Что хочет автор. Литературные конкурсы

Если открывает отец, я вежливо говорю «позовите Сашу», потому что сашкиного отца я немного побаиваюсь.

А если Сашка сам открывает дверь, я обычно говорю:

- Непляй, айда на балку!

Через минуту мы уже бежим по пыльной дороге, мимо водопроводных колонок, виноградников и теплиц – туда, на окраину города.

Карман непляевских брюк сильно топорщится – там лежит большой кусок серого хлеба.

Когда мы проголодаемся, Сашка сначала даст откусить мне, потом откусит сам, потом опять мне. И так до тех пор, пока хлеб не закончится…

Балка – наше любимое место. Там много чего интересного – старая свалка, заросли алычи и абрикосов. Там - запах свободы!

Сашка рвёт незрелую алычу и морщит нос.

- Непляй, опять живот скрутит!

- Не ной, Пончик!

Пончик – это я.

Наверно, потому, что баба Клаша закормила меня вкусными украинскими борщами с пампушками. А ещё – галушками со сметаной.

Хотя сметана – это редко, это только по праздникам…

Непляй снова ест незрелую алычу.

А я что? Я – как Непляй…

Можно подумать, Сашку дома не кормят.

Кормят, конечно, но Сашке не хватает. Может, поэтому он постоянно грызёт ногти?

Нос у Непляя всё время шелушится, видимо, от жгучего крымского солнца.

А ещё Сашка умеет материться.

Я тоже умею, хотя мне не нравится.

Один раз, случайно, при мамке я сказал матерное слово.

Мамка размахнулась и ка-а-ак даст по губам!

- Ах, ты паразит! Смотри у меня!

Материться мне теперь расхотелось…

Сашка старше меня на целых девять месяцев, поэтому много чего умеет.

Он умеет делать танки из шпулек от ниток; он умеет красиво плеваться, а ещё – честно обманывать.

Сашка смотрит прямо в глаза, врёт и не моргает, поэтому все ему верят.

Я так врать не умею, потому что всё равно моргаю.

Один раз мамка спрашивает у Сашки:

- Ну, и где ты весь день шлялся? Опять на балку ходил?

Сашка сразу перестал моргать и говорит:

- Мы евойной мамке помогали…

И на меня головой кивает.

- И как это вы помогали?

- Мы, - говорит Сашка, - весь день рыбу потрошили… У Пончика… ну, у Мишки то есть. Евойный папка много рыбы нарыбачил…

И опять не моргает!

А я моргаю и, бывает, даже краснею... А Сашка краснеть не умеет – я этого ни разу не видел.

Вчера он пришёл ко мне очень рано, и это было подозрительно.

Мы спрятались с ним в саду, в беседке под виноградом, и Непляй зашептал мне в ухо:

- Глянь, чё пацаны за балкой нашли…

Он разжал ладонь – на ней лежали железные штуковины.

- Это патроны… Настоящие!

Я взял патроны и зачем-то их понюхал.

Они пахли точь-в-точь как наш старый железный рукомойник.

- Ух ты!.. Немецкие или наши?

- А фиг его знает, - ответил Непляй. – Сегодня взрывать пойдём!

- Как, как… по- правдашнему! – разозлился Сашка.

За балкой собрались мальчишки постарше, человек двенадцать.

Дело близилось к вечеру, с моря дул лёгкий бриз.

Пахло пылью и коровьими лепёшками.

Мальчишки уже развели костёр и стояли возле него полукругом.

- Ну что, мелюзга, взрывать будете? Или робеете? – спросил высокий и сильно загорелый мальчик.

- Сам ты мелюзга, - с вызовом ответил Непляй.

- Ха-ха! Ну, давай, а мы поглядим...

Я всегда был вторым, после Непляя, но не в этот раз.

Почему-то теперь я решительно шагнул навстречу костру и бросил патроны в огонь.

- Берегись! – крикнул Загорелый.

Мы укрылись в небольшом овражке и затаили дыхание.

Но ничего не случилось, и мы вернулись обратно.

- Отсырели, наверно… Теперь ты давай, - сказал Загорелый и, прищурив глаза, посмотрел на Непляя.

Непляй сплюнул и тоже бросил патроны в огонь.

Мы залегли в овраг и закрыли головы руками… Опять тишина!

Непляй громко матюкнулся:

- Айда, глянем, может дров надо подкинуть.

Сашка пошёл первым, я – за ним.

И тут жахнуло!

Я испугался и как будто окаменел.

Непляй схватил меня за руку и крикнул:

И мы побежали.

За нашими спинами послышался свист и громкое улюлюканье.

- А Сашу позовите, - попросил я на следующий день непляевскую мамку.

- Ты в порядке? – спросила она и ласково погладила по голове. – Проходи, Мишенька, он в спальне… Несчастье-то какое! Мамка, небось, расстроилась?

Мне почему-то стало не по себе, я весь покрылся потом, но вошёл в дом.

Сашка лежал на старой раскладушке.

На лице его был небольшой ожёг, светлые брови и волосы слегка обгорели.

Рядом, на стуле, висели сашкины штаны. На них было видно несколько чёрных дырок, с подпалинами.

- Непляй, ты чё? Заболел?

- Та не-е-ее! Это я от мамки хоронюсь, шоб не ругалась…

- Я наврал, что у вас дома примус загорелся и пожар начался. Вот я тушить помогал.

- А вдруг у моей мамки спросит?

- Не спросит! Ты же знаешь, они год как не разговаривают.

- Ага! Потому что ты сказал, что это я всю черешню у дядьки Павла оборвал. Так мамка моя и не поверила.

- А хто?! Ты и оборвал.

И Непляй, не моргая, уставился на меня своими синими глазами.

- Вот ты гад, Непляй! Вместе же рвали!

- Да пошёл ты…

- Ты мне теперь не друг, - сказал я и выбежал из комнаты.

Слёзы злости и обиды навернулись на глаза.

Теперь мы с Сашкой не дружим. Целых два с половиной дня!

Я слоняюсь из угла в угол и не знаю, чем заняться.

Вдруг слышу: стук в окно. Выглядываю – никого. И снова стук…

Что же это такое, а?!

Выбегаю во двор и вижу: к раме окна прибит гвоздик, к гвоздику привязана нитка, а на нитке висит картошка.

Другой конец верёвки тянется к старой сливе. А за сливой стоит Сашка!

Он дёргает за нитку и картошка стучит по стеклу.

Кто хошь напугается!

- Что, Миханя, напугался?

- Глянь-ка, что у меня есть…

У Непляя в руках - монетка:

- Десять копеек! Мамка дала, айда в гастроном!

- Ща, я только дом закрою!

Мне вдруг пришла в голову идея.

В нашей горнице стоял огромный, как слон, старинный комод.

Я придвинул к нему табурет и открыл застеклённую дверцу.

Там, в тёмной его глубине, в деревянной шкатулке, лежали деньги.

То отец, то мамка клали туда с зарплаты монеты, а иногда - бумажки.

Я взял самую красивую, красного цвета бумажкуи прочёл по складам: «де-сять руб-лей».

Теперь и я что-нибудь куплю в магазине!

В гастрономе никого не было.

Толстая продавщица в белом накрахмаленном колпаке, зевая, спросила:

- Мальчики, вам чего?

Непляй протянул монетку и важно сказал:

- Взвешайте вон те жёлтые горошки…

Продавщица взяла в руки совок и зацепила им из ящика вкусные конфетки.

Потом на одну сторону весов поставила маленькую гирьку, а на другую - чашку, в которую высыпала горошки.

Мы с Непляем смотрели, как движется стрелка на весах туда-сюда и сглатывали слюни.

Потом продавщица взяла из-под прилавка хрустящую бумагу и свернула кулёк. В него она высыпала жмень конфет и протянула Сашке:

- Держи, мальчик!

Я был намного меньше Непляя ростом, а прилавок оказался слишком высоким для меня.

Поэтому я встал на цыпочки и вытянул руку с денежкой:

- Тётя, взвешайте, пожалуйста, такие же конфетки…

Продавщица взяла десять рублей, внимательно посмотрела на свет.

Потом проворно выскочила из-за прилавка и схватила меня за правое ухо.

- Где взяв деньги, малец? Украл?

- Больна-аа! – закричал я. – У мамки взял, в шкатулочке…

- А ну, геть домой! И шоб деньги положил туда, откуда взяв! Я приду и у мамки спрошу, понял?

Я заплакал и выскочил из магазина, Сашка – за мной.

- Не реви, Пончик! – и Сашка протянул мне кулёк с конфетами…

Деньги я сразу положил обратно, в шкатулку.

- Ты в другой раз десять копеек бери – это вернее… Конфет купишь! - поучал меня Непляй.

- Ладно, - вздыхал я и прикрывал рукой ухо.

- А твои десять рублей были не настоящие! – сказал Сашка, и я с ним согласился.

Настоящие или нет – не знаю, только после этого случая деньги без спроса я не беру.

Ни у родителей, ни у знакомых, ни у чужих людей.

Пусть даже эти деньги будут лежать на самом видном месте.

В этом году Сашка Непляев идёт во второй класс, а я – в первый.

Ура! Я давно хотел в школу, и чтоб новый ранец – за спиной; и чтоб новые, пахнущие краской, учебники и тетрадки.

И чтобы за партой со мной сидела самая красивая девочка с нашей улицы – Маринка!

И чтоб она просила меня поточить карандаш или поменять чернила в чернильнице…

А я бы после школы нёс её портфель до самого дома.

Сашкина мамка с моей, наконец-то, помирились.

А дело было так…

Непляй, накануне первого сентября, говорит:

- Слушай, Пончик, давай наших мамок помирим.

- Ты своей скажешь, что моя мамка в гости зовёт. А я своей скажу, что твоя зовёт. И чтоб в одно время, в шесть часов вечера.

- А я время не выучил пока ещё…

- Эх, ты - темнота!

Непляй уже научился по часам определять время, а я никак не мог понять, когда без пяти час, а когда - половина первого.

- Тебе, Михаля, ничего понимать не надо! Ты просто скажи ей про шесть часов и всё.

Сашкина мамка и моя встретились на улице. Поздоровались. Разговорились…

Моя мамка много интересного узнала от непляевской и наоборот.

Потом сашкина мамка всыпала Непляю ремня, а моя мамка – мне.

Но не больно, а так, чтобы знали.

Зато они помирились!

- Посмотри на Мишу, какой хороший мальчик растёт, не то что ты - баловник! Миша и вежливый, и спокойный, и учится хорошо.

А мне теперь Сашку ставят в пример:

- Вон Сашка, твой друг, всё успевает: и в саду помочь, и рыбы натягать, и в магазин сбегать… Не то, что ты – увалень.

Ну и ладно, ну и пускай!

Всё равно мы с Сашкой друзья.

А кто не верит, спросите у Сашки – он не соврёт.

ДВА ОЛОВЯННЫХ СОЛДАТИКА

(часть вторая)

Вчера мой друг Непляй умер…

Вернее, Сашка Непляев жив и здоров, но как друг он для меня перестал существовать.

Теперь он дружит с Ахмедом, который старше Сашки на целых два года.

У Ахмеда чёрные жёсткие волосы, круглая, как мяч, голова и кривые ноги.

- Айда на балку, - уговаривал я Сашку.

- Нее-а, - отвечал Непляй, - у нас с Ахмедом важное дело.

Какое дело, Сашка не говорил, но при этом делал загадочное лицо.

У Непляя вдруг появились деньги, - не много, но всё-таки.

- Да пошёл ты со своим Ахмедом, - сказал я тогда Сашке и обиделся.

А сегодня Сашка сам подошёл ко мне на перемене:

- Мы с Ахмедом решили взять тебя с собой… Обещаешь держать язык за зубами?

- Я что, девчонка?

- Ладно, Пончик, тогда после обеда за тобой зайду…

Про эти катакомбы я слышал от своего отца.

- Говорят, там партизанский отряд от немцев прятался… Не ходи туда, сынок, страшное это место.

Папку я всегда слушался, но не потому что боялся - просто не хотел огорчать.

- Идёшь с нами? – спросил Непляй. – Ахмед уже ждёт нас на автобусной остановке.

- Это же далеко – катакомбы. Если мамка узнает - убьёт!

- Что, струсил, Пончик? - Непляй смачно сплюнул мне под ноги.

- Ничего я не струсил! Пошли.

На остановке нас действительно ждал Ахмед.

Мы залезли в полупустой пыльный автобус, а потом ехали примерно час.

До конечной остановки мы добрались втроём – остальные пассажиры сошли намного раньше нас.

Я огляделся: в этой черте города мне бывать ещё не приходилось.

Автобус развернулся, обдав нас выхлопными газами и оглушив жутким урчанием двигателя.

Мы двинулись в путь…

Солнце ещё пекло, но не так сильно, как пару часов назад – день близился к концу.

Впереди, по пыльной дороге, шёл Ахмед, за ним – Непляй, последним шёл я.

За спиной у Ахмеда болтался старый, потёртый рюкзак.

Мы миновали большой пустырь, поросший низкорослой полынью и колючками.

Дальше, за пустырём, начинались заросли барбариса и ещё какого-то кустарника.

В глубине этих зарослей, невидимая глазу, тревожно попискивала птичка.

Постепенно начинался подъём, и идти становилось всё труднее.

Густые заросли больно царапали лицо и руки; пот катился градом, заливая глаза.

Вдруг я зацепился штаниной за ветку и неожиданно упал.

- Заткнись, - прошипел Ахмед, когда я вскрикнул от боли.

Я поднялся, отряхнул штаны и взглянул на Непляя - он виновато отвёл взгляд.

А вот, наконец, и пещера…

У меня пересохло во рту, сильно хотелось пить.

Только воды не было – мы забыли взять её с собой.

Вход в катакомбы загораживал земляной вал.

По всей его длине растянулась ржавая сетка, на которой была прикреплена табличка с надписью «Вход воспрещён».

Но кто-то проделал лаз в сетке и мы, пригнувшись, продолжили путь.

Под ногой Ахмеда вдруг что-то хрустнуло, и этот неожиданный звук, словно выстрел, заставил нас вздрогнуть.

- Ты остаёшься здесь, - сказал Ахмед, не называя меня по имени. – Если увидишь что-то подозрительное, кинь камень в пещеру, мы услышим. Понял?

- Мы быстро, - успокоил меня Непляй.

Я молча кивнул головой и опустился в пожелтевшую колючую траву.

Ахмед включил фонарик, и они с Непляем смело шагнули в черноту пещеры.

Я лежал в траве и слушал, как стрекочут в траве цикады; и мне мерещилось, будто это стрекочет партизанский пулемёт.

А ещё я представил, как партизаны ночью, тайком, копают ров у входа в катакомбы.

- Выследили, гады, партизан, - сказал как-то отец.

- Кто, немцы? А кто-то остался в живых?

- Все погибли, - вздохнул отец, - газом потравили. А катакомбы проволокой обнесли. Говорят, археологи или историки скоро приедут. Схрон партизанский, вроде бы, там имеется. Катакомбы на много километров под землёй тянутся, сразу-то схрон и не найдёшь.

- Там оружие, наверно, давно заржавело. Кому оно, ржавое, надо?

- Эх, Мишка! Оружие, может, и заржавело, только память человеческая не ржавеет, - грустно сказал отец.

Рядом со мной вдруг послышался подозрительный шорох.

Я повернул голову налево и оцепенел от ужаса – не мигая, на меня смотрела серая, с красивым рисунком, гадюка.

Её приплюснутая голова, в лучах заходящего солнца, отливала кроваво-красным цветом.

Раздвоенный язычок, показавшийся из пасти, а также шипение, говорили об её намерении.

- Боженька, помоги! – зашептал я так, как учила когда-то бабушка.

«Мишенька, - говорила бабушка, - запомни самую главную молитву «Отче наш, иже еси на небеси»…

- Бабуля, я не могу запомнить, - хитрил я тогда.

«Ну, ладно, Мишаня, молись тогда так: Боженька, помоги».

Теперь, глядя в глаза гадюке, я сильно пожалел о том, что не выучил главную бабушкину молитву.

- Боженька, помоги! Пускай гадюка уползёт в свою нору. Обещаю, что никогда больше сюда не приду! Никогда-никогда!

Неожиданно змея развернулась и поползла вслед за уходящим солнцем.

Я увидел, как она скользнула в расщелину среди камней и пропала из виду.

На мне не успела высохнуть мокрая от пота рубашка, как вернулись Ахмед с Непляем.

Когда я волнуюсь, я всегда потею.

- Ну, как? – спросил Непляй.

Я неопределённо пожал плечами.

- Не обоссался от страха, малец? – спросил, ухмыльнувшись, Ахмед и опустил на землю тяжёлый рюкзак.

Я, словно заворожённый, смотрел на то богатство, которое добыли мальчишки: истлевшую армейскую пилотку с красной звездой, патроны, гранату, штык-нож и даже настоящий пистолет!

Не успел я опомниться, как Ахмед выудил из рюкзака золотую медаль, положил её на свою грязную ладонь и восхищённо зацокал языком:

- Отец за неё рублей двадцать даст!

Сашка тоже потянулся к рюкзаку и достал из него пожелтевший лист бумаги, сложенный треугольником:

- Глянь, Пончик, письмо какое-то…

Ахмед тут же больно ударил Сашку по руке:

- Домой пора, мелюзга! Кому скажете про пещеры – убью!

И злобно скрипнул зубами.

Я нисколько не сомневался, что Ахмед на это способен.

- Где шлялся? – строго спросила мамка. – Ремня, видать, давно не получал. Уроки сделал?

- Нам сегодня не задали.

- Тащи дневник, посмотрим – задавали или нет!

- Боженька, помоги, - зашептал я, но в этот раз молитва почему-то не помогла.

Мамка всё-таки всыпала мне ремня и заставила делать уроки.

Так я и уснул за кухонным столом, накрытым старой выцветшей клеёнкой, под тиканье настенных часов с кукушкой.

И как оказался потом в кровати – не помню, наверное, папка отнёс.

Спустя три дня Сашка поймал меня на школьной перемене и с улыбкой вложил мне в ладонь рубль

- Держи, Пончик!

- Ты что, забыл? Ты же на стрёме был, в карауле!

И, оглядевшись по сторонам, зашептал в ухо:

- Ты никому не говорил?

- Нет, никому. Ахмед что, медальку продал?

- И медальку, и много чего еще. Только не Ахмед, а папка евойный, дядя Ашот.

Я повертел в руках рубль, зачем-то попробовал на зуб, будто проверяя – настоящий рубль или фальшивый.

- Дурак ты, Непляй! Видал, сколько медалей у соседа, который с войны вернулся?

- Видал, и что?

- А то! Медали - не продаются! Их на войне заслуживают! – я швырнул непляевский рубль куда подальше.

Он долго катился по деревянному полу школьного коридора, пока не исчез из виду.

Потом я повернулся к Непляю спиной и побежал к выходу.

Я бежал что есть сил, а казалось – еле передвигаю ноги.

Ночью я долго ворочался и никак не мог уснуть.

Я слышал, как вернулся отец со своей вечерней смены.

- Мой руки и садись ужинать, - шёпотом сказала мамка.

Я слышал, как льётся вода из рукомойника, как отец гремит алюминиевой ложкой по алюминиевой миске, кушая суп.

- Слыхала новость? – спросил отец, немного погодя.

- А шо такое?

- Дядьку Ашота знаешь?

- Это который с Виноградной улицы?

- Ну да. Наши мужики его чуть калекой сегодня не сделали!

- За шо? – удивилась мать.

- За дело, - сердито ответил папка. – Я б эту гниду, за такие дела, в тюрьму упёк, лет на десять.

- Ой, Гришенька, да шо же случилося?

- Говорят, пацанов в катакомбы посылал, чтобы трофеи военные искать. А потом продавал чёрным копателям, а денежки – себе. Говорят, и Сашка Непляев там был.

- А наш-то был? – испуганно спросила мамка.

Я затаил дыхание.

- Сашку батька так ремнём отходил, аж синий теперь с ног до головы. Только Сашка божится, говорит - вдвоём они были с Ахмедом, и больше никого.

Я накрылся одеялом с головой и затрясся всем телом.

Ночью мне приснился страшный сон: как будто немцы поймали Сашку и пытают.

- Где, - спрашивают, - партизаны прячутся?

А Сашка им отвечает:

- Хоть стреляйте, всё равно не скажу!..

Проснувшись, я твёрдо решил пойти к Непляю.

Я сложил в ранец тетрадки, учебники и обходными путями пошёл к другу.

А то, что Сашка мне друг, я теперь не сомневался – просто мой друг совершил ошибку.

В конце сада, под старой яблоней, у меня был закопан клад.

В железной коробке из-под конфет хранились все мои сокровища: пуговицы от армейской шинели, стреляная гильза, два оловянных солдатика, старинные монеты и брошка в виде жука-скоробея.

Брошку я решил подарить Маринке, самой красивой девочке с нашей улицы, на день рождения.

Правда, у жука не хватало одного глаза – бусинки…

Я немного подумал, отковырнул у жука второй глаз и положил своё богатство обратно в шкатулку.

Двух оловянных солдатиков, подаренных отцом, я прихватил с собой.

Непляй не сразу открыл мне дверь.

Сначала в сенях, на окне, колыхнулась цветастая занавеска.

Потом я услышал, как скрипнула половица, и наконец, в приоткрывшуюся дверь, я увидел непляевский глаз.

Глаз был тёмно-красного цвета и сильно опухший.

- Заходи, - прохрипел Сашка. – Вишь, как батька ремнём отходил.

Я прошёл в комнату.

Сашка оголил свой зад, показал спину – всё его тело было в кровоподтёках и синяках.

- Пьяный был, - объяснил Сашка, - если б трезвый, может, пожалел бы.

- Зачем ты родителям про катакомбы рассказал?

- Дурак я, Мишаня! За медальку мне Ахмед два рубля пообещал. Купил я себе батончиков – очень люблю я батончики! Они же дорогие - не то что горошки… Вот жру я батончики, а мамка увидала, спрашивает: где денег взял, украл?.. Пришлось сознаться. Сам не знаю, как такое случилось.

На глазах у Сашки блеснули слёзы.

Я разжал кулак – на ладони красовались два оловянных солдатика.

- Это мне? За что? – удивился Сашка.

- За то, что про меня не рассказал.

Сашка дёрнулся всем телом, будто от сильного удара, а потом запричитал:

- Мне деньги сильно были нужны, понимаешь? Эх, дурак я дурак! А Ахмед говорит: пошли со мной, будут тебе деньги… У тебя, Мишка, родители хорошие, а у меня? И у меня тоже хорошие, только папка иногда пьёт и жрать бывает нечего.

Я знал, что в сашкином доме деньги водились редко.

Непляев-старший иногда уходил в запой, а мамка получала копейки.

- Я пойду, Сашка - и так уже в школу опоздал.

- А завтра придёшь? – жалобно спросил Непляй.

- Приду, - пообещал я, поставил на тумбочку оловянных солдат и тихо прикрыл за собой дверь.

Я успел ко второй перемене.

На крыльце школы стоял Ахмед со старшими мальчишками.

Его круглая, как мяч, голова, резко выделялась среди всех остальных.

Я крепко сжал кулаки.

Когда я подошёл к двери, Ахмед вдруг сделал резкий выпад и подставил подножку.

Но я был наготове и успел шагнуть в сторону. Ахмед не удержал равновесие и, под хохот одноклассников, упал на колени.

Я показал Ахмеду кулак и спокойно пошёл в класс.

Через месяц семья Ахмеда уехала из нашего города насовсем.

Может, им стало стыдно, а может, в других катакомбах ищут они теперь золотые медали.

Мы с Сашкой опять вместе делаем уроки, вместе ходим на балку и любим одну и ту же девочку.

Маринка, и правда, самая красивая, самая весёлая девчонка с нашей улицы!

Не верите? Тогда спросите у Сашки.

ЧАСЫ С КУКУШКОЙ

(часть третья)

В нашем доме вдруг сломались часы с кукушкой.

Мамка чего только не пробовала: железную гирьку туда-сюда тянула, раскачивала маятник, стучала по часам - бесполезно.

Кукушка отказывалась куковать, а часы – исправно ходить.

Отец заглянул внутрь и сказал:

- Не мучайся – бесполезно, новые пора покупать.

А мне часы стало жалко - это был бабушкин подарок.

Утром, когда отец ушёл на работу, мамка сказала:

- Сынок, отнеси часы в мастерскую, к дяде Толе. Жалко, всё-таки бабушкин подарок.

- Завтра отнесу, мы сейчас с Непляем на рыбалку идём.

- А ну, геть, я сказала! – прикрикнула мамка.

Если мамка так говорит, значит можно и подзатыльник схлопотать.

Придётся идти…

Я нехотя отправился в мастерскую.

Все мальчишки побаивались этого дядю Толю, и я - тоже.

Был он какой-то странный и нелюдимый, бирюк, одним словом.

Мы с опаской проходили мимо синей будки, на которой болталась вывеска «Часовщик».

Висела она криво, и никто, даже дядя Толя, почему-то не хотел её ровно прибить.

Дядька с утра и до вечера, даже в жару, сидел в мастерской безвылазно и был виден из окна только по пояс.

Мы ни разу не встречали дядю Толю на улице или, например, в Гастрономе.

Одет он был всегда в один и тот же пиджак; на голове – несуразный малахай.

Мужчина он был худой, со впалыми, поросшими щетиной, щеками; длинными руками, в общем, весь какой-то нескладный.

На правой щеке его был заметный пунцовый шрам.

Однажды знакомый пацан отнёс в ремонт батькины часы и потом рассказывал:

- Ох, и воняет же от него! Наверно, горилку пьёт, чесноком закусывает, и к тому же не моется!

И все мальчишки засмеялись.

Мы часто ходили с друзьями на железнодорожную станцию мимо будки часовщика.

Там, вдали от посторонних глаз, мы занимались опасным делом.

- А вот, хлопчики, я вам зараз уши-то надеру! – однажды закричал на нас путевой обходчик и бросился догонять. Да разве ж нас догонишь?!

Мы бросились врассыпную.

А придумал эту затею Петя Яценко. Мы тайком брали у родителей мелкие монеты, клали их на рельсы и, спрятавшись в кустах, ждали проходящий состав.

Когда, громыхая вагонами, состав пролетал мимо, мы, обгоняя друг друга, бежали к рельсам.

Наши монеты, сплющенные тяжестью металлического чудовища, были горячими, как пирожки.

А после, сидя в тени винограда, мы бахвалились друг перед другом своим трофеем.

Сколько бы продолжалась наша забава – неизвестно. Только однажды чуть не случилась большая беда.

Богдан, умный и воспитанный мальчик, носил очки в роговой оправе. В них он был точь-в-точь как сова! Чтобы сын не потерял очки, мамка Богдана привязала к дужкам резинку.

И вот однажды, когда состав, выдувая струи пара и сигналя о своём прибытии, оказался в нескольких метрах от нас, резинка на очках Богдана лопнула. Это случилось в самый неподходящий момент!

Все побежали в укрытие. Все, кроме Богдана.

Он, близоруко прищурившись, начал шарить руками по гравию в поисках очков. Только от волнения никак не мог их найти.

Состав надвигался так необратимо, что всем стало страшно за Богдана. Я зажмурил глаза…

А когда открыл, то увидел такую картину: Непляй стоит рядом с нами и крепко держит за руку бледного, испуганного Богдана.

- Вот, дурень, и есть дурень! А если б тебя под состав затянуло? Знаешь, сколько таких случаев было?

Богдан молча размазывал слёзы по щекам и близоруко щурился.

Мы потом нашли его очки на железнодорожной насыпи.

Богдан немного походил в треснутых очках, а потом мамка купила ему новые.

Мы же навсегда забыли дорогу к опасному месту.

Мамка увидала, что я стою, как вкопанный, вытащила монетку из кошелька и ласково произнесла:

- Мишаня, а это тебе на мороженку… Ступай уже!

Мамка знала, что мороженое я люблю больше всего на свете.

Я вздохнул, взял часы подмышку и пошёл в мастерскую.

Стояла середина апреля. В садах отцвели абрикосы, вишня, персик.

Зима в Крыму короткая и относительно тёплая. Но всем известно, что сильный ветер, дующий с моря, выстужает в мгновение ока.

Этой осенью я пойду уже во второй класс, а Непляй – в третий.

Скоро понаедут отдыхающие и займут лучшие места на пляже.

Толстые тётеньки с бледной кожей, их худые бледнолицые дочки – все будут барахтаться в Чёрном море и по-дурацки визжать.

Прошлым летом мы с Непляем встретили на пляже одну красивую девочку. Просто о-оочень красивую!

Она была даже красивее Маринки, в белой панамке, короткой юбочке и белых сандаликах.

У девочки были голубые глаза, длинные белокурые волосы и светлая кожа – настоящая Мальвина!

- Давай с ней познакомимся, - предложил Сашка.

- Давай виноградом угостим!

Сашка побежал за виноградом, а я остался караулить Мальвину, чтобы не потерять из виду.

Я с интересом наблюдал, как девочка немного покупалась, потом вышла из воды и стала строить песочный замок.

Она набирала в ладоши мокрый песок и задумчиво пропускала его между своими розовыми пальчиками.

- Хочешь винограду? – спросил вернувшийся и запыхавшийся Сашка.

Он протянул девочке гроздь зрелого винограда.

Мальвина удивлённо захлопала длинными ресницами и кокетливо пожала розовым плечиком.

- А ну, брысь отсюда, хулюганы! – закричала толстая Мальвинина мамка.

Мы и правда были похожи на хулиганов: оба загорелые – до черноты, с облезлыми от солнца носами и ободранными коленями.

- Дура! – разозлился Сашка и выкинул виноград в прибрежные кусты.

Кто из них «дура», Сашка не уточнил.

- Чего тебе? – спросил меня часовщик дядя Толя.

- Вот, мамка часы просила починить.

Вблизи он показался не таким уж и страшным.

- Приходи завтра - может, починю.

Он нацепил на правый глаз круглую линзу, взял в руки маленькую отвёртку и занялся привычным делом.

- Спасибо, - промямлил я и побежал к Непляю.

- И что, от него даже не воняло? – спросил Сашка.

- А нос красный был?

- Нормальный нос. Только шрам красный.

- Ну, и фиг с ним! – подытожил Сашка, а я спорить не стал.

У нас с пацанами появилась новая страсть – футбол!

Мы стали реже ходить на балку и на море.

Забросив ранцы, с утра до вечера мы гоняли мяч по нашей улице.

Вместо футбольного поля была грунтовая дорога, вместо ворот – булыжники.

Мы ссорились, кричали на всю улицу и даже дрались. Но эти драки были не настоящими, а так – для восстановления порядка и справедливости.

Во время матча в воздухе надолго повисало жёлтое облако. Это была взвесь из дорожной пыли и песка.

Пыль забивалась в наши вихрастые головы, в наши иссушённые от крика рты.

После таких матчей мы приходили домой уставшие и грязные, как черти.

- Ах ты, скотиняка! – ругалась мамка. – Где ж я столько мыла на тебя наберусь?

Непляю и остальным мальчишкам тоже влетало от родителей.

Но это ещё полбеды!

Наш футбольный мяч пару раз залетал к соседям в окно.

После звона разбитого стекла можно было наблюдать такую картину: по пыльной дороге, обгоняя друг друга, бегут футболисты, а за ними гонятся тётки или мужики.

- А шоб вам! Ти нечиста сило!.. Ах вы, паразиты!

Одно из стёкол вставил мой отец, второе – отец Непляя.

А сколько было поломано цветов в палисадниках – никто и не считал.

Приближалось Первое Мая – я очень любил этот праздник!

- Праздник весны и труда, праздник счастья и единства людей, - так говорил мой папка.

По такому случаю он надевал белую рубаху с запонками и брызгался одеколоном «Шипр».

Мамка делала на волосах завивку и становилась похожа на кудрявую барашку.

Она дольше обычного крутилась у зеркала, красила губы и то и дело поправляла ажурный воротничок на платье. Платье было новое, модное, крепдешиновое.

Мне аккуратно причёсывали волосы на бок и давали нести яркий воздушный шар.

Втроём мы выходили из дома и, вливаясь в поток людей, двигались в сторону центральной площади.

Колонна шла медленно и торжественно. У некоторых в руках были красные флаги, у других – воздушные шары, третьи несли цветы.

Я шёл гордый и счастливый, рядом с родителями, на первомайский парад!

Сашка Непляев издалека махал мне рукой, и я махал ему в ответ.

Маринка, задрав свой красивый носик, несла в руках букетик пионов.

И сама она была такая же цветущая, румяная, как цветок.

Небо над нами полыхало голубым, солнце слепило глаза, лёгкий бриз ласково ворошил волосы.

На лицах идущих людей цвели улыбки; с площади доносились звуки духового оркестра.

Наша колонна, наконец, подошла к площади и выстроилась по её периметру.

На главной трибуне стояли важные люди, и что-то говорили про партию, Ленина и ещё что-то такое, чего я не понимал.

Потом все люди дружно хлопали и кричали «ура!»

Я тоже кричал «ура» вместе со всеми.

Наконец-то домой! Скорее переодеться и сбежать на улицу.

Что же это такое?.. Этого не может быть!

Возле Гастронома, на перекрёстке, я увидел дядю Толю.

Совсем другого дядю Толю, не похожего на того, которого знал.

Вернее, я увидел только его половину – верхнюю; нижней части туловища у него не было. Совсем.

Там, где обычно бывают ноги, ног не было!

Дядя Толя ехал на деревянной платформе.

В его руках были зажаты деревянные дощечки. Этими дощечками он и отталкивался.

Несмотря на жару, одет он был в чёрный пиджак и белую рубашку.

Ордена и медали, блистая на солнце, позвякивали движениям в такт.

Их было так много, что я не смог сосчитать.

Я заворожённо смотрел на главную награду: вот она, Звезда Героя Советского Союза!

- Сынок, мороженое хочешь? Сбегай в Гастроном, - услышал я, будто сквозь сон, голос мамы.

Мама наклонилась ко мне, удивлённо заглянула в лицо и положила ладонь на лоб:

- Ты не заболел?..

Неужели это тот самый дядя Толя – мрачный, небритый, неприглядный?

Я не мог отвести от него взгляда!

Так вот откуда у него шрам по всей щеке; вот почему он никогда не выходит из будки. Вот почему он не может поправить табличку с надписью «Часовщик» - он просто не может до неё дотянуться!

Открывшаяся вдруг правда, чувство жалости, стыда и раскаяния захлестнули мою душу.

Бедный дядя Толя! Как он живёт без ног? Это невозможно, это нелепо, этого не должно быть!

Комок подкатил к горлу, мне захотелось плакать.

Когда мы поравнялись, оказалось, что дядя Толя не на много выше меня ростом.

Дядя Толя взглянул на нас, а потом слегка кивнул головой.

- Сынок! – мама трясла меня за плечо. – Да что с тобой такое? Ты испугался?

- Нет! – крикнул я и бросился бежать.

Потом, сидя в саду под любимой грушей, я спрашивал сам себя:

- Зачем бывает на свете война? За что она лишает людей ног, рук? Почему люди не могут жить без войны?

Может быть, там, под грушей, я стал намного взрослее, чем был прежде.

На следующий день с часовой мастерской что-то случилось.

С ней произошли удивительные перемены!

Кто-то неизвестный, скорее всего ночью, прибил табличку «Часовщик» ровно и аккуратно, и даже помыл грязное окно.

Откуда-то вдруг появилась урна для мусора, а рядом, в трёхлитровой банке, кто-то оставил букет красных пионов.

Наши сломанные часы дядя Толя всё-таки отремонтировал.

- Жалко-то как! – говорила моя мать отцу. – Только и может руками Степаныч работать - ног-то нет…

- А жена у него где? – спрашивал отец.

- Говорят, на фронте убили. Вот, один, как перст, и остался.

Ночью мне приснился сон: как будто иду я по полю, а вокруг красных маков – тьма-тьмущая!

И вдруг, откуда ни возьмись, налетают мессершмитты и начинают бомбы сбрасывать.

И бегу я по полю, кричу, а спрятаться негде.

А вдруг вижу: бежит мне навстречу Анатолий Степаныч и что-то кричит, а ноги-то у него - целые!

Хватает он меня за руку и тащит куда-то. А я поднимаю голову и вижу, как со страшным гулом летит на нас фашистская бомба со свастикой.

Тогда дядя Толя закрывает меня своим телом, а бомба взрывается совсем близко.

- Ку-ку, ку-ку, ку-ку, - прокуковала кукушка двенадцать раз и спряталась в свой домик.

А я долго ворочался и никак не мог заснуть…

Мы с Непляем часто теперь приходим к дяде Толе в гости – то воды принести, то забор починить, то папиросы купить.

А ещё – услышать про войну, подержать в руках настоящее оружие и полюбоваться орденами.

Герои – они такие: бывают без ног, бывают одиноки и беззащитны. Но как настоящие солдаты, стойко и молча переносят они все трудности жизни.

Мы с Непляем про это сразу догадались.

Не верите? Тогда спросите у Сашки!

(часть четвёртая)

И вновь наступила весна!

Наши с Непляем тетрадки открывались всё реже, а тройки в дневнике появлялись всё чаще.

С улицы домой нас было не загнать: то на море, то на балку, то играть в футбол.

Мы с Сашкой знали одно секретное место, где растут дикие пионы.

Сначала нужно было выйти на окраину города, потом пройти между военными складами.

Затем, пройдя склады, нужно было миновать противотанковый ров.

В этом рву, поросшем травой, мы пытались найти оставшиеся после войны гильзы и оружие.

Но так ни разу ничего и не нашли.

Дальше, за рвом, начинались колхозные поля.

А вот мы и на месте…

- Цветы для мамки рвёшь? – спросил Сашка.

- А для кого же? Конечно, для мамки!

- И я – мамке, шибко она пионы любит!

Шапки пионов были видны издалека.

Их нежный аромат висел в воздухе сладким розовым облачком.

Я наклонился, чтобы сорвать первый распустившийся цветок.

Вдруг из самой сердцевины розового куста что-то полетело мне прямо в лицо!

Я в испуге отпрянул и чуть не упал.

Оказалось, это был зайчишка! Он испугался не меньше моего.

Выписывая каракули, заяц улепётывал от нас что есть сил.

-Э-ге-гей! – закричали мы с Непляем, наблюдая, как заяц добежал до ближайших кустов акации и там исчез.

Мы с Сашкой нарвали по букету и, довольные, вернулись домой.

На город стремительно опускалась крымская ночь.

Сейчас мамка выключит свет и командирским голосом скажет: «Отбой!»

Я на цыпочках вышел в сени, откинул крючок и со скрипом отворил дверь.

- Ты куда? – сонно спросила мамка.

- До ветру, - сказал я.

В соседнем дворе залаяла собака и вскоре умолкла.

В окнах Маринки ещё горел свет.

Я крадучись подошёл к её дому и обомлел!

На крыльце лежал точно такой же розовый букет, как у меня.

- А ещё друг, называется! – пробурчал я себе под нос, положил свои цветы рядышком с сашкиным букетом и побежал домой.

На школьной перемене я подошёл к Непляю.

- Ну что, понравились мамке цветы? – спросил я ехидно.

- Ага, понравились! – сказал Непляй, и глазом не моргнув.

Он, когда врёт, даже не моргает.

- Ага, и моей мамке тоже понравились.

- У тебя сколько сегодня уроков?

- У меня тоже четыре, - обрадовался Сашка. - Айда вместе домой? У меня мамка картошку пожарила, на маргарине.

И мы отправились к Непляю домой.

До летних каникул оставались считанные дни. Учиться совсем не хотелось.

Какая там учёба, если на улице – такая погода!

Мы с Сашкой шли мимо цветущих каштанов и распустившейся сирени, и на душе моей было светло и радостно.

Вдруг Непляй толкнул меня в бок:

- Пончик, глянь-ка туда!

Невдалеке, по каштановой аллее, шла Маринка.

Рядом, размахивая маринкиным портфелем, шёл долговязый мальчишка из старшего класса.

- Давай этого «гуся» отметелим? – предложил Сашка.

А потом процедил сквозь зубы:

- Я этой дуре цветочки дарил…

- Видел я твои цветочки, Непляй!

- Как? – Сашку озарила догадка. - И ты тоже?! Пончик, ты – тоже? А-ха-ха!

Непляй начал тыкать в меня пальцем и орать на всю улицу:

- Пончик, мы с тобой – дураки с мыльного завода!

Почему именно с мыльного, я не понял.

Сашка смеялся так заразительно, что я тоже расхохотался.

Мы стояли посередине улицы, схватившись за животы, и покатывались со смеху.

Наконец, успокоившись, Сашка сказал:

- Пончик, давай поклянёмся друг другу, что к Маринке больше – ни ногой!

А потом мы побежали догонять Маринку.

- Тили-тили-тесто, жених и невеста! – закричал Сашка.

- По полу валялись, крепко целовались!

И мне было так горько, как будто я наелся горчицы.

Маринка повернула к нам своё красивое личико, и на нём было такое выражение, будто она нечаянно проглотила муху.

- Дураки! – сказала Маринка и показала нам с Непляем язык.

Долговязый хотел нас догнать, но замешкался и поэтому не догнал.

После этого случая наша любовь к Маринке остыла. И чтобы поставить окончательную точку, мы с Непляем придумали жестокую месть.

В соседях у Непляя жил мужик неопределённого возраста, по прозвищу «Гека».

Как его звали по-правде и сколько ему лет, никто не знал.

Геку все жалели, потому что он сильно заикался.

- Гека, как твои дела? – спрашивал кто-нибудь.

- Ге-ге-ге, - начинал заикаться Гека.

Был он похож на Иванушку-дурачка из сказки: такое же наивное доброе лицо и улыбка во весь рот.

Гека, видимо, никогда не причёсывался, потому что волосы, цвета соломы, постоянно торчали в разные стороны.

Был Гека маленький, щуплый и очень подвижный, как мальчишка.

- На-ко, покушай, - скажет какая-нибудь сердобольная бабушка и угостит Геку яичком.

Гека в ответ засмеётся, бабке поклонится и перекрестится.

А ещё Геку постоянно видели возле нашего храма.

Вот какой был Гека.

Взрослые говорили про него: «Юродивый, Богом целованный».

Жил Гека ещё и тем, что разгружал в нашем Гастрономе продукты.

Продавцы жалели Геку, давали то консервы, то кисель, то хлебушек.

- Говорят, фашисты во время войны Геку пытали, вот он таким и стал, - сказал Сашка.

- Откуда знаешь?

- Мамка сказывала.

- Хотели у него про партизан выпытать, которые в катакомбах прятались.

- Ни шо! Не сказал Гека ничего. Только заикой после того случая стал.

- Вот гады – фашисты! – я сплюнул также, как это делал Непляй.

Мы с Сашкой придумали план, как отомстить Маринке.

Я принёс из дома красивую коробочку из-под мамкиных духов.

Непляй поймал в саду жирную, скользкую, как камешек из моря, жабу.

Мы посадили жабу в коробку и перевязали коробку красивой ленточкой.

- Гека, отнеси коробочку во-оон той девчонке! А как только отдашь – сразу уходи. Понял?

Гека понимающе кивнул, улыбнулся и направился к Маринке – она в это время чертила на дороге «классики».

Мы с Непляем спрятались за кустами сирени и осторожно оттуда выглядывали.

Гека отдал Маринке коробку, но не ушёл, как мы договаривались, а остался рядом.

- Уходи, – шептал Сашка. – Эх, дурья твоя башка!

Но Гека его не слышал и, кажется, уходить не собирался.

Видимо, ему было интересно – что лежит в такой красивой коробочке.

Гека наблюдал, как Маринка развязывает ленточку, как заглядывает внутрь…

- Ой, мамочки! – истошно закричала Маринка, увидев жабу.

Она брезгливо отбросила коробку в сторону и опрометью бросилась в дом.

Гека удивлённо и непонимающе посмотрел в нашу сторону.

Радостная улыбка медленно сошла с его наивного, светлого лица.

Он наклонился, поднял с пыльной дороги жабу, погладил её, и, держа в руках, пошёл прочь.

Мы кинулись следом:

- Гека, подожди! Гека!

Но Гека отмахнулся от нас, как от назойливых мух.

Мы с Сашкой приуныли.

Мой друг, видимо, испытывал такие же чувства, как и я.

Сегодня мы обидели хорошую девочку и доброго человека - Геку.

А эта толстая пупырчатая жаба и вовсе была ни при чём…

Так, втроём, мы и дошли до дома Геки – он впереди, а мы с Сашкой - чуть поодаль.

Гека присел на лавочку возле дома и, наконец, сжалился - махнул нам рукой.

Мы с Сашкой повиновались, присели рядом.

- Не-не-не об-б-бижайте т-т-тварь б-б-божью, - выговорил он, наконец.

Кого Гека имел ввиду – Маринку или жабу - мы не поняли. Да и какая разница?

Мы с Сашкой молча кивнули в ответ.

Гека улыбнулся, погладил жабу по голове и опустил в траву.

Жаба немного подумала, не решаясь сделать первый прыжок, а потом спряталась где-то в тени сада.

Маринка с нами не разговаривала почти неделю.

И только сегодня, наконец-то, улыбнулась нам с Непляем и сказала «привет».

Дом, в котором я живу, стоит на Приморской улице.

Наискосок от нас живёт Франц Иосифович Ковальский.

Мне он никогда не нравился, потому что был сильно похож Гитлера.

Правда, Гитлера я видел только на картинках, но сходство было поразительное!

Волосы дяденька Франц всегда зачёсывал на пробор, а над верхней губой его чернели маленькие усики.

Был Франц Иосифович «жадным сквалыгой», так говорила про него мама.

Остальные соседи тоже сторонились Франца Ковальского.

Мы с Непляем иногда делали какие-нибудь гадости: то персики в саду оборвём, то грязи на крыльцо накидаем. Хотя Дяденька Франц и не сделал нам ничего плохого.

А сегодня мамка закричала прямо с порога:

- Гриша, Гриша! Глянь, шо у Ковальских творится!

Папка в это время читал газету «Знамя Труда».

Он отложил газету в сторону и спокойно спросил:

- Шо случилось, Галя? Пожар?

- Не-ее! У Ковальского жена с тюрьмы вернулася. Глянь, шо вытворяет!

Отец неохотно поднялся и вышел на крыльцо, я выбежал следом.

Дом у Ковальских был добротным, с небольшой мансардой и ухоженным садом.

На окнах дома были красивые резные наличники, а высокое крыльцо украшали витые железные перила.

Сначала я увидал дядьку Франца - он стоял возле лестницы и смотрел вверх.

Лестница была приставлена к стене дома, а на верхней ступеньке её сидела чернявая тётка.

На голове тётки была повязана косынка. Цветастая юбка на сильном ветру развивалась, как будто флаг.

Тётка держала в руках то ли сапог, то ли коробку – издалека я не мог разглядеть.

В это время Ковальский что-то тихо говорил своей жене.

Только чернявая не обращала на его слова никакого внимания.

Она доставала из сапога какие-то бумажки, раскидывала их по ветру веером и кричала на всю округу:

- Шо б вам всем провалиться! Шо б вы все сдохли, гады!

- Ну-ка зайди в дом, - сказал папка.

Я заупрямился, но отец открыл дверь и силком втолкнул меня в сени.

- Какие денжищи, Гриша! – говорила потом мамка. – Мы такие отродясь не видали.

- Эта тётка, что ли, деньгами кидалась? – удивился я.

- Теперь это не деньги, а обыкновенные бумажки, - сказал отец. – После денежной реформы ассигнации превратились в бумагу.

- А что такое реформа?

- Это, сынок, перемена.

- Перемена - как в школе?

- Нет, реформа – это перемена в жизни.

- Да уж! – воскликнула мамка. – Копили Ковальские деньги, копили, а потом Панну в тюрьму упекли, а Франц один-одинёшенек остался. Пока Панна сидела, реформа и приключилась.

Я побежал к Непляю.

- Сашка, тебе деньги нужны? Много денег?!

- Пончик, ты что – белены объелся? Деньги всем нужны.

Мы с Непляем успели собрать те ассигнации, которые ветер не успел припрятать.

Что с ними делать, мы придумать не смогли и отдали девчонкам – пусть играют!

Чернявую тётку, Панну Ковальскую, я больше никогда не видел – как будто в воду канула.

А Франц Ковальский так и доживал в одиночестве, пока не помер.

- Смотри, Пончик, что у меня есть!

Непляй развернул бумажный кулёк и показал содержимое.

Внутри был неизвестный порошок красного цвета.

Я понюхал, но абсолютно никакого запаха не почувствовал.

- Петька сказал – это красный фосфор. Он сказал, если его взорвать – то салют будет.

- Да? А где взрывать будем?

- Петька сказал, лучше под колёсами велосипеда - так безопаснее.

- А у меня велик сломался.

- Не бзди, Пончик, что-нибудь придумаем! – пообещал Сашка.

То, что Сашка придумает, я и не сомневался.

Прошло два дня, я совершенно забыл про красный фосфор.

Как вдруг прибежал запыхавшийся Непляй и затараторил:

- Пончик, скорее собирайся, пока он не уехал!

- Дядька мой, Василь!

- Куда уехал?

- Вот ты балда, Пончик. Собирайся, по дороге расскажу!

И я,на всякий случай, прихватил с собой кусок хлеба, смазанный растительным маслом, а сверху посыпанный крупной солью.

- Ты куда это собрался? – строго спросила мамка. – Смотри мне, недолго – по хозяйству поможешь.

- Я быстро! – заверил я мать и выскочил за дверь.

Возле сашкиного дома стоял новенький велосипед.

- Это дядьки Василя велик, - сказал Сашка. – Петюня сказал, что пакет с порошком надо положить под колёса и проехать по нему.

- Ты что, Непляй, дурак? Разве дядька даст велосипед, чтоб взрывать?

- Да не-ее… Я у дядьки попрошу как будто покататься, а мы потом в сторонку отъедем и взорвём.

- Давай! – мне было очень любопытно, как взрывается красный фосфор.

Сашка предложил мне первому прокатиться, потому что я хорошо катался на велике, а Сашка - не очень.

Мы отъехали чуть в сторону от непляевского дома.

Сашка положил на землю пакет с порошком и слегка присыпал землёй.

-Ну, давай, Пончик, ехай! – нетерпеливо сказал Сашка и махнул рукой, как Юрий Гагарин.

- Погоди, хлеб доем…

Кушать я начинал всегда с горбушки – так вкуснее.

- Хочешь откусить? – я протянул кусок Сашке.

- Пончик, хватит жрать, ехай давай!

Я доел хлеб, вытер руки об штаны и сел на велик.

Мне было нисколечко не страшно – мне было интересно.

Я разогнался и направил велосипед туда, где лежал пакет с взрывчаткой.

Вот он, совсем близко!

Вдруг перед моими глазами мелькнула красная молния, и я полетел в черноту…

- Кровиночка ты моя!

Я услышал, как причитает мамка, и открыл глаза.

Оказалось, я лежу на спине, а ноги горят так, словно их ошпарили кипятком.

Рядом стоит Непляй, его мамка, и ещё какой-то мужик, наверное, тот самый дядька Василь.

- А шо, салют был? – спросил я слабым голосом.

- Ещё как был, – тихо ответил Непляй, и тыльной стороной ладони вытер свой нос.

Сашкина мамка, с размаху, дала Непляю такой подзатыльник, что даже у меня зазвенело в ушах.

А может, в ушах звенело не от этого?

- Ну, вы, хлопцы, даёте! – сказал дядька Василь. – Слава Богу, все целы!

Был дядька огненно-рыжим, будто огонь из печки.

Мамка помогла мне подняться, ощупала руки, ноги, голову – всё ли в порядке?

Я огляделся вокруг: рядом, присыпанный землёй, валялся велосипед. Там, где лежал взрывоопасный пакет, в земле осталась небольшая ямка.

Покрышку велосипеда разорвало на несколько кусков.

- Знаешь, Пончик, мы, наверно, порошка слишком много насыпали, – сказал Непляй. – Я думал, ты уже покойник.

- Щас ты у меня будешь покойник! – сказала мамка Непляя и схватила Сашку за шиворот.

Но Сашка как-то сумел вырваться и побежал в сторону балки.

- Стой, паразит! – сашкина мамка подняла подол юбки и припустила за сыном вдогонку.

Я сначала молча смотрел, как они бегут, а потом засмеялся – уж больно смешно бежала сашкина мамка!

- Смешно тебе? – спросила мать. – Я чуть от страха не умерла, когда прибежал Сашка и сказал, что ты взорвался. А тебе смешно, да?

Она схватила меня за руку и, причитая, потащила домой.

Мамку, отчего-то, мне стало очень жалко.

С Сашкой мы не виделись, кажется, целый год.

А если верить календарю, то всего неделю.

Наконец, мне разрешили выйти на улицу.

Я вышел на крыльцо и, услыхав шум, задрал голову вверх: кто-то из соседей запустил в небо стайку белых голубей.

Они кружили над нашим домом так легко и беззаботно, что у меня защемило сердце.

- Привет, Пончик, - услышал я знакомый голос.

Я обернулся и увидел Непляя.

Он стоял, прислонившись к забору, и скалился во весь рот.

- Шо, простили?! И меня! Айда на балку?

И мы с Непляем отправились туда, где пахло йодом и горячим песком; где зрели дикие абрикосы и пели цикады; где мы были свободны, словно ветер.

Непляй рассказал, что его выпорол отец; что Сашка дал обещание никогда больше не играть с огнём; что родителям пришлось покупать новую покрышку для велосипеда.

- Знаешь, Мишаня, как я испугался?! Думал, ты помер. Веришь, нет?

И Сашка с облегчением вздохнул.

Мы миновали балку, небольшой лесок и вышли к морю.

Берег его был почти пустынным – пляжный сезон ещё только начинался.

- Ух ты! – воскликнул Сашка. – Смотри!

Я проследил за его взглядом и увидел Воздушного Змея.

Змей дёргался на ниточке в руках маленького мальчика и был очень похож на живого.

У Змея была зелёная треугольная голова и длинный, развивающийся на ветру, хвост.

Казалось, что мальчишка не удержит ниточку, и Змей вот-вот улетит.

И правда, после порыва ветра, Змей вырвался из рук мальчишки и полетел в сторону моря.

Он летел, помахивая зелёным хвостом, к той скале, что виднелась на горизонте.

- Глянь, улетел… Эх, жалко, - сказал Сашка.

А я так и не понял, кого ему жалко – то ли Змея, то ли маленького мальчика, упустившего из рук тонкую нить.

Юмор на каждый день. Книжное издание

Номинация: