о своей-то жизни. Злые все были. Да ишшо и у партизан-то которых близкие пострадали, так вовсе удержу никакого не было, когда в бой-то шли. Даже в плен редко брали, хоть и велено было брать, а всё одно не брали – всех уничтожали со злости, да с горя великого. Насмотрелись на горюшко людское… Не дай Бог! Я вот всё узнавал – не близко ли каратели к нашей деревне подбираются. Ежели бы чё, так и в нарушение всякой дисциплины, да приказов, мы бы с ребятами всё одно прискакали. А горюшко-то людское и в других деревнях покоя не давало, как своё всё воспринимали… -Да вот, Стёпушка, я и вижу, что и вам не сладко было… Вон седина-то просквозила по голове. Молодой такой, а поседел… -Да седина-то это ничего! Она мужика-то украшает даже, а вот прямо низко кланяться Богу-то надо! Сохранённые мы все остались. Даже не пораненные. А уж бились-то как жестоко, а вот подиж-ты – выжили… -Дак-ыть, и я, и деды вон, да все в деревне Богу молились, чтобы вас защитил. -Да, конечно, спасибо всем! Ну может тут и наша сноровка помогла. Лытать-то мы не лытали, за других не прятались, а всё одно всегда обдуманно делали, чтобы и врага побить, и самим под их пули не угодить. Жить-то всем охота, да ишшо вот у каждого дома-то… -Ой! Стёпушка! Засиделись, разбалякались! Баня-то выстынет. И так уж подбрасывала. Давай будем собираться, да пойдём. Мальца-то толи будить? -Да пусть, поди, спит. Потом выкупаем. Подтопить-то и завтра можно. Но Петюнька как будто услышал их разговор о нём. Захныкал в кроватке и «Пап! Пап!» -Да здесь я, сынок, здесь. Давай подниматься в баньку пойдём. С папкой в баньку. -В баньку пап, пап. В баню пошли все трое вместе. Вначале Степан не жарко поддавал, чуток только «мальцу-то шибко жарко не гоже». Петюньку усадили в до краёв налитую тёпленькой воды мелкую кадушечку, где он с превеликим наслаждением хлюпался. Но Степану хотелось жарко попариться и Агафье пришлось с Петюнькой пойти в дом. Вот уж тогда Стёпка жварил себя берёзовым веником, покрякивая, обливая себя холодной водой, вновь поддавал и снова неистово махая, шпаря себя веником . Утолив всю жажду по жаркой домашней баньке, Степан, почувствовал такое блаженство, «как будто вновь народился». Возвернулся в дом, когда Петюнька уже спал, а Агафья сидела, за столом поджидая его. -Помнишь, Стёпушка, как впервой раз вот здесь же сидели мы с тобой в рождественскую ночь? -Как же можно забыть такое?! Помню! Помню и сейчас Бога благодарю, что Он привёл меня к тебе. -А ведь ты не сам ко мне пришёл. Я тебя приманила. А сам-то бы, может и не пришёл…Может бы какая другая тебя заграбастала… А я вот не отдала тебя никому. -Дак вот и тебе тогда нижайшее поклонение! Ведь это такое счастье с тобой-то! Вот и Петюнька у нас теперь от той сладкой ночи-то. Вишь какой сорванец растёт! «Пап! Пап!». Степан вновь обнял жену, крепко прижав её к груди Агафья сняла полотенце с накрытого стола: -Давай, Стёпушка, посидим вдвоём, вот как тогда… Они сели друг против друга, Агафья подливала в стаканы домашнюю наливку. Всё было так, как в тот давний вечер, первый вечер их начинающейся любви. Но Степан поторапливал Агафью: Агашенька! Время-то уже поздноватое. Пора бы и в кроватку… Ему, разгорячённому банькой, разомлевшему от наливки, нетерпелось поскорее оказаться в постели с любимой женой, предвкушая сладостные чувства ощущения её тела рядом со своим… Как и в первую ночь их близкого знакомства, Степан неумолимо целовал, ласкал Агафью, почти до самого утра был неутомим и уже когда запели утренние петухи, они заснули счастливым, спокойным сном… Разбудили их окрики соседки: -Агафья! Ты что же это корову-то не доишь?! Корова-то у ворот мычит! Вон скоро пастух поедет, а ты ишшо и не доила! Агафья тихонько выскользнула из под одеяла, чтобы не разбудить Степана. Но он уже тоже проснулся и встал вслед за Агафьей. Не одеваясь подошёл к ней, крепко обхватил руками, жарко поцеловал: -Спасибо тебе, Агашенька! Ну прямо как в раю… -Да тебе спасибо-то, Стёпа, что ты приехал, да и радость великую бабе в подарок привёз! Ну да хватит обниматься-то! Поди ишшо никуда не уйдёт, а вот корова недоеной может уйти. Пойду скорее. Отпускай, давай! - прикрикнула на него Агафья и пошутила – Вот пожалуюсь деду, он те портки-то спустит, да и отдерёт как следует, ишшо не перерос поди! -Да не надо деду-то! Я перед тобой их сам сброшу… -Экий ты охульник у меня! Иди вон управляйся по двору-то. Не надейся таперича на меня! Сам делай! Я рукой не шевельну! Мужик приехал на радость и на ночь и на день. А мне больше ничего и не надо! Вот ты, Стёпушка, да Петюньчик наш… Так вот прошла эта встреча после долгой разлуки, да и как будто в первый раз! Уж такой снова сладкой была ночь эта и многие другие любимой жены с любимым мужем… И в этой семье, и в других семьях деревенских после возвращения молодых мужей к жёнам, да детям, ещё не женатых парней к девчонкам своим, а коих и к молодым вдовушкам потягивало, жизнь налаживалась в радости пришедшего спокойствия. Гулянок многодневных не устраивали, но возвращение отметили в каждой семье по самым праздничным порядкам. Время было летнее, сенокосное. Гулять-то некогда. «Пока вёдро стоит – надобно успевать сенокосничать, а то, не дай Бог, дожжы пойдут, можно без кормов остать- ся, али плохие заготовим…». Степан с наслаждением, кажется и не чувствуя усталости, работал на заготовке сена вместе с дедом и дядьями, отцовыми братьями, жившими уже давным-давно своими семьями, но большие работы выполняли все вместе, сообща успевая сделать для каждого всё в свои сроки. Наработавшись в поле, по вечерам уделял не мало внимания сыну, играя с ним, балуясь, доставляя тому не мало удовольствия. Агафья не в силах была уложить Петюньку спать, который всё упрямо твердил: «Доздюсь папку, тогда спать!» « Не-эт! Папку здать буду!» Агафью на покос не брали. С Петюнькой-то и баба-Поля могла побыть, но Степан, узнав, что жена вновь почуяла беременность, вовсе запретил ей исполнять какую тяжёлую работу. Старался, как мог, всё делать сам. «Твоё дело, Агашенька, мне детей здоровеньких рожать, да обихаживать, самой здоровенькой быть на радость мужику-то! А с делами я, как-нибудь сам…». Так вот и продолжалась жизнь Степана и Агафьи Шаркуновых в любви, семейном согласии да взаимопонимании… *** … Вот и в их деревне организовались колхозы. В одном из них работал Степан. Больше всё в плотницкой колхозной мастерской, да кузнице. Уж не один раз колхозники на собраниях норовили избрать его председателем, но он категорически отказывался: «Не моё это дело! Не управлюсь я. Да, опять же, грамота не та! Не-эт! » -Да что ты, Степан трындычишь «не справлюсь». Вон отрядом-то управлял ведь. Там-то смог командовать а здеся мирные дела, люди мирные…» -Так то там. Там совсем по другому. Там война… Не-е! Ребяты! Не моё! Загублю дело! Я своё дело… Знаю его, люблю. Своё…А в председатели - не-эт! И так вот, уже несколько лет Степан исправно исполнял работу, потребную для колхоза, пользовался немалым авторитетом у сельчан, а на руководящую так и не пошёл. Колхозники уже и не стали настаивать, «потому как бесполезно всё! Упёрся как бык, и ни в какую!», но уважением обделён не был. И председатель, и правленцы нередко приходили к нему за советом по тому или иному вопросу. В советах не отказывал, но постоянно говорил: «Посоветовать-то могу. Вот так лучше сделать…, но это, опять же с моего видения, а вы поспрошайте ишшо мужиков, да сами поразмыслите что к чему. Вот она истина-то и родится. Это ведь надо со всех сторон обойти…» В семье народилась девочка. Назвали-то её Маней. Манюня подрастала вслед за Петюнькой. Так вот и звали Петюнька а дочку почти всегда не по имени, а «Сестрёнка», хотя уже первый в школу пошёл, а сестрёнка подрастала забавной девочкой и нередко увязывалась за Петюнькой, когда тот шёл в школу, или бежал поиграть со сверстниками. Так и подрастала больше в парнишечьей среде. Кличка «Сестрёнка» к Машеньке «прилипла» с Петюнькиного благословения. Когда только народилась дочка, родители говорили Петюньке: «Вот и сестрёнка у тебя теперь есть. Ты её защитником будешь. В обиду сестрёнку никому не дашь».» «Угу! – отвечал тот, -никому не дам в обиду!».Он сразу же полюбил девочку и много време-ни просиживал у колыбельки, умиленно поглядывая и изрекая: «У-тю-тю! Сестрёнка…» и уже перед всеми хвалился: «А у нас-то Сестрёнка родилась. Я её защищать буду и в обиду не дам!». Он так её всегда и называл Сестрёнка, вначале-то думая, что это её имя, а уж потом и по привычке. И в деревне уже их так называли: «Вон Петюнька с Сестрёнкой бегут…», и сверстники тоже не иначе как «счас Петька с Сестрёнкой придут и в прятки будем играть,.». Петя почти никогда не прогонял Машеньку от себя. Редко уж когда…Вот если в лес далеко пойдут – тогда. «Тебе, сестрёнка, придётся сёдни дома быть. Рановато ишшо в лес-то. Ты ужо не сердись! Вот подрастёшь – тогда.». Та соглашалась, не капризничала, не канючила, не выпрашивала Петюнькиного благодозволения, потому как уже понимала, что если брат сказал, что нельзя – значит нельзя, «А когда можно-то то Петюнька меня всегда с собой берёт. Ну а раз нельзя…». Вот и Петюнька подрос.. Закончил среднюю школу…В отличниках не был, но и в лентяях, да отстающих не числился. Рос как и все деревенские ребятишки, учился тоже «как все». Вышел из детского возраста. Поступил в сельскохозяйственный техникум, а по окончании полного курса обучения вернулся в родное село и назначили молодого специалиста механиком. Техники хоть и мало, но до чего же она «капризная»(!) и требует не малых знаний… Петюнька, теперь уже Пётр Степанович, как уважительно называли его в селе, мотался по соседним МТС, добывая необходимые запчасти для устранения неисправностей то в ХТЗ, то в «Универсале», то в «Фордзоне»… А вот и Манюня уже в невестах…Вслед за подрастанием старших появлятся на Свет Божий Ванюшка, Зоя, Алёша, Саша, Андрейка… Хоть и большая семья, но все росли в добром семейном согласии, да уважительном отношении друг к другу и к односельчанам. Не богато жили, при таком-то семействе…. Не богато материально, а вот духовно семья Степана и Агафьи была обогащена изрядно. Все дети воспитываются в добре, да согласии, уважительном, доброжелательном отношении к людям, в честности, да трудолюбии. Ну дети есть дети…И когда ещё маленькие – то и озорничали вместе со сверст-никами, но злых дел не творили. «Не позволительно перед совестью своей - твердили родители. – От людей-то может быть и скроете, что недостойное, а вот как перед совестью-то своей скрыть?..» И в колхозе, и у сельчан в семьях материально жизнь становилась лучше, но какое-то моральное гнетение чувствовалось всё отчётливее с каждым днём. Стали ходить слухи о войне…со стороны «капитализма». Парней призывают на службу в Красную Армию. Вот и Петра призвали, да и направили прямиком в офицерское училище – «Грамотный. Физически здоровый. Морально устойчивый. Из партизанской семьи. Самое место в офицерах…». А тут в деревне, и вовсе страшные события стали происходить. -Анисья! Слышала што приключилось-то?! – перешёптывались бабы у прорубей, - Витьку Понкратихина, да Серёжку Пустовалова сёдни ночью заарестовали и увезли в каталажку. -Да ну?! За что ето? Они бы, вроде, парнишки не хулиганистые, да и украсть не посмеют… -Вот те и «ну». Сказывают, быд-то бы, они какую-то шайку сорганизовали, да и пособничали капиталистам. Вот их и сарестовали, как врагов народа. -Да что ты?! Ето у нас-то в деревне враги народа? Ну и што они натворили? -Да вот и никто не знат што, а вот заарестовали. Оно и правда, вроде бы, не за что, а вот увезли парнишек… -Да тут, бабы, чтой-то неладно! Вроде бы у нас и навредить-то шибко негде. Да и не слышно. Вот когда при создании колхозов кто вредил, так там сразу видно было – то скотину погубят, то хлеб подожгут… А счас совсем ничего не слышно было. Да и как это парнишшонки с капиталистами-то снюхались? Чёто не верится. У нас и чужих-то никого в деревне не было. Ведь все на виду. И, ежели бы, кто чужой появился, тем более из капиталистов, сразу бы видно было. А так – не-ет! Тут чё-то не так… -А вот так или не так, а увезли парнишек. Поди зазря-то не арестовывают… -Вот уж не знаю зазря или не зазря, не знаю. Но не верится и всё тут, что парнишки чё сурьёзное напакастить могут! В огород могут забраться, а чтобы стране.. …Такие разговоры не смолкали и возникали всё чаще и чаще… Всё чаще и чаще по ночам появлялся в деревне «Чёрный воронок» и из очередной избы увозил «врага народа»… Чёрная тень беспокойства охватила всю деревню: «Кто следующий?...» И «следующий» находился нежданно, негаданно...Тут уж больше по доносам своих же односельчан, кем-то, чем-то обиженных в прошлом… Тут уж вволюшку подразгулялись, вспоминая прошлые обиды и затаённое зло…Доносы всемерно поощрялись. Как же! «Бдительность односельчан помогла раскрыть ещё одну гнусную вылазку капитализма. При содействии честных людей будут и впредь пресекаться действия вражеских шпионов и пособников капитализма!». Неспокойно было в семье Степана и Агафьи. Однажды Степана вызвали в район. В райкоме ВКП(б) с ним беседовал первый секретарь один на один. -Вот что, Степан Васильевич! На тебя поступило анонимное письмо. В нём говорится, что ты был в приятельских отношениях с Константином Антипиным, арестованным две недели тому назад. Дело его ещё не рассматривалось, а следом и на тебя депеша, хоть и не подписанная. Как ты думаешь, кому это надобно? Кто-то там в деревне на тебя зло имеет. Не припомнишь кого ты мог когда-то разобидеть? -Да нет! Вроде бы в деревне со всеми мирно живём. -А ты всё-таки хорошенько повспоминай. -Нет! В нашей деревне на меня злых не может быть! А вот…Когда ещё партизанили…В Челухте, в Ойротии мне самому лично пришлось восстанавливать Советскую власть, арестовывать тамошнего председателя сельской управы и препровождать его в район. Он тогда грозился, что придёт время и рассчитается со мной… Он отсидел в тюрьме сколько-то и возвернулся назад. В прошлом году узнал, что он и до сего времени там живёт. Вот не он ли? Больше некому. Наши деревенские не могут! А он… -Ну да ладно…Я это письмецо изъял и постараюсь не допустить его в дело, хотя и от меня-то мало что зависит…Областной представитель НКВД пока о нём не знает, но начальник милиции тоже уж подчиняться перестаёт и может стребовать письмо-то назад… Всё-то ему враги народа мерещатся. Вон и секретарей парт.ячеек уже начинают подозревать… А ведь все они люди глубоко преданные Советской власти, устанавливали её, партизанили. Как ты думаешь про Антипина-то? -А что тут думать?! От того, что я с ним в самых добрых отношениях, не отказываюсь. Он мужик добрый. Партизанили вместе. Вместе и в партию вступали. Вместе и колхоз строили, да и трудимся с приложением всех сил и способностей своих, чтобы укрепить его, да крепко на ноги поставить. Вона как разговоры-то идут про войну. Надобно крепкими быть колхозам. Готовить всякие запасы. -Ты это, Степан Васильевич, брось вслух-то говорить! Думай, но лучше помалкивай, а то и впрямь угодишь куда не следует за такие речи. Они теперь крамольными считаются. Вроде бы дискредитируют и партию, и правительство. Товарищ Сталин заверяет народ, что войны не должно быть. Подписаны все мирные соглашения. А вот такие разговорчики считаются паническими и льют воду на мельницу капитализма. Так что вначале подумай о чём говорить. Сейчас за каждое слово можно вляпаться, что и не выберешься, хотя и далеко не всё понятно что к чему…Я с доверием отношусь ко всем нашим коммунистам, особо к тем, кто не жалел жизни своей, восстанавливая Советскую власть, экономику нашу, колхозы. И часть коммунистов смог отстоять. Но и я не всесильный. Уже и на меня НКВДэшники стали косо посматривать. Ну «твоё» письмецо я ещё постараюсь не допустить в дело. А как дальше?... Ну да поживём – увидим. Поезжай домой. Ежели что – не верь и не поминай лихом. Так и расстались. А через полгода арестовали и секретаря райкома… *** Всё реже и реже стали приезжать в деревню Сёма с Петей. Теперь они в ансамбле поют… Совсем взрослыми стали. Оба женились и жили в городе… Большом городе… Где они всем-то и неприметные вовсе. «Вот если бы у нас в деревне – то какой почёт, да уважение им были бы! А там кто их знает? Людей-то вон сколько! – сокрушалась Прасковья, - Кто их там упомнит-то?! Да и кто ишшо об их там узнает-то в таком муравейнике?...» Но Сёма с Петей и там пользовались уважением за талант свой, за доброе, душевное отношение к людям, за трудолюбие, вкладываемое в своеобразную работу, непривычную для сельчан(«Чё песенки не петь?! Это ведь не сено метать…»), но в общем-то далеко не из лёгких… Хоть и посмеивались сельчане над Семёновыми «певунчиками», но относились с уважением, особо после того, как однажды на «День борозды» (это после окончания посевной)), Сёма и Петя уговорили руководителя ансамбля поехать в село с концертом. Так-то бы ничего, но им не мало стоило труда для уговоров руководителя на бесплатный концерт для земляков. К тому времени их уже облачили в военную форму и ансамбль считался военным. Вот Сёма с Петей написали письмо местному военкому, чтобы он походатайствовал перед «кем следует» о концерте военного ансамбля при проводах в Красную Армию ребят весеннего призыва. Всё удалось на славу. Призывников со всего района вначале собрали в райвоенкомате и в назначенное время организованно привезли в сельский клуб на «Вечер Проводов». Ух! Что тут было! Выступления с речами и председателя райисполкома, и военкома, и Семёну, как председателю колхоза, пришлось держать речь, и руководителям других колхозов и организаций. Призывникам дарили чемоданчики с содержимым всех принадлежностей для начала службы. А особо всем запомнился большой концерт. После все сельчане с восторгом расхваливали и концерт, и Сёмку с Петьшей «Какие они молодцы, что сорганизо-вали такой концерт привезти в деревню! Да и сами-то! Сами-то! Эк вон Сёмка: =…Ты постой, постой, красавица моя! Дай мне наглядеться радость на тебя!.. = А Петьша-то! Петьша-то што творит! Шпарит на балалайке и сам же поёт! Ух и озорник! Ишь ты! =Голубые, голубые, голубые небеса… Почему не голубые у залёточки глаза?! Или вот: Я не буду из под дуба Ключевую воду пить! Я тебя не позабуду! Буду до смерти любить! -А это уж вовсе наша деревенская: Играй, играй, играчёк За работу пятачёк, А хорошо будешь играть – Можно гривенник отдать! -Иш ты, стервец, не забыл ишшо деревню-то: Плясать пойду, Головой качну, А сам серыми глазами Завлекать начну (и пускается в присядку, не выпуская из рук балалайки и не переставая задорно играть) -Молодец, Петьша! Шпарь дальше! Да нашенские давай, нашенские давай» Тут уж Петя вынужден отступить от программного и петь деревенские частушки: Сам я рыжий, рыжу взял, Рыжий поп меня венчал, Рыжий поп меня венчал Рыжка до дому домчал! У нас коней очень много, Только мало хомутов… Ну девчонок расплодилось, Как в амбаре хомяков. Не успел ещё Петьша отплясать, а к нему на сцену с аккордеоном Сёмка. И полилось ихнее: «Во ку, во кузнице, Во ку, во кузнице, Во кузнице молодые кузнецы, Во кузнице молодые кузнецы. Они, они куют. Они, они куют, Они куют приговаривают, К себе Дуню провораживают…» А следом за этой песней, более задушевная, но уже по военному: На коне-е вороном Выезжал партизан… Э-эх!Сабля остра при нём, Две гранаты, наган… Уже в зале не утерпели и начинают подпевать последние строки куплета: …Э-эх! До свиданья, сынок, Ему молвил старик… Ещё гремят аплодисменты, а на сцене полный состав ансамбля: …Содатушки! Браво-ребятушки! Где же ваши жёны?! Наши жёны – пушки заряжёны, Вот где наши жёны! На смену этой приходят новая: Шёл отряд по берегу, Шёл из далека… Шёл под красным знаменем Командир полка… И снова, не менее патриотическая: Гулял по Уралу Чапаев-герой, Он соколом рвался С врагами на бой… Столько песен было спето! Столько зажигательных, танцев увидели сельчане! Да и позднее уже несколько по другому отзывались о работе Сёмки и Петьши: «Не-е, ребяты!Это тоже не лёгкий труд-то…» Время становилось всё напряженнее и Сёма с Петей уже не могли далеко отлучаться от места расположения ансамбля, следовательно, не могли побывать в родных местах, а одному из них и вовсе не суждено когда-либо побывать в родительском доме… Семён с Прасковьей, Сенька работали в колхозе, Васятка учился в медицинском институте, Митюшка осваивал науки в инженерно-техническом институте, когда нагрянула беда. Было прекрасное летнее утро. Ничто не предвещало грозы. Но было неспокойно на душе, нещадно щемило сердце Прасковьи какой-то тоской, невыносимой болью. «Что это со мной? Неуж-то чё с ребятами там в городу? – размышляла и успокаивала сама себя – Нет! Это я просто стосковалась по ребятишкам, вот и просит сердце-то свидания. Им-то некогда всё… Надо бы отпроситься да съездить к ним. Попроведать как они там. Да и с внучатами пообщаться, а то совсем забудут бабушку-то…». Но и «отпроситься» стало невозможно…и «попроведать» не съездила Прасковья, и «повидаться» не пришлось долгих пять лет, а с коими и вовсе никогда… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) Афанасий Шипунов С ВЫСОТЫ СКАЛ… (ПОВЕСТЬ Продолжение) ФАЙЛ-4 … -Вот ты, Антоша, всё пишешь, чего-то сочиняешь, стишки там разные, да вон и книг-то сколько! Это что? Всё само-собой получается чтоли? Али что-то выдумывать надобно? -Нет, Никита! Тут надо всё по порядку делать. Это вот как, вроде бы, идти в темноте беспросветной на ощупь по натянутой ниточке вперёд… Вот путь тебе вовсе даже незнакомый, а идти надо. Как? Куда? А тебе ниточку с тюричка один конец привяза-ли за кустик, али деревцо в лесу и потянули эту ниточку далеко туда, куда тебе выйти необходимо. Вот идёшь ты, держась за эту ниточку. Кругом темь, хоть глаз выколи. А ты идёшь уверенно, потому как знаешь, что тебя эта ниточка приведёт ку-да надо. И вдруг!... Налетел ветер… Ниточку-то оборвало, да и унесло неведомо куда. В руках-то у тебя остался край той нитки, по которой ты пришёл. Назад-то можно возвратиться, опять держась за неё, а тебе туда не надо! Тебе надо вперёд продвигаться. Вот ты этот кончик ниточки за кустик привяжешь и пошёл тихонько искать оборвавшуюся ниточку. А время-то идёт себе. И неизвестно сколько придётся искать эту ниточку. .. Ну, слава Богу нашёл! Связал их два кончика, да и опять вперёд… Так вот, смотришь, и выйдешь к намеченному рубежу. Так и книжку писать. Тут сочинять не надо! Можно поменять имена, фамилии, названия городов, деревень, местности, но суть должна оставаться неизменной и, как ниточка, в едином продолжении. Вот, я скажу тебе, сидишь пишешь. Всё «идёт» нормально. Легко пишется! Слово к слову само льнёт, предложение к предложению ложится и…вдруг… Что-то не станет получаться!... Ниточка обрывается…. Мысль теряется… Слов не находится… Это когда тебя внезапно прервут не во время, или фактов становится недостаточно. Вот и начинаешь искать конец той оборвавшейся ниточки: перечитываешь уже написанное, ищешь продолжение смысла, а то и вовсе идёшь, едешь искать нужные факты, продолжение истории, чьёго-то рассказа…И вот этот перерыв длится, пока не набирается достаточно нужного материала. Порой этот перерыв длится не малое время, иной раз даже месяцами. Вот и выходит, что на одну книжку «уходит» не один месяц, а то и … года… И пока «не свяжешь этой ниточки» ничего не сможешь написать. Не получится! Будь то в большой книжке, маленьком рассказе или стихотворении. В каждом деле, как и в жизни самой, смысл должен быть. И вот каждый человек ищет свой смысл жизненный. Даже каждая зверушка, каждое живое существо, пусть не как человек, но ищет смысл своего бытия, хотя и не осмысливает его по нашему, по-человечьи… Вот, скажем, коровка, завидев зелёную травку, незамедлительно к ней стремится от пожухлой прошлогодней ветоши. Думаешь она бессмысленно это делает? Не-ет! У неё свой смысл – повкуснее насладиться, а не просто брюхо набить. А вот собачка к этой травке не стремится. Потому как – ей смысла нет. Она эту травку есть не станет(ну кроме какой лекарственной), а вот хозяину своему послужить рада– смысл есть – хозяин её похвалит за верную службу, да ещё и угостит тоже чем-нибудь вкусненьким. И так у каждой живности своё. Вот и у человеков… Одни видят смысл в жизни своей разбогатеть, набить карманы и счета в банках чрезмерным количеством денег, через преступный замысел даже. Но приходит время и всё это становится бессмысленным. Остаются лишь одни разочарования… Ну от богатств не каждый откажется, но и не каждый станет их добывать преступным путём. Это опять же смысла нет рисковать, потому как «сколь верёвочка ни вейся…», тайное-то станет явным и придётся отвечать за содеянное по всем правилам. Так вот понимающий человек, видит смысл облагородить себя, своё семейство, честным и добросовестным путём, пусть даже вкладывая и непомерный труд в достижение цели, но у него свой смысл – спать спокойно и жить без оглядки… -Да оно, Антон, ежели рассуждать по твоему философствию, то испокон-веков у людей был и остаётся свой смысл в жизни. Раньше и сейчас, всё одно каждый в борьбе за свой жизненный смысл, хорош ли, плох ли… (А ниточка-то порвана оказалась…Надо связывать концы… Поеду в деревню свою – там искать другой-то конец ниточки….) (…Вот она и нашлась, ниточка-то! Побывал в родном краю, побеседовал с сельчанами… Хоть и не малое время прошло, но продолжение увиделось…) …Жизнь в селе движется размеренно, без суеты, без чрезмерной спешки, но и без лености и недопустимой праздности. Здесь каждый день на учёте, каждый час на счету… Всё по многолетним раскладам по временам года, по праздничным и буд-ним дням. Наступает весна – мужики на пашне. Обрабатывают земельку, сеют пшеницу, овёс, ячмень, кое-кто и просо, гречиху, подсолнухи… У баб своя работа в огородах. Тоже не из лёгких, а надо всё в срок свой успеть, чтобы к осени получить должный урожай картошки, овощей, бахчевых культур, да всякой другой всячины огородной, необходимой для обеспечения пропитания семьи и надворной живности. Здесь уж и ребятишек, что постарше, привлекают Передохнув денёк-другой, а то и с недельку от весенних хлопот, снова работа – заготовка дров для будущей зимы. Многим ещё и лес для строительства надо заготовить, да на сушела на всё лето заложить, надёжно укрыв от дождей драньём. Вот и Семён тоже пригласил на помощь деревенских мужиков. «Парни подрастают. Надобно, пока есть силы, начинать новый дом строить. Оно ишшо и не скоро, но вот поженятся, куды отде-лять? Заранее надо всё думать…». А вот уже на лугах, на лесных полянах косят. Где-то по одному на делянке, где-то двое-трое идут в ряд друг за другом, взмахивая литовкой(косой) вправо-влево, вправо-влево. Трава из под литовки с шуршанием ложится на прокос, оставляя за косарем ровный рядок. Косьбу начинают ранним утром – и не так жарко, и росистую траву литовка подрезает лучше. Ближе к полудню ребятишки или бабы несут обед. Тут в самую пору и отдохнуть малость. Ополоснувшись водичкой из студёного ключа, усаживаются где-нибудь под кустик ветлы у прохладного ключика, или в тени под берёзкой рядом с кошениной, вдыхая аромат подвялившейся скошенной травы, и с наслаждением отдыхают, не спеша употребляя принесённую пищу. В сенокос работа тяжёлая, да на жаре…Вот и пищу приготавливают посытнее, обязательно с изобилием мясного. Здесь и наваристые щи, и поджарка, и пироги мясные, али ливерные, и масло самобитное, и другие молочные блюда. Всё это по вкусу и потребности работающих на сенокосе. …Вот уже подсохли рядки скошенной травы. Пора сгребать, да в копны, а затем и в стога складывать. Тут уж всё семейство от мала до велика в поле. Для маленьких подвешивают на берёзках зыбки, укрытые лёгкой материей, а если есть – марлей, от мух да слепней, чтобы не покусали мальца. Те ребятишки, что побольше получают задание присматривать за малышами, а старшенькие – кто помогает матери сгребать рядок в кучки, копнить, кто подвозит к стогу уже готовые копны. В сенокос отдыхать совсем некогда. Надо быстрее заготавливать сено. «Она ведь, погода-то, ждать не будет, покуда мы выспемся да проотдыхаем. Пока вёдро, надо успевать…». И успевают. Вот и копны по всей деляне, стога подымаются. Погода стоит жаркая, как по заказу как раз для сенокоса. В которое лето в сенокос ни единого дождика. Хорошо! Сено заготавливается сухое, пышное, зелёное. Зимой скотина с добрым кормом и отходов почти нет, всё съедается., объедков совсем мало остаётся. Ну а которое лето удастся дождливое и в сенокос-то намучаются. Только выведреет – бегом переворачивать рядки, да сушить. А она, трава-то, уже и чернеет. Ну да хоть и чёрное, но смечут сено-то, ежели успеют до новых дождей. А то и вовсе сгниёт и вновь начинают косить, да сушить… Не успеют управиться с сенокосом, глядь – уже и хлеб, да в огородах убирать пора. Опять же с самого раннего утра и до позднего вечера в работе – кто в поле, кто в огородах. А там дальше, опять же, молотьба… И вот так в деревне-то отдыха большого нет до самых зимних праздников… Мужики, у кого было мало «рабочих рук», сбивались в отдельные сообщества и работали в поле то у одного, то у другого, поочерёдно. По одному-то совсем и не справиться, вот организовывались группами, да и одолевали все работы в должном порядке с наилучшим успехом. Успевали всем и кормов для скотины наготовить, и хлеба убрать во время. Стёпка тоже «сорганизовался в общину». Их три хозяина в общине-то. Все трое молодые, крепкие парни. У каждого на подворье не так и много живности, но по одному всё равно накладно и несподручно. А вот вместе они исправно всё делали. У тех двух и жёны участвовали в самый разгар сенокоса, а Стёпка один за двоих вкалывал. Агафья-то родила первенца и Стёпка её с мальцом всячески оберегал, не давал и дома-то что-нибудь несподручное делать. Да ещё и деду успевал нет-нет да помогнуть. Молодой, горячий, сильный… Кажется и устали-то совсем не знает…А тут… на(!) тебе! Ещё и сын народился! Он прямо весь сиял от счастья и всё у него в руках спорилось безо всякой устали… Вот так и жили деревенские мужики своими единоличными хозяйствами, но нет-нет да и уже коллективно кое-что делали… Время-то идёт себе своим чередом, сменяя день ночью, ночь – днём, дни- неделями, месяцами, годами… Сёмка с Петьшей зимой в школу ходили, не без труда пристроенные в церковно-приходскую с трёхлетним обучением, которую закончить им так и не удалось по причине известных Октябрьских событий в стране, в том числе и в их деревне. Всего-то одну зиму только и проучились, а тут… С немалым запозданием в село пришла весть, «в Расее прозошла революция и повсеместно объявлена Советская власть». Во всей округе организуются Советы(Совдепы)… Что и как должна делать эта новая власть пока никто толком не знал. Но все хорошо усвоили, что это своя, общенародная власть должна быть, а потому и в Совет выбирали тех, кого больше всех уважали, кому больше всего доверяли сельчане. Председателем избрали Антипа Загоруйнова. «Ты, Антип, мужик рассудительный, сердобольный. Вон всем в деревне помогаешь, кто к тебе за помощью обращается. Мы тебе доверяем и вверяем правление над нами» - заявили почти хором сельчане. Избрали секретаря, и членов Совдепа. Дошла очередь и до избрания суда. Все сошлись в едином мнении: «Избираем председателем суда Семёна Семёновича! Он человек грамотный, честный, справедливый и судить будет по всей справедливости! Семёна! Семёна избираем! » Вот так и здесь, и в окружных деревнях избирали новую власть… Тернистым был путь у этой власти до окончательного укоренения. В Сибири на какое-то время верх одержали колчаковцы и начались расправы… По деревням рыскали карательные отряды. Доходят слухи, что в соседних сёлах убивают председателей Советов, судей, активистов новой власти… А в округе уже создаются партизанские отряды, противостоящие карательным отрядам. Получено известие, что один из карательных отрядов направляется в село и принимается решение всему составу Совдепа и суда на время покинуть село и укрыться в горах до прихода на помощь партизанского отряда. «В соседних сёлах предают казни только самих активистов, а жителей не трогают. Всем лучше укрыться , призвать на помощь партизан и с их помощью снова укрепить власть.» Так и порешили, но… и в этой деревне избежать трагедии сельчане не смогли… Карательный отряд влетел в деревню к полудню. Навстречу с хлебом-солью встречали ни весть как вновь появившийся в селе псаломщик: «Надобно хоть как-то ублажить главного-то, а то побьёт людей ни за что…». Пока сподручные рыскали по селу, выискивая активистов Советской власти., прапорщик, возглавлявший карательный отряд, усиленно «хлестал» (простонародное выражение слова «пил»), добытый, или преподнесённый кем-то, самогон. Обнаружить, найти никого из активистов не удалось. Разъярённый прапорщик приказал согнать на площадь взрослое население. «Особо притащите сюда всех краснопузых родителей и бабёнок! Я с ими особо поговорю! А те красные тараканы, что попрятались, сами выползут к моим ногам!» Подручные тотчас же принялись исполнять приказ и на площадь гнали всё новых и новых сельчан... Прапорщику подвели престарелого отца Антипа Загоруйнова. Вначале прапорщик, как бы ласково уговаривал деда «высказать где прячется твой дитятка великовозрастный. Я ничего с ним не сделаю, только побалякаю, чтобы он больше не перечил мне .. Уймётся – вот и ладно всё будет. Бояться-то шибко нечего…». -Да мне совсем даже неведомо куда ето поисчез Антипка. Он ить работяшшый. Може где на поле. Пора-то сенокосная…. -Я тебе чичас покажу, старый пёс, кто работящий! Я чичас работящее твово щенка буду! Я уж с вами со всеми чичас поработаю как следует! Деда повалили на поднесённую скамью лицом навзничь, содрали с него портки. Прапорщик с каким-то изуверским наслаждением стал хлестать деда плетью. Натешившись вволю, приказал подручному бить шомполом, приговаривая: -Сказывай, пень трухлявый, иде твой выродок! Дед причитая и уже со злостью кричал: -Чевой ты, окаянная твоя душа, над дедом старым изгаляешься?! Родители-то у тя поди тоже есть! Ты бы хоть о их вспомнил! Ради их бы хоть не вводил в позор старого человека! Неуж-то ты совсем бессердешная тварь?! Христианин ты, али хто?! Неуж-то ты и старого человека пожалеть не можешь?! -Христианин я! Христианин! И пожалеть могу! Вот только как скажешь где твой краснопузый отпрыск, так и кончютса твои мучения праведные. Но дед этих слов уже не слышал… Его совсем беспомощьного, в беспамятстве стащили с лавки и бросили посреди площади. Прапорщик встал, вынул из кобуры пистолет, степенно подошёл к старику… -Христианин я! И по христиански пожалею тебя, породившего красного таракана. Повесить бы тебя надо… Да уж ладно! Пожалею… - и выстрелил старику в голову… Народная толпа так и ахнула громким вздохом… -Ну чё?! Все вразумели, что я жалеть умею?! То-то же! Всем будет уготована такая участь до тех пор, покуда не укажете где энти краснопёрые попугайчики!... Давайте! Кто у нас там следущий?! Из толпы выдернули и подвели Домну – жену Антипа. Не церемонясь, не признавая бесстыдства, подручный разорвал на бабе юбку, так же, как и деда, бросил Домну на скамью, привязал к скамье за ноги и за руки, оголил её с ног до головы. Прапорщик вновь встал и с плетью подошёл к скамье. Не произнося ни слова. Стал хлестать Домну плетью по голому телу. Та от боли взвыла истошным воплем. Палач приказал ей сказывать «где мужик твой» и отошёл, сел у стола, налил самогона, выпил и не торопясь стал закусывать. Домна не произнося ни слова, по бабьи громко выла… -А нут-ко, ребятки, помогите ей успокоиться! Она ишшо никак понять не может чито от неё требуется. Напомните-ко для крепости о чём я вопрошал! Двое подручных, встав по сторонам лавки, вынули шомпола и стали поочерёдно стегать по уже окровавленному телу. Домна ещё какое-то время истошно ревела, а потом притихла в беспамятстве. Подручные принесли ведро холодной воды, облили, приведя её в чувство и вновь продолжили истязание. Домна уже не чуяла боли… не кричала, а только с каждым ударом чуть подёргивалась на скамье… Подручные вновь облили водой, но она в этот раз не очнулась. Подручный наклонился, глянул, подошёл к прапорщику: -Ужо ничаво не скажет. Готова! Тело выбросили в толпу. Кто-то двое подхватили и понесли. Солдаты, стоявшие в оцеплении, не стали препятствовать и выпустили их из толпы… Следующей на скамье оказалась Прасковья. Первым опять стегал её пьяный главный палач. Взвизгивая кричал: -Сказывай, сучка, где твой краснопузый кобель! -Побойтесь Бога, изверги! – собрав силы воскликнула обезумевшая от боли Прасковья – ведь говорю же неведомо мне где мой мужик! Да и…если бы знала – всё одно не сказала бы – чуть слышно прошептала она, теряя сознание… Палачу, видимо, надоело «заниматься делом», или он понял, что сегодня уже ниче-го не добиться и решил «передохнуть», подразгуляться и повеселиться вволюшку. -Будя, Кирюха! – остановил он подручного, неистово хлеставшего Прасковью плетью, - Бестолку плетью махать, силы свои надрывать. Видать слабенькая оказалась, в беспамятстве она пребывает. Бросьте её вон в амбар. Заприте покрепчее. Придёт в себя – тогда и продолжим. Это уж до завтрева. На сегодня хватит. Пусть эта челядь думает что к чему. Завтра продолжим, а там и повесим в назидание всем другим… -Да что уж вешать-то?! – попытался возразить стоящий рядом псаломщик, - ведь ребятишки малые у неё. Куды оне? Пожалеть бы… -Чаво жалеть-то?! Для устрашения всех энту повесим, таракан красный сам с горя изойдёт, а щенки пущай с голоду подыхают! Меньше краснопузых выродков будет – изложил свои планы каратель. Налил из четвертины , стакан самогону, одним зал-пом выпил и пошёл к толпе, напевая: «Порубаем краснопузых, Поразвесим ихных баб…» Подошедши к толпе, прислушался. Вернувшийся с карателями бывший владелец маслобойни Чиркин наслаждаясь, самолюбиво «воспитывал» сельчан: -Ну чё?! Потрескали мово маслица?! Нажрались?! Будя таперича! Чё, думали не возвернусь?! Не-ет! Чиркину вы ишшо в ноги кланяться будете, да и сапоги целовать! Я вас заставлю почитать Чиркина! Ишь! Маслица им захотелось! Оно, маслице-то, хоть и масленное, но ишшо не прокатитса! Оно ишшо поперёк горла вам станет! Застрянет в горле-то вашем! Уж я постараюсь… Дайте срок! Я вас всех по своим местам расставлю! Вы у меня не токмо что преклоняясь ходить, но и ползком ползать будете и по снегу, и по грязи, как придётся.. -Так их, Чиркин! Так! Проучить и приучить к порядку надобно – весело воскликнул пьяный прапорщик – Займись имя как следует, а я уж тебе подмогну! Подмогну! Я уж тебе непременно подмогну! Ну это потом, счас пойдём! Погулять пора. Девки-то в деревне есть? Найдёшь? -Найдём! Куды они денутса?!... …Время приблизилось к вечеру. Оцепление было снято, солдаты-каратели разбрелись по деревне… Начались грабежи, насилование… Сельчане, со страхом, с отяжелевшими под горем сердцами, принялись за вечер-нюю управу, запирая малых ребятишек в избах, упрятывая, кто как может молодых девок… … Ещё как только в селе начались расправы, Фёдор с соседом Еремеем Медведевым тайком запрягли две упряжки в лёгкие ходки, спешно усадили Семё-новых и Антипа Загоруйнова ребятишек, посложили приготовленные бабами узелки со снедью и потихонечку, не замеченными выехали в близь лежащий лесок. В лесочке уже поджидал, отосланный заранее, Костя Прилеский, молодой парень, но уже заядлый охотник. «Отвезём их, от греха подальше, на дальнюю охотничью заимку. Тама избушка ладная. Костя с ними останется. Переждут пока там эту падеру. К партизанам ужо гонец отправлен. Всё одно прибудут. Ослобонят деревню от ентих извергов.». *** …Стёпка наслаждался своей жизнью с Агафьей. Вот и сынок, забавный малышок(!) подрастает. Но.. Политические перемены перевернули и их весь быт… Стёпка в политику не ввязывался. Всё так же продолжал жить своим единоличным хозяйством. Он не числился в зажиточных и его не трогали новые власти. Чего там?! Одна корова, лошадь, да малая живность на дворе – поросятишки, куры, гуси, утки… Но невзгоды и их двор не обошли стороной. Как только нагрянувшие кара-тели расправились с активистами, после изуверских пыток и издевательств повесили на воротах Управы организатора установления Советской власти в селе, колчаковцы стали насильственно мобилизовывать в свою армию молодых парней(рекрутов). Каждый должен был прибыть со своим конём. Вначале-то стали отказываться. Но после расстрела одного-двух «саботажников», пришлось парням поступить в распо-ряжение урядника. Набралось чуть более двадцати человек, коих урядник с помощ-ником должен был препроводить до города, где и должны были рекруты «влиться в действующую колчаковскую армию», державшую тогда власть в этих местах. Ору-жия ни у кого не было, да и не положено было до поступления под командование армейских чинов. Из села выступили уже под вечер. Одолев четверть пути, урядник, изрядно уставший за день в хлопотных делах по мобилизации, распорядился устроиться на ночлег на берегу бурливой, громко шумящей горной речушки. Стёпка,Витюшка Полыгалов, да ещё трое парней до привала ехали рядышком и обдумывали дерзость – сбежать из под мобилизации. «Неизвестно как там придётся. Это нас гонють на верную погибель. А к чему нам это? Ну раньше хоть за царя, да Отечество, а счас за какую веру и для чего?Вон кругом партизаны. Всё одно одолеют беляков-то! Сбежим, да и к партизанам! Там хоть за своих баб, да ребятишек будем радеть, а тута за кого? За дядю-то изверга? Вон как лютуют по деревням-то! Да ишшо и нас в своё изуверство втягивают. Деревенские нам не простят этого, ежели нас заставят усмирять своих же… Не-ет! Не годится, ребяты! Тикать надо! Энти двое с нами не справятся, ежели всех подговорить.». «Так-то оно так. Да и сумления есть. У их вон оружие. Постреляют ведь. Надо бы всех ребят подговорить. Тогда кучей-то и управимся. Только бы кто из наших деревнских не предал, а тогда беда…Ну да будем осторожничать, приглядываться, как к этому отнесутся…» Так вот переговорив, разъехались по всему отряду и давай тихонько излагать свои помыслы. Радеющих попасть на службу к колчаковцам в отряде совсем даже и не оказалось. Все были готовы «хоть сейчас» напасть на сопроводителей, побить их да и сбежать. «Ну и ладно. Только кровь нам совсем не нужна. Напасть на них, повязать, да и оставить в живых и здоровыми. Грех-то на душу зачем брать?! Чай ишшо не на войне убивать-то…». Так порешили и всё подбирали момент для осуществления своих планов. А оно вон само собой образовалось! Урядник на ночлег устраивается. Уже в потёмках поужинали. Из дому-то у всех харч в достаточном количестве был. Урядник с помощником и самогону хлебнули. А парни пить не стали – «не то время для пития! Дело делать надо на трезвую голову!». Урядник приказал помощнику поспать маленько. «Сам посторожу вначале. А потом разбужу и ты в караул до утра.». А в помощь к себе призвал и для помощника назначил из мобилизованных. Ещё и трёх часов не прошло, а уряднику уже надоело «дежурить» и он, разбудив помощника, влив в себя стакан самогону, улёгся и уснул «мертвецким сном», громко храпя и бурча что-то во сне. Степка подполз к Витюшке: «Пора. Надо дать знать ребятам.». Всех «по цепочке» оповестили быстро – никто и не думал спать-то. Разом подобрались к «караульщику» и спящему уряднику. Скрутили, завязав руки каждому за спину и привязав их друг к другу. Обезумевший урядник орал, матерился, угрожал расправой… Вначале им связали и ноги, но впоследствии развязали ноги-то. « Они ведь тоже люди. Могут сгинуть здеся… А так-то пусть потихоньку к людям движутся». Все до единого рекрута повскакивали на коней и помчались в горы. Домой никто не осмелился – неровен час урядник быстро помощи дождётся, да и возвернётся… тогда беды не миновать… И путей других у парней не осталось, как прибиться в отряды партизан. Делали они это ёще не совсем обдуманно, пока безо всяких идейных соображений, а лишь из чувства самосохранения.. Однако позднее они вступали в бои с карателями уже с великим чувством патриотизма по защите сельчан, своих чадо.. Долго искать партизан «дезертирам» не пришлось. Оповещённые гонцом о зверствах в деревне Семёна, командование партизанской армии выделило большой, хорошо вооружённый, прославившийся в прежних боях отряд под командованием одного из односельчан. Этот отряд спешно продвигался на помощь страдающим от карателей. На перевале оба отряда заслышали друг друга. Те и другие подумали, что навстречу движется отряд карателей, в темноте-то не разберёшься. Партизаны приготовились к бою, безоружный «Стёпкин отряд» затаил-ся. Чем бы дело закончилось, неизвестно, но выручил непредвиденный случай. На стороне партизан что-то зазвенело, загремело, раздался громкий мужской голос: -Да стой ты, зараза! Чего испужалась-то?! Прямо на телегу так и прёт…Перевернёт ведь! Стёпка моментально узнал голос Семёна. А раз отчим здесь, то уж наверняка это не каратели. Стёпка громко, громко закричал: -Ура, ребяты! Это партизаны! Вон и Семён Семёныч с ими! Ну и на стороне партизан это услышали. Все опасения мигом пропали. Соединились. Стёпка поведал командиру отряда и Семёну о дерзости рекрутов. Безоружных, да ещё и «необстрелянных» ребят командир, в сопровождении одного из партизан, отправил в расположение партизанской армии, а боевой отряд, не задерживаясь двинулся дальше и уже ранним утром окружив деревню, сжимая кольцо, без особого сопротивления пленил всех, ещё полусонных карателей, хотя и не обошлось без перестрелки. В этой схватке трое карателей были убиты. У партизан потерь не было, но пятеро получили ранение. Пленили и прапорщика. Сельчане требовали казнить здесь же палача и его приспешников, но командир строго предупредил: -Ни коем образом не чинить саморасправу! Мы не такие, как они! Мы Советская власть. И судить за все зверские злодеяния их будет наш, Советский суд! Будьте уверены – каждый понесёт заслуженную кару, вплоть до казни! Но чинить самосуд не позволю! Всё будет по нашим, Советским законам! Пленённых этапировали в расположение партизанской армии, а позднее в этом же селе над ними состоялся суд партизанского военного трибунала. Прапорщика и самых рьяных, активных палачей приговорили к смертной казни, но исполнение приговора в селе делать не стали. «И так много крови насмотрелись… Хватит людям ею глаза мозолить! Не достойны эти выродки такой чести, чтобы у людей на глазах…» В этот же день со всеми партизанскими почестями хоронили деда Загоруйнова и Домну. Командир приказал «дать, по партизанской традиции за мужество и героизм погибших, троекратный залп из боевого оружия». -Они хоть и не учавствовали в боях, а всё одно погибли за нашу Советскую власть! Хоть и прискорбно, что невинно погибли, но мы будем гордиться их стойкостью и мужеством! И уж будьте уверены – сполна рассчитаемся с вражьей сворой за их погибель! Антип, почерневший от горя, стоял у гробов, то до боли сжимая кулаки, то, отвернувшись вздрагивал в рыданиях. Он не мог сказать единого слова, но мысленно клялся отмстить за гибель родных людей, ещё более упорной борьбой за укрепление Советской власти, беспощадностью к тем, кто осмелится пойти против неё. Ребятишек с дальней охотничьей заимки успели привезти к похоронам. Те, что постарше, плакали до изнеможения, приговаривая: «Мамка! Милая наша мамушка, как же так-то?! На кого ты нас спокидаешь?! Как мы таперича без тебя-то?! …» Младшие, ещё по настоящему не осознавая горя, молчком жались к отцу… …Прасковья, ещё только, только очнувшаяся, лёжа на полу амбара ничего не понимала… где она, и только острая боль в теле напомнила о расправе над ней. «Жива ли я? – раздумывала она, вспомнив как застрелили деда Загоруйнова, до смерти забили шомполами Домну… -Да, похоже, жива… Только вот на радость или на дальнейшую беду? Ишь как свирепствуют.. Стрельбу-то какую учинили… Живы ли ребятишки-то? Эти изверги и детей не пожалеют… Вон деда старого не пожалели же…». За стенами амбара продолжалась стрельба. Дверь амбара резко распахнулась. «Ну вот… и мой конец приходит…».В темноте, а может быть от затемнения в глазах… ничего не было видно, но…раздался такой близкий и милый голос: «Парашенька! Ты здесь?! Жива ли?!».Ей хотелось громко закричать, известить, но она в бессилии не громко произнесла: «Здеся я, Сёмушка. Здеся. Жива, слава Богу.» и снова, от радости, потеряла сознание… Семён всё-таки услышал её тихий, приглушённый стон, бросился в амбар, засветил спичкой… Перед его взором на миг предстала страшная картина: на полу голая, с окровавленным телом лежала Прасковья. Семён подскочил к ней, привлёк к себе всё ещё не приходящую в память Прасковью, почувствовал её живое дыхание. -Сейчас, Парашенька! Сейчас я тебя домой… Потерпи, моя голубушка! Сейчас я !Сейчас мы домой... Взял Прасковью на руки, пооберёгся чтобы не уронить и самому не упасть, выскочил из амбара и быстро пошёл к дому. По дороге подскочили Фёдор с Ульяной. «Ах ты, батюшки мои! Жива хоть?! Вот что наделали изверги поганые». Ульяна скинула с себя шаль, прикрыла голую Прасковью… Уже дома Прасковья вновь пришла в сознание. Увидела рядом Семёна, смутно уловила взглядом хлопотавшую у печки Ульяну, преодолевая боль улыбнулась, потянулась к Семёну. Он наклонился над ней, приобнял её: «Потерпи, Прасковьюшка. Вот сейчас водичка согреется, приведёмся в порядок и всё будет по хорошему. -Ребятишки-то живы?- первым делом спросила Прасковья. -Живы! Живы ребятишки! Все живы1 -Слава Богу. Это хорошо. А то бы как… -Ты не беспокойся, Прасковьюшка! Не утруждайся. Поотдыхай. Все живы. Вот только… -Да…да… Я помню…деда и Домну… Я знала, что партизаны ослобонят. А вот они не дождались… А этих кровопийцев-то споймали? -Всех пленили и судить будут партизанским трибуналом. Успокойся, Прасковьюшка, тебе покой нужен. -Да уж теперь-то, при тебе, Семён, я спокойная. Только вот жалко не могу вам пирожков постряпать. Где ребятишки-то? -Ребяты вон у Федора. Они там со всеми ребятишками вместе. А о пирожках не беспокойся. Ишшо настряпаешь. Да попируем, как прежде. Вот отдохнёшь и свар-ганишь нам, как всегда… Ульяна нагрела воды. Помыли Прасковью и, одев в чистое, уложили в кровать на мягкую перину. Отлёживалась Прасковья недели две. Каждый день приходили Ульяна, соседки, делали травные компрессы, примочки из отваров целебных трав, готовили обеды и помогали по хозяйству. Ребятишки почти не отходили от кровати. Пойдут помогут Ульяне в управе и опять к кровати. Большенькие-то всё понимали и не досаждали матери со всякими расспросами, да разговорами, а Сенька всё стрекотал болезненно выспрашивая: -Тебе больно, мама? Да? Ты лежи, лежи! Мы управляемся. Без тебя управимся и с мальцами водимся. Во всём управимся пока, а ты лежи, выздоравливай скорее! Папка говорил, что как выздоровеешь, так опять пирожков сделаешь. А то я уж соскучился по пирогам-то… На вот конфетку, мне тётя Уля дала… Она сладкая. На! Бери! Я уже одну съел, а эту тебе. У Прасковьи на глаза навернулись слёзы: -Ах ты, заботливый ты мой! Спасибо! Ну да кушай сам. Тебе ведь дали. -Ага! Тётя Уля мне дала и Васютке, и Митюшке, и Сёмке с Петьшей. Всем дала. Слышал Петьша с Сёмкой рассуждали – «давай приберегём, потом маме дадим.». И в шкафу спрятали, я видел. А я не спрятал. Одну-то не утерпел съел. А эту тебе. -Спасибо тебе, сынок! Правильно делаешь, что делишься. -Ага! Вы же с папкой всегда говорите, что надо со всеми делиться. Вот и делимся, чем можно… «Вот ведь как…- подумала Прасковья, - ещё не всё и понимает-то, а уже хорошо усвоил, что надо с людями в добре, да жалости жить. Даст Бог, вырастим добрыми ребятишек-то…» Мысли её прервал вошедший Семён: -Ну как вы тут? Сеня, ты маме не надоедаешь? -Нет! Что ты?! Что ты, папка! Сеня наоборот даже мне выздоравливать помогает. -Ага, папка! Я вот ей конфетку даю, чтобы быстрее выздоравливала. Пирожков хочу… -Вот видишь, Семён! Некогда мне залёживаться-то. Надо как-то побыстрее вставать. Вон и те, маленькие-то, постоянно подбегут, ручёнки протягивают ко мне… Ты бы баньку истопил. Сверху-то уж всё подросло, присохло, а вот внутри…как простуда какая – ломит… Поди банька-то подлечит… -Ага, папка! И я в баньку хочу! Истопи! Мы и Васятку с Митюшкой с собой возьмём. Там нахлюпаем их, спать будут крепче. -Да истоплю! Истоплю! До всего-то у тебя дело есть – не зло попрекнул Семён сына. Партизанский отряд в деревне оставался около месяца, а потом и вовсе здесь обосновался штаб. Сельчане помнили пособничество Чиркина в издевательствах палачей над беззащитными людьми. Но обнаружить его так и не смогли. Ему удалось сбежать. Так он более не объявлялся в этих местах никогда. Стёпка так и остался командиром своего отряда. Их обучили немудрёной партизанской науке и отряд стал одной из лучших боевых единиц в партизанской армии. Ни один из тех ребят не ушёл из отряда, пока их не отпустили по домам уже за ненадобностью. И все уцелели, даже раненых в отряде не было, хотя в боевых действиях приходилось участвовать множество раз на самых опасных участках. Этот отряд направляли в самые опасные точки, заведомо зная, что «эти парни не подведут! Эти сделают всё как надо! И врага разобьют, и без потерь вернутся. Знать они заговорённые!...» За отрядом так и закрепилось название «Стёпкин отряд». Бывало в штабе разрабатывают план действий и рассуждают: « Вот здесь пойдёт первый полк, сюда направим третий, а вот здесь нужен будет «Стёпкин отряд» тут пожарчее всего будет, на кого, как не на этих ребят надеяться?! Эти не подведут!» Постепенно в округе вновь налаживалась Советская власть. Но вместе с тем всё упорнее было сопротивление объединившихся колчаковцев, «курукурумцев», белоказаков, отступавших по Чуйскому тракту в Монголию, всё ожесточённее велись бои… И не одно горюшко ещё оплакивали в сёлах под боевые залпы партизанского оружия при похоронах убитых… Окончательно сопротивление колчаковцев было сломлено, когда под Топучей был разбит их авангард. Разрозненные отряды в спешке бежали к границе, бросая обозы, раненых, а то и добивая своих же…Партизаны преследовали беглецов до самой границы, громили их «за погибших товарищей, за натерпевшихся бед, поруганных стариков, баб и мальцов!» В сёлах стало спокойнее. Сельчане вновь принялись за свой крестьянский труд. Партизаны возвращались в свои сёла, в семьи уже на постоянно, потому как надобности в содержании отрядов не стало. Хотя всё ещё нет-нет да налетали в деревни мелкие бандитские отряды, но борьбой с ними уже занимались ЧОН(специальные отряды- ЧАСТИ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ), а по охране населённых пунктов создавались отряды самообороны на местах, которые действовали ещё длительное время и при коллективизации… Прасковья, при поддержке Ульяны, Фёдора, соседей, при заботе Семёна, да ребятишек поправилась, укрепилась морально и жизнь в семье наладилась не хуже прежнего. Снова звучал смех, не злобные окрики отца на расшалившихся ребятишек… Жизнь в деревне, как и во всей округе, налаживалась уже по новым, Советским правилам и законам. Создавались коммуны, затем колхозы, открывались школы, учреждения медицины, культуры. В лучшую сторону меняется быт сельчан. Вот уже радио, электричество появились, загудели, пока ещё малочисленные технические средства. Сёмка с Петьшей освоили науку школы-семилетки всего-то за три года. Сдали экзамены, экстерном. «Башковитые парни! И тяга большая к песням. Давайте-ко пошлём их на учёбу в культур-ое учебное заведение – порешили в сельсовете и правлении колхоза. – Будем платить им стипендию. Небось ото всех-то не убудет. А таланту пропадать негодно! Может это большие артисты в будущем-то. Да и здесь, в деревне, вон новый клуб строим, нужны будут работники. Вот и выучим своих. Будут работать, да народ веселить. Ну а ежели и признают в них большой талант, да на большее, чем у нас в деревне, годны станут, так только порадуемся – гордость наша деревенская будет!» Сначала-то в музыкальное училище направились ребята. Да только там проучились всего год. Увидав в них особый талант, директор училища «препроводил» их в, только что созданный, институт культуры. Вот там они с наслаждением и учились артистическому ремеслу, набираясь должного певческого мастерства. Подрастали младшие ребятишки. Вот и Сеня числится в школе в прилежных учениках. А вот он уже и семилетку заканчивает… Пошёл в школу Васятка а в след за ним и Митюшка… Рассудительные, вежливые ребятишки. Ну… не без озорства… Ребятишки ведь… Всякое бывает. То вот гусака соседского дразнить станут, а то и в огород чужой заберутся вместе с другими. «Там морковка-то слаще, чем в своём огороде и подсолнухи вперёд поспели».Зла-то большого не творили, а всё одно поозоровать охото «как всем». Конечно и тайное становилось явным. Тогда Семён с Прасковьей не бранились на них с криками, да ремённым воспитанием, как это бывало во многих семьях, а вечерком усаживали за стол, садились напротив их, долго смотрели им в глаза, пока тем становилось невтерпёж и они отводили взгляд, а потом кто-то один: -Ну ничего, ничего, ребятки. Может это и не большой грех один-другой разок поозоровать. Понимаем - от всех других отстать не хочется. Но вот только чтобы это в систему не превратилось. На третий-то раз уж и не озорник, а воришка становится. А к воришкам-то какое презрение людское! Да, опять же, и нам-то каково? Чё скажут люди? «Вон Семён – председатель колхоза, людями, всем хозяйством управляет, а вдвоём с Прасковьей со своими ребятишками справиться не могут. Ишь воришек(али ишшо хуже- хулиганишек) выращивают. Это какой же нам с мамой позор-от. Да и вон Сёме с Петей, как приедут в деревню, чё люди скажут? Ребятишки потупившись сидят молчком…А вот уже носами захлюпали, слезёнки покатились. Стыдно самим, жалко отца с матерью становится, Сёмку, Петьшу… «Чё люди скажут?...» «А ишшо председатель…» «А ишшо и маме позор-от…». И тут уж наступает раскаяние вперемешку с горькими детскими слезёнками: -Папка! Мама! Вы нас простите! Мы больше не полезем в чужой огород! Правда не полезем! У нас своего хватит. -Да чего уж там, - скажет мама, - побаловались чуток ну и ладно. Сами же понимаете, что не хорошо. Подсядут один с одного края, другой с другого, обнимут ребятишек, утрут им слёзы: -Ну ладно, ладно. Будя реветь-то. Забудем про то, что произошло вчера, чтобы не повторить завтра. И всё опять налаживалось. Становилось опять легко и тепло от родительской ласки. А урок этот не забывался до самого взросления. Летом на непродолжительное время приезжали Сёма с Петей – на каникулы. Тогда они помогали колхозникам на сенокосе, а когда после дождей в поле работать ещё невозможно, но светило яркое солнце, они вместе с маленькими, как в раннем детстве, шли на речку, помогали прудить пруды, рыбачили… Нередко, по вечерам усаживались все вместе. Сёма с Петей начинали петь, к ним присоединялись Семён с Прасковьей, младшие братья. На такие посиделки часто приходили Фёдор с Улья-ной, тоже любители попеть И так это у них хорошо получалось, что у калитки, а то и в ограде собирались соседи, а прослышавшие об этих вечерах приходили и из дальних домов. Кто-то не выдерживал и тоже присоединялся к поющим. А на другой день только и разговоров было «о чудесном концерте»… После окончания семилетки Сеня поступил в механизаторское училище. Выучившись там «и механиком можно стать, и трактористом, и шофёром, так что это самое подходящее для меня, по душе...». -Это ведь надо же! Такая силища! А урчит-то как! Ну прямо песня да и только- говорил восхищённо… *** Стёпка со своими ребятами так и прослужили в партизанах отдельным отрядом «в двадцать три единицы» до самой демобилизации, подчиняясь только штабу партизанской армии. Это не они сами решили, а как-то так само-собой получилось, что вначале обучались отдельно, потом отдельные задания получали и выполняли отдельным отрядом, а после, зарекомендовав себя «храбрыми, дисциплиниро-ванными бойцами, безупречно выполняющими боевые задания» командованием вовсе прозвались «особым резервным Стёпкиным отрядом». Ну…каких только чудес не бывает. И вот этот отряд получил разрешение отбыть домой на постоянно и приступить к мирному труду. После прощального построения, где командование поблагодарило всех бойцов за верную службу Советской власти, можно было бы мчаться кто как может домой. Но парни, толи ещё не осмелились действовать всяк по себе, привыкшие к дисциплине, толи из уважения к Стёпке, ждали его приказа, а теперь, можно сказать, указания. Стёпка хотел было сорваться с места и стремглав мчаться домой, где его ждали Агафья с сыном, дед с баушкой, но видя некоторое замешательство, скомандовал: «Отряд! За мной!» и не спеша шагом, оголив боевую шашку, проезжал мимо провожающих, как бы отдавая дань уважения товарищам по оружию. И отряд, проделав то же, прощально помахав, покидал село. На выезде из расположения, по приказу командования, пришлось сдать оружие. Да и никто не пожалел об этом. «Теперь оно совсем даже никчему! Теперь надо не воевать, а крестьянскими делами заниматься!». Не доехав версты две-три до родного села, Степан ещё раз отдал приказ «Привал!» Все спешились. Поили у горной речушки коней, пили и умывались сами. Приводили себя в полный порядок. Потом уселись все в кружок. И как-то так непринуждённо молчком поглядывали друг на друга. Казалось и слов-то никаких не находилось…И как-то непривычно было почувствовать себя уже не бойцами-партизанами, а совершенно мирными людьми, никому и ничему не обязанными, кроме как себе, своей семье, своему дому, к которому так хочется поскорее вернуться, обнять стариков-родителей, кто-то жену, детей, кто-то только ещё свою любимую девчонку… Молчание нарушил Степан: -Ну вот, мои дорогие односельчане, боевые товарищи, друзья! Доброе дело мы с вами сделали. Помните, как мы все дружно порешили сбежать от мобилизации в колчаковскую армию? Не сомневаюсь, что никто из нас не пожалел об этим. Не жалеем мы и о том, что столько времени были оторваны от своих домов, от своего привычного крестьянского труда и пришлось заниматься трудом ратным. Сейчас страшно представить что было бы, не сделав того, что мы не раздумывая сделали. Мы дрались с колчаковцами, а не за них. И мы выжили в этой схватке. А ещё неизвестно могли бы мы выжить, пойдя в ту сторону. А как бы наши родные смотре-ли в глаза односельчанам сегодня? Сегодня мы возвратимся домой, несомненно героями, защитниками наших родных, односельчан, с гордо поднятой головой. А вот оттуда мы, если бы смогли возвратиться, шли опустив её, боясь глянуть в глаза землякам. Я сам был таким же, как вы, но сделался вашим командиром не из тщеславия своего, а по вашей же воле, по вашему же настоянию. И низко кланяюсь вам за такое великое доверие, за то, что вы безо всяких сомнений выполняли мои приказы, приказы командования партизанской армии через меня. Сегодня это время кончилось. Сегодня мы опять, как и прежде равные деревенские парни. Но давайте по-братски поклянёмся ни при каких обстоятельствах ни практически, ни даже мысленно не предавать боевых товарищей, и пока мы живы, даже пусть и при разногласиях каких, но дорожить нашей дружбой, она крепко нас связала в боях. Давайте поклянёмся, что будем всегда, как нужда будет, приходить на помощь друг другу делами али добрыми советами. Может мы и ругнёмся меж собой когда нибудь, всякое в жизни-то может сложиться, но пусть эта ругань не станет злой, мстимой и предательской. И при всём этом настоящая, боевая дружба остаётся между нами всегда. Степан умолк. После ещё минутного молчания кто-то тихонько сказал: «клянёмся, братцы!» и уже громкое, троекратное: «Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!» и где-то далеко в горах отозвалось эхо:«…нёмся…ся-а..» -Спасибо, братцы! – вновь заговорил Степан, - А теперь есть предложение в село не скакать абы как вразнобой, а въехать конным строем, с песней, ту, что мы знаем, которую давно сочинили, мечтая о возвращении домой.- Встал, спокойно шагнул к своему коню, вскочил в седло и неспеша поехал, не отдавая более ни каких распоряжений…Но отряд безо всяких приказов выстроил коней попарно двинулся вслед за своим, теперь уже бывшим командиром. Дорога вилась с большого бугра и была видна из деревни, как и деревня была видна с бугра. Всадники на минутку приостановились, все, как будто в едином порыве, сняли шапки, низко наклоняя головы, всяк по своему в своих мыслях здороваясь с родимой деревней. В деревне тоже знали, что «сегодня должны возвратиться деревенские партизаны». Везде сущие ребятишки движущихся заметили раньше всех и по деревне пронеслась босоногая ватага с истошными криками: «Едут! Едут!». Сельчане выходили из домов, кто-то спешил к околице, а оттуда уже неслась слаженная песня: Ходили мы походами На колчаковский сброд! Хранили от карателей Весь наш родной народ! Хранили, да хранили Весь наш родной народ! Не зря в атаках грозных Громили ворогов! Избавили народ наш От тяжких кандалов! Избавили, избавили Народ от кандалов! И красным партизанам Народ хвалу поёт, За то, что разгромили Карательный весь сброд. Э-эх! Поразгромили Карательный весь сброд! Встречай, земля родная! Мой дом родной встречай! Мы жизни не щадили, Чтоб цвёл родимый край! За то, чтоб лучше жили, Чтоб цвёл родимый край. Не терпелось встретиться с родными, но председатель сельсовета здесь же у околицы устроил митинг: -Дорогие товарищи! Земляки! Мы встречаем наших героев-односельчан!.Ить вон как обернулось-то – мы тогды, как провожали их мобилизованных в колчаковскую армию, думали, что и не свидимся уже с ими. Да опять же подумывали, не дай Бог, заставят в нас же стрелять. А оно вона как обернулось-то! Как они мудро придумали сбегти в партизаны, да нас же и защищать от всякой нечисти карательной. Низкий поклон им от всех односельчан! Я правильно говорю?– обратился он к собравшимся. -Правильно!Правильно! – рявкнула многочисленная толпа встречающих. - Так вот я и говорю – героями оказались наши деревенские парни. Не посрамили чести деревенской. И все, кто пожелает, могут чичас высказать свою благодарность! Да не так долго,… заждались их домашние-то… Но митинговали ещё более получаса…. Как только смолкли последние речи, конники быстро разъехались по разным сторонам, всяк к своему дому, где их уже с нетерпением ожидали родные… Подъехав к дому, Степан увидел, что в ограде множество народу. Он ещё издали видел Агафью с сыном на руках, рядом стояли дед с баушкой… «Ну вот – опять не дадут как следно быть повстречаться с женой да сыном.» - мелькнуло в голове у истосковавшегося по ним Степана. Но ничего не поделаешь. Не только ему, не только Агафье, но и всем пришедшим хотелось непременно повидаться с отважным внуком, односельчанином, одним чтобы обнять, да убедиться, что вот он – цел и невредим прибыл в родной дом, другим, чтобы увидеть «самолично», да потом по селу рассказывать каким молодцом прибыл Стёпка Шаркунов, да как его встречала Агафья с маленьким сынишкой… Степан спешился, привязал хлыстик узды к пряслу, степенно прошёл в ограду, низко поклонился: -Здорово живём, земляки! -Доброе здоровьице, Степан Васильч! -Здравствуй, Стёпа! -Здорово Стёпка! Показывайси! Ух ты! Возмужал! -Знамо дело – воин, защитник наш! Ну здрастуй! Степан подошёл к старикам. Вначале обнял деда: -Здравствуй, деда! Как вы тут выжили? -Да ничего, внучек…Выжили! Страху-то тоже не мало было, да вот дал Бог к нам не сунулись. Спасибо вам! Их в страхе держали, вот оне суда и не посмели. -Здравствуй, Баба-Поля! Как здоровьице-то? -Слава Богу! Ишшо крепко держимся. Вот тебя с ребятами всё поджидали. Вот, слава Те Господи, дождались. Маленький Петюнька ёрзал на руках у Агафьи, всё вырывался, тянулся к отцу и кричал: «Пап! Пап! Мам! Мам, пусти! Пап! Пап! На меня!». Петюнька уже подросшим был, как Степан уходил из дому и хорошо помнит, как раньше играли с отцом то в прятки то отец высоко подбрасывал его и ловил в крепкие руки… Он ничего не понимая, недоумевал «куда это поудевался папка? Почему его так долго нет?» Он сильно скучал по отцу и нередко требовал от Агафьи: «Где пап, пап?! К папе хочу!», Нередко капризничал, даже отказывался есть кашку: « Не хучу! Бяка! К папке неси!». И вот сейчас он с превеликим нетерпением напоминал о себе, стремясь вырваться из материных рук и кинуться к отцу. Стёпка подошёл к Агафье, которая всё ещё удерживала Петюньку, крепко её обнял вместе с сыном. Петюнька только этого и ждал он крепко вцепился ручонками в отцову одёжку, а потом повис у него на шее, беспрерывно лопоча всего-то «Пап! Пап! Пап!».Глядя на эту картину мужики, улыбаясь хмыкали, бабы умильно утирали слёзы.«Вот ведь как! Малец, а помнит!» «Смотрикась как прильнул! Ах ты, Боже мой, вот она кровь-то родная…». Агафья отпустила Петюньку, а Стёпка взял его на руки, высоко поднял над головой, направился ко крыльцу дома: -Полетели, полетели! Петюнька заливаясь смехом передразнил: -Полетели! Полетели! Хаха-ха! Агафья повернулась к стоявшим в ограде: -Спасибо, добрые люди, разделяете нашу радость! Заходите в дом, почаёвничаем. -Спасибо, Агафья Пантилимовна, за приглашение! Спасибо! Да уж мы пойдём, покеда. Вы уж тут без нас. Вон сколь время не виделись. Давай встречай мужика-те! Пошли бабы! - и толпа колыхнулась к воротам, только Павел Панфилович да Пелагея Игнатьевна вошли в дом. У Агафьи уже был приготовлен стол. Все уселись. Агафья хлопотала, выставляя на стол горячее. Петюнька так и не отцеплялся от отца. То обнимал его, то немного отстранялся и начинал гладить Степана по волосам, то обращался к старикам и показывал на отца пальчиком: «Деда! У-у-у! Пап! Пап! Баба! Пап! Пап! Пап!» Все весело смеялись, глядя на радость малыша и радовались вместе с ним. У Степана «руки были заняты сыном» и медовухи налил в стаканы из жбанчика Павел Панфилович, как потом оказалось, принесённого им же. -Давайте выпьем за благополучное возвращение папки,- обратился он, как будто бы только к Петюньке, - за то чтобы нам никогда больше не пришлось расставаться по ратным, да бедственным делам. Чтобы такие вот Петюньки росли при отцах, да матерях неотлучно в такой вот радости, как сёднишная, без слёз да со смехом ребятишечьим. За добрую, счастливую жизню! Все выпили. Разговоров больших не затевали. Налили ещё по одной. «За отвагу мужицкую, за терпение бабье, переносящих во все времена беды, да тревоги неимоверные стойко, в ожидании своих мужиков, оберегая деток своих от невзгод!». Степан хотел ещё налить по одной, но Агафья робко, но настойчиво попросила: -Поди не надо, Стёпушка? Я вон баньку истопила. С дорожки-то как раз, а то поди уж давненько спокойно-то не парился, да и парился ли? А как-нибудь, на днях, соберёмся, суседей пригласим, сродственников, да и отпразднуем, как следно быть, возвращеньице-то. -Да и то верно! – встрепенулся Павел, - Ты давай в баню, а мы с баушкой пойдём. Управа уж скоро. И тебе управляться таперича дома надобно. А то одна вот Агаша всё… А таперича мужик возвернулся, вот и делай свои мужицкие дела, дай бабе продых какой. -Да и правда-то! Я уж, с войной-то, совсем позабыл про хозяйственные дела. Ты уж, Агашенька, прости меня за это. Да ишшо вон и коня-то не прибрал. Ладно! Счас всё сделаем как надо быть. Все поднялись из-за стола. Петюнька так и висел, обхватив ручонкам шею отца. Не отрывая его от себя Степан вслед за дедами вышел во двор, распрощались, стреножил и отправил на выпаса коня, не спуская сына с рук. А когда возвращались с выпасов, Петюнька притих и заснул, не разжимая своих ручёнок… Степан войдя в дом, легонько отцепил от себя сына, бережно уложил в самодельную деревянную кроватку и отправился во двор. Домашняя скотина уже пришла с выпасов. Агафья доила корову, возле ворот повизгивали поросята, хрюкала матка, мычал телёнок, гоготали гуси, крякали утки. «Эк вот как… -раздумывал Степан, - Не токмо что лю-ди, каждая животина свой дом знает. Вот ведь не пошли же куда к другому двору, а к своему же…», а вслух спросил: -Агашенька! Где корм-от? Всё позабывал с войной этой… Прямо смех и грех! Хозяин, тоже мне… -Дак-ыть свиньёшкам вон в сенях в кадушечке заварено, да в ведре. Вот из ведра-то и вывали в корыто. Уткам тоже из кадушечки наложи запаренного, а гусям-то вон в амбарушке в ларе овёс, можно и сухой. Оне и сухой едят хорошо. Степан сделал всё, как сказала Агафья, а сама она, подоив корову, отправила её снова на бугорок на траву, напоила телка. Вошли в дом. Сели на лавку. Агафья прижалась к Степану и заплакала, тихонько вздрагивая. Он обнял её: -Ну что ты? Что ты, Агашенька? Ведь всё хорошо закончилось. Ну долгонько не был дома, так ведь не на гулянке же где-то был. Ведь доброе дело мы с ребятами делали. А ежели бы не убегли к партизанам, так как бы?... -Да я, Стёпушка, от радости это. Люди-то вон все в деревне хвалют вас. А всё одно страшно было, когда слухи ходили, как по деревням беды катились. Сколько невинных-то… Ну ладно! Хоть тоже горюшко, но кто воевал так за добрые дела погибали, а вот невинные-то, беззащитные бабы, да старики, да ишшо и дети… Страшно было! Ежели бы в нашу-то деревню налетели, то тоже… Горюшка-то нахлебались бы. Может и не сидели бы вот так… -Да нагляделись мы тоже, как, освободив, входили в деревни-то. Страшно смотреть на последствия издевательств. Ну вот потом и били их, не думая о своей-то жизни. Злые все были. Да ишшо и у партизан-то которых близкие пострадали, так вовсе удержу никакого не было, когда в бой-то шли. Даже в плен редко брали, хоть и велено было брать, а всё одно не брали – всех уничтожали со злости, да с горя великого. Насмотрелись на горюшко людское… Не дай Бог! Я вот всё узнавал – не близко ли каратели к нашей деревне подбираются. Ежели бы чё, так и в нарушение всякой дисциплины, да приказов, мы бы с ребятами всё одно прискакали. А горюшко-то людское и в других деревнях покоя не давало, как своё всё воспринимали… -Да вот, Стёпушка, я и вижу, что и вам не сладко было… Вон седина-то просквозила по голове. Молодой такой, а поседел… -Да седина-то это ничего! Она мужика-то украшает даже, а вот прямо низко кланяться Богу-то надо! Сохранённые мы все остались. Даже не пораненные. А уж бились-то как жестоко, а вот подиж-ты – выжили… -Дак-ыть, и я, и деды вон, да все в деревне Богу молились, чтобы вас защитил. -Да, конечно, спасибо всем! Ну может тут и наша сноровка помогла. Лытать-то мы не лытали, за других не прятались, а всё одно всегда обдуманно делали, чтобы и врага побить, и самим под их пули не угодить. Жить-то всем охота, да ишшо вот у каждого дома-то… -Ой! Стёпушка! Засиделись, разбалякались! Баня-то выстынет. И так уж подбрасывала. Давай будем собираться, да пойдём. Мальца-то толи будить? -Да пусть, поди, спит. Потом выкупаем. Подтопить-то и завтра можно. Но Петюнька как будто услышал их разговор о нём. Захныкал в кроватке и «Пап! Пап!» -Да здесь я, сынок, здесь. Давай подниматься в баньку пойдём. С папкой в баньку. -В баньку пап, пап. В баню пошли все трое вместе. Вначале Степан не жарко поддавал, чуток только «мальцу-то шибко жарко не гоже». Петюньку усадили в до краёв налитую тёпленькой воды мелкую кадушечку, где он с превеликим наслаждением хлюпался. Но Степану хотелось жарко попариться и Агафье пришлось с Петюнькой пойти в дом. Вот уж тогда Стёпка жварил себя берёзовым веником, покрякивая, обливая себя холодной водой, вновь поддавал и снова неистово махая, шпаря себя веником . Утолив всю жажду по жаркой домашней баньке, Степан, почувствовал такое блаженство, «как будто вновь народился». Возвернулся в дом, когда Петюнька уже спал, а Агафья сидела, за столом поджидая его. -Помнишь, Стёпушка, как впервой раз вот здесь же сидели мы с тобой в рождественскую ночь? -Как же можно забыть такое?! Помню! Помню и сейчас Бога благодарю, что Он привёл меня к тебе. -А ведь ты не сам ко мне пришёл. Я тебя приманила. А сам-то бы, может и не пришёл…Может бы какая другая тебя заграбастала… А я вот не отдала тебя никому. -Дак вот и тебе тогда нижайшее поклонение! Ведь это такое счастье с тобой-то! Вот и Петюнька у нас теперь от той сладкой ночи-то. Вишь какой сорванец растёт! «Пап! Пап!». Степан вновь обнял жену, крепко прижав её к груди Агафья сняла полотенце с накрытого стола: -Давай, Стёпушка, посидим вдвоём, вот как тогда… Они сели друг против друга, Агафья подливала в стаканы домашнюю наливку. Всё было так, как в тот давний вечер, первый вечер их начинающейся любви. Но Степан поторапливал Агафью: Агашенька! Время-то уже поздноватое. Пора бы и в кроватку… Ему, разгорячённому банькой, разомлевшему от наливки, нетерпелось поскорее оказаться в постели с любимой женой, предвкушая сладостные чувства ощущения её тела рядом со своим… Как и в первую ночь их близкого знакомства, Степан неумолимо целовал, ласкал Агафью, почти до самого утра был неутомим и уже когда запели утренние петухи, они заснули счастливым, спокойным сном… Разбудили их окрики соседки: -Агафья! Ты что же это корову-то не доишь?! Корова-то у ворот мычит! Вон скоро пастух поедет, а ты ишшо и не доила! Агафья тихонько выскользнула из под одеяла, чтобы не разбудить Степана. Но он уже тоже проснулся и встал вслед за Агафьей. Не одеваясь подошёл к ней, крепко обхватил руками, жарко поцеловал: -Спасибо тебе, Агашенька! Ну прямо как в раю… -Да тебе спасибо-то, Стёпа, что ты приехал, да и радость великую бабе в подарок привёз! Ну да хватит обниматься-то! Поди ишшо никуда не уйдёт, а вот корова недоеной может уйти. Пойду скорее. Отпускай, давай! - прикрикнула на него Агафья и пошутила – Вот пожалуюсь деду, он те портки-то спустит, да и отдерёт как следует, ишшо не перерос поди! -Да не надо деду-то! Я перед тобой их сам сброшу… -Экий ты охульник у меня! Иди вон управляйся по двору-то. Не надейся таперича на меня! Сам делай! Я рукой не шевельну! Мужик приехал на радость и на ночь и на день. А мне больше ничего и не надо! Вот ты, Стёпушка, да Петюньчик наш… Так вот прошла эта встреча после долгой разлуки, да и как будто в первый раз! Уж такой снова сладкой была ночь эта и многие другие любимой жены с любимым мужем… И в этой семье, и в других семьях деревенских после возвращения молодых мужей к жёнам, да детям, ещё не женатых парней к девчонкам своим, а коих и к молодым вдовушкам потягивало, жизнь налаживалась в радости пришедшего спокойствия. Гулянок многодневных не устраивали, но возвращение отметили в каждой семье по самым праздничным порядкам. Время было летнее, сенокосное. Гулять-то некогда. «Пока вёдро стоит – надобно успевать сенокосничать, а то, не дай Бог, дожжы пойдут, можно без кормов остать- ся, али плохие заготовим…». Степан с наслаждением, кажется и не чувствуя усталости, работал на заготовке сена вместе с дедом и дядьями, отцовыми братьями, жившими уже давным-давно своими семьями, но большие работы выполняли все вместе, сообща успевая сделать для каждого всё в свои сроки. Наработавшись в поле, по вечерам уделял не мало внимания сыну, играя с ним, балуясь, доставляя тому не мало удовольствия. Агафья не в силах была уложить Петюньку спать, который всё упрямо твердил: «Доздюсь папку, тогда спать!» « Не-эт! Папку здать буду!» Агафью на покос не брали. С Петюнькой-то и баба-Поля могла побыть, но Степан, узнав, что жена вновь почуяла беременность, вовсе запретил ей исполнять какую тяжёлую работу. Старался, как мог, всё делать сам. «Твоё дело, Агашенька, мне детей здоровеньких рожать, да обихаживать, самой здоровенькой быть на радость мужику-то! А с делами я, как-нибудь сам…». Так вот и продолжалась жизнь Степана и Агафьи Шаркуновых в любви, семейном согласии да взаимопонимании… *** … Вот и в их деревне организовались колхозы. В одном из них работал Степан. Больше всё в плотницкой колхозной мастерской, да кузнице. Уж не один раз колхозники на собраниях норовили избрать его председателем, но он категорически отказывался: «Не моё это дело! Не управлюсь я. Да, опять же, грамота не та! Не-эт! » -Да что ты, Степан трындычишь «не справлюсь». Вон отрядом-то управлял ведь. Там-то смог командовать а здеся мирные дела, люди мирные…» -Так то там. Там совсем по другому. Там война… Не-е! Ребяты! Не моё! Загублю дело! Я своё дело… Знаю его, люблю. Своё…А в председатели - не-эт! И так вот, уже несколько лет Степан исправно исполнял работу, потребную для колхоза, пользовался немалым авторитетом у сельчан, а на руководящую так и не пошёл. Колхозники уже и не стали настаивать, «потому как бесполезно всё! Упёрся как бык, и ни в какую!», но уважением обделён не был. И председатель, и правленцы нередко приходили к нему за советом по тому или иному вопросу. В советах не отказывал, но постоянно говорил: «Посоветовать-то могу. Вот так лучше сделать…, но это, опять же с моего видения, а вы поспрошайте ишшо мужиков, да сами поразмыслите что к чему. Вот она истина-то и родится. Это ведь надо со всех сторон обойти…» В семье народилась девочка. Назвали-то её Маней. Манюня подрастала вслед за Петюнькой. Так вот и звали Петюнька а дочку почти всегда не по имени, а «Сестрёнка», хотя уже первый в школу пошёл, а сестрёнка подрастала забавной девочкой и нередко увязывалась за Петюнькой, когда тот шёл в школу, или бежал поиграть со сверстниками. Так и подрастала больше в парнишечьей среде. Кличка «Сестрёнка» к Машеньке «прилипла» с Петюнькиного благословения. Когда только народилась дочка, родители говорили Петюньке: «Вот и сестрёнка у тебя теперь есть. Ты её защитником будешь. В обиду сестрёнку никому не дашь».» «Угу! – отвечал тот, -никому не дам в обиду!».Он сразу же полюбил девочку и много време-ни просиживал у колыбельки, умиленно поглядывая и изрекая: «У-тю-тю! Сестрёнка…» и уже перед всеми хвалился: «А у нас-то Сестрёнка родилась. Я её защищать буду и в обиду не дам!». Он так её всегда и называл Сестрёнка, вначале-то думая, что это её имя, а уж потом и по привычке. И в деревне уже их так называли: «Вон Петюнька с Сестрёнкой бегут…», и сверстники тоже не иначе как «счас Петька с Сестрёнкой придут и в прятки будем играть,.». Петя почти никогда не прогонял Машеньку от себя. Редко уж когда…Вот если в лес далеко пойдут – тогда. «Тебе, сестрёнка, придётся сёдни дома быть. Рановато ишшо в лес-то. Ты ужо не сердись! Вот подрастёшь – тогда.». Та соглашалась, не капризничала, не канючила, не выпрашивала Петюнькиного благодозволения, потому как уже понимала, что если брат сказал, что нельзя – значит нельзя, «А когда можно-то то Петюнька меня всегда с собой берёт. Ну а раз нельзя…». Вот и Петюнька подрос.. Закончил среднюю школу…В отличниках не был, но и в лентяях, да отстающих не числился. Рос как и все деревенские ребятишки, учился тоже «как все». Вышел из детского возраста. Поступил в сельскохозяйственный техникум, а по окончании полного курса обучения вернулся в родное село и назначили молодого специалиста механиком. Техники хоть и мало, но до чего же она «капризная»(!) и требует не малых знаний… Петюнька, теперь уже Пётр Степанович, как уважительно называли его в селе, мотался по соседним МТС, добывая необходимые запчасти для устранения неисправностей то в ХТЗ, то в «Универсале», то в «Фордзоне»… А вот и Манюня уже в невестах…Вслед за подрастанием старших появлятся на Свет Божий Ванюшка, Зоя, Алёша, Саша, Андрейка… Хоть и большая семья, но все росли в добром семейном согласии, да уважительном отношении друг к другу и к односельчанам. Не богато жили, при таком-то семействе…. Не богато материально, а вот духовно семья Степана и Агафьи была обогащена изрядно. Все дети воспитываются в добре, да согласии, уважительном, доброжелательном отношении к людям, в честности, да трудолюбии. Ну дети есть дети…И когда ещё маленькие – то и озорничали вместе со сверст-никами, но злых дел не творили. «Не позволительно перед совестью своей - твердили родители. – От людей-то может быть и скроете, что недостойное, а вот как перед совестью-то своей скрыть?..» И в колхозе, и у сельчан в семьях материально жизнь становилась лучше, но какое-то моральное гнетение чувствовалось всё отчётливее с каждым днём. Стали ходить слухи о войне…со стороны «капитализма». Парней призывают на службу в Красную Армию. Вот и Петра призвали, да и направили прямиком в офицерское училище – «Грамотный. Физически здоровый. Морально устойчивый. Из партизанской семьи. Самое место в офицерах…». А тут в деревне, и вовсе страшные события стали происходить. -Анисья! Слышала што приключилось-то?! – перешёптывались бабы у прорубей, - Витьку Понкратихина, да Серёжку Пустовалова сёдни ночью заарестовали и увезли в каталажку. -Да ну?! За что ето? Они бы, вроде, парнишки не хулиганистые, да и украсть не посмеют… -Вот те и «ну». Сказывают, быд-то бы, они какую-то шайку сорганизовали, да и пособничали капиталистам. Вот их и сарестовали, как врагов народа. -Да что ты?! Ето у нас-то в деревне враги народа? Ну и што они натворили? -Да вот и никто не знат што, а вот заарестовали. Оно и правда, вроде бы, не за что, а вот увезли парнишек… -Да тут, бабы, чтой-то неладно! Вроде бы у нас и навредить-то шибко негде. Да и не слышно. Вот когда при создании колхозов кто вредил, так там сразу видно было – то скотину погубят, то хлеб подожгут… А счас совсем ничего не слышно было. Да и как это парнишшонки с капиталистами-то снюхались? Чёто не верится. У нас и чужих-то никого в деревне не было. Ведь все на виду. И, ежели бы, кто чужой появился, тем более из капиталистов, сразу бы видно было. А так – не-ет! Тут чё-то не так… -А вот так или не так, а увезли парнишек. Поди зазря-то не арестовывают… -Вот уж не знаю зазря или не зазря, не знаю. Но не верится и всё тут, что парнишки чё сурьёзное напакастить могут! В огород могут забраться, а чтобы стране.. …Такие разговоры не смолкали и возникали всё чаще и чаще… Всё чаще и чаще по ночам появлялся в деревне «Чёрный воронок» и из очередной избы увозил «врага народа»… Чёрная тень беспокойства охватила всю деревню: «Кто следующий?...» И «следующий» находился нежданно, негаданно...Тут уж больше по доносам своих же односельчан, кем-то, чем-то обиженных в прошлом… Тут уж вволюшку подразгулялись, вспоминая прошлые обиды и затаённое зло…Доносы всемерно поощрялись. Как же! «Бдительность односельчан помогла раскрыть ещё одну гнусную вылазку капитализма. При содействии честных людей будут и впредь пресекаться действия вражеских шпионов и пособников капитализма!». Неспокойно было в семье Степана и Агафьи. Однажды Степана вызвали в район. В райкоме ВКП(б) с ним беседовал первый секретарь один на один. -Вот что, Степан Васильевич! На тебя поступило анонимное письмо. В нём говорится, что ты был в приятельских отношениях с Константином Антипиным, арестованным две недели тому назад. Дело его ещё не рассматривалось, а следом и на тебя депеша, хоть и не подписанная. Как ты думаешь, кому это надобно? Кто-то там в деревне на тебя зло имеет. Не припомнишь кого ты мог когда-то разобидеть? -Да нет! Вроде бы в деревне со всеми мирно живём. -А ты всё-таки хорошенько повспоминай. -Нет! В нашей деревне на меня злых не может быть! А вот…Когда ещё партизанили…В Челухте, в Ойротии мне самому лично пришлось восстанавливать Советскую власть, арестовывать тамошнего председателя сельской управы и препровождать его в район. Он тогда грозился, что придёт время и рассчитается со мной… Он отсидел в тюрьме сколько-то и возвернулся назад. В прошлом году узнал, что он и до сего времени там живёт. Вот не он ли? Больше некому. Наши деревенские не могут! А он… -Ну да ладно…Я это письмецо изъял и постараюсь не допустить его в дело, хотя и от меня-то мало что зависит…Областной представитель НКВД пока о нём не знает, но начальник милиции тоже уж подчиняться перестаёт и может стребовать письмо-то назад… Всё-то ему враги народа мерещатся. Вон и секретарей парт.ячеек уже начинают подозревать… А ведь все они люди глубоко преданные Советской власти, устанавливали её, партизанили. Как ты думаешь про Антипина-то? -А что тут думать?! От того, что я с ним в самых добрых отношениях, не отказываюсь. Он мужик добрый. Партизанили вместе. Вместе и в партию вступали. Вместе и колхоз строили, да и трудимся с приложением всех сил и способностей своих, чтобы укрепить его, да крепко на ноги поставить. Вона как разговоры-то идут про войну. Надобно крепкими быть колхозам. Готовить всякие запасы. -Ты это, Степан Васильевич, брось вслух-то говорить! Думай, но лучше помалкивай, а то и впрямь угодишь куда не следует за такие речи. Они теперь крамольными считаются. Вроде бы дискредитируют и партию, и правительство. Товарищ Сталин заверяет народ, что войны не должно быть. Подписаны все мирные соглашения. А вот такие разговорчики считаются паническими и льют воду на мельницу капитализма. Так что вначале подумай о чём говорить. Сейчас за каждое слово можно вляпаться, что и не выберешься, хотя и далеко не всё понятно что к чему…Я с доверием отношусь ко всем нашим коммунистам, особо к тем, кто не жалел жизни своей, восстанавливая Советскую власть, экономику нашу, колхозы. И часть коммунистов смог отстоять. Но и я не всесильный. Уже и на меня НКВДэшники стали косо посматривать. Ну «твоё» письмецо я ещё постараюсь не допустить в дело. А как дальше?... Ну да поживём – увидим. Поезжай домой. Ежели что – не верь и не поминай лихом. Так и расстались. А через полгода арестовали и секретаря райкома… *** Всё реже и реже стали приезжать в деревню Сёма с Петей. Теперь они в ансамбле поют… Совсем взрослыми стали. Оба женились и жили в городе… Большом городе… Где они всем-то и неприметные вовсе. «Вот если бы у нас в деревне – то какой почёт, да уважение им были бы! А там кто их знает? Людей-то вон сколько! – сокрушалась Прасковья, - Кто их там упомнит-то?! Да и кто ишшо об их там узнает-то в таком муравейнике?...» Но Сёма с Петей и там пользовались уважением за талант свой, за доброе, душевное отношение к людям, за трудолюбие, вкладываемое в своеобразную работу, непривычную для сельчан(«Чё песенки не петь?! Это ведь не сено метать…»), но в общем-то далеко не из лёгких… Хоть и посмеивались сельчане над Семёновыми «певунчиками», но относились с уважением, особо после того, как однажды на «День борозды» (это после окончания посевной)), Сёма и Петя уговорили руководителя ансамбля поехать в село с концертом. Так-то бы ничего, но им не мало стоило труда для уговоров руководителя на бесплатный концерт для земляков. К тому времени их уже облачили в военную форму и ансамбль считался военным. Вот Сёма с Петей написали письмо местному военкому, чтобы он походатайствовал перед «кем следует» о концерте военного ансамбля при проводах в Красную Армию ребят весеннего призыва. Всё удалось на славу. Призывников со всего района вначале собрали в райвоенкомате и в назначенное время организованно привезли в сельский клуб на «Вечер Проводов». Ух! Что тут было! Выступления с речами и председателя райисполкома, и военкома, и Семёну, как председателю колхоза, пришлось держать речь, и руководителям других колхозов и организаций. Призывникам дарили чемоданчики с содержимым всех принадлежностей для начала службы. А особо всем запомнился большой концерт. После все сельчане с восторгом расхваливали и концерт, и Сёмку с Петьшей «Какие они молодцы, что сорганизо-вали такой концерт привезти в деревню! Да и сами-то! Сами-то! Эк вон Сёмка: =…Ты постой, постой, красавица моя! Дай мне наглядеться радость на тебя!.. = А Петьша-то! Петьша-то што творит! Шпарит на балалайке и сам же поёт! Ух и озорник! Ишь ты! =Голубые, голубые, голубые небеса… Почему не голубые у залёточки глаза?! Или вот: Я не буду из под дуба Ключевую воду пить! Я тебя не позабуду! Буду до смерти любить! -А это уж вовсе наша деревенская: Играй, играй, играчёк За работу пятачёк, А хорошо будешь играть – Можно гривенник отдать! -Иш ты, стервец, не забыл ишшо деревню-то: Плясать пойду, Головой качну, А сам серыми глазами Завлекать начну (и пускается в присядку, не выпуская из рук балалайки и не переставая задорно играть) -Молодец, Петьша! Шпарь дальше! Да нашенские давай, нашенские давай» Тут уж Петя вынужден отступить от программного и петь деревенские частушки: Сам я рыжий, рыжу взял, Рыжий поп меня венчал, Рыжий поп меня венчал Рыжка до дому домчал! У нас коней очень много, Только мало хомутов… Ну девчонок расплодилось, Как в амбаре хомяков. Не успел ещё Петьша отплясать, а к нему на сцену с аккордеоном Сёмка. И полилось ихнее: «Во ку, во кузнице, Во ку, во кузнице, Во кузнице молодые кузнецы, Во кузнице молодые кузнецы. Они, они куют. Они, они куют, Они куют приговаривают, К себе Дуню провораживают…» А следом за этой песней, более задушевная, но уже по военному: На коне-е вороном Выезжал партизан… Э-эх!Сабля остра при нём, Две гранаты, наган… Уже в зале не утерпели и начинают подпевать последние строки куплета: …Э-эх! До свиданья, сынок, Ему молвил старик… Ещё гремят аплодисменты, а на сцене полный состав ансамбля: …Содатушки! Браво-ребятушки! Где же ваши жёны?! Наши жёны – пушки заряжёны, Вот где наши жёны! На смену этой приходят новая: Шёл отряд по берегу, Шёл из далека… Шёл под красным знаменем Командир полка… И снова, не менее патриотическая: Гулял по Уралу Чапаев-герой, Он соколом рвался С врагами на бой… Столько песен было спето! Столько зажигательных, танцев увидели сельчане! Да и позднее уже несколько по другому отзывались о работе Сёмки и Петьши: «Не-е, ребяты!Это тоже не лёгкий труд-то…» Время становилось всё напряженнее и Сёма с Петей уже не могли далеко отлучаться от места расположения ансамбля, следовательно, не могли побывать в родных местах, а одному из них и вовсе не суждено когда-либо побывать в родительском доме… Семён с Прасковьей, Сенька работали в колхозе, Васятка учился в медицинском институте, Митюшка осваивал науки в инженерно-техническом институте, когда нагрянула беда. Было прекрасное летнее утро. Ничто не предвещало грозы. Но было неспокойно на душе, нещадно щемило сердце Прасковьи какой-то тоской, невыносимой болью. «Что это со мной? Неуж-то чё с ребятами там в городу? – размышляла и успокаивала сама себя – Нет! Это я просто стосковалась по ребятишкам, вот и просит сердце-то свидания. Им-то некогда всё… Надо бы отпроситься да съездить к ним. Попроведать как они там. Да и с внучатами пообщаться, а то совсем забудут бабушку-то…». Но и «отпроситься» стало невозможно…и «попроведать» не съездила Прасковья, и «повидаться» не пришлось долгих пять лет, а с коими и вовсе никогда… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) Афанасий Шипунов С ВЫСОТЫ СКАЛ… (ПОВЕСТЬ Продолжение) ФАЙЛ-4 … -Вот ты, Антоша, всё пишешь, чего-то сочиняешь, стишки там разные, да вон и книг-то сколько! Это что? Всё само-собой получается чтоли? Али что-то выдумывать надобно? -Нет, Никита! Тут надо всё по порядку делать. Это вот как, вроде бы, идти в темноте беспросветной на ощупь по натянутой ниточке вперёд… Вот путь тебе вовсе даже незнакомый, а идти надо. Как? Куда? А тебе ниточку с тюричка один конец привяза-ли за кустик, али деревцо в лесу и потянули эту ниточку далеко туда, куда тебе выйти необходимо. Вот идёшь ты, держась за эту ниточку. Кругом темь, хоть глаз выколи. А ты идёшь уверенно, потому как знаешь, что тебя эта ниточка приведёт ку-да надо. И вдруг!... Налетел ветер… Ниточку-то оборвало, да и унесло неведомо куда. В руках-то у тебя остался край той нитки, по которой ты пришёл. Назад-то можно возвратиться, опять держась за неё, а тебе туда не надо! Тебе надо вперёд продвигаться. Вот ты этот кончик ниточки за кустик привяжешь и пошёл тихонько искать оборвавшуюся ниточку. А время-то идёт себе. И неизвестно сколько придётся искать эту ниточку. .. Ну, слава Богу нашёл! Связал их два кончика, да и опять вперёд… Так вот, смотришь, и выйдешь к намеченному рубежу. Так и книжку писать. Тут сочинять не надо! Можно поменять имена, фамилии, названия городов, деревень, местности, но суть должна оставаться неизменной и, как ниточка, в едином продолжении. Вот, я скажу тебе, сидишь пишешь. Всё «идёт» нормально. Легко пишется! Слово к слову само льнёт, предложение к предложению ложится и…вдруг… Что-то не станет получаться!... Ниточка обрывается…. Мысль теряется… Слов не находится… Это когда тебя внезапно прервут не во время, или фактов становится недостаточно. Вот и начинаешь искать конец той оборвавшейся ниточки: перечитываешь уже написанное, ищешь продолжение смысла, а то и вовсе идёшь, едешь искать нужные факты, продолжение истории, чьёго-то рассказа…И вот этот перерыв длится, пока не набирается достаточно нужного материала. Порой этот перерыв длится не малое время, иной раз даже месяцами. Вот и выходит, что на одну книжку «уходит» не один месяц, а то и … года… И пока «не свяжешь этой ниточки» ничего не сможешь написать. Не получится! Будь то в большой книжке, маленьком рассказе или стихотворении. В каждом деле, как и в жизни самой, смысл должен быть. И вот каждый человек ищет свой смысл жизненный. Даже каждая зверушка, каждое живое существо, пусть не как человек, но ищет смысл своего бытия, хотя и не осмысливает его по нашему, по-человечьи… Вот, скажем, коровка, завидев зелёную травку, незамедлительно к ней стремится от пожухлой прошлогодней ветоши. Думаешь она бессмысленно это делает? Не-ет! У неё свой смысл – повкуснее насладиться, а не просто брюхо набить. А вот собачка к этой травке не стремится. Потому как – ей смысла нет. Она эту травку есть не станет(ну кроме какой лекарственной), а вот хозяину своему послужить рада– смысл есть – хозяин её похвалит за верную службу, да ещё и угостит тоже чем-нибудь вкусненьким. И так у каждой живности своё. Вот и у человеков… Одни видят смысл в жизни своей разбогатеть, набить карманы и счета в банках чрезмерным количеством денег, через преступный замысел даже. Но приходит время и всё это становится бессмысленным. Остаются лишь одни разочарования… Ну от богатств не каждый откажется, но и не каждый станет их добывать преступным путём. Это опять же смысла нет рисковать, потому как «сколь верёвочка ни вейся…», тайное-то станет явным и придётся отвечать за содеянное по всем правилам. Так вот понимающий человек, видит смысл облагородить себя, своё семейство, честным и добросовестным путём, пусть даже вкладывая и непомерный труд в достижение цели, но у него свой смысл – спать спокойно и жить без оглядки… -Да оно, Антон, ежели рассуждать по твоему философствию, то испокон-веков у людей был и остаётся свой смысл в жизни. Раньше и сейчас, всё одно каждый в борьбе за свой жизненный смысл, хорош ли, плох ли… (А ниточка-то порвана оказалась…Надо связывать концы… Поеду в деревню свою – там искать другой-то конец ниточки….) (…Вот она и нашлась, ниточка-то! Побывал в родном краю, побеседовал с сельчанами… Хоть и не малое время прошло, но продолжение увиделось…) …Жизнь в селе движется размеренно, без суеты, без чрезмерной спешки, но и без лености и недопустимой праздности. Здесь каждый день на учёте, каждый час на счету… Всё по многолетним раскладам по временам года, по праздничным и буд-ним дням. Наступает весна – мужики на пашне. Обрабатывают земельку, сеют пшеницу, овёс, ячмень, кое-кто и просо, гречиху, подсолнухи… У баб своя работа в огородах. Тоже не из лёгких, а надо всё в срок свой успеть, чтобы к осени получить должный урожай картошки, овощей, бахчевых культур, да всякой другой всячины огородной, необходимой для обеспечения пропитания семьи и надворной живности. Здесь уж и ребятишек, что постарше, привлекают Передохнув денёк-другой, а то и с недельку от весенних хлопот, снова работа – заготовка дров для будущей зимы. Многим ещё и лес для строительства надо заготовить, да на сушела на всё лето заложить, надёжно укрыв от дождей драньём. Вот и Семён тоже пригласил на помощь деревенских мужиков. «Парни подрастают. Надобно, пока есть силы, начинать новый дом строить. Оно ишшо и не скоро, но вот поженятся, куды отде-лять? Заранее надо всё думать…». А вот уже на лугах, на лесных полянах косят. Где-то по одному на делянке, где-то двое-трое идут в ряд друг за другом, взмахивая литовкой(косой) вправо-влево, вправо-влево. Трава из под литовки с шуршанием ложится на прокос, оставляя за косарем ровный рядок. Косьбу начинают ранним утром – и не так жарко, и росистую траву литовка подрезает лучше. Ближе к полудню ребятишки или бабы несут обед. Тут в самую пору и отдохнуть малость. Ополоснувшись водичкой из студёного ключа, усаживаются где-нибудь под кустик ветлы у прохладного ключика, или в тени под берёзкой рядом с кошениной, вдыхая аромат подвялившейся скошенной травы, и с наслаждением отдыхают, не спеша употребляя принесённую пищу. В сенокос работа тяжёлая, да на жаре…Вот и пищу приготавливают посытнее, обязательно с изобилием мясного. Здесь и наваристые щи, и поджарка, и пироги мясные, али ливерные, и масло самобитное, и другие молочные блюда. Всё это по вкусу и потребности работающих на сенокосе. …Вот уже подсохли рядки скошенной травы. Пора сгребать, да в копны, а затем и в стога складывать. Тут уж всё семейство от мала до велика в поле. Для маленьких подвешивают на берёзках зыбки, укрытые лёгкой материей, а если есть – марлей, от мух да слепней, чтобы не покусали мальца. Те ребятишки, что побольше получают задание присматривать за малышами, а старшенькие – кто помогает матери сгребать рядок в кучки, копнить, кто подвозит к стогу уже готовые копны. В сенокос отдыхать совсем некогда. Надо быстрее заготавливать сено. «Она ведь, погода-то, ждать не будет, покуда мы выспемся да проотдыхаем. Пока вёдро, надо успевать…». И успевают. Вот и копны по всей деляне, стога подымаются. Погода стоит жаркая, как по заказу как раз для сенокоса. В которое лето в сенокос ни единого дождика. Хорошо! Сено заготавливается сухое, пышное, зелёное. Зимой скотина с добрым кормом и отходов почти нет, всё съедается., объедков совсем мало остаётся. Ну а которое лето удастся дождливое и в сенокос-то намучаются. Только выведреет – бегом переворачивать рядки, да сушить. А она, трава-то, уже и чернеет. Ну да хоть и чёрное, но смечут сено-то, ежели успеют до новых дождей. А то и вовсе сгниёт и вновь начинают косить, да сушить… Не успеют управиться с сенокосом, глядь – уже и хлеб, да в огородах убирать пора. Опять же с самого раннего утра и до позднего вечера в работе – кто в поле, кто в огородах. А там дальше, опять же, молотьба… И вот так в деревне-то отдыха большого нет до самых зимних праздников… Мужики, у кого было мало «рабочих рук», сбивались в отдельные сообщества и работали в поле то у одного, то у другого, поочерёдно. По одному-то совсем и не справиться, вот организовывались группами, да и одолевали все работы в должном порядке с наилучшим успехом. Успевали всем и кормов для скотины наготовить, и хлеба убрать во время. Стёпка тоже «сорганизовался в общину». Их три хозяина в общине-то. Все трое молодые, крепкие парни. У каждого на подворье не так и много живности, но по одному всё равно накладно и несподручно. А вот вместе они исправно всё делали. У тех двух и жёны участвовали в самый разгар сенокоса, а Стёпка один за двоих вкалывал. Агафья-то родила первенца и Стёпка её с мальцом всячески оберегал, не давал и дома-то что-нибудь несподручное делать. Да ещё и деду успевал нет-нет да помогнуть. Молодой, горячий, сильный… Кажется и устали-то совсем не знает…А тут… на(!) тебе! Ещё и сын народился! Он прямо весь сиял от счастья и всё у него в руках спорилось безо всякой устали… Вот так и жили деревенские мужики своими единоличными хозяйствами, но нет-нет да и уже коллективно кое-что делали… Время-то идёт себе своим чередом, сменяя день ночью, ночь – днём, дни- неделями, месяцами, годами… Сёмка с Петьшей зимой в школу ходили, не без труда пристроенные в церковно-приходскую с трёхлетним обучением, которую закончить им так и не удалось по причине известных Октябрьских событий в стране, в том числе и в их деревне. Всего-то одну зиму только и проучились, а тут… С немалым запозданием в село пришла весть, «в Расее прозошла революция и повсеместно объявлена Советская власть». Во всей округе организуются Советы(Совдепы)… Что и как должна делать эта новая власть пока никто толком не знал. Но все хорошо усвоили, что это своя, общенародная власть должна быть, а потому и в Совет выбирали тех, кого больше всех уважали, кому больше всего доверяли сельчане. Председателем избрали Антипа Загоруйнова. «Ты, Антип, мужик рассудительный, сердобольный. Вон всем в деревне помогаешь, кто к тебе за помощью обращается. Мы тебе доверяем и вверяем правление над нами» - заявили почти хором сельчане. Избрали секретаря, и членов Совдепа. Дошла очередь и до избрания суда. Все сошлись в едином мнении: «Избираем председателем суда Семёна Семёновича! Он человек грамотный, честный, справедливый и судить будет по всей справедливости! Семёна! Семёна избираем! » Вот так и здесь, и в окружных деревнях избирали новую власть… Тернистым был путь у этой власти до окончательного укоренения. В Сибири на какое-то время верх одержали колчаковцы и начались расправы… По деревням рыскали карательные отряды. Доходят слухи, что в соседних сёлах убивают председателей Советов, судей, активистов новой власти… А в округе уже создаются партизанские отряды, противостоящие карательным отрядам. Получено известие, что один из карательных отрядов направляется в село и принимается решение всему составу Совдепа и суда на время покинуть село и укрыться в горах до прихода на помощь партизанского отряда. «В соседних сёлах предают казни только самих активистов, а жителей не трогают. Всем лучше укрыться , призвать на помощь партизан и с их помощью снова укрепить власть.» Так и порешили, но… и в этой деревне избежать трагедии сельчане не смогли… Карательный отряд влетел в деревню к полудню. Навстречу с хлебом-солью встречали ни весть как вновь появившийся в селе псаломщик: «Надобно хоть как-то ублажить главного-то, а то побьёт людей ни за что…». Пока сподручные рыскали по селу, выискивая активистов Советской власти., прапорщик, возглавлявший карательный отряд, усиленно «хлестал» (простонародное выражение слова «пил»), добытый, или преподнесённый кем-то, самогон. Обнаружить, найти никого из активистов не удалось. Разъярённый прапорщик приказал согнать на площадь взрослое население. «Особо притащите сюда всех краснопузых родителей и бабёнок! Я с ими особо поговорю! А те красные тараканы, что попрятались, сами выползут к моим ногам!» Подручные тотчас же принялись исполнять приказ и на площадь гнали всё новых и новых сельчан... Прапорщику подвели престарелого отца Антипа Загоруйнова. Вначале прапорщик, как бы ласково уговаривал деда «высказать где прячется твой дитятка великовозрастный. Я ничего с ним не сделаю, только побалякаю, чтобы он больше не перечил мне .. Уймётся – вот и ладно всё будет. Бояться-то шибко нечего…». -Да мне совсем даже неведомо куда ето поисчез Антипка. Он ить работяшшый. Може где на поле. Пора-то сенокосная…. -Я тебе чичас покажу, старый пёс, кто работящий! Я чичас работящее твово щенка буду! Я уж с вами со всеми чичас поработаю как следует! Деда повалили на поднесённую скамью лицом навзничь, содрали с него портки. Прапорщик с каким-то изуверским наслаждением стал хлестать деда плетью. Натешившись вволю, приказал подручному бить шомполом, приговаривая: -Сказывай, пень трухлявый, иде твой выродок! Дед причитая и уже со злостью кричал: -Чевой ты, окаянная твоя душа, над дедом старым изгаляешься?! Родители-то у тя поди тоже есть! Ты бы хоть о их вспомнил! Ради их бы хоть не вводил в позор старого человека! Неуж-то ты совсем бессердешная тварь?! Христианин ты, али хто?! Неуж-то ты и старого человека пожалеть не можешь?! -Христианин я! Христианин! И пожалеть могу! Вот только как скажешь где твой краснопузый отпрыск, так и кончютса твои мучения праведные. Но дед этих слов уже не слышал… Его совсем беспомощьного, в беспамятстве стащили с лавки и бросили посреди площади. Прапорщик встал, вынул из кобуры пистолет, степенно подошёл к старику… -Христианин я! И по христиански пожалею тебя, породившего красного таракана. Повесить бы тебя надо… Да уж ладно! Пожалею… - и выстрелил старику в голову… Народная толпа так и ахнула громким вздохом… -Ну чё?! Все вразумели, что я жалеть умею?! То-то же! Всем будет уготована такая участь до тех пор, покуда не укажете где энти краснопёрые попугайчики!... Давайте! Кто у нас там следущий?! Из толпы выдернули и подвели Домну – жену Антипа. Не церемонясь, не признавая бесстыдства, подручный разорвал на бабе юбку, так же, как и деда, бросил Домну на скамью, привязал к скамье за ноги и за руки, оголил её с ног до головы. Прапорщик вновь встал и с плетью подошёл к скамье. Не произнося ни слова. Стал хлестать Домну плетью по голому телу. Та от боли взвыла истошным воплем. Палач приказал ей сказывать «где мужик твой» и отошёл, сел у стола, налил самогона, выпил и не торопясь стал закусывать. Домна не произнося ни слова, по бабьи громко выла… -А нут-ко, ребятки, помогите ей успокоиться! Она ишшо никак понять не может чито от неё требуется. Напомните-ко для крепости о чём я вопрошал! Двое подручных, встав по сторонам лавки, вынули шомпола и стали поочерёдно стегать по уже окровавленному телу. Домна ещё какое-то время истошно ревела, а потом притихла в беспамятстве. Подручные принесли ведро холодной воды, облили, приведя её в чувство и вновь продолжили истязание. Домна уже не чуяла боли… не кричала, а только с каждым ударом чуть подёргивалась на скамье… Подручные вновь облили водой, но она в этот раз не очнулась. Подручный наклонился, глянул, подошёл к прапорщику: -Ужо ничаво не скажет. Готова! Тело выбросили в толпу. Кто-то двое подхватили и понесли. Солдаты, стоявшие в оцеплении, не стали препятствовать и выпустили их из толпы… Следующей на скамье оказалась Прасковья. Первым опять стегал её пьяный главный палач. Взвизгивая кричал: -Сказывай, сучка, где твой краснопузый кобель! -Побойтесь Бога, изверги! – собрав силы воскликнула обезумевшая от боли Прасковья – ведь говорю же неведомо мне где мой мужик! Да и…если бы знала – всё одно не сказала бы – чуть слышно прошептала она, теряя сознание… Палачу, видимо, надоело «заниматься делом», или он понял, что сегодня уже ниче-го не добиться и решил «передохнуть», подразгуляться и повеселиться вволюшку. -Будя, Кирюха! – остановил он подручного, неистово хлеставшего Прасковью плетью, - Бестолку плетью махать, силы свои надрывать. Видать слабенькая оказалась, в беспамятстве она пребывает. Бросьте её вон в амбар. Заприте покрепчее. Придёт в себя – тогда и продолжим. Это уж до завтрева. На сегодня хватит. Пусть эта челядь думает что к чему. Завтра продолжим, а там и повесим в назидание всем другим… -Да что уж вешать-то?! – попытался возразить стоящий рядом псаломщик, - ведь ребятишки малые у неё. Куды оне? Пожалеть бы… -Чаво жалеть-то?! Для устрашения всех энту повесим, таракан красный сам с горя изойдёт, а щенки пущай с голоду подыхают! Меньше краснопузых выродков будет – изложил свои планы каратель. Налил из четвертины , стакан самогону, одним зал-пом выпил и пошёл к толпе, напевая: «Порубаем краснопузых, Поразвесим ихных баб…» Подошедши к толпе, прислушался. Вернувшийся с карателями бывший владелец маслобойни Чиркин наслаждаясь, самолюбиво «воспитывал» сельчан: -Ну чё?! Потрескали мово маслица?! Нажрались?! Будя таперича! Чё, думали не возвернусь?! Не-ет! Чиркину вы ишшо в ноги кланяться будете, да и сапоги целовать! Я вас заставлю почитать Чиркина! Ишь! Маслица им захотелось! Оно, маслице-то, хоть и масленное, но ишшо не прокатитса! Оно ишшо поперёк горла вам станет! Застрянет в горле-то вашем! Уж я постараюсь… Дайте срок! Я вас всех по своим местам расставлю! Вы у меня не токмо что преклоняясь ходить, но и ползком ползать будете и по снегу, и по грязи, как придётся.. -Так их, Чиркин! Так! Проучить и приучить к порядку надобно – весело воскликнул пьяный прапорщик – Займись имя как следует, а я уж тебе подмогну! Подмогну! Я уж тебе непременно подмогну! Ну это потом, счас пойдём! Погулять пора. Девки-то в деревне есть? Найдёшь? -Найдём! Куды они денутса?!... …Время приблизилось к вечеру. Оцепление было снято, солдаты-каратели разбрелись по деревне… Начались грабежи, насилование… Сельчане, со страхом, с отяжелевшими под горем сердцами, принялись за вечер-нюю управу, запирая малых ребятишек в избах, упрятывая, кто как может молодых девок… … Ещё как только в селе начались расправы, Фёдор с соседом Еремеем Медведевым тайком запрягли две упряжки в лёгкие ходки, спешно усадили Семё-новых и Антипа Загоруйнова ребятишек, посложили приготовленные бабами узелки со снедью и потихонечку, не замеченными выехали в близь лежащий лесок. В лесочке уже поджидал, отосланный заранее, Костя Прилеский, молодой парень, но уже заядлый охотник. «Отвезём их, от греха подальше, на дальнюю охотничью заимку. Тама избушка ладная. Костя с ними останется. Переждут пока там эту падеру. К партизанам ужо гонец отправлен. Всё одно прибудут. Ослобонят деревню от ентих извергов.». *** …Стёпка наслаждался своей жизнью с Агафьей. Вот и сынок, забавный малышок(!) подрастает. Но.. Политические перемены перевернули и их весь быт… Стёпка в политику не ввязывался. Всё так же продолжал жить своим единоличным хозяйством. Он не числился в зажиточных и его не трогали новые власти. Чего там?! Одна корова, лошадь, да малая живность на дворе – поросятишки, куры, гуси, утки… Но невзгоды и их двор не обошли стороной. Как только нагрянувшие кара-тели расправились с активистами, после изуверских пыток и издевательств повесили на воротах Управы организатора установления Советской власти в селе, колчаковцы стали насильственно мобилизовывать в свою армию молодых парней(рекрутов). Каждый должен был прибыть со своим конём. Вначале-то стали отказываться. Но после расстрела одного-двух «саботажников», пришлось парням поступить в распо-ряжение урядника. Набралось чуть более двадцати человек, коих урядник с помощ-ником должен был препроводить до города, где и должны были рекруты «влиться в действующую колчаковскую армию», державшую тогда власть в этих местах. Ору-жия ни у кого не было, да и не положено было до поступления под командование армейских чинов. Из села выступили уже под вечер. Одолев четверть пути, урядник, изрядно уставший за день в хлопотных делах по мобилизации, распорядился устроиться на ночлег на берегу бурливой, громко шумящей горной речушки. Стёпка,Витюшка Полыгалов, да ещё трое парней до привала ехали рядышком и обдумывали дерзость – сбежать из под мобилизации. «Неизвестно как там придётся. Это нас гонють на верную погибель. А к чему нам это? Ну раньше хоть за царя, да Отечество, а счас за какую веру и для чего?Вон кругом партизаны. Всё одно одолеют беляков-то! Сбежим, да и к партизанам! Там хоть за своих баб, да ребятишек будем радеть, а тута за кого? За дядю-то изверга? Вон как лютуют по деревням-то! Да ишшо и нас в своё изуверство втягивают. Деревенские нам не простят этого, ежели нас заставят усмирять своих же… Не-ет! Не годится, ребяты! Тикать надо! Энти двое с нами не справятся, ежели всех подговорить.». «Так-то оно так. Да и сумления есть. У их вон оружие. Постреляют ведь. Надо бы всех ребят подговорить. Тогда кучей-то и управимся. Только бы кто из наших деревнских не предал, а тогда беда…Ну да будем осторожничать, приглядываться, как к этому отнесутся…» Так вот переговорив, разъехались по всему отряду и давай тихонько излагать свои помыслы. Радеющих попасть на службу к колчаковцам в отряде совсем даже и не оказалось. Все были готовы «хоть сейчас» напасть на сопроводителей, побить их да и сбежать. «Ну и ладно. Только кровь нам совсем не нужна. Напасть на них, повязать, да и оставить в живых и здоровыми. Грех-то на душу зачем брать?! Чай ишшо не на войне убивать-то…». Так порешили и всё подбирали момент для осуществления своих планов. А оно вон само собой образовалось! Урядник на ночлег устраивается. Уже в потёмках поужинали. Из дому-то у всех харч в достаточном количестве был. Урядник с помощником и самогону хлебнули. А парни пить не стали – «не то время для пития! Дело делать надо на трезвую голову!». Урядник приказал помощнику поспать маленько. «Сам посторожу вначале. А потом разбужу и ты в караул до утра.». А в помощь к себе призвал и для помощника назначил из мобилизованных. Ещё и трёх часов не прошло, а уряднику уже надоело «дежурить» и он, разбудив помощника, влив в себя стакан самогону, улёгся и уснул «мертвецким сном», громко храпя и бурча что-то во сне. Степка подполз к Витюшке: «Пора. Надо дать знать ребятам.». Всех «по цепочке» оповестили быстро – никто и не думал спать-то. Разом подобрались к «караульщику» и спящему уряднику. Скрутили, завязав руки каждому за спину и привязав их друг к другу. Обезумевший урядник орал, матерился, угрожал расправой… Вначале им связали и ноги, но впоследствии развязали ноги-то. « Они ведь тоже люди. Могут сгинуть здеся… А так-то пусть потихоньку к людям движутся». Все до единого рекрута повскакивали на коней и помчались в горы. Домой никто не осмелился – неровен час урядник быстро помощи дождётся, да и возвернётся… тогда беды не миновать… И путей других у парней не осталось, как прибиться в отряды партизан. Делали они это ёще не совсем обдуманно, пока безо всяких идейных соображений, а лишь из чувства самосохранения.. Однако позднее они вступали в бои с карателями уже с великим чувством патриотизма по защите сельчан, своих чадо.. Долго искать партизан «дезертирам» не пришлось. Оповещённые гонцом о зверствах в деревне Семёна, командование партизанской армии выделило большой, хорошо вооружённый, прославившийся в прежних боях отряд под командованием одного из односельчан. Этот отряд спешно продвигался на помощь страдающим от карателей. На перевале оба отряда заслышали друг друга. Те и другие подумали, что навстречу движется отряд карателей, в темноте-то не разберёшься. Партизаны приготовились к бою, безоружный «Стёпкин отряд» затаил-ся. Чем бы дело закончилось, неизвестно, но выручил непредвиденный случай. На стороне партизан что-то зазвенело, загремело, раздался громкий мужской голос: -Да стой ты, зараза! Чего испужалась-то?! Прямо на телегу так и прёт…Перевернёт ведь! Стёпка моментально узнал голос Семёна. А раз отчим здесь, то уж наверняка это не каратели. Стёпка громко, громко закричал: -Ура, ребяты! Это партизаны! Вон и Семён Семёныч с ими! Ну и на стороне партизан это услышали. Все опасения мигом пропали. Соединились. Стёпка поведал командиру отряда и Семёну о дерзости рекрутов. Безоружных, да ещё и «необстрелянных» ребят командир, в сопровождении одного из партизан, отправил в расположение партизанской армии, а боевой отряд, не задерживаясь двинулся дальше и уже ранним утром окружив деревню, сжимая кольцо, без особого сопротивления пленил всех, ещё полусонных карателей, хотя и не обошлось без перестрелки. В этой схватке трое карателей были убиты. У партизан потерь не было, но пятеро получили ранение. Пленили и прапорщика. Сельчане требовали казнить здесь же палача и его приспешников, но командир строго предупредил: -Ни коем образом не чинить саморасправу! Мы не такие, как они! Мы Советская власть. И судить за все зверские злодеяния их будет наш, Советский суд! Будьте уверены – каждый понесёт заслуженную кару, вплоть до казни! Но чинить самосуд не позволю! Всё будет по нашим, Советским законам! Пленённых этапировали в расположение партизанской армии, а позднее в этом же селе над ними состоялся суд партизанского военного трибунала. Прапорщика и самых рьяных, активных палачей приговорили к смертной казни, но исполнение приговора в селе делать не стали. «И так много крови насмотрелись… Хватит людям ею глаза мозолить! Не достойны эти выродки такой чести, чтобы у людей на глазах…» В этот же день со всеми партизанскими почестями хоронили деда Загоруйнова и Домну. Командир приказал «дать, по партизанской традиции за мужество и героизм погибших, троекратный залп из боевого оружия». -Они хоть и не учавствовали в боях, а всё одно погибли за нашу Советскую власть! Хоть и прискорбно, что невинно погибли, но мы будем гордиться их стойкостью и мужеством! И уж будьте уверены – сполна рассчитаемся с вражьей сворой за их погибель! Антип, почерневший от горя, стоял у гробов, то до боли сжимая кулаки, то, отвернувшись вздрагивал в рыданиях. Он не мог сказать единого слова, но мысленно клялся отмстить за гибель родных людей, ещё более упорной борьбой за укрепление Советской власти, беспощадностью к тем, кто осмелится пойти против неё. Ребятишек с дальней охотничьей заимки успели привезти к похоронам. Те, что постарше, плакали до изнеможения, приговаривая: «Мамка! Милая наша мамушка, как же так-то?! На кого ты нас спокидаешь?! Как мы таперича без тебя-то?! …» Младшие, ещё по настоящему не осознавая горя, молчком жались к отцу… …Прасковья, ещё только, только очнувшаяся, лёжа на полу амбара ничего не понимала… где она, и только острая боль в теле напомнила о расправе над ней. «Жива ли я? – раздумывала она, вспомнив как застрелили деда Загоруйнова, до смерти забили шомполами Домну… -Да, похоже, жива… Только вот на радость или на дальнейшую беду? Ишь как свирепствуют.. Стрельбу-то какую учинили… Живы ли ребятишки-то? Эти изверги и детей не пожалеют… Вон деда старого не пожалели же…». За стенами амбара продолжалась стрельба. Дверь амбара резко распахнулась. «Ну вот… и мой конец приходит…».В темноте, а может быть от затемнения в глазах… ничего не было видно, но…раздался такой близкий и милый голос: «Парашенька! Ты здесь?! Жива ли?!».Ей хотелось громко закричать, известить, но она в бессилии не громко произнесла: «Здеся я, Сёмушка. Здеся. Жива, слава Богу.» и снова, от радости, потеряла сознание… Семён всё-таки услышал её тихий, приглушённый стон, бросился в амбар, засветил спичкой… Перед его взором на миг предстала страшная картина: на полу голая, с окровавленным телом лежала Прасковья. Семён подскочил к ней, привлёк к себе всё ещё не приходящую в память Прасковью, почувствовал её живое дыхание. -Сейчас, Парашенька! Сейчас я тебя домой… Потерпи, моя голубушка! Сейчас я !Сейчас мы домой... Взял Прасковью на руки, пооберёгся чтобы не уронить и самому не упасть, выскочил из амбара и быстро пошёл к дому. По дороге подскочили Фёдор с Ульяной. «Ах ты, батюшки мои! Жива хоть?! Вот что наделали изверги поганые». Ульяна скинула с себя шаль, прикрыла голую Прасковью… Уже дома Прасковья вновь пришла в сознание. Увидела рядом Семёна, смутно уловила взглядом хлопотавшую у печки Ульяну, преодолевая боль улыбнулась, потянулась к Семёну. Он наклонился над ней, приобнял её: «Потерпи, Прасковьюшка. Вот сейчас водичка согреется, приведёмся в порядок и всё будет по хорошему. -Ребятишки-то живы?- первым делом спросила Прасковья. -Живы! Живы ребятишки! Все живы1 -Слава Богу. Это хорошо. А то бы как… -Ты не беспокойся, Прасковьюшка! Не утруждайся. Поотдыхай. Все живы. Вот только… -Да…да… Я помню…деда и Домну… Я знала, что партизаны ослобонят. А вот они не дождались… А этих кровопийцев-то споймали? -Всех пленили и судить будут партизанским трибуналом. Успокойся, Прасковьюшка, тебе покой нужен. -Да уж теперь-то, при тебе, Семён, я спокойная. Только вот жалко не могу вам пирожков постряпать. Где ребятишки-то? -Ребяты вон у Федора. Они там со всеми ребятишками вместе. А о пирожках не беспокойся. Ишшо настряпаешь. Да попируем, как прежде. Вот отдохнёшь и свар-ганишь нам, как всегда… Ульяна нагрела воды. Помыли Прасковью и, одев в чистое, уложили в кровать на мягкую перину. Отлёживалась Прасковья недели две. Каждый день приходили Ульяна, соседки, делали травные компрессы, примочки из отваров целебных трав, готовили обеды и помогали по хозяйству. Ребятишки почти не отходили от кровати. Пойдут помогут Ульяне в управе и опять к кровати. Большенькие-то всё понимали и не досаждали матери со всякими расспросами, да разговорами, а Сенька всё стрекотал болезненно выспрашивая: -Тебе больно, мама? Да? Ты лежи, лежи! Мы управляемся. Без тебя управимся и с мальцами водимся. Во всём управимся пока, а ты лежи, выздоравливай скорее! Папка говорил, что как выздоровеешь, так опять пирожков сделаешь. А то я уж соскучился по пирогам-то… На вот конфетку, мне тётя Уля дала… Она сладкая. На! Бери! Я уже одну съел, а эту тебе. У Прасковьи на глаза навернулись слёзы: -Ах ты, заботливый ты мой! Спасибо! Ну да кушай сам. Тебе ведь дали. -Ага! Тётя Уля мне дала и Васютке, и Митюшке, и Сёмке с Петьшей. Всем дала. Слышал Петьша с Сёмкой рассуждали – «давай приберегём, потом маме дадим.». И в шкафу спрятали, я видел. А я не спрятал. Одну-то не утерпел съел. А эту тебе. -Спасибо тебе, сынок! Правильно делаешь, что делишься. -Ага! Вы же с папкой всегда говорите, что надо со всеми делиться. Вот и делимся, чем можно… «Вот ведь как…- подумала Прасковья, - ещё не всё и понимает-то, а уже хорошо усвоил, что надо с людями в добре, да жалости жить. Даст Бог, вырастим добрыми ребятишек-то…» Мысли её прервал вошедший Семён: -Ну как вы тут? Сеня, ты маме не надоедаешь? -Нет! Что ты?! Что ты, папка! Сеня наоборот даже мне выздоравливать помогает. -Ага, папка! Я вот ей конфетку даю, чтобы быстрее выздоравливала. Пирожков хочу… -Вот видишь, Семён! Некогда мне залёживаться-то. Надо как-то побыстрее вставать. Вон и те, маленькие-то, постоянно подбегут, ручёнки протягивают ко мне… Ты бы баньку истопил. Сверху-то уж всё подросло, присохло, а вот внутри…как простуда какая – ломит… Поди банька-то подлечит… -Ага, папка! И я в баньку хочу! Истопи! Мы и Васятку с Митюшкой с собой возьмём. Там нахлюпаем их, спать будут крепче. -Да истоплю! Истоплю! До всего-то у тебя дело есть – не зло попрекнул Семён сына. Партизанский отряд в деревне оставался около месяца, а потом и вовсе здесь обосновался штаб. Сельчане помнили пособничество Чиркина в издевательствах палачей над беззащитными людьми. Но обнаружить его так и не смогли. Ему удалось сбежать. Так он более не объявлялся в этих местах никогда. Стёпка так и остался командиром своего отряда. Их обучили немудрёной партизанской науке и отряд стал одной из лучших боевых единиц в партизанской армии. Ни один из тех ребят не ушёл из отряда, пока их не отпустили по домам уже за ненадобностью. И все уцелели, даже раненых в отряде не было, хотя в боевых действиях приходилось участвовать множество раз на самых опасных участках. Этот отряд направляли в самые опасные точки, заведомо зная, что «эти парни не подведут! Эти сделают всё как надо! И врага разобьют, и без потерь вернутся. Знать они заговорённые!...» За отрядом так и закрепилось название «Стёпкин отряд». Бывало в штабе разрабатывают план действий и рассуждают: « Вот здесь пойдёт первый полк, сюда направим третий, а вот здесь нужен будет «Стёпкин отряд» тут пожарчее всего будет, на кого, как не на этих ребят надеяться?! Эти не подведут!» Постепенно в округе вновь налаживалась Советская власть. Но вместе с тем всё упорнее было сопротивление объединившихся колчаковцев, «курукурумцев», белоказаков, отступавших по Чуйскому тракту в Монголию, всё ожесточённее велись бои… И не одно горюшко ещё оплакивали в сёлах под боевые залпы партизанского оружия при похоронах убитых… Окончательно сопротивление колчаковцев было сломлено, когда под Топучей был разбит их авангард. Разрозненные отряды в спешке бежали к границе, бросая обозы, раненых, а то и добивая своих же…Партизаны преследовали беглецов до самой границы, громили их «за погибших товарищей, за натерпевшихся бед, поруганных стариков, баб и мальцов!» В сёлах стало спокойнее. Сельчане вновь принялись за свой крестьянский труд. Партизаны возвращались в свои сёла, в семьи уже на постоянно, потому как надобности в содержании отрядов не стало. Хотя всё ещё нет-нет да налетали в деревни мелкие бандитские отряды, но борьбой с ними уже занимались ЧОН(специальные отряды- ЧАСТИ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ), а по охране населённых пунктов создавались отряды самообороны на местах, которые действовали ещё длительное время и при коллективизации… Прасковья, при поддержке Ульяны, Фёдора, соседей, при заботе Семёна, да ребятишек поправилась, укрепилась морально и жизнь в семье наладилась не хуже прежнего. Снова звучал смех, не злобные окрики отца на расшалившихся ребятишек… Жизнь в деревне, как и во всей округе, налаживалась уже по новым, Советским правилам и законам. Создавались коммуны, затем колхозы, открывались школы, учреждения медицины, культуры. В лучшую сторону меняется быт сельчан. Вот уже радио, электричество появились, загудели, пока ещё малочисленные технические средства. Сёмка с Петьшей освоили науку школы-семилетки всего-то за три года. Сдали экзамены, экстерном. «Башковитые парни! И тяга большая к песням. Давайте-ко пошлём их на учёбу в культур-ое учебное заведение – порешили в сельсовете и правлении колхоза. – Будем платить им стипендию. Небось ото всех-то не убудет. А таланту пропадать негодно! Может это большие артисты в будущем-то. Да и здесь, в деревне, вон новый клуб строим, нужны будут работники. Вот и выучим своих. Будут работать, да народ веселить. Ну а ежели и признают в них большой талант, да на большее, чем у нас в деревне, годны станут, так только порадуемся – гордость наша деревенская будет!» Сначала-то в музыкальное училище направились ребята. Да только там проучились всего год. Увидав в них особый талант, директор училища «препроводил» их в, только что созданный, институт культуры. Вот там они с наслаждением и учились артистическому ремеслу, набираясь должного певческого мастерства. Подрастали младшие ребятишки. Вот и Сеня числится в школе в прилежных учениках. А вот он уже и семилетку заканчивает… Пошёл в школу Васятка а в след за ним и Митюшка… Рассудительные, вежливые ребятишки. Ну… не без озорства… Ребятишки ведь… Всякое бывает. То вот гусака соседского дразнить станут, а то и в огород чужой заберутся вместе с другими. «Там морковка-то слаще, чем в своём огороде и подсолнухи вперёд поспели».Зла-то большого не творили, а всё одно поозоровать охото «как всем». Конечно и тайное становилось явным. Тогда Семён с Прасковьей не бранились на них с криками, да ремённым воспитанием, как это бывало во многих семьях, а вечерком усаживали за стол, садились напротив их, долго смотрели им в глаза, пока тем становилось невтерпёж и они отводили взгляд, а потом кто-то один: -Ну ничего, ничего, ребятки. Может это и не большой грех один-другой разок поозоровать. Понимаем - от всех других отстать не хочется. Но вот только чтобы это в систему не превратилось. На третий-то раз уж и не озорник, а воришка становится. А к воришкам-то какое презрение людское! Да, опять же, и нам-то каково? Чё скажут люди? «Вон Семён – председатель колхоза, людями, всем хозяйством управляет, а вдвоём с Прасковьей со своими ребятишками справиться не могут. Ишь воришек(али ишшо хуже- хулиганишек) выращивают. Это какой же нам с мамой позор-от. Да и вон Сёме с Петей, как приедут в деревню, чё люди скажут? Ребятишки потупившись сидят молчком…А вот уже носами захлюпали, слезёнки покатились. Стыдно самим, жалко отца с матерью становится, Сёмку, Петьшу… «Чё люди скажут?...» «А ишшо председатель…» «А ишшо и маме позор-от…». И тут уж наступает раскаяние вперемешку с горькими детскими слезёнками: -Папка! Мама! Вы нас простите! Мы больше не полезем в чужой огород! Правда не полезем! У нас своего хватит. -Да чего уж там, - скажет мама, - побаловались чуток ну и ладно. Сами же понимаете, что не хорошо. Подсядут один с одного края, другой с другого, обнимут ребятишек, утрут им слёзы: -Ну ладно, ладно. Будя реветь-то. Забудем про то, что произошло вчера, чтобы не повторить завтра. И всё опять налаживалось. Становилось опять легко и тепло от родительской ласки. А урок этот не забывался до самого взросления. Летом на непродолжительное время приезжали Сёма с Петей – на каникулы. Тогда они помогали колхозникам на сенокосе, а когда после дождей в поле работать ещё невозможно, но светило яркое солнце, они вместе с маленькими, как в раннем детстве, шли на речку, помогали прудить пруды, рыбачили… Нередко, по вечерам усаживались все вместе. Сёма с Петей начинали петь, к ним присоединялись Семён с Прасковьей, младшие братья. На такие посиделки часто приходили Фёдор с Улья-ной, тоже любители попеть И так это у них хорошо получалось, что у калитки, а то и в ограде собирались соседи, а прослышавшие об этих вечерах приходили и из дальних домов. Кто-то не выдерживал и тоже присоединялся к поющим. А на другой день только и разговоров было «о чудесном концерте»… После окончания семилетки Сеня поступил в механизаторское училище. Выучившись там «и механиком можно стать, и трактористом, и шофёром, так что это самое подходящее для меня, по душе...». -Это ведь надо же! Такая силища! А урчит-то как! Ну прямо песня да и только- говорил восхищённо… *** Стёпка со своими ребятами так и прослужили в партизанах отдельным отрядом «в двадцать три единицы» до самой демобилизации, подчиняясь только штабу партизанской армии. Это не они сами решили, а как-то так само-собой получилось, что вначале обучались отдельно, потом отдельные задания получали и выполняли отдельным отрядом, а после, зарекомендовав себя «храбрыми, дисциплиниро-ванными бойцами, безупречно выполняющими боевые задания» командованием вовсе прозвались «особым резервным Стёпкиным отрядом». Ну…каких только чудес не бывает. И вот этот отряд получил разрешение отбыть домой на постоянно и приступить к мирному труду. После прощального построения, где командование поблагодарило всех бойцов за верную службу Советской власти, можно было бы мчаться кто как может домой. Но парни, толи ещё не осмелились действовать всяк по себе, привыкшие к дисциплине, толи из уважения к Стёпке, ждали его приказа, а теперь, можно сказать, указания. Стёпка хотел было сорваться с места и стремглав мчаться домой, где его ждали Агафья с сыном, дед с баушкой, но видя некоторое замешательство, скомандовал: «Отряд! За мной!» и не спеша шагом, оголив боевую шашку, проезжал мимо провожающих, как бы отдавая дань уважения товарищам по оружию. И отряд, проделав то же, прощально помахав, покидал село. На выезде из расположения, по приказу командования, пришлось сдать оружие. Да и никто не пожалел об этом. «Теперь оно совсем даже никчему! Теперь надо не воевать, а крестьянскими делами заниматься!». Не доехав версты две-три до родного села, Степан ещё раз отдал приказ «Привал!» Все спешились. Поили у горной речушки коней, пили и умывались сами. Приводили себя в полный порядок. Потом уселись все в кружок. И как-то так непринуждённо молчком поглядывали друг на друга. Казалось и слов-то никаких не находилось…И как-то непривычно было почувствовать себя уже не бойцами-партизанами, а совершенно мирными людьми, никому и ничему не обязанными, кроме как себе, своей семье, своему дому, к которому так хочется поскорее вернуться, обнять стариков-родителей, кто-то жену, детей, кто-то только ещё свою любимую девчонку… Молчание нарушил Степан: -Ну вот, мои дорогие односельчане, боевые товарищи, друзья! Доброе дело мы с вами сделали. Помните, как мы все дружно порешили сбежать от мобилизации в колчаковскую армию? Не сомневаюсь, что никто из нас не пожалел об этим. Не жалеем мы и о том, что столько времени были оторваны от своих домов, от своего привычного крестьянского труда и пришлось заниматься трудом ратным. Сейчас страшно представить что было бы, не сделав того, что мы не раздумывая сделали. Мы дрались с колчаковцами, а не за них. И мы выжили в этой схватке. А ещё неизвестно могли бы мы выжить, пойдя в ту сторону. А как бы наши родные смотре-ли в глаза односельчанам сегодня? Сегодня мы возвратимся домой, несомненно героями, защитниками наших родных, односельчан, с гордо поднятой головой. А вот оттуда мы, если бы смогли возвратиться, шли опустив её, боясь глянуть в глаза землякам. Я сам был таким же, как вы, но сделался вашим командиром не из тщеславия своего, а по вашей же воле, по вашему же настоянию. И низко кланяюсь вам за такое великое доверие, за то, что вы безо всяких сомнений выполняли мои приказы, приказы командования партизанской армии через меня. Сегодня это время кончилось. Сегодня мы опять, как и прежде равные деревенские парни. Но давайте по-братски поклянёмся ни при каких обстоятельствах ни практически, ни даже мысленно не предавать боевых товарищей, и пока мы живы, даже пусть и при разногласиях каких, но дорожить нашей дружбой, она крепко нас связала в боях. Давайте поклянёмся, что будем всегда, как нужда будет, приходить на помощь друг другу делами али добрыми советами. Может мы и ругнёмся меж собой когда нибудь, всякое в жизни-то может сложиться, но пусть эта ругань не станет злой, мстимой и предательской. И при всём этом настоящая, боевая дружба остаётся между нами всегда. Степан умолк. После ещё минутного молчания кто-то тихонько сказал: «клянёмся, братцы!» и уже громкое, троекратное: «Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!» и где-то далеко в горах отозвалось эхо:«…нёмся…ся-а..» -Спасибо, братцы! – вновь заговорил Степан, - А теперь есть предложение в село не скакать абы как вразнобой, а въехать конным строем, с песней, ту, что мы знаем, которую давно сочинили, мечтая о возвращении домой.- Встал, спокойно шагнул к своему коню, вскочил в седло и неспеша поехал, не отдавая более ни каких распоряжений…Но отряд безо всяких приказов выстроил коней попарно двинулся вслед за своим, теперь уже бывшим командиром. Дорога вилась с большого бугра и была видна из деревни, как и деревня была видна с бугра. Всадники на минутку приостановились, все, как будто в едином порыве, сняли шапки, низко наклоняя головы, всяк по своему в своих мыслях здороваясь с родимой деревней. В деревне тоже знали, что «сегодня должны возвратиться деревенские партизаны». Везде сущие ребятишки движущихся заметили раньше всех и по деревне пронеслась босоногая ватага с истошными криками: «Едут! Едут!». Сельчане выходили из домов, кто-то спешил к околице, а оттуда уже неслась слаженная песня: Ходили мы походами На колчаковский сброд! Хранили от карателей Весь наш родной народ! Хранили, да хранили Весь наш родной народ! Не зря в атаках грозных Громили ворогов! Избавили народ наш От тяжких кандалов! Избавили, избавили Народ от кандалов! И красным партизанам Народ хвалу поёт, За то, что разгромили Карательный весь сброд. Э-эх! Поразгромили Карательный весь сброд! Встречай, земля родная! Мой дом родной встречай! Мы жизни не щадили, Чтоб цвёл родимый край! За то, чтоб лучше жили, Чтоб цвёл родимый край. Не терпелось встретиться с родными, но председатель сельсовета здесь же у околицы устроил митинг: -Дорогие товарищи! Земляки! Мы встречаем наших героев-односельчан!.Ить вон как обернулось-то – мы тогды, как провожали их мобилизованных в колчаковскую армию, думали, что и не свидимся уже с ими. Да опять же подумывали, не дай Бог, заставят в нас же стрелять. А оно вона как обернулось-то! Как они мудро придумали сбегти в партизаны, да нас же и защищать от всякой нечисти карательной. Низкий поклон им от всех односельчан! Я правильно говорю?– обратился он к собравшимся. -Правильно!Правильно! – рявкнула многочисленная толпа встречающих. - Так вот я и говорю – героями оказались наши деревенские парни. Не посрамили чести деревенской. И все, кто пожелает, могут чичас высказать свою благодарность! Да не так долго,… заждались их домашние-то… Но митинговали ещё более получаса…. Как только смолкли последние речи, конники быстро разъехались по разным сторонам, всяк к своему дому, где их уже с нетерпением ожидали родные… Подъехав к дому, Степан увидел, что в ограде множество народу. Он ещё издали видел Агафью с сыном на руках, рядом стояли дед с баушкой… «Ну вот – опять не дадут как следно быть повстречаться с женой да сыном.» - мелькнуло в голове у истосковавшегося по ним Степана. Но ничего не поделаешь. Не только ему, не только Агафье, но и всем пришедшим хотелось непременно повидаться с отважным внуком, односельчанином, одним чтобы обнять, да убедиться, что вот он – цел и невредим прибыл в родной дом, другим, чтобы увидеть «самолично», да потом по селу рассказывать каким молодцом прибыл Стёпка Шаркунов, да как его встречала Агафья с маленьким сынишкой… Степан спешился, привязал хлыстик узды к пряслу, степенно прошёл в ограду, низко поклонился: -Здорово живём, земляки! -Доброе здоровьице, Степан Васильч! -Здравствуй, Стёпа! -Здорово Стёпка! Показывайси! Ух ты! Возмужал! -Знамо дело – воин, защитник наш! Ну здрастуй! Степан подошёл к старикам. Вначале обнял деда: -Здравствуй, деда! Как вы тут выжили? -Да ничего, внучек…Выжили! Страху-то тоже не мало было, да вот дал Бог к нам не сунулись. Спасибо вам! Их в страхе держали, вот оне суда и не посмели. -Здравствуй, Баба-Поля! Как здоровьице-то? -Слава Богу! Ишшо крепко держимся. Вот тебя с ребятами всё поджидали. Вот, слава Те Господи, дождались. Маленький Петюнька ёрзал на руках у Агафьи, всё вырывался, тянулся к отцу и кричал: «Пап! Пап! Мам! Мам, пусти! Пап! Пап! На меня!». Петюнька уже подросшим был, как Степан уходил из дому и хорошо помнит, как раньше играли с отцом то в прятки то отец высоко подбрасывал его и ловил в крепкие руки… Он ничего не понимая, недоумевал «куда это поудевался папка? Почему его так долго нет?» Он сильно скучал по отцу и нередко требовал от Агафьи: «Где пап, пап?! К папе хочу!», Нередко капризничал, даже отказывался есть кашку: « Не хучу! Бяка! К папке неси!». И вот сейчас он с превеликим нетерпением напоминал о себе, стремясь вырваться из материных рук и кинуться к отцу. Стёпка подошёл к Агафье, которая всё ещё удерживала Петюньку, крепко её обнял вместе с сыном. Петюнька только этого и ждал он крепко вцепился ручонками в отцову одёжку, а потом повис у него на шее, беспрерывно лопоча всего-то «Пап! Пап! Пап!».Глядя на эту картину мужики, улыбаясь хмыкали, бабы умильно утирали слёзы.«Вот ведь как! Малец, а помнит!» «Смотрикась как прильнул! Ах ты, Боже мой, вот она кровь-то родная…». Агафья отпустила Петюньку, а Стёпка взял его на руки, высоко поднял над головой, направился ко крыльцу дома: -Полетели, полетели! Петюнька заливаясь смехом передразнил: -Полетели! Полетели! Хаха-ха! Агафья повернулась к стоявшим в ограде: -Спасибо, добрые люди, разделяете нашу радость! Заходите в дом, почаёвничаем. -Спасибо, Агафья Пантилимовна, за приглашение! Спасибо! Да уж мы пойдём, покеда. Вы уж тут без нас. Вон сколь время не виделись. Давай встречай мужика-те! Пошли бабы! - и толпа колыхнулась к воротам, только Павел Панфилович да Пелагея Игнатьевна вошли в дом. У Агафьи уже был приготовлен стол. Все уселись. Агафья хлопотала, выставляя на стол горячее. Петюнька так и не отцеплялся от отца. То обнимал его, то немного отстранялся и начинал гладить Степана по волосам, то обращался к старикам и показывал на отца пальчиком: «Деда! У-у-у! Пап! Пап! Баба! Пап! Пап! Пап!» Все весело смеялись, глядя на радость малыша и радовались вместе с ним. У Степана «руки были заняты сыном» и медовухи налил в стаканы из жбанчика Павел Панфилович, как потом оказалось, принесённого им же. -Давайте выпьем за благополучное возвращение папки,- обратился он, как будто бы только к Петюньке, - за то чтобы нам никогда больше не пришлось расставаться по ратным, да бедственным делам. Чтобы такие вот Петюньки росли при отцах, да матерях неотлучно в такой вот радости, как сёднишная, без слёз да со смехом ребятишечьим. За добрую, счастливую жизню! Все выпили. Разговоров больших не затевали. Налили ещё по одной. «За отвагу мужицкую, за терпение бабье, переносящих во все времена беды, да тревоги неимоверные стойко, в ожидании своих мужиков, оберегая деток своих от невзгод!». Степан хотел ещё налить по одной, но Агафья робко, но настойчиво попросила: -Поди не надо, Стёпушка? Я вон баньку истопила. С дорожки-то как раз, а то поди уж давненько спокойно-то не парился, да и парился ли? А как-нибудь, на днях, соберёмся, суседей пригласим, сродственников, да и отпразднуем, как следно быть, возвращеньице-то. -Да и то верно! – встрепенулся Павел, - Ты давай в баню, а мы с баушкой пойдём. Управа уж скоро. И тебе управляться таперича дома надобно. А то одна вот Агаша всё… А таперича мужик возвернулся, вот и делай свои мужицкие дела, дай бабе продых какой. -Да и правда-то! Я уж, с войной-то, совсем позабыл про хозяйственные дела. Ты уж, Агашенька, прости меня за это. Да ишшо вон и коня-то не прибрал. Ладно! Счас всё сделаем как надо быть. Все поднялись из-за стола. Петюнька так и висел, обхватив ручонкам шею отца. Не отрывая его от себя Степан вслед за дедами вышел во двор, распрощались, стреножил и отправил на выпаса коня, не спуская сына с рук. А когда возвращались с выпасов, Петюнька притих и заснул, не разжимая своих ручёнок… Степан войдя в дом, легонько отцепил от себя сына, бережно уложил в самодельную деревянную кроватку и отправился во двор. Домашняя скотина уже пришла с выпасов. Агафья доила корову, возле ворот повизгивали поросята, хрюкала матка, мычал телёнок, гоготали гуси, крякали утки. «Эк вот как… -раздумывал Степан, - Не токмо что лю-ди, каждая животина свой дом знает. Вот ведь не пошли же куда к другому двору, а к своему же…», а вслух спросил: -Агашенька! Где корм-от? Всё позабывал с войной этой… Прямо смех и грех! Хозяин, тоже мне… -Дак-ыть свиньёшкам вон в сенях в кадушечке заварено, да в ведре. Вот из ведра-то и вывали в корыто. Уткам тоже из кадушечки наложи запаренного, а гусям-то вон в амбарушке в ларе овёс, можно и сухой. Оне и сухой едят хорошо. Степан сделал всё, как сказала Агафья, а сама она, подоив корову, отправила её снова на бугорок на траву, напоила телка. Вошли в дом. Сели на лавку. Агафья прижалась к Степану и заплакала, тихонько вздрагивая. Он обнял её: -Ну что ты? Что ты, Агашенька? Ведь всё хорошо закончилось. Ну долгонько не был дома, так ведь не на гулянке же где-то был. Ведь доброе дело мы с ребятами делали. А ежели бы не убегли к партизанам, так как бы?... -Да я, Стёпушка, от радости это. Люди-то вон все в деревне хвалют вас. А всё одно страшно было, когда слухи ходили, как по деревням беды катились. Сколько невинных-то… Ну ладно! Хоть тоже горюшко, но кто воевал так за добрые дела погибали, а вот невинные-то, беззащитные бабы, да старики, да ишшо и дети… Страшно было! Ежели бы в нашу-то деревню налетели, то тоже… Горюшка-то нахлебались бы. Может и не сидели бы вот так… -Да нагляделись мы тоже, как, освободив, входили в деревни-то. Страшно смотреть на последствия издевательств. Ну вот потом и били их, не думая о своей-то жизни. Злые все были. Да ишшо и у партизан-то которых близкие пострадали, так вовсе удержу никакого не было, когда в бой-то шли. Даже в плен редко брали, хоть и велено было брать, а всё одно не брали – всех уничтожали со злости, да с горя великого. Насмотрелись на горюшко людское… Не дай Бог! Я вот всё узнавал – не близко ли каратели к нашей деревне подбираются. Ежели бы чё, так и в нарушение всякой дисциплины, да приказов, мы бы с ребятами всё одно прискакали. А горюшко-то людское и в других деревнях покоя не давало, как своё всё воспринимали… -Да вот, Стёпушка, я и вижу, что и вам не сладко было… Вон седина-то просквозила по голове. Молодой такой, а поседел… -Да седина-то это ничего! Она мужика-то украшает даже, а вот прямо низко кланяться Богу-то надо! Сохранённые мы все остались. Даже не пораненные. А уж бились-то как жестоко, а вот подиж-ты – выжили… -Дак-ыть, и я, и деды вон, да все в деревне Богу молились, чтобы вас защитил. -Да, конечно, спасибо всем! Ну может тут и наша сноровка помогла. Лытать-то мы не лытали, за других не прятались, а всё одно всегда обдуманно делали, чтобы и врага побить, и самим под их пули не угодить. Жить-то всем охота, да ишшо вот у каждого дома-то… -Ой! Стёпушка! Засиделись, разбалякались! Баня-то выстынет. И так уж подбрасывала. Давай будем собираться, да пойдём. Мальца-то толи будить? -Да пусть, поди, спит. Потом выкупаем. Подтопить-то и завтра можно. Но Петюнька как будто услышал их разговор о нём. Захныкал в кроватке и «Пап! Пап!» -Да здесь я, сынок, здесь. Давай подниматься в баньку пойдём. С папкой в баньку. -В баньку пап, пап. В баню пошли все трое вместе. Вначале Степан не жарко поддавал, чуток только «мальцу-то шибко жарко не гоже». Петюньку усадили в до краёв налитую тёпленькой воды мелкую кадушечку, где он с превеликим наслаждением хлюпался. Но Степану хотелось жарко попариться и Агафье пришлось с Петюнькой пойти в дом. Вот уж тогда Стёпка жварил себя берёзовым веником, покрякивая, обливая себя холодной водой, вновь поддавал и снова неистово махая, шпаря себя веником . Утолив всю жажду по жаркой домашней баньке, Степан, почувствовал такое блаженство, «как будто вновь народился». Возвернулся в дом, когда Петюнька уже спал, а Агафья сидела, за столом поджидая его. -Помнишь, Стёпушка, как впервой раз вот здесь же сидели мы с тобой в рождественскую ночь? -Как же можно забыть такое?! Помню! Помню и сейчас Бога благодарю, что Он привёл меня к тебе. -А ведь ты не сам ко мне пришёл. Я тебя приманила. А сам-то бы, может и не пришёл…Может бы какая другая тебя заграбастала… А я вот не отдала тебя никому. -Дак вот и тебе тогда нижайшее поклонение! Ведь это такое счастье с тобой-то! Вот и Петюнька у нас теперь от той сладкой ночи-то. Вишь какой сорванец растёт! «Пап! Пап!». Степан вновь обнял жену, крепко прижав её к груди Агафья сняла полотенце с накрытого стола: -Давай, Стёпушка, посидим вдвоём, вот как тогда… Они сели друг против друга, Агафья подливала в стаканы домашнюю наливку. Всё было так, как в тот давний вечер, первый вечер их начинающейся любви. Но Степан поторапливал Агафью: Агашенька! Время-то уже поздноватое. Пора бы и в кроватку… Ему, разгорячённому банькой, разомлевшему от наливки, нетерпелось поскорее оказаться в постели с любимой женой, предвкушая сладостные чувства ощущения её тела рядом со своим… Как и в первую ночь их близкого знакомства, Степан неумолимо целовал, ласкал Агафью, почти до самого утра был неутомим и уже когда запели утренние петухи, они заснули счастливым, спокойным сном… Разбудили их окрики соседки: -Агафья! Ты что же это корову-то не доишь?! Корова-то у ворот мычит! Вон скоро пастух поедет, а ты ишшо и не доила! Агафья тихонько выскользнула из под одеяла, чтобы не разбудить Степана. Но он уже тоже проснулся и встал вслед за Агафьей. Не одеваясь подошёл к ней, крепко обхватил руками, жарко поцеловал: -Спасибо тебе, Агашенька! Ну прямо как в раю… -Да тебе спасибо-то, Стёпа, что ты приехал, да и радость великую бабе в подарок привёз! Ну да хватит обниматься-то! Поди ишшо никуда не уйдёт, а вот корова недоеной может уйти. Пойду скорее. Отпускай, давай! - прикрикнула на него Агафья и пошутила – Вот пожалуюсь деду, он те портки-то спустит, да и отдерёт как следует, ишшо не перерос поди! -Да не надо деду-то! Я перед тобой их сам сброшу… -Экий ты охульник у меня! Иди вон управляйся по двору-то. Не надейся таперича на меня! Сам делай! Я рукой не шевельну! Мужик приехал на радость и на ночь и на день. А мне больше ничего и не надо! Вот ты, Стёпушка, да Петюньчик наш… Так вот прошла эта встреча после долгой разлуки, да и как будто в первый раз! Уж такой снова сладкой была ночь эта и многие другие любимой жены с любимым мужем… И в этой семье, и в других семьях деревенских после возвращения молодых мужей к жёнам, да детям, ещё не женатых парней к девчонкам своим, а коих и к молодым вдовушкам потягивало, жизнь налаживалась в радости пришедшего спокойствия. Гулянок многодневных не устраивали, но возвращение отметили в каждой семье по самым праздничным порядкам. Время было летнее, сенокосное. Гулять-то некогда. «Пока вёдро стоит – надобно успевать сенокосничать, а то, не дай Бог, дожжы пойдут, можно без кормов остать- ся, али плохие заготовим…». Степан с наслаждением, кажется и не чувствуя усталости, работал на заготовке сена вместе с дедом и дядьями, отцовыми братьями, жившими уже давным-давно своими семьями, но большие работы выполняли все вместе, сообща успевая сделать для каждого всё в свои сроки. Наработавшись в поле, по вечерам уделял не мало внимания сыну, играя с ним, балуясь, доставляя тому не мало удовольствия. Агафья не в силах была уложить Петюньку спать, который всё упрямо твердил: «Доздюсь папку, тогда спать!» « Не-эт! Папку здать буду!» Агафью на покос не брали. С Петюнькой-то и баба-Поля могла побыть, но Степан, узнав, что жена вновь почуяла беременность, вовсе запретил ей исполнять какую тяжёлую работу. Старался, как мог, всё делать сам. «Твоё дело, Агашенька, мне детей здоровеньких рожать, да обихаживать, самой здоровенькой быть на радость мужику-то! А с делами я, как-нибудь сам…». Так вот и продолжалась жизнь Степана и Агафьи Шаркуновых в любви, семейном согласии да взаимопонимании… *** … Вот и в их деревне организовались колхозы. В одном из них работал Степан. Больше всё в плотницкой колхозной мастерской, да кузнице. Уж не один раз колхозники на собраниях норовили избрать его председателем, но он категорически отказывался: «Не моё это дело! Не управлюсь я. Да, опять же, грамота не та! Не-эт! » -Да что ты, Степан трындычишь «не справлюсь». Вон отрядом-то управлял ведь. Там-то смог командовать а здеся мирные дела, люди мирные…» -Так то там. Там совсем по другому. Там война… Не-е! Ребяты! Не моё! Загублю дело! Я своё дело… Знаю его, люблю. Своё…А в председатели - не-эт! И так вот, уже несколько лет Степан исправно исполнял работу, потребную для колхоза, пользовался немалым авторитетом у сельчан, а на руководящую так и не пошёл. Колхозники уже и не стали настаивать, «потому как бесполезно всё! Упёрся как бык, и ни в какую!», но уважением обделён не был. И председатель, и правленцы нередко приходили к нему за советом по тому или иному вопросу. В советах не отказывал, но постоянно говорил: «Посоветовать-то могу. Вот так лучше сделать…, но это, опять же с моего видения, а вы поспрошайте ишшо мужиков, да сами поразмыслите что к чему. Вот она истина-то и родится. Это ведь надо со всех сторон обойти…» В семье народилась девочка. Назвали-то её Маней. Манюня подрастала вслед за Петюнькой. Так вот и звали Петюнька а дочку почти всегда не по имени, а «Сестрёнка», хотя уже первый в школу пошёл, а сестрёнка подрастала забавной девочкой и нередко увязывалась за Петюнькой, когда тот шёл в школу, или бежал поиграть со сверстниками. Так и подрастала больше в парнишечьей среде. Кличка «Сестрёнка» к Машеньке «прилипла» с Петюнькиного благословения. Когда только народилась дочка, родители говорили Петюньке: «Вот и сестрёнка у тебя теперь есть. Ты её защитником будешь. В обиду сестрёнку никому не дашь».» «Угу! – отвечал тот, -никому не дам в обиду!».Он сразу же полюбил девочку и много време-ни просиживал у колыбельки, умиленно поглядывая и изрекая: «У-тю-тю! Сестрёнка…» и уже перед всеми хвалился: «А у нас-то Сестрёнка родилась. Я её защищать буду и в обиду не дам!». Он так её всегда и называл Сестрёнка, вначале-то думая, что это её имя, а уж потом и по привычке. И в деревне уже их так называли: «Вон Петюнька с Сестрёнкой бегут…», и сверстники тоже не иначе как «счас Петька с Сестрёнкой придут и в прятки будем играть,.». Петя почти никогда не прогонял Машеньку от себя. Редко уж когда…Вот если в лес далеко пойдут – тогда. «Тебе, сестрёнка, придётся сёдни дома быть. Рановато ишшо в лес-то. Ты ужо не сердись! Вот подрастёшь – тогда.». Та соглашалась, не капризничала, не канючила, не выпрашивала Петюнькиного благодозволения, потому как уже понимала, что если брат сказал, что нельзя – значит нельзя, «А когда можно-то то Петюнька меня всегда с собой берёт. Ну а раз нельзя…». Вот и Петюнька подрос.. Закончил среднюю школу…В отличниках не был, но и в лентяях, да отстающих не числился. Рос как и все деревенские ребятишки, учился тоже «как все». Вышел из детского возраста. Поступил в сельскохозяйственный техникум, а по окончании полного курса обучения вернулся в родное село и назначили молодого специалиста механиком. Техники хоть и мало, но до чего же она «капризная»(!) и требует не малых знаний… Петюнька, теперь уже Пётр Степанович, как уважительно называли его в селе, мотался по соседним МТС, добывая необходимые запчасти для устранения неисправностей то в ХТЗ, то в «Универсале», то в «Фордзоне»… А вот и Манюня уже в невестах…Вслед за подрастанием старших появлятся на Свет Божий Ванюшка, Зоя, Алёша, Саша, Андрейка… Хоть и большая семья, но все росли в добром семейном согласии, да уважительном отношении друг к другу и к односельчанам. Не богато жили, при таком-то семействе…. Не богато материально, а вот духовно семья Степана и Агафьи была обогащена изрядно. Все дети воспитываются в добре, да согласии, уважительном, доброжелательном отношении к людям, в честности, да трудолюбии. Ну дети есть дети…И когда ещё маленькие – то и озорничали вместе со сверст-никами, но злых дел не творили. «Не позволительно перед совестью своей - твердили родители. – От людей-то может быть и скроете, что недостойное, а вот как перед совестью-то своей скрыть?..» И в колхозе, и у сельчан в семьях материально жизнь становилась лучше, но какое-то моральное гнетение чувствовалось всё отчётливее с каждым днём. Стали ходить слухи о войне…со стороны «капитализма». Парней призывают на службу в Красную Армию. Вот и Петра призвали, да и направили прямиком в офицерское училище – «Грамотный. Физически здоровый. Морально устойчивый. Из партизанской семьи. Самое место в офицерах…». А тут в деревне, и вовсе страшные события стали происходить. -Анисья! Слышала што приключилось-то?! – перешёптывались бабы у прорубей, - Витьку Понкратихина, да Серёжку Пустовалова сёдни ночью заарестовали и увезли в каталажку. -Да ну?! За что ето? Они бы, вроде, парнишки не хулиганистые, да и украсть не посмеют… -Вот те и «ну». Сказывают, быд-то бы, они какую-то шайку сорганизовали, да и пособничали капиталистам. Вот их и сарестовали, как врагов народа. -Да что ты?! Ето у нас-то в деревне враги народа? Ну и што они натворили? -Да вот и никто не знат што, а вот заарестовали. Оно и правда, вроде бы, не за что, а вот увезли парнишек… -Да тут, бабы, чтой-то неладно! Вроде бы у нас и навредить-то шибко негде. Да и не слышно. Вот когда при создании колхозов кто вредил, так там сразу видно было – то скотину погубят, то хлеб подожгут… А счас совсем ничего не слышно было. Да и как это парнишшонки с капиталистами-то снюхались? Чёто не верится. У нас и чужих-то никого в деревне не было. Ведь все на виду. И, ежели бы, кто чужой появился, тем более из капиталистов, сразу бы видно было. А так – не-ет! Тут чё-то не так… -А вот так или не так, а увезли парнишек. Поди зазря-то не арестовывают… -Вот уж не знаю зазря или не зазря, не знаю. Но не верится и всё тут, что парнишки чё сурьёзное напакастить могут! В огород могут забраться, а чтобы стране.. …Такие разговоры не смолкали и возникали всё чаще и чаще… Всё чаще и чаще по ночам появлялся в деревне «Чёрный воронок» и из очередной избы увозил «врага народа»… Чёрная тень беспокойства охватила всю деревню: «Кто следующий?...» И «следующий» находился нежданно, негаданно...Тут уж больше по доносам своих же односельчан, кем-то, чем-то обиженных в прошлом… Тут уж вволюшку подразгулялись, вспоминая прошлые обиды и затаённое зло…Доносы всемерно поощрялись. Как же! «Бдительность односельчан помогла раскрыть ещё одну гнусную вылазку капитализма. При содействии честных людей будут и впредь пресекаться действия вражеских шпионов и пособников капитализма!». Неспокойно было в семье Степана и Агафьи. Однажды Степана вызвали в район. В райкоме ВКП(б) с ним беседовал первый секретарь один на один. -Вот что, Степан Васильевич! На тебя поступило анонимное письмо. В нём говорится, что ты был в приятельских отношениях с Константином Антипиным, арестованным две недели тому назад. Дело его ещё не рассматривалось, а следом и на тебя депеша, хоть и не подписанная. Как ты думаешь, кому это надобно? Кто-то там в деревне на тебя зло имеет. Не припомнишь кого ты мог когда-то разобидеть? -Да нет! Вроде бы в деревне со всеми мирно живём. -А ты всё-таки хорошенько повспоминай. -Нет! В нашей деревне на меня злых не может быть! А вот…Когда ещё партизанили…В Челухте, в Ойротии мне самому лично пришлось восстанавливать Советскую власть, арестовывать тамошнего председателя сельской управы и препровождать его в район. Он тогда грозился, что придёт время и рассчитается со мной… Он отсидел в тюрьме сколько-то и возвернулся назад. В прошлом году узнал, что он и до сего времени там живёт. Вот не он ли? Больше некому. Наши деревенские не могут! А он… -Ну да ладно…Я это письмецо изъял и постараюсь не допустить его в дело, хотя и от меня-то мало что зависит…Областной представитель НКВД пока о нём не знает, но начальник милиции тоже уж подчиняться перестаёт и может стребовать письмо-то назад… Всё-то ему враги народа мерещатся. Вон и секретарей парт.ячеек уже начинают подозревать… А ведь все они люди глубоко преданные Советской власти, устанавливали её, партизанили. Как ты думаешь про Антипина-то? -А что тут думать?! От того, что я с ним в самых добрых отношениях, не отказываюсь. Он мужик добрый. Партизанили вместе. Вместе и в партию вступали. Вместе и колхоз строили, да и трудимся с приложением всех сил и способностей своих, чтобы укрепить его, да крепко на ноги поставить. Вона как разговоры-то идут про войну. Надобно крепкими быть колхозам. Готовить всякие запасы. -Ты это, Степан Васильевич, брось вслух-то говорить! Думай, но лучше помалкивай, а то и впрямь угодишь куда не следует за такие речи. Они теперь крамольными считаются. Вроде бы дискредитируют и партию, и правительство. Товарищ Сталин заверяет народ, что войны не должно быть. Подписаны все мирные соглашения. А вот такие разговорчики считаются паническими и льют воду на мельницу капитализма. Так что вначале подумай о чём говорить. Сейчас за каждое слово можно вляпаться, что и не выберешься, хотя и далеко не всё понятно что к чему…Я с доверием отношусь ко всем нашим коммунистам, особо к тем, кто не жалел жизни своей, восстанавливая Советскую власть, экономику нашу, колхозы. И часть коммунистов смог отстоять. Но и я не всесильный. Уже и на меня НКВДэшники стали косо посматривать. Ну «твоё» письмецо я ещё постараюсь не допустить в дело. А как дальше?... Ну да поживём – увидим. Поезжай домой. Ежели что – не верь и не поминай лихом. Так и расстались. А через полгода арестовали и секретаря райкома… *** Всё реже и реже стали приезжать в деревню Сёма с Петей. Теперь они в ансамбле поют… Совсем взрослыми стали. Оба женились и жили в городе… Большом городе… Где они всем-то и неприметные вовсе. «Вот если бы у нас в деревне – то какой почёт, да уважение им были бы! А там кто их знает? Людей-то вон сколько! – сокрушалась Прасковья, - Кто их там упомнит-то?! Да и кто ишшо об их там узнает-то в таком муравейнике?...» Но Сёма с Петей и там пользовались уважением за талант свой, за доброе, душевное отношение к людям, за трудолюбие, вкладываемое в своеобразную работу, непривычную для сельчан(«Чё песенки не петь?! Это ведь не сено метать…»), но в общем-то далеко не из лёгких… Хоть и посмеивались сельчане над Семёновыми «певунчиками», но относились с уважением, особо после того, как однажды на «День борозды» (это после окончания посевной)), Сёма и Петя уговорили руководителя ансамбля поехать в село с концертом. Так-то бы ничего, но им не мало стоило труда для уговоров руководителя на бесплатный концерт для земляков. К тому времени их уже облачили в военную форму и ансамбль считался военным. Вот Сёма с Петей написали письмо местному военкому, чтобы он походатайствовал перед «кем следует» о концерте военного ансамбля при проводах в Красную Армию ребят весеннего призыва. Всё удалось на славу. Призывников со всего района вначале собрали в райвоенкомате и в назначенное время организованно привезли в сельский клуб на «Вечер Проводов». Ух! Что тут было! Выступления с речами и председателя райисполкома, и военкома, и Семёну, как председателю колхоза, пришлось держать речь, и руководителям других колхозов и организаций. Призывникам дарили чемоданчики с содержимым всех принадлежностей для начала службы. А особо всем запомнился большой концерт. После все сельчане с восторгом расхваливали и концерт, и Сёмку с Петьшей «Какие они молодцы, что сорганизо-вали такой концерт привезти в деревню! Да и сами-то! Сами-то! Эк вон Сёмка: =…Ты постой, постой, красавица моя! Дай мне наглядеться радость на тебя!.. = А Петьша-то! Петьша-то што творит! Шпарит на балалайке и сам же поёт! Ух и озорник! Ишь ты! =Голубые, голубые, голубые небеса… Почему не голубые у залёточки глаза?! Или вот: Я не буду из под дуба Ключевую воду пить! Я тебя не позабуду! Буду до смерти любить! -А это уж вовсе наша деревенская: Играй, играй, играчёк За работу пятачёк, А хорошо будешь играть – Можно гривенник отдать! -Иш ты, стервец, не забыл ишшо деревню-то: Плясать пойду, Головой качну, А сам серыми глазами Завлекать начну (и пускается в присядку, не выпуская из рук балалайки и не переставая задорно играть) -Молодец, Петьша! Шпарь дальше! Да нашенские давай, нашенские давай» Тут уж Петя вынужден отступить от программного и петь деревенские частушки: Сам я рыжий, рыжу взял, Рыжий поп меня венчал, Рыжий поп меня венчал Рыжка до дому домчал! У нас коней очень много, Только мало хомутов… Ну девчонок расплодилось, Как в амбаре хомяков. Не успел ещё Петьша отплясать, а к нему на сцену с аккордеоном Сёмка. И полилось ихнее: «Во ку, во кузнице, Во ку, во кузнице, Во кузнице молодые кузнецы, Во кузнице молодые кузнецы. Они, они куют. Они, они куют, Они куют приговаривают, К себе Дуню провораживают…» А следом за этой песней, более задушевная, но уже по военному: На коне-е вороном Выезжал партизан… Э-эх!Сабля остра при нём, Две гранаты, наган… Уже в зале не утерпели и начинают подпевать последние строки куплета: …Э-эх! До свиданья, сынок, Ему молвил старик… Ещё гремят аплодисменты, а на сцене полный состав ансамбля: …Содатушки! Браво-ребятушки! Где же ваши жёны?! Наши жёны – пушки заряжёны, Вот где наши жёны! На смену этой приходят новая: Шёл отряд по берегу, Шёл из далека… Шёл под красным знаменем Командир полка… И снова, не менее патриотическая: Гулял по Уралу Чапаев-герой, Он соколом рвался С врагами на бой… Столько песен было спето! Столько зажигательных, танцев увидели сельчане! Да и позднее уже несколько по другому отзывались о работе Сёмки и Петьши: «Не-е, ребяты!Это тоже не лёгкий труд-то…» Время становилось всё напряженнее и Сёма с Петей уже не могли далеко отлучаться от места расположения ансамбля, следовательно, не могли побывать в родных местах, а одному из них и вовсе не суждено когда-либо побывать в родительском доме… Семён с Прасковьей, Сенька работали в колхозе, Васятка учился в медицинском институте, Митюшка осваивал науки в инженерно-техническом институте, когда нагрянула беда. Было прекрасное летнее утро. Ничто не предвещало грозы. Но было неспокойно на душе, нещадно щемило сердце Прасковьи какой-то тоской, невыносимой болью. «Что это со мной? Неуж-то чё с ребятами там в городу? – размышляла и успокаивала сама себя – Нет! Это я просто стосковалась по ребятишкам, вот и просит сердце-то свидания. Им-то некогда всё… Надо бы отпроситься да съездить к ним. Попроведать как они там. Да и с внучатами пообщаться, а то совсем забудут бабушку-то…». Но и «отпроситься» стало невозможно…и «попроведать» не съездила Прасковья, и «повидаться» не пришлось долгих пять лет, а с коими и вовсе никогда… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) Афанасий Шипунов С ВЫСОТЫ СКАЛ… (ПОВЕСТЬ Продолжение) ФАЙЛ-4 … -Вот ты, Антоша, всё пишешь, чего-то сочиняешь, стишки там разные, да вон и книг-то сколько! Это что? Всё само-собой получается чтоли? Али что-то выдумывать надобно? -Нет, Никита! Тут надо всё по порядку делать. Это вот как, вроде бы, идти в темноте беспросветной на ощупь по натянутой ниточке вперёд… Вот путь тебе вовсе даже незнакомый, а идти надо. Как? Куда? А тебе ниточку с тюричка один конец привяза-ли за кустик, али деревцо в лесу и потянули эту ниточку далеко туда, куда тебе выйти необходимо. Вот идёшь ты, держась за эту ниточку. Кругом темь, хоть глаз выколи. А ты идёшь уверенно, потому как знаешь, что тебя эта ниточка приведёт ку-да надо. И вдруг!... Налетел ветер… Ниточку-то оборвало, да и унесло неведомо куда. В руках-то у тебя остался край той нитки, по которой ты пришёл. Назад-то можно возвратиться, опять держась за неё, а тебе туда не надо! Тебе надо вперёд продвигаться. Вот ты этот кончик ниточки за кустик привяжешь и пошёл тихонько искать оборвавшуюся ниточку. А время-то идёт себе. И неизвестно сколько придётся искать эту ниточку. .. Ну, слава Богу нашёл! Связал их два кончика, да и опять вперёд… Так вот, смотришь, и выйдешь к намеченному рубежу. Так и книжку писать. Тут сочинять не надо! Можно поменять имена, фамилии, названия городов, деревень, местности, но суть должна оставаться неизменной и, как ниточка, в едином продолжении. Вот, я скажу тебе, сидишь пишешь. Всё «идёт» нормально. Легко пишется! Слово к слову само льнёт, предложение к предложению ложится и…вдруг… Что-то не станет получаться!... Ниточка обрывается…. Мысль теряется… Слов не находится… Это когда тебя внезапно прервут не во время, или фактов становится недостаточно. Вот и начинаешь искать конец той оборвавшейся ниточки: перечитываешь уже написанное, ищешь продолжение смысла, а то и вовсе идёшь, едешь искать нужные факты, продолжение истории, чьёго-то рассказа…И вот этот перерыв длится, пока не набирается достаточно нужного материала. Порой этот перерыв длится не малое время, иной раз даже месяцами. Вот и выходит, что на одну книжку «уходит» не один месяц, а то и … года… И пока «не свяжешь этой ниточки» ничего не сможешь написать. Не получится! Будь то в большой книжке, маленьком рассказе или стихотворении. В каждом деле, как и в жизни самой, смысл должен быть. И вот каждый человек ищет свой смысл жизненный. Даже каждая зверушка, каждое живое существо, пусть не как человек, но ищет смысл своего бытия, хотя и не осмысливает его по нашему, по-человечьи… Вот, скажем, коровка, завидев зелёную травку, незамедлительно к ней стремится от пожухлой прошлогодней ветоши. Думаешь она бессмысленно это делает? Не-ет! У неё свой смысл – повкуснее насладиться, а не просто брюхо набить. А вот собачка к этой травке не стремится. Потому как – ей смысла нет. Она эту травку есть не станет(ну кроме какой лекарственной), а вот хозяину своему послужить рада– смысл есть – хозяин её похвалит за верную службу, да ещё и угостит тоже чем-нибудь вкусненьким. И так у каждой живности своё. Вот и у человеков… Одни видят смысл в жизни своей разбогатеть, набить карманы и счета в банках чрезмерным количеством денег, через преступный замысел даже. Но приходит время и всё это становится бессмысленным. Остаются лишь одни разочарования… Ну от богатств не каждый откажется, но и не каждый станет их добывать преступным путём. Это опять же смысла нет рисковать, потому как «сколь верёвочка ни вейся…», тайное-то станет явным и придётся отвечать за содеянное по всем правилам. Так вот понимающий человек, видит смысл облагородить себя, своё семейство, честным и добросовестным путём, пусть даже вкладывая и непомерный труд в достижение цели, но у него свой смысл – спать спокойно и жить без оглядки… -Да оно, Антон, ежели рассуждать по твоему философствию, то испокон-веков у людей был и остаётся свой смысл в жизни. Раньше и сейчас, всё одно каждый в борьбе за свой жизненный смысл, хорош ли, плох ли… (А ниточка-то порвана оказалась…Надо связывать концы… Поеду в деревню свою – там искать другой-то конец ниточки….) (…Вот она и нашлась, ниточка-то! Побывал в родном краю, побеседовал с сельчанами… Хоть и не малое время прошло, но продолжение увиделось…) …Жизнь в селе движется размеренно, без суеты, без чрезмерной спешки, но и без лености и недопустимой праздности. Здесь каждый день на учёте, каждый час на счету… Всё по многолетним раскладам по временам года, по праздничным и буд-ним дням. Наступает весна – мужики на пашне. Обрабатывают земельку, сеют пшеницу, овёс, ячмень, кое-кто и просо, гречиху, подсолнухи… У баб своя работа в огородах. Тоже не из лёгких, а надо всё в срок свой успеть, чтобы к осени получить должный урожай картошки, овощей, бахчевых культур, да всякой другой всячины огородной, необходимой для обеспечения пропитания семьи и надворной живности. Здесь уж и ребятишек, что постарше, привлекают Передохнув денёк-другой, а то и с недельку от весенних хлопот, снова работа – заготовка дров для будущей зимы. Многим ещё и лес для строительства надо заготовить, да на сушела на всё лето заложить, надёжно укрыв от дождей драньём. Вот и Семён тоже пригласил на помощь деревенских мужиков. «Парни подрастают. Надобно, пока есть силы, начинать новый дом строить. Оно ишшо и не скоро, но вот поженятся, куды отде-лять? Заранее надо всё думать…». А вот уже на лугах, на лесных полянах косят. Где-то по одному на делянке, где-то двое-трое идут в ряд друг за другом, взмахивая литовкой(косой) вправо-влево, вправо-влево. Трава из под литовки с шуршанием ложится на прокос, оставляя за косарем ровный рядок. Косьбу начинают ранним утром – и не так жарко, и росистую траву литовка подрезает лучше. Ближе к полудню ребятишки или бабы несут обед. Тут в самую пору и отдохнуть малость. Ополоснувшись водичкой из студёного ключа, усаживаются где-нибудь под кустик ветлы у прохладного ключика, или в тени под берёзкой рядом с кошениной, вдыхая аромат подвялившейся скошенной травы, и с наслаждением отдыхают, не спеша употребляя принесённую пищу. В сенокос работа тяжёлая, да на жаре…Вот и пищу приготавливают посытнее, обязательно с изобилием мясного. Здесь и наваристые щи, и поджарка, и пироги мясные, али ливерные, и масло самобитное, и другие молочные блюда. Всё это по вкусу и потребности работающих на сенокосе. …Вот уже подсохли рядки скошенной травы. Пора сгребать, да в копны, а затем и в стога складывать. Тут уж всё семейство от мала до велика в поле. Для маленьких подвешивают на берёзках зыбки, укрытые лёгкой материей, а если есть – марлей, от мух да слепней, чтобы не покусали мальца. Те ребятишки, что побольше получают задание присматривать за малышами, а старшенькие – кто помогает матери сгребать рядок в кучки, копнить, кто подвозит к стогу уже готовые копны. В сенокос отдыхать совсем некогда. Надо быстрее заготавливать сено. «Она ведь, погода-то, ждать не будет, покуда мы выспемся да проотдыхаем. Пока вёдро, надо успевать…». И успевают. Вот и копны по всей деляне, стога подымаются. Погода стоит жаркая, как по заказу как раз для сенокоса. В которое лето в сенокос ни единого дождика. Хорошо! Сено заготавливается сухое, пышное, зелёное. Зимой скотина с добрым кормом и отходов почти нет, всё съедается., объедков совсем мало остаётся. Ну а которое лето удастся дождливое и в сенокос-то намучаются. Только выведреет – бегом переворачивать рядки, да сушить. А она, трава-то, уже и чернеет. Ну да хоть и чёрное, но смечут сено-то, ежели успеют до новых дождей. А то и вовсе сгниёт и вновь начинают косить, да сушить… Не успеют управиться с сенокосом, глядь – уже и хлеб, да в огородах убирать пора. Опять же с самого раннего утра и до позднего вечера в работе – кто в поле, кто в огородах. А там дальше, опять же, молотьба… И вот так в деревне-то отдыха большого нет до самых зимних праздников… Мужики, у кого было мало «рабочих рук», сбивались в отдельные сообщества и работали в поле то у одного, то у другого, поочерёдно. По одному-то совсем и не справиться, вот организовывались группами, да и одолевали все работы в должном порядке с наилучшим успехом. Успевали всем и кормов для скотины наготовить, и хлеба убрать во время. Стёпка тоже «сорганизовался в общину». Их три хозяина в общине-то. Все трое молодые, крепкие парни. У каждого на подворье не так и много живности, но по одному всё равно накладно и несподручно. А вот вместе они исправно всё делали. У тех двух и жёны участвовали в самый разгар сенокоса, а Стёпка один за двоих вкалывал. Агафья-то родила первенца и Стёпка её с мальцом всячески оберегал, не давал и дома-то что-нибудь несподручное делать. Да ещё и деду успевал нет-нет да помогнуть. Молодой, горячий, сильный… Кажется и устали-то совсем не знает…А тут… на(!) тебе! Ещё и сын народился! Он прямо весь сиял от счастья и всё у него в руках спорилось безо всякой устали… Вот так и жили деревенские мужики своими единоличными хозяйствами, но нет-нет да и уже коллективно кое-что делали… Время-то идёт себе своим чередом, сменяя день ночью, ночь – днём, дни- неделями, месяцами, годами… Сёмка с Петьшей зимой в школу ходили, не без труда пристроенные в церковно-приходскую с трёхлетним обучением, которую закончить им так и не удалось по причине известных Октябрьских событий в стране, в том числе и в их деревне. Всего-то одну зиму только и проучились, а тут… С немалым запозданием в село пришла весть, «в Расее прозошла революция и повсеместно объявлена Советская власть». Во всей округе организуются Советы(Совдепы)… Что и как должна делать эта новая власть пока никто толком не знал. Но все хорошо усвоили, что это своя, общенародная власть должна быть, а потому и в Совет выбирали тех, кого больше всех уважали, кому больше всего доверяли сельчане. Председателем избрали Антипа Загоруйнова. «Ты, Антип, мужик рассудительный, сердобольный. Вон всем в деревне помогаешь, кто к тебе за помощью обращается. Мы тебе доверяем и вверяем правление над нами» - заявили почти хором сельчане. Избрали секретаря, и членов Совдепа. Дошла очередь и до избрания суда. Все сошлись в едином мнении: «Избираем председателем суда Семёна Семёновича! Он человек грамотный, честный, справедливый и судить будет по всей справедливости! Семёна! Семёна избираем! » Вот так и здесь, и в окружных деревнях избирали новую власть… Тернистым был путь у этой власти до окончательного укоренения. В Сибири на какое-то время верх одержали колчаковцы и начались расправы… По деревням рыскали карательные отряды. Доходят слухи, что в соседних сёлах убивают председателей Советов, судей, активистов новой власти… А в округе уже создаются партизанские отряды, противостоящие карательным отрядам. Получено известие, что один из карательных отрядов направляется в село и принимается решение всему составу Совдепа и суда на время покинуть село и укрыться в горах до прихода на помощь партизанского отряда. «В соседних сёлах предают казни только самих активистов, а жителей не трогают. Всем лучше укрыться , призвать на помощь партизан и с их помощью снова укрепить власть.» Так и порешили, но… и в этой деревне избежать трагедии сельчане не смогли… Карательный отряд влетел в деревню к полудню. Навстречу с хлебом-солью встречали ни весть как вновь появившийся в селе псаломщик: «Надобно хоть как-то ублажить главного-то, а то побьёт людей ни за что…». Пока сподручные рыскали по селу, выискивая активистов Советской власти., прапорщик, возглавлявший карательный отряд, усиленно «хлестал» (простонародное выражение слова «пил»), добытый, или преподнесённый кем-то, самогон. Обнаружить, найти никого из активистов не удалось. Разъярённый прапорщик приказал согнать на площадь взрослое население. «Особо притащите сюда всех краснопузых родителей и бабёнок! Я с ими особо поговорю! А те красные тараканы, что попрятались, сами выползут к моим ногам!» Подручные тотчас же принялись исполнять приказ и на площадь гнали всё новых и новых сельчан... Прапорщику подвели престарелого отца Антипа Загоруйнова. Вначале прапорщик, как бы ласково уговаривал деда «высказать где прячется твой дитятка великовозрастный. Я ничего с ним не сделаю, только побалякаю, чтобы он больше не перечил мне .. Уймётся – вот и ладно всё будет. Бояться-то шибко нечего…». -Да мне совсем даже неведомо куда ето поисчез Антипка. Он ить работяшшый. Може где на поле. Пора-то сенокосная…. -Я тебе чичас покажу, старый пёс, кто работящий! Я чичас работящее твово щенка буду! Я уж с вами со всеми чичас поработаю как следует! Деда повалили на поднесённую скамью лицом навзничь, содрали с него портки. Прапорщик с каким-то изуверским наслаждением стал хлестать деда плетью. Натешившись вволю, приказал подручному бить шомполом, приговаривая: -Сказывай, пень трухлявый, иде твой выродок! Дед причитая и уже со злостью кричал: -Чевой ты, окаянная твоя душа, над дедом старым изгаляешься?! Родители-то у тя поди тоже есть! Ты бы хоть о их вспомнил! Ради их бы хоть не вводил в позор старого человека! Неуж-то ты совсем бессердешная тварь?! Христианин ты, али хто?! Неуж-то ты и старого человека пожалеть не можешь?! -Христианин я! Христианин! И пожалеть могу! Вот только как скажешь где твой краснопузый отпрыск, так и кончютса твои мучения праведные. Но дед этих слов уже не слышал… Его совсем беспомощьного, в беспамятстве стащили с лавки и бросили посреди площади. Прапорщик встал, вынул из кобуры пистолет, степенно подошёл к старику… -Христианин я! И по христиански пожалею тебя, породившего красного таракана. Повесить бы тебя надо… Да уж ладно! Пожалею… - и выстрелил старику в голову… Народная толпа так и ахнула громким вздохом… -Ну чё?! Все вразумели, что я жалеть умею?! То-то же! Всем будет уготована такая участь до тех пор, покуда не укажете где энти краснопёрые попугайчики!... Давайте! Кто у нас там следущий?! Из толпы выдернули и подвели Домну – жену Антипа. Не церемонясь, не признавая бесстыдства, подручный разорвал на бабе юбку, так же, как и деда, бросил Домну на скамью, привязал к скамье за ноги и за руки, оголил её с ног до головы. Прапорщик вновь встал и с плетью подошёл к скамье. Не произнося ни слова. Стал хлестать Домну плетью по голому телу. Та от боли взвыла истошным воплем. Палач приказал ей сказывать «где мужик твой» и отошёл, сел у стола, налил самогона, выпил и не торопясь стал закусывать. Домна не произнося ни слова, по бабьи громко выла… -А нут-ко, ребятки, помогите ей успокоиться! Она ишшо никак понять не может чито от неё требуется. Напомните-ко для крепости о чём я вопрошал! Двое подручных, встав по сторонам лавки, вынули шомпола и стали поочерёдно стегать по уже окровавленному телу. Домна ещё какое-то время истошно ревела, а потом притихла в беспамятстве. Подручные принесли ведро холодной воды, облили, приведя её в чувство и вновь продолжили истязание. Домна уже не чуяла боли… не кричала, а только с каждым ударом чуть подёргивалась на скамье… Подручные вновь облили водой, но она в этот раз не очнулась. Подручный наклонился, глянул, подошёл к прапорщику: -Ужо ничаво не скажет. Готова! Тело выбросили в толпу. Кто-то двое подхватили и понесли. Солдаты, стоявшие в оцеплении, не стали препятствовать и выпустили их из толпы… Следующей на скамье оказалась Прасковья. Первым опять стегал её пьяный главный палач. Взвизгивая кричал: -Сказывай, сучка, где твой краснопузый кобель! -Побойтесь Бога, изверги! – собрав силы воскликнула обезумевшая от боли Прасковья – ведь говорю же неведомо мне где мой мужик! Да и…если бы знала – всё одно не сказала бы – чуть слышно прошептала она, теряя сознание… Палачу, видимо, надоело «заниматься делом», или он понял, что сегодня уже ниче-го не добиться и решил «передохнуть», подразгуляться и повеселиться вволюшку. -Будя, Кирюха! – остановил он подручного, неистово хлеставшего Прасковью плетью, - Бестолку плетью махать, силы свои надрывать. Видать слабенькая оказалась, в беспамятстве она пребывает. Бросьте её вон в амбар. Заприте покрепчее. Придёт в себя – тогда и продолжим. Это уж до завтрева. На сегодня хватит. Пусть эта челядь думает что к чему. Завтра продолжим, а там и повесим в назидание всем другим… -Да что уж вешать-то?! – попытался возразить стоящий рядом псаломщик, - ведь ребятишки малые у неё. Куды оне? Пожалеть бы… -Чаво жалеть-то?! Для устрашения всех энту повесим, таракан красный сам с горя изойдёт, а щенки пущай с голоду подыхают! Меньше краснопузых выродков будет – изложил свои планы каратель. Налил из четвертины , стакан самогону, одним зал-пом выпил и пошёл к толпе, напевая: «Порубаем краснопузых, Поразвесим ихных баб…» Подошедши к толпе, прислушался. Вернувшийся с карателями бывший владелец маслобойни Чиркин наслаждаясь, самолюбиво «воспитывал» сельчан: -Ну чё?! Потрескали мово маслица?! Нажрались?! Будя таперича! Чё, думали не возвернусь?! Не-ет! Чиркину вы ишшо в ноги кланяться будете, да и сапоги целовать! Я вас заставлю почитать Чиркина! Ишь! Маслица им захотелось! Оно, маслице-то, хоть и масленное, но ишшо не прокатитса! Оно ишшо поперёк горла вам станет! Застрянет в горле-то вашем! Уж я постараюсь… Дайте срок! Я вас всех по своим местам расставлю! Вы у меня не токмо что преклоняясь ходить, но и ползком ползать будете и по снегу, и по грязи, как придётся.. -Так их, Чиркин! Так! Проучить и приучить к порядку надобно – весело воскликнул пьяный прапорщик – Займись имя как следует, а я уж тебе подмогну! Подмогну! Я уж тебе непременно подмогну! Ну это потом, счас пойдём! Погулять пора. Девки-то в деревне есть? Найдёшь? -Найдём! Куды они денутса?!... …Время приблизилось к вечеру. Оцепление было снято, солдаты-каратели разбрелись по деревне… Начались грабежи, насилование… Сельчане, со страхом, с отяжелевшими под горем сердцами, принялись за вечер-нюю управу, запирая малых ребятишек в избах, упрятывая, кто как может молодых девок… … Ещё как только в селе начались расправы, Фёдор с соседом Еремеем Медведевым тайком запрягли две упряжки в лёгкие ходки, спешно усадили Семё-новых и Антипа Загоруйнова ребятишек, посложили приготовленные бабами узелки со снедью и потихонечку, не замеченными выехали в близь лежащий лесок. В лесочке уже поджидал, отосланный заранее, Костя Прилеский, молодой парень, но уже заядлый охотник. «Отвезём их, от греха подальше, на дальнюю охотничью заимку. Тама избушка ладная. Костя с ними останется. Переждут пока там эту падеру. К партизанам ужо гонец отправлен. Всё одно прибудут. Ослобонят деревню от ентих извергов.». *** …Стёпка наслаждался своей жизнью с Агафьей. Вот и сынок, забавный малышок(!) подрастает. Но.. Политические перемены перевернули и их весь быт… Стёпка в политику не ввязывался. Всё так же продолжал жить своим единоличным хозяйством. Он не числился в зажиточных и его не трогали новые власти. Чего там?! Одна корова, лошадь, да малая живность на дворе – поросятишки, куры, гуси, утки… Но невзгоды и их двор не обошли стороной. Как только нагрянувшие кара-тели расправились с активистами, после изуверских пыток и издевательств повесили на воротах Управы организатора установления Советской власти в селе, колчаковцы стали насильственно мобилизовывать в свою армию молодых парней(рекрутов). Каждый должен был прибыть со своим конём. Вначале-то стали отказываться. Но после расстрела одного-двух «саботажников», пришлось парням поступить в распо-ряжение урядника. Набралось чуть более двадцати человек, коих урядник с помощ-ником должен был препроводить до города, где и должны были рекруты «влиться в действующую колчаковскую армию», державшую тогда власть в этих местах. Ору-жия ни у кого не было, да и не положено было до поступления под командование армейских чинов. Из села выступили уже под вечер. Одолев четверть пути, урядник, изрядно уставший за день в хлопотных делах по мобилизации, распорядился устроиться на ночлег на берегу бурливой, громко шумящей горной речушки. Стёпка,Витюшка Полыгалов, да ещё трое парней до привала ехали рядышком и обдумывали дерзость – сбежать из под мобилизации. «Неизвестно как там придётся. Это нас гонють на верную погибель. А к чему нам это? Ну раньше хоть за царя, да Отечество, а счас за какую веру и для чего?Вон кругом партизаны. Всё одно одолеют беляков-то! Сбежим, да и к партизанам! Там хоть за своих баб, да ребятишек будем радеть, а тута за кого? За дядю-то изверга? Вон как лютуют по деревням-то! Да ишшо и нас в своё изуверство втягивают. Деревенские нам не простят этого, ежели нас заставят усмирять своих же… Не-ет! Не годится, ребяты! Тикать надо! Энти двое с нами не справятся, ежели всех подговорить.». «Так-то оно так. Да и сумления есть. У их вон оружие. Постреляют ведь. Надо бы всех ребят подговорить. Тогда кучей-то и управимся. Только бы кто из наших деревнских не предал, а тогда беда…Ну да будем осторожничать, приглядываться, как к этому отнесутся…» Так вот переговорив, разъехались по всему отряду и давай тихонько излагать свои помыслы. Радеющих попасть на службу к колчаковцам в отряде совсем даже и не оказалось. Все были готовы «хоть сейчас» напасть на сопроводителей, побить их да и сбежать. «Ну и ладно. Только кровь нам совсем не нужна. Напасть на них, повязать, да и оставить в живых и здоровыми. Грех-то на душу зачем брать?! Чай ишшо не на войне убивать-то…». Так порешили и всё подбирали момент для осуществления своих планов. А оно вон само собой образовалось! Урядник на ночлег устраивается. Уже в потёмках поужинали. Из дому-то у всех харч в достаточном количестве был. Урядник с помощником и самогону хлебнули. А парни пить не стали – «не то время для пития! Дело делать надо на трезвую голову!». Урядник приказал помощнику поспать маленько. «Сам посторожу вначале. А потом разбужу и ты в караул до утра.». А в помощь к себе призвал и для помощника назначил из мобилизованных. Ещё и трёх часов не прошло, а уряднику уже надоело «дежурить» и он, разбудив помощника, влив в себя стакан самогону, улёгся и уснул «мертвецким сном», громко храпя и бурча что-то во сне. Степка подполз к Витюшке: «Пора. Надо дать знать ребятам.». Всех «по цепочке» оповестили быстро – никто и не думал спать-то. Разом подобрались к «караульщику» и спящему уряднику. Скрутили, завязав руки каждому за спину и привязав их друг к другу. Обезумевший урядник орал, матерился, угрожал расправой… Вначале им связали и ноги, но впоследствии развязали ноги-то. « Они ведь тоже люди. Могут сгинуть здеся… А так-то пусть потихоньку к людям движутся». Все до единого рекрута повскакивали на коней и помчались в горы. Домой никто не осмелился – неровен час урядник быстро помощи дождётся, да и возвернётся… тогда беды не миновать… И путей других у парней не осталось, как прибиться в отряды партизан. Делали они это ёще не совсем обдуманно, пока безо всяких идейных соображений, а лишь из чувства самосохранения.. Однако позднее они вступали в бои с карателями уже с великим чувством патриотизма по защите сельчан, своих чадо.. Долго искать партизан «дезертирам» не пришлось. Оповещённые гонцом о зверствах в деревне Семёна, командование партизанской армии выделило большой, хорошо вооружённый, прославившийся в прежних боях отряд под командованием одного из односельчан. Этот отряд спешно продвигался на помощь страдающим от карателей. На перевале оба отряда заслышали друг друга. Те и другие подумали, что навстречу движется отряд карателей, в темноте-то не разберёшься. Партизаны приготовились к бою, безоружный «Стёпкин отряд» затаил-ся. Чем бы дело закончилось, неизвестно, но выручил непредвиденный случай. На стороне партизан что-то зазвенело, загремело, раздался громкий мужской голос: -Да стой ты, зараза! Чего испужалась-то?! Прямо на телегу так и прёт…Перевернёт ведь! Стёпка моментально узнал голос Семёна. А раз отчим здесь, то уж наверняка это не каратели. Стёпка громко, громко закричал: -Ура, ребяты! Это партизаны! Вон и Семён Семёныч с ими! Ну и на стороне партизан это услышали. Все опасения мигом пропали. Соединились. Стёпка поведал командиру отряда и Семёну о дерзости рекрутов. Безоружных, да ещё и «необстрелянных» ребят командир, в сопровождении одного из партизан, отправил в расположение партизанской армии, а боевой отряд, не задерживаясь двинулся дальше и уже ранним утром окружив деревню, сжимая кольцо, без особого сопротивления пленил всех, ещё полусонных карателей, хотя и не обошлось без перестрелки. В этой схватке трое карателей были убиты. У партизан потерь не было, но пятеро получили ранение. Пленили и прапорщика. Сельчане требовали казнить здесь же палача и его приспешников, но командир строго предупредил: -Ни коем образом не чинить саморасправу! Мы не такие, как они! Мы Советская власть. И судить за все зверские злодеяния их будет наш, Советский суд! Будьте уверены – каждый понесёт заслуженную кару, вплоть до казни! Но чинить самосуд не позволю! Всё будет по нашим, Советским законам! Пленённых этапировали в расположение партизанской армии, а позднее в этом же селе над ними состоялся суд партизанского военного трибунала. Прапорщика и самых рьяных, активных палачей приговорили к смертной казни, но исполнение приговора в селе делать не стали. «И так много крови насмотрелись… Хватит людям ею глаза мозолить! Не достойны эти выродки такой чести, чтобы у людей на глазах…» В этот же день со всеми партизанскими почестями хоронили деда Загоруйнова и Домну. Командир приказал «дать, по партизанской традиции за мужество и героизм погибших, троекратный залп из боевого оружия». -Они хоть и не учавствовали в боях, а всё одно погибли за нашу Советскую власть! Хоть и прискорбно, что невинно погибли, но мы будем гордиться их стойкостью и мужеством! И уж будьте уверены – сполна рассчитаемся с вражьей сворой за их погибель! Антип, почерневший от горя, стоял у гробов, то до боли сжимая кулаки, то, отвернувшись вздрагивал в рыданиях. Он не мог сказать единого слова, но мысленно клялся отмстить за гибель родных людей, ещё более упорной борьбой за укрепление Советской власти, беспощадностью к тем, кто осмелится пойти против неё. Ребятишек с дальней охотничьей заимки успели привезти к похоронам. Те, что постарше, плакали до изнеможения, приговаривая: «Мамка! Милая наша мамушка, как же так-то?! На кого ты нас спокидаешь?! Как мы таперича без тебя-то?! …» Младшие, ещё по настоящему не осознавая горя, молчком жались к отцу… …Прасковья, ещё только, только очнувшаяся, лёжа на полу амбара ничего не понимала… где она, и только острая боль в теле напомнила о расправе над ней. «Жива ли я? – раздумывала она, вспомнив как застрелили деда Загоруйнова, до смерти забили шомполами Домну… -Да, похоже, жива… Только вот на радость или на дальнейшую беду? Ишь как свирепствуют.. Стрельбу-то какую учинили… Живы ли ребятишки-то? Эти изверги и детей не пожалеют… Вон деда старого не пожалели же…». За стенами амбара продолжалась стрельба. Дверь амбара резко распахнулась. «Ну вот… и мой конец приходит…».В темноте, а может быть от затемнения в глазах… ничего не было видно, но…раздался такой близкий и милый голос: «Парашенька! Ты здесь?! Жива ли?!».Ей хотелось громко закричать, известить, но она в бессилии не громко произнесла: «Здеся я, Сёмушка. Здеся. Жива, слава Богу.» и снова, от радости, потеряла сознание… Семён всё-таки услышал её тихий, приглушённый стон, бросился в амбар, засветил спичкой… Перед его взором на миг предстала страшная картина: на полу голая, с окровавленным телом лежала Прасковья. Семён подскочил к ней, привлёк к себе всё ещё не приходящую в память Прасковью, почувствовал её живое дыхание. -Сейчас, Парашенька! Сейчас я тебя домой… Потерпи, моя голубушка! Сейчас я !Сейчас мы домой... Взял Прасковью на руки, пооберёгся чтобы не уронить и самому не упасть, выскочил из амбара и быстро пошёл к дому. По дороге подскочили Фёдор с Ульяной. «Ах ты, батюшки мои! Жива хоть?! Вот что наделали изверги поганые». Ульяна скинула с себя шаль, прикрыла голую Прасковью… Уже дома Прасковья вновь пришла в сознание. Увидела рядом Семёна, смутно уловила взглядом хлопотавшую у печки Ульяну, преодолевая боль улыбнулась, потянулась к Семёну. Он наклонился над ней, приобнял её: «Потерпи, Прасковьюшка. Вот сейчас водичка согреется, приведёмся в порядок и всё будет по хорошему. -Ребятишки-то живы?- первым делом спросила Прасковья. -Живы! Живы ребятишки! Все живы1 -Слава Богу. Это хорошо. А то бы как… -Ты не беспокойся, Прасковьюшка! Не утруждайся. Поотдыхай. Все живы. Вот только… -Да…да… Я помню…деда и Домну… Я знала, что партизаны ослобонят. А вот они не дождались… А этих кровопийцев-то споймали? -Всех пленили и судить будут партизанским трибуналом. Успокойся, Прасковьюшка, тебе покой нужен. -Да уж теперь-то, при тебе, Семён, я спокойная. Только вот жалко не могу вам пирожков постряпать. Где ребятишки-то? -Ребяты вон у Федора. Они там со всеми ребятишками вместе. А о пирожках не беспокойся. Ишшо настряпаешь. Да попируем, как прежде. Вот отдохнёшь и свар-ганишь нам, как всегда… Ульяна нагрела воды. Помыли Прасковью и, одев в чистое, уложили в кровать на мягкую перину. Отлёживалась Прасковья недели две. Каждый день приходили Ульяна, соседки, делали травные компрессы, примочки из отваров целебных трав, готовили обеды и помогали по хозяйству. Ребятишки почти не отходили от кровати. Пойдут помогут Ульяне в управе и опять к кровати. Большенькие-то всё понимали и не досаждали матери со всякими расспросами, да разговорами, а Сенька всё стрекотал болезненно выспрашивая: -Тебе больно, мама? Да? Ты лежи, лежи! Мы управляемся. Без тебя управимся и с мальцами водимся. Во всём управимся пока, а ты лежи, выздоравливай скорее! Папка говорил, что как выздоровеешь, так опять пирожков сделаешь. А то я уж соскучился по пирогам-то… На вот конфетку, мне тётя Уля дала… Она сладкая. На! Бери! Я уже одну съел, а эту тебе. У Прасковьи на глаза навернулись слёзы: -Ах ты, заботливый ты мой! Спасибо! Ну да кушай сам. Тебе ведь дали. -Ага! Тётя Уля мне дала и Васютке, и Митюшке, и Сёмке с Петьшей. Всем дала. Слышал Петьша с Сёмкой рассуждали – «давай приберегём, потом маме дадим.». И в шкафу спрятали, я видел. А я не спрятал. Одну-то не утерпел съел. А эту тебе. -Спасибо тебе, сынок! Правильно делаешь, что делишься. -Ага! Вы же с папкой всегда говорите, что надо со всеми делиться. Вот и делимся, чем можно… «Вот ведь как…- подумала Прасковья, - ещё не всё и понимает-то, а уже хорошо усвоил, что надо с людями в добре, да жалости жить. Даст Бог, вырастим добрыми ребятишек-то…» Мысли её прервал вошедший Семён: -Ну как вы тут? Сеня, ты маме не надоедаешь? -Нет! Что ты?! Что ты, папка! Сеня наоборот даже мне выздоравливать помогает. -Ага, папка! Я вот ей конфетку даю, чтобы быстрее выздоравливала. Пирожков хочу… -Вот видишь, Семён! Некогда мне залёживаться-то. Надо как-то побыстрее вставать. Вон и те, маленькие-то, постоянно подбегут, ручёнки протягивают ко мне… Ты бы баньку истопил. Сверху-то уж всё подросло, присохло, а вот внутри…как простуда какая – ломит… Поди банька-то подлечит… -Ага, папка! И я в баньку хочу! Истопи! Мы и Васятку с Митюшкой с собой возьмём. Там нахлюпаем их, спать будут крепче. -Да истоплю! Истоплю! До всего-то у тебя дело есть – не зло попрекнул Семён сына. Партизанский отряд в деревне оставался около месяца, а потом и вовсе здесь обосновался штаб. Сельчане помнили пособничество Чиркина в издевательствах палачей над беззащитными людьми. Но обнаружить его так и не смогли. Ему удалось сбежать. Так он более не объявлялся в этих местах никогда. Стёпка так и остался командиром своего отряда. Их обучили немудрёной партизанской науке и отряд стал одной из лучших боевых единиц в партизанской армии. Ни один из тех ребят не ушёл из отряда, пока их не отпустили по домам уже за ненадобностью. И все уцелели, даже раненых в отряде не было, хотя в боевых действиях приходилось участвовать множество раз на самых опасных участках. Этот отряд направляли в самые опасные точки, заведомо зная, что «эти парни не подведут! Эти сделают всё как надо! И врага разобьют, и без потерь вернутся. Знать они заговорённые!...» За отрядом так и закрепилось название «Стёпкин отряд». Бывало в штабе разрабатывают план действий и рассуждают: « Вот здесь пойдёт первый полк, сюда направим третий, а вот здесь нужен будет «Стёпкин отряд» тут пожарчее всего будет, на кого, как не на этих ребят надеяться?! Эти не подведут!» Постепенно в округе вновь налаживалась Советская власть. Но вместе с тем всё упорнее было сопротивление объединившихся колчаковцев, «курукурумцев», белоказаков, отступавших по Чуйскому тракту в Монголию, всё ожесточённее велись бои… И не одно горюшко ещё оплакивали в сёлах под боевые залпы партизанского оружия при похоронах убитых… Окончательно сопротивление колчаковцев было сломлено, когда под Топучей был разбит их авангард. Разрозненные отряды в спешке бежали к границе, бросая обозы, раненых, а то и добивая своих же…Партизаны преследовали беглецов до самой границы, громили их «за погибших товарищей, за натерпевшихся бед, поруганных стариков, баб и мальцов!» В сёлах стало спокойнее. Сельчане вновь принялись за свой крестьянский труд. Партизаны возвращались в свои сёла, в семьи уже на постоянно, потому как надобности в содержании отрядов не стало. Хотя всё ещё нет-нет да налетали в деревни мелкие бандитские отряды, но борьбой с ними уже занимались ЧОН(специальные отряды- ЧАСТИ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ), а по охране населённых пунктов создавались отряды самообороны на местах, которые действовали ещё длительное время и при коллективизации… Прасковья, при поддержке Ульяны, Фёдора, соседей, при заботе Семёна, да ребятишек поправилась, укрепилась морально и жизнь в семье наладилась не хуже прежнего. Снова звучал смех, не злобные окрики отца на расшалившихся ребятишек… Жизнь в деревне, как и во всей округе, налаживалась уже по новым, Советским правилам и законам. Создавались коммуны, затем колхозы, открывались школы, учреждения медицины, культуры. В лучшую сторону меняется быт сельчан. Вот уже радио, электричество появились, загудели, пока ещё малочисленные технические средства. Сёмка с Петьшей освоили науку школы-семилетки всего-то за три года. Сдали экзамены, экстерном. «Башковитые парни! И тяга большая к песням. Давайте-ко пошлём их на учёбу в культур-ое учебное заведение – порешили в сельсовете и правлении колхоза. – Будем платить им стипендию. Небось ото всех-то не убудет. А таланту пропадать негодно! Может это большие артисты в будущем-то. Да и здесь, в деревне, вон новый клуб строим, нужны будут работники. Вот и выучим своих. Будут работать, да народ веселить. Ну а ежели и признают в них большой талант, да на большее, чем у нас в деревне, годны станут, так только порадуемся – гордость наша деревенская будет!» Сначала-то в музыкальное училище направились ребята. Да только там проучились всего год. Увидав в них особый талант, директор училища «препроводил» их в, только что созданный, институт культуры. Вот там они с наслаждением и учились артистическому ремеслу, набираясь должного певческого мастерства. Подрастали младшие ребятишки. Вот и Сеня числится в школе в прилежных учениках. А вот он уже и семилетку заканчивает… Пошёл в школу Васятка а в след за ним и Митюшка… Рассудительные, вежливые ребятишки. Ну… не без озорства… Ребятишки ведь… Всякое бывает. То вот гусака соседского дразнить станут, а то и в огород чужой заберутся вместе с другими. «Там морковка-то слаще, чем в своём огороде и подсолнухи вперёд поспели».Зла-то большого не творили, а всё одно поозоровать охото «как всем». Конечно и тайное становилось явным. Тогда Семён с Прасковьей не бранились на них с криками, да ремённым воспитанием, как это бывало во многих семьях, а вечерком усаживали за стол, садились напротив их, долго смотрели им в глаза, пока тем становилось невтерпёж и они отводили взгляд, а потом кто-то один: -Ну ничего, ничего, ребятки. Может это и не большой грех один-другой разок поозоровать. Понимаем - от всех других отстать не хочется. Но вот только чтобы это в систему не превратилось. На третий-то раз уж и не озорник, а воришка становится. А к воришкам-то какое презрение людское! Да, опять же, и нам-то каково? Чё скажут люди? «Вон Семён – председатель колхоза, людями, всем хозяйством управляет, а вдвоём с Прасковьей со своими ребятишками справиться не могут. Ишь воришек(али ишшо хуже- хулиганишек) выращивают. Это какой же нам с мамой позор-от. Да и вон Сёме с Петей, как приедут в деревню, чё люди скажут? Ребятишки потупившись сидят молчком…А вот уже носами захлюпали, слезёнки покатились. Стыдно самим, жалко отца с матерью становится, Сёмку, Петьшу… «Чё люди скажут?...» «А ишшо председатель…» «А ишшо и маме позор-от…». И тут уж наступает раскаяние вперемешку с горькими детскими слезёнками: -Папка! Мама! Вы нас простите! Мы больше не полезем в чужой огород! Правда не полезем! У нас своего хватит. -Да чего уж там, - скажет мама, - побаловались чуток ну и ладно. Сами же понимаете, что не хорошо. Подсядут один с одного края, другой с другого, обнимут ребятишек, утрут им слёзы: -Ну ладно, ладно. Будя реветь-то. Забудем про то, что произошло вчера, чтобы не повторить завтра. И всё опять налаживалось. Становилось опять легко и тепло от родительской ласки. А урок этот не забывался до самого взросления. Летом на непродолжительное время приезжали Сёма с Петей – на каникулы. Тогда они помогали колхозникам на сенокосе, а когда после дождей в поле работать ещё невозможно, но светило яркое солнце, они вместе с маленькими, как в раннем детстве, шли на речку, помогали прудить пруды, рыбачили… Нередко, по вечерам усаживались все вместе. Сёма с Петей начинали петь, к ним присоединялись Семён с Прасковьей, младшие братья. На такие посиделки часто приходили Фёдор с Улья-ной, тоже любители попеть И так это у них хорошо получалось, что у калитки, а то и в ограде собирались соседи, а прослышавшие об этих вечерах приходили и из дальних домов. Кто-то не выдерживал и тоже присоединялся к поющим. А на другой день только и разговоров было «о чудесном концерте»… После окончания семилетки Сеня поступил в механизаторское училище. Выучившись там «и механиком можно стать, и трактористом, и шофёром, так что это самое подходящее для меня, по душе...». -Это ведь надо же! Такая силища! А урчит-то как! Ну прямо песня да и только- говорил восхищённо… *** Стёпка со своими ребятами так и прослужили в партизанах отдельным отрядом «в двадцать три единицы» до самой демобилизации, подчиняясь только штабу партизанской армии. Это не они сами решили, а как-то так само-собой получилось, что вначале обучались отдельно, потом отдельные задания получали и выполняли отдельным отрядом, а после, зарекомендовав себя «храбрыми, дисциплиниро-ванными бойцами, безупречно выполняющими боевые задания» командованием вовсе прозвались «особым резервным Стёпкиным отрядом». Ну…каких только чудес не бывает. И вот этот отряд получил разрешение отбыть домой на постоянно и приступить к мирному труду. После прощального построения, где командование поблагодарило всех бойцов за верную службу Советской власти, можно было бы мчаться кто как может домой. Но парни, толи ещё не осмелились действовать всяк по себе, привыкшие к дисциплине, толи из уважения к Стёпке, ждали его приказа, а теперь, можно сказать, указания. Стёпка хотел было сорваться с места и стремглав мчаться домой, где его ждали Агафья с сыном, дед с баушкой, но видя некоторое замешательство, скомандовал: «Отряд! За мной!» и не спеша шагом, оголив боевую шашку, проезжал мимо провожающих, как бы отдавая дань уважения товарищам по оружию. И отряд, проделав то же, прощально помахав, покидал село. На выезде из расположения, по приказу командования, пришлось сдать оружие. Да и никто не пожалел об этом. «Теперь оно совсем даже никчему! Теперь надо не воевать, а крестьянскими делами заниматься!». Не доехав версты две-три до родного села, Степан ещё раз отдал приказ «Привал!» Все спешились. Поили у горной речушки коней, пили и умывались сами. Приводили себя в полный порядок. Потом уселись все в кружок. И как-то так непринуждённо молчком поглядывали друг на друга. Казалось и слов-то никаких не находилось…И как-то непривычно было почувствовать себя уже не бойцами-партизанами, а совершенно мирными людьми, никому и ничему не обязанными, кроме как себе, своей семье, своему дому, к которому так хочется поскорее вернуться, обнять стариков-родителей, кто-то жену, детей, кто-то только ещё свою любимую девчонку… Молчание нарушил Степан: -Ну вот, мои дорогие односельчане, боевые товарищи, друзья! Доброе дело мы с вами сделали. Помните, как мы все дружно порешили сбежать от мобилизации в колчаковскую армию? Не сомневаюсь, что никто из нас не пожалел об этим. Не жалеем мы и о том, что столько времени были оторваны от своих домов, от своего привычного крестьянского труда и пришлось заниматься трудом ратным. Сейчас страшно представить что было бы, не сделав того, что мы не раздумывая сделали. Мы дрались с колчаковцами, а не за них. И мы выжили в этой схватке. А ещё неизвестно могли бы мы выжить, пойдя в ту сторону. А как бы наши родные смотре-ли в глаза односельчанам сегодня? Сегодня мы возвратимся домой, несомненно героями, защитниками наших родных, односельчан, с гордо поднятой головой. А вот оттуда мы, если бы смогли возвратиться, шли опустив её, боясь глянуть в глаза землякам. Я сам был таким же, как вы, но сделался вашим командиром не из тщеславия своего, а по вашей же воле, по вашему же настоянию. И низко кланяюсь вам за такое великое доверие, за то, что вы безо всяких сомнений выполняли мои приказы, приказы командования партизанской армии через меня. Сегодня это время кончилось. Сегодня мы опять, как и прежде равные деревенские парни. Но давайте по-братски поклянёмся ни при каких обстоятельствах ни практически, ни даже мысленно не предавать боевых товарищей, и пока мы живы, даже пусть и при разногласиях каких, но дорожить нашей дружбой, она крепко нас связала в боях. Давайте поклянёмся, что будем всегда, как нужда будет, приходить на помощь друг другу делами али добрыми советами. Может мы и ругнёмся меж собой когда нибудь, всякое в жизни-то может сложиться, но пусть эта ругань не станет злой, мстимой и предательской. И при всём этом настоящая, боевая дружба остаётся между нами всегда. Степан умолк. После ещё минутного молчания кто-то тихонько сказал: «клянёмся, братцы!» и уже громкое, троекратное: «Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!» и где-то далеко в горах отозвалось эхо:«…нёмся…ся-а..» -Спасибо, братцы! – вновь заговорил Степан, - А теперь есть предложение в село не скакать абы как вразнобой, а въехать конным строем, с песней, ту, что мы знаем, которую давно сочинили, мечтая о возвращении домой.- Встал, спокойно шагнул к своему коню, вскочил в седло и неспеша поехал, не отдавая более ни каких распоряжений…Но отряд безо всяких приказов выстроил коней попарно двинулся вслед за своим, теперь уже бывшим командиром. Дорога вилась с большого бугра и была видна из деревни, как и деревня была видна с бугра. Всадники на минутку приостановились, все, как будто в едином порыве, сняли шапки, низко наклоняя головы, всяк по своему в своих мыслях здороваясь с родимой деревней. В деревне тоже знали, что «сегодня должны возвратиться деревенские партизаны». Везде сущие ребятишки движущихся заметили раньше всех и по деревне пронеслась босоногая ватага с истошными криками: «Едут! Едут!». Сельчане выходили из домов, кто-то спешил к околице, а оттуда уже неслась слаженная песня: Ходили мы походами На колчаковский сброд! Хранили от карателей Весь наш родной народ! Хранили, да хранили Весь наш родной народ! Не зря в атаках грозных Громили ворогов! Избавили народ наш От тяжких кандалов! Избавили, избавили Народ от кандалов! И красным партизанам Народ хвалу поёт, За то, что разгромили Карательный весь сброд. Э-эх! Поразгромили Карательный весь сброд! Встречай, земля родная! Мой дом родной встречай! Мы жизни не щадили, Чтоб цвёл родимый край! За то, чтоб лучше жили, Чтоб цвёл родимый край. Не терпелось встретиться с родными, но председатель сельсовета здесь же у околицы устроил митинг: -Дорогие товарищи! Земляки! Мы встречаем наших героев-односельчан!.Ить вон как обернулось-то – мы тогды, как провожали их мобилизованных в колчаковскую армию, думали, что и не свидимся уже с ими. Да опять же подумывали, не дай Бог, заставят в нас же стрелять. А оно вона как обернулось-то! Как они мудро придумали сбегти в партизаны, да нас же и защищать от всякой нечисти карательной. Низкий поклон им от всех односельчан! Я правильно говорю?– обратился он к собравшимся. -Правильно!Правильно! – рявкнула многочисленная толпа встречающих. - Так вот я и говорю – героями оказались наши деревенские парни. Не посрамили чести деревенской. И все, кто пожелает, могут чичас высказать свою благодарность! Да не так долго,… заждались их домашние-то… Но митинговали ещё более получаса…. Как только смолкли последние речи, конники быстро разъехались по разным сторонам, всяк к своему дому, где их уже с нетерпением ожидали родные… Подъехав к дому, Степан увидел, что в ограде множество народу. Он ещё издали видел Агафью с сыном на руках, рядом стояли дед с баушкой… «Ну вот – опять не дадут как следно быть повстречаться с женой да сыном.» - мелькнуло в голове у истосковавшегося по ним Степана. Но ничего не поделаешь. Не только ему, не только Агафье, но и всем пришедшим хотелось непременно повидаться с отважным внуком, односельчанином, одним чтобы обнять, да убедиться, что вот он – цел и невредим прибыл в родной дом, другим, чтобы увидеть «самолично», да потом по селу рассказывать каким молодцом прибыл Стёпка Шаркунов, да как его встречала Агафья с маленьким сынишкой… Степан спешился, привязал хлыстик узды к пряслу, степенно прошёл в ограду, низко поклонился: -Здорово живём, земляки! -Доброе здоровьице, Степан Васильч! -Здравствуй, Стёпа! -Здорово Стёпка! Показывайси! Ух ты! Возмужал! -Знамо дело – воин, защитник наш! Ну здрастуй! Степан подошёл к старикам. Вначале обнял деда: -Здравствуй, деда! Как вы тут выжили? -Да ничего, внучек…Выжили! Страху-то тоже не мало было, да вот дал Бог к нам не сунулись. Спасибо вам! Их в страхе держали, вот оне суда и не посмели. -Здравствуй, Баба-Поля! Как здоровьице-то? -Слава Богу! Ишшо крепко держимся. Вот тебя с ребятами всё поджидали. Вот, слава Те Господи, дождались. Маленький Петюнька ёрзал на руках у Агафьи, всё вырывался, тянулся к отцу и кричал: «Пап! Пап! Мам! Мам, пусти! Пап! Пап! На меня!». Петюнька уже подросшим был, как Степан уходил из дому и хорошо помнит, как раньше играли с отцом то в прятки то отец высоко подбрасывал его и ловил в крепкие руки… Он ничего не понимая, недоумевал «куда это поудевался папка? Почему его так долго нет?» Он сильно скучал по отцу и нередко требовал от Агафьи: «Где пап, пап?! К папе хочу!», Нередко капризничал, даже отказывался есть кашку: « Не хучу! Бяка! К папке неси!». И вот сейчас он с превеликим нетерпением напоминал о себе, стремясь вырваться из материных рук и кинуться к отцу. Стёпка подошёл к Агафье, которая всё ещё удерживала Петюньку, крепко её обнял вместе с сыном. Петюнька только этого и ждал он крепко вцепился ручонками в отцову одёжку, а потом повис у него на шее, беспрерывно лопоча всего-то «Пап! Пап! Пап!».Глядя на эту картину мужики, улыбаясь хмыкали, бабы умильно утирали слёзы.«Вот ведь как! Малец, а помнит!» «Смотрикась как прильнул! Ах ты, Боже мой, вот она кровь-то родная…». Агафья отпустила Петюньку, а Стёпка взял его на руки, высоко поднял над головой, направился ко крыльцу дома: -Полетели, полетели! Петюнька заливаясь смехом передразнил: -Полетели! Полетели! Хаха-ха! Агафья повернулась к стоявшим в ограде: -Спасибо, добрые люди, разделяете нашу радость! Заходите в дом, почаёвничаем. -Спасибо, Агафья Пантилимовна, за приглашение! Спасибо! Да уж мы пойдём, покеда. Вы уж тут без нас. Вон сколь время не виделись. Давай встречай мужика-те! Пошли бабы! - и толпа колыхнулась к воротам, только Павел Панфилович да Пелагея Игнатьевна вошли в дом. У Агафьи уже был приготовлен стол. Все уселись. Агафья хлопотала, выставляя на стол горячее. Петюнька так и не отцеплялся от отца. То обнимал его, то немного отстранялся и начинал гладить Степана по волосам, то обращался к старикам и показывал на отца пальчиком: «Деда! У-у-у! Пап! Пап! Баба! Пап! Пап! Пап!» Все весело смеялись, глядя на радость малыша и радовались вместе с ним. У Степана «руки были заняты сыном» и медовухи налил в стаканы из жбанчика Павел Панфилович, как потом оказалось, принесённого им же. -Давайте выпьем за благополучное возвращение папки,- обратился он, как будто бы только к Петюньке, - за то чтобы нам никогда больше не пришлось расставаться по ратным, да бедственным делам. Чтобы такие вот Петюньки росли при отцах, да матерях неотлучно в такой вот радости, как сёднишная, без слёз да со смехом ребятишечьим. За добрую, счастливую жизню! Все выпили. Разговоров больших не затевали. Налили ещё по одной. «За отвагу мужицкую, за терпение бабье, переносящих во все времена беды, да тревоги неимоверные стойко, в ожидании своих мужиков, оберегая деток своих от невзгод!». Степан хотел ещё налить по одной, но Агафья робко, но настойчиво попросила: -Поди не надо, Стёпушка? Я вон баньку истопила. С дорожки-то как раз, а то поди уж давненько спокойно-то не парился, да и парился ли? А как-нибудь, на днях, соберёмся, суседей пригласим, сродственников, да и отпразднуем, как следно быть, возвращеньице-то. -Да и то верно! – встрепенулся Павел, - Ты давай в баню, а мы с баушкой пойдём. Управа уж скоро. И тебе управляться таперича дома надобно. А то одна вот Агаша всё… А таперича мужик возвернулся, вот и делай свои мужицкие дела, дай бабе продых какой. -Да и правда-то! Я уж, с войной-то, совсем позабыл про хозяйственные дела. Ты уж, Агашенька, прости меня за это. Да ишшо вон и коня-то не прибрал. Ладно! Счас всё сделаем как надо быть. Все поднялись из-за стола. Петюнька так и висел, обхватив ручонкам шею отца. Не отрывая его от себя Степан вслед за дедами вышел во двор, распрощались, стреножил и отправил на выпаса коня, не спуская сына с рук. А когда возвращались с выпасов, Петюнька притих и заснул, не разжимая своих ручёнок… Степан войдя в дом, легонько отцепил от себя сына, бережно уложил в самодельную деревянную кроватку и отправился во двор. Домашняя скотина уже пришла с выпасов. Агафья доила корову, возле ворот повизгивали поросята, хрюкала матка, мычал телёнок, гоготали гуси, крякали утки. «Эк вот как… -раздумывал Степан, - Не токмо что лю-ди, каждая животина свой дом знает. Вот ведь не пошли же куда к другому двору, а к своему же…», а вслух спросил: -Агашенька! Где корм-от? Всё позабывал с войной этой… Прямо смех и грех! Хозяин, тоже мне… -Дак-ыть свиньёшкам вон в сенях в кадушечке заварено, да в ведре. Вот из ведра-то и вывали в корыто. Уткам тоже из кадушечки наложи запаренного, а гусям-то вон в амбарушке в ларе овёс, можно и сухой. Оне и сухой едят хорошо. Степан сделал всё, как сказала Агафья, а сама она, подоив корову, отправила её снова на бугорок на траву, напоила телка. Вошли в дом. Сели на лавку. Агафья прижалась к Степану и заплакала, тихонько вздрагивая. Он обнял её: -Ну что ты? Что ты, Агашенька? Ведь всё хорошо закончилось. Ну долгонько не был дома, так ведь не на гулянке же где-то был. Ведь доброе дело мы с ребятами делали. А ежели бы не убегли к партизанам, так как бы?... -Да я, Стёпушка, от радости это. Люди-то вон все в деревне хвалют вас. А всё одно страшно было, когда слухи ходили, как по деревням беды катились. Сколько невинных-то… Ну ладно! Хоть тоже горюшко, но кто воевал так за добрые дела погибали, а вот невинные-то, беззащитные бабы, да старики, да ишшо и дети… Страшно было! Ежели бы в нашу-то деревню налетели, то тоже… Горюшка-то нахлебались бы. Может и не сидели бы вот так… -Да нагляделись мы тоже, как, освободив, входили в деревни-то. Страшно смотреть на последствия издевательств. Ну вот потом и били их, не думая о своей-то жизни. Злые все были. Да ишшо и у партизан-то которых близкие пострадали, так вовсе удержу никакого не было, когда в бой-то шли. Даже в плен редко брали, хоть и велено было брать, а всё одно не брали – всех уничтожали со злости, да с горя великого. Насмотрелись на горюшко людское… Не дай Бог! Я вот всё узнавал – не близко ли каратели к нашей деревне подбираются. Ежели бы чё, так и в нарушение всякой дисциплины, да приказов, мы бы с ребятами всё одно прискакали. А горюшко-то людское и в других деревнях покоя не давало, как своё всё воспринимали… -Да вот, Стёпушка, я и вижу, что и вам не сладко было… Вон седина-то просквозила по голове. Молодой такой, а поседел… -Да седина-то это ничего! Она мужика-то украшает даже, а вот прямо низко кланяться Богу-то надо! Сохранённые мы все остались. Даже не пораненные. А уж бились-то как жестоко, а вот подиж-ты – выжили… -Дак-ыть, и я, и деды вон, да все в деревне Богу молились, чтобы вас защитил. -Да, конечно, спасибо всем! Ну может тут и наша сноровка помогла. Лытать-то мы не лытали, за других не прятались, а всё одно всегда обдуманно делали, чтобы и врага побить, и самим под их пули не угодить. Жить-то всем охота, да ишшо вот у каждого дома-то… -Ой! Стёпушка! Засиделись, разбалякались! Баня-то выстынет. И так уж подбрасывала. Давай будем собираться, да пойдём. Мальца-то толи будить? -Да пусть, поди, спит. Потом выкупаем. Подтопить-то и завтра можно. Но Петюнька как будто услышал их разговор о нём. Захныкал в кроватке и «Пап! Пап!» -Да здесь я, сынок, здесь. Давай подниматься в баньку пойдём. С папкой в баньку. -В баньку пап, пап. В баню пошли все трое вместе. Вначале Степан не жарко поддавал, чуток только «мальцу-то шибко жарко не гоже». Петюньку усадили в до краёв налитую тёпленькой воды мелкую кадушечку, где он с превеликим наслаждением хлюпался. Но Степану хотелось жарко попариться и Агафье пришлось с Петюнькой пойти в дом. Вот уж тогда Стёпка жварил себя берёзовым веником, покрякивая, обливая себя холодной водой, вновь поддавал и снова неистово махая, шпаря себя веником . Утолив всю жажду по жаркой домашней баньке, Степан, почувствовал такое блаженство, «как будто вновь народился». Возвернулся в дом, когда Петюнька уже спал, а Агафья сидела, за столом поджидая его. -Помнишь, Стёпушка, как впервой раз вот здесь же сидели мы с тобой в рождественскую ночь? -Как же можно забыть такое?! Помню! Помню и сейчас Бога благодарю, что Он привёл меня к тебе. -А ведь ты не сам ко мне пришёл. Я тебя приманила. А сам-то бы, может и не пришёл…Может бы какая другая тебя заграбастала… А я вот не отдала тебя никому. -Дак вот и тебе тогда нижайшее поклонение! Ведь это такое счастье с тобой-то! Вот и Петюнька у нас теперь от той сладкой ночи-то. Вишь какой сорванец растёт! «Пап! Пап!». Степан вновь обнял жену, крепко прижав её к груди Агафья сняла полотенце с накрытого стола: -Давай, Стёпушка, посидим вдвоём, вот как тогда… Они сели друг против друга, Агафья подливала в стаканы домашнюю наливку. Всё было так, как в тот давний вечер, первый вечер их начинающейся любви. Но Степан поторапливал Агафью: Агашенька! Время-то уже поздноватое. Пора бы и в кроватку… Ему, разгорячённому банькой, разомлевшему от наливки, нетерпелось поскорее оказаться в постели с любимой женой, предвкушая сладостные чувства ощущения её тела рядом со своим… Как и в первую ночь их близкого знакомства, Степан неумолимо целовал, ласкал Агафью, почти до самого утра был неутомим и уже когда запели утренние петухи, они заснули счастливым, спокойным сном… Разбудили их окрики соседки: -Агафья! Ты что же это корову-то не доишь?! Корова-то у ворот мычит! Вон скоро пастух поедет, а ты ишшо и не доила! Агафья тихонько выскользнула из под одеяла, чтобы не разбудить Степана. Но он уже тоже проснулся и встал вслед за Агафьей. Не одеваясь подошёл к ней, крепко обхватил руками, жарко поцеловал: -Спасибо тебе, Агашенька! Ну прямо как в раю… -Да тебе спасибо-то, Стёпа, что ты приехал, да и радость великую бабе в подарок привёз! Ну да хватит обниматься-то! Поди ишшо никуда не уйдёт, а вот корова недоеной может уйти. Пойду скорее. Отпускай, давай! - прикрикнула на него Агафья и пошутила – Вот пожалуюсь деду, он те портки-то спустит, да и отдерёт как следует, ишшо не перерос поди! -Да не надо деду-то! Я перед тобой их сам сброшу… -Экий ты охульник у меня! Иди вон управляйся по двору-то. Не надейся таперича на меня! Сам делай! Я рукой не шевельну! Мужик приехал на радость и на ночь и на день. А мне больше ничего и не надо! Вот ты, Стёпушка, да Петюньчик наш… Так вот прошла эта встреча после долгой разлуки, да и как будто в первый раз! Уж такой снова сладкой была ночь эта и многие другие любимой жены с любимым мужем… И в этой семье, и в других семьях деревенских после возвращения молодых мужей к жёнам, да детям, ещё не женатых парней к девчонкам своим, а коих и к молодым вдовушкам потягивало, жизнь налаживалась в радости пришедшего спокойствия. Гулянок многодневных не устраивали, но возвращение отметили в каждой семье по самым праздничным порядкам. Время было летнее, сенокосное. Гулять-то некогда. «Пока вёдро стоит – надобно успевать сенокосничать, а то, не дай Бог, дожжы пойдут, можно без кормов остать- ся, али плохие заготовим…». Степан с наслаждением, кажется и не чувствуя усталости, работал на заготовке сена вместе с дедом и дядьями, отцовыми братьями, жившими уже давным-давно своими семьями, но большие работы выполняли все вместе, сообща успевая сделать для каждого всё в свои сроки. Наработавшись в поле, по вечерам уделял не мало внимания сыну, играя с ним, балуясь, доставляя тому не мало удовольствия. Агафья не в силах была уложить Петюньку спать, который всё упрямо твердил: «Доздюсь папку, тогда спать!» « Не-эт! Папку здать буду!» Агафью на покос не брали. С Петюнькой-то и баба-Поля могла побыть, но Степан, узнав, что жена вновь почуяла беременность, вовсе запретил ей исполнять какую тяжёлую работу. Старался, как мог, всё делать сам. «Твоё дело, Агашенька, мне детей здоровеньких рожать, да обихаживать, самой здоровенькой быть на радость мужику-то! А с делами я, как-нибудь сам…». Так вот и продолжалась жизнь Степана и Агафьи Шаркуновых в любви, семейном согласии да взаимопонимании… *** … Вот и в их деревне организовались колхозы. В одном из них работал Степан. Больше всё в плотницкой колхозной мастерской, да кузнице. Уж не один раз колхозники на собраниях норовили избрать его председателем, но он категорически отказывался: «Не моё это дело! Не управлюсь я. Да, опять же, грамота не та! Не-эт! » -Да что ты, Степан трындычишь «не справлюсь». Вон отрядом-то управлял ведь. Там-то смог командовать а здеся мирные дела, люди мирные…» -Так то там. Там совсем по другому. Там война… Не-е! Ребяты! Не моё! Загублю дело! Я своё дело… Знаю его, люблю. Своё…А в председатели - не-эт! И так вот, уже несколько лет Степан исправно исполнял работу, потребную для колхоза, пользовался немалым авторитетом у сельчан, а на руководящую так и не пошёл. Колхозники уже и не стали настаивать, «потому как бесполезно всё! Упёрся как бык, и ни в какую!», но уважением обделён не был. И председатель, и правленцы нередко приходили к нему за советом по тому или иному вопросу. В советах не отказывал, но постоянно говорил: «Посоветовать-то могу. Вот так лучше сделать…, но это, опять же с моего видения, а вы поспрошайте ишшо мужиков, да сами поразмыслите что к чему. Вот она истина-то и родится. Это ведь надо со всех сторон обойти…» В семье народилась девочка. Назвали-то её Маней. Манюня подрастала вслед за Петюнькой. Так вот и звали Петюнька а дочку почти всегда не по имени, а «Сестрёнка», хотя уже первый в школу пошёл, а сестрёнка подрастала забавной девочкой и нередко увязывалась за Петюнькой, когда тот шёл в школу, или бежал поиграть со сверстниками. Так и подрастала больше в парнишечьей среде. Кличка «Сестрёнка» к Машеньке «прилипла» с Петюнькиного благословения. Когда только народилась дочка, родители говорили Петюньке: «Вот и сестрёнка у тебя теперь есть. Ты её защитником будешь. В обиду сестрёнку никому не дашь».» «Угу! – отвечал тот, -никому не дам в обиду!».Он сразу же полюбил девочку и много време-ни просиживал у колыбельки, умиленно поглядывая и изрекая: «У-тю-тю! Сестрёнка…» и уже перед всеми хвалился: «А у нас-то Сестрёнка родилась. Я её защищать буду и в обиду не дам!». Он так её всегда и называл Сестрёнка, вначале-то думая, что это её имя, а уж потом и по привычке. И в деревне уже их так называли: «Вон Петюнька с Сестрёнкой бегут…», и сверстники тоже не иначе как «счас Петька с Сестрёнкой придут и в прятки будем играть,.». Петя почти никогда не прогонял Машеньку от себя. Редко уж когда…Вот если в лес далеко пойдут – тогда. «Тебе, сестрёнка, придётся сёдни дома быть. Рановато ишшо в лес-то. Ты ужо не сердись! Вот подрастёшь – тогда.». Та соглашалась, не капризничала, не канючила, не выпрашивала Петюнькиного благодозволения, потому как уже понимала, что если брат сказал, что нельзя – значит нельзя, «А когда можно-то то Петюнька меня всегда с собой берёт. Ну а раз нельзя…». Вот и Петюнька подрос.. Закончил среднюю школу…В отличниках не был, но и в лентяях, да отстающих не числился. Рос как и все деревенские ребятишки, учился тоже «как все». Вышел из детского возраста. Поступил в сельскохозяйственный техникум, а по окончании полного курса обучения вернулся в родное село и назначили молодого специалиста механиком. Техники хоть и мало, но до чего же она «капризная»(!) и требует не малых знаний… Петюнька, теперь уже Пётр Степанович, как уважительно называли его в селе, мотался по соседним МТС, добывая необходимые запчасти для устранения неисправностей то в ХТЗ, то в «Универсале», то в «Фордзоне»… А вот и Манюня уже в невестах…Вслед за подрастанием старших появлятся на Свет Божий Ванюшка, Зоя, Алёша, Саша, Андрейка… Хоть и большая семья, но все росли в добром семейном согласии, да уважительном отношении друг к другу и к односельчанам. Не богато жили, при таком-то семействе…. Не богато материально, а вот духовно семья Степана и Агафьи была обогащена изрядно. Все дети воспитываются в добре, да согласии, уважительном, доброжелательном отношении к людям, в честности, да трудолюбии. Ну дети есть дети…И когда ещё маленькие – то и озорничали вместе со сверст-никами, но злых дел не творили. «Не позволительно перед совестью своей - твердили родители. – От людей-то может быть и скроете, что недостойное, а вот как перед совестью-то своей скрыть?..» И в колхозе, и у сельчан в семьях материально жизнь становилась лучше, но какое-то моральное гнетение чувствовалось всё отчётливее с каждым днём. Стали ходить слухи о войне…со стороны «капитализма». Парней призывают на службу в Красную Армию. Вот и Петра призвали, да и направили прямиком в офицерское училище – «Грамотный. Физически здоровый. Морально устойчивый. Из партизанской семьи. Самое место в офицерах…». А тут в деревне, и вовсе страшные события стали происходить. -Анисья! Слышала што приключилось-то?! – перешёптывались бабы у прорубей, - Витьку Понкратихина, да Серёжку Пустовалова сёдни ночью заарестовали и увезли в каталажку. -Да ну?! За что ето? Они бы, вроде, парнишки не хулиганистые, да и украсть не посмеют… -Вот те и «ну». Сказывают, быд-то бы, они какую-то шайку сорганизовали, да и пособничали капиталистам. Вот их и сарестовали, как врагов народа. -Да что ты?! Ето у нас-то в деревне враги народа? Ну и што они натворили? -Да вот и никто не знат што, а вот заарестовали. Оно и правда, вроде бы, не за что, а вот увезли парнишек… -Да тут, бабы, чтой-то неладно! Вроде бы у нас и навредить-то шибко негде. Да и не слышно. Вот когда при создании колхозов кто вредил, так там сразу видно было – то скотину погубят, то хлеб подожгут… А счас совсем ничего не слышно было. Да и как это парнишшонки с капиталистами-то снюхались? Чёто не верится. У нас и чужих-то никого в деревне не было. Ведь все на виду. И, ежели бы, кто чужой появился, тем более из капиталистов, сразу бы видно было. А так – не-ет! Тут чё-то не так… -А вот так или не так, а увезли парнишек. Поди зазря-то не арестовывают… -Вот уж не знаю зазря или не зазря, не знаю. Но не верится и всё тут, что парнишки чё сурьёзное напакастить могут! В огород могут забраться, а чтобы стране.. …Такие разговоры не смолкали и возникали всё чаще и чаще… Всё чаще и чаще по ночам появлялся в деревне «Чёрный воронок» и из очередной избы увозил «врага народа»… Чёрная тень беспокойства охватила всю деревню: «Кто следующий?...» И «следующий» находился нежданно, негаданно...Тут уж больше по доносам своих же односельчан, кем-то, чем-то обиженных в прошлом… Тут уж вволюшку подразгулялись, вспоминая прошлые обиды и затаённое зло…Доносы всемерно поощрялись. Как же! «Бдительность односельчан помогла раскрыть ещё одну гнусную вылазку капитализма. При содействии честных людей будут и впредь пресекаться действия вражеских шпионов и пособников капитализма!». Неспокойно было в семье Степана и Агафьи. Однажды Степана вызвали в район. В райкоме ВКП(б) с ним беседовал первый секретарь один на один. -Вот что, Степан Васильевич! На тебя поступило анонимное письмо. В нём говорится, что ты был в приятельских отношениях с Константином Антипиным, арестованным две недели тому назад. Дело его ещё не рассматривалось, а следом и на тебя депеша, хоть и не подписанная. Как ты думаешь, кому это надобно? Кто-то там в деревне на тебя зло имеет. Не припомнишь кого ты мог когда-то разобидеть? -Да нет! Вроде бы в деревне со всеми мирно живём. -А ты всё-таки хорошенько повспоминай. -Нет! В нашей деревне на меня злых не может быть! А вот…Когда ещё партизанили…В Челухте, в Ойротии мне самому лично пришлось восстанавливать Советскую власть, арестовывать тамошнего председателя сельской управы и препровождать его в район. Он тогда грозился, что придёт время и рассчитается со мной… Он отсидел в тюрьме сколько-то и возвернулся назад. В прошлом году узнал, что он и до сего времени там живёт. Вот не он ли? Больше некому. Наши деревенские не могут! А он… -Ну да ладно…Я это письмецо изъял и постараюсь не допустить его в дело, хотя и от меня-то мало что зависит…Областной представитель НКВД пока о нём не знает, но начальник милиции тоже уж подчиняться перестаёт и может стребовать письмо-то назад… Всё-то ему враги народа мерещатся. Вон и секретарей парт.ячеек уже начинают подозревать… А ведь все они люди глубоко преданные Советской власти, устанавливали её, партизанили. Как ты думаешь про Антипина-то? -А что тут думать?! От того, что я с ним в самых добрых отношениях, не отказываюсь. Он мужик добрый. Партизанили вместе. Вместе и в партию вступали. Вместе и колхоз строили, да и трудимся с приложением всех сил и способностей своих, чтобы укрепить его, да крепко на ноги поставить. Вона как разговоры-то идут про войну. Надобно крепкими быть колхозам. Готовить всякие запасы. -Ты это, Степан Васильевич, брось вслух-то говорить! Думай, но лучше помалкивай, а то и впрямь угодишь куда не следует за такие речи. Они теперь крамольными считаются. Вроде бы дискредитируют и партию, и правительство. Товарищ Сталин заверяет народ, что войны не должно быть. Подписаны все мирные соглашения. А вот такие разговорчики считаются паническими и льют воду на мельницу капитализма. Так что вначале подумай о чём говорить. Сейчас за каждое слово можно вляпаться, что и не выберешься, хотя и далеко не всё понятно что к чему…Я с доверием отношусь ко всем нашим коммунистам, особо к тем, кто не жалел жизни своей, восстанавливая Советскую власть, экономику нашу, колхозы. И часть коммунистов смог отстоять. Но и я не всесильный. Уже и на меня НКВДэшники стали косо посматривать. Ну «твоё» письмецо я ещё постараюсь не допустить в дело. А как дальше?... Ну да поживём – увидим. Поезжай домой. Ежели что – не верь и не поминай лихом. Так и расстались. А через полгода арестовали и секретаря райкома… *** Всё реже и реже стали приезжать в деревню Сёма с Петей. Теперь они в ансамбле поют… Совсем взрослыми стали. Оба женились и жили в городе… Большом городе… Где они всем-то и неприметные вовсе. «Вот если бы у нас в деревне – то какой почёт, да уважение им были бы! А там кто их знает? Людей-то вон сколько! – сокрушалась Прасковья, - Кто их там упомнит-то?! Да и кто ишшо об их там узнает-то в таком муравейнике?...» Но Сёма с Петей и там пользовались уважением за талант свой, за доброе, душевное отношение к людям, за трудолюбие, вкладываемое в своеобразную работу, непривычную для сельчан(«Чё песенки не петь?! Это ведь не сено метать…»), но в общем-то далеко не из лёгких… Хоть и посмеивались сельчане над Семёновыми «певунчиками», но относились с уважением, особо после того, как однажды на «День борозды» (это после окончания посевной)), Сёма и Петя уговорили руководителя ансамбля поехать в село с концертом. Так-то бы ничего, но им не мало стоило труда для уговоров руководителя на бесплатный концерт для земляков. К тому времени их уже облачили в военную форму и ансамбль считался военным. Вот Сёма с Петей написали письмо местному военкому, чтобы он походатайствовал перед «кем следует» о концерте военного ансамбля при проводах в Красную Армию ребят весеннего призыва. Всё удалось на славу. Призывников со всего района вначале собрали в райвоенкомате и в назначенное время организованно привезли в сельский клуб на «Вечер Проводов». Ух! Что тут было! Выступления с речами и председателя райисполкома, и военкома, и Семёну, как председателю колхоза, пришлось держать речь, и руководителям других колхозов и организаций. Призывникам дарили чемоданчики с содержимым всех принадлежностей для начала службы. А особо всем запомнился большой концерт. После все сельчане с восторгом расхваливали и концерт, и Сёмку с Петьшей «Какие они молодцы, что сорганизо-вали такой концерт привезти в деревню! Да и сами-то! Сами-то! Эк вон Сёмка: =…Ты постой, постой, красавица моя! Дай мне наглядеться радость на тебя!.. = А Петьша-то! Петьша-то што творит! Шпарит на балалайке и сам же поёт! Ух и озорник! Ишь ты! =Голубые, голубые, голубые небеса… Почему не голубые у залёточки глаза?! Или вот: Я не буду из под дуба Ключевую воду пить! Я тебя не позабуду! Буду до смерти любить! -А это уж вовсе наша деревенская: Играй, играй, играчёк За работу пятачёк, А хорошо будешь играть – Можно гривенник отдать! -Иш ты, стервец, не забыл ишшо деревню-то: Плясать пойду, Головой качну, А сам серыми глазами Завлекать начну (и пускается в присядку, не выпуская из рук балалайки и не переставая задорно играть) -Молодец, Петьша! Шпарь дальше! Да нашенские давай, нашенские давай» Тут уж Петя вынужден отступить от программного и петь деревенские частушки: Сам я рыжий, рыжу взял, Рыжий поп меня венчал, Рыжий поп меня венчал Рыжка до дому домчал! У нас коней очень много, Только мало хомутов… Ну девчонок расплодилось, Как в амбаре хомяков. Не успел ещё Петьша отплясать, а к нему на сцену с аккордеоном Сёмка. И полилось ихнее: «Во ку, во кузнице, Во ку, во кузнице, Во кузнице молодые кузнецы, Во кузнице молодые кузнецы. Они, они куют. Они, они куют, Они куют приговаривают, К себе Дуню провораживают…» А следом за этой песней, более задушевная, но уже по военному: На коне-е вороном Выезжал партизан… Э-эх!Сабля остра при нём, Две гранаты, наган… Уже в зале не утерпели и начинают подпевать последние строки куплета: …Э-эх! До свиданья, сынок, Ему молвил старик… Ещё гремят аплодисменты, а на сцене полный состав ансамбля: …Содатушки! Браво-ребятушки! Где же ваши жёны?! Наши жёны – пушки заряжёны, Вот где наши жёны! На смену этой приходят новая: Шёл отряд по берегу, Шёл из далека… Шёл под красным знаменем Командир полка… И снова, не менее патриотическая: Гулял по Уралу Чапаев-герой, Он соколом рвался С врагами на бой… Столько песен было спето! Столько зажигательных, танцев увидели сельчане! Да и позднее уже несколько по другому отзывались о работе Сёмки и Петьши: «Не-е, ребяты!Это тоже не лёгкий труд-то…» Время становилось всё напряженнее и Сёма с Петей уже не могли далеко отлучаться от места расположения ансамбля, следовательно, не могли побывать в родных местах, а одному из них и вовсе не суждено когда-либо побывать в родительском доме… Семён с Прасковьей, Сенька работали в колхозе, Васятка учился в медицинском институте, Митюшка осваивал науки в инженерно-техническом институте, когда нагрянула беда. Было прекрасное летнее утро. Ничто не предвещало грозы. Но было неспокойно на душе, нещадно щемило сердце Прасковьи какой-то тоской, невыносимой болью. «Что это со мной? Неуж-то чё с ребятами там в городу? – размышляла и успокаивала сама себя – Нет! Это я просто стосковалась по ребятишкам, вот и просит сердце-то свидания. Им-то некогда всё… Надо бы отпроситься да съездить к ним. Попроведать как они там. Да и с внучатами пообщаться, а то совсем забудут бабушку-то…». Но и «отпроситься» стало невозможно…и «попроведать» не съездила Прасковья, и «повидаться» не пришлось долгих пять лет, а с коими и вовсе никогда… (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
