Что хочет автор. Литературные конкурсы

Был февраль, конец февраля. Но уже потеплело, снег растаял, лишь местами – в углах и на газонах – виднелись грязноватые сугробы. В воздухе едва уловимо пахло весной.

Он сидел в кафе и ожидал девушку. Это было уютное кондитерское кафе: в центре зала в виде буквы «П» стояли витрины с тортами и пирожными, стены были обшиты темным деревом, с двух сторон у стен располагались деревянные кабинки, а у окна – небольшие темного же дерева столики. Он сидел у окна и временами поглядывал на вечернюю улицу и на свое отражение в большом окне. Окно выходило на проспект, за окном была веранда, ранней весной там выставляли плетеные столы и стулья, и веранда работала до средины октября. По вечерам, если было прохладно, посетителям выдавали клетчатые бежевые пледы. С веранды открывался замечательный вид на проспект, на вечерний город. Он всегда мечтал пригласить сюда девушку. Он подумал, что обязательно пригласит ее сюда осенью. Он представлял себе прохладный погожий вечер, кресла, пледы, свечу в стеклянном шаре-плафоне, ее глаза, ресницы, улыбку, руки, теплые от выпитого вина, тихий голос, вкус коньяка…

Он увидел ее случайно. Приятель пригласил его на концерт в музыкальное училище, на котором она выступала. Музыка Листа, ее бледные руки, густые белокурые волосы, уложенные в высокую прическу, смущенная улыбка – все это захватило его сердце, с непреодолимой силой заставляя биться – мучительно и сладостно. Она казалась сказочной принцессой, тургеневской героиней, в ней было столько женской красоты, очарования и одновременно столько детски наивного, трогательного. По его просьбе приятель навел справки, узнал ее имя, фамилию и даже сумел познакомиться. И товарищи ждали только удобного случая, чтобы представить их друг другу.

А потом, на День всех влюбленных, в училище организовали почтовый ящик, чтобы студенты могли обменяться открытками. И он послал ей открытку с признанием и приглашением в кафе, написал свое имя и адрес. И вот теперь ждал ее за условленным столиком. Он пришел заранее, чтобы успокоиться и привыкнуть к месту. И заказал грог, который здесь, он знал, готовили особенно вкусно. Он отпивал грог из высокого толстостенного бокала, поглядывая в окно, то на улицу, то на свое отражение, и временами поправлял рукою волосы. Из недавней зарплаты он купил себе ко встрече новую шляпу, а на Новый год отец подарил ему галстук. Бордовый галстук очень шел к его антрацитовому, в полоску, шерстяному костюму. Он был доволен собою и радостно возбужден ожиданием встречи. От волнения руки холодели и он грел их о бокал с грогом.

Его бокал опустел. Он посмотрел на часы: четверть шестого – она задерживалась. Но он не огорчался и был совершенно уверен, что она придет. Он заказал еще один грог.

На улице становилось все темнее. Была уже половина шестого. Он огляделся. За другими столиками и в кабинках сидело несколько женских компаний. Нет, она не перепутала столик.

Без четверти шесть он подумал, почему бы она могла не прийти. Не получить письмо? Нет, он точно знал, что письмо она получила, в этом его уверял приятель, бывший одним из организаторов почты. И даже ходила, как он рассказывал, задумчивой последние два дня, а ее подруги улыбались и подмигивали друг другу при ней. Все свидетельствовало о том, что письмо получено. Заболеть? Ну, может быть, но ведь ее видел сегодня его приятель. Что же могло случиться?..

В шесть он решил, что она, вероятно, не придет. Он заказал коньяк и закурил. Он продолжал ждать, вздрагивая при каждом звуке дверного колокольчика и пристально вглядываясь в посетителей.

Он заказал графин коньяку и снова достал из портсигара папиросу.

Хмелея, он говорил сам себе, что она не придет, хоть в глубине души еще тлела робкая надежда на встречу. Он говорил себе, что он неудачник, что в жизни его никогда не будет взаимной любви, и его личная жизнь казалась ему чередой неудач и поражений, обид, отвергнутых чувств, с детских лет и до сих пор, казалась ему трагически несчастной. Ему стало ужасно жаль себя, своей не нашедшей отклика любви и нерастраченной ласки. Он уже видел печальный конец своей жизни. Казалось, что все, все вокруг счастливее его, и только у него нет и не будет взаимности и понимания. Хотя что может быть проще? Ведь есть где-то на свете и прекрасные, одинокие, мечтающие о любви девушки, которые сидят сейчас дома или гуляют где-нибудь и думают о своем суженом. А у него в сердце столько любви, нежности, ласки. Но они никогда не встретятся. Никогда. Почему же? Почему мир так жесток? Или Бог?..

Он стал мечтательно думать о том, как он уйдет из жизни, и все вдруг поймут, какого человека они потеряли, и как он страдал, как одиноко было ему. И все будут плакать, над кладбищем будет звучать “Adagio” Альбинони, скрипки будут вырывать рыдания из груди его друзей и знакомых, а быть может, придет и одна из его возлюбленных, не отвечавшая на его нежные письма, и заплачет горько… И он, возлежащий в гробу, – недвижимый, невозмутимый и величественный в своем немом укоре… А потом на его щеку, словно слеза, упадет с серого майского (непременно майского) неба капля дождя и медленно скатится по ней… И умолкнут вдруг птицы… А потом грянет ливень…

Слезы действительно выступили на его глазах. И вдруг какая-то ярость, задор, отчаянная радость овладели им. Ну и пусть! Пусть! И буду жить без любви. Буду пить, гулять, играть сердцами, жить в свое удовольствие.

– Быть по сему! – сказал он себе и позвал официанта, чтобы заказать еще коньяку.

Он достал бумажник и пересчитал деньги: денег было еще много. Он просмотрел записки, чеки, визитки, лежавшие в различных отделах вместительного бумажника, подаренного товарищем – тем самым, что пригласил его тогда на концерт. Среди бумаг он увидел объявление, вырезанное из эротической газеты, хранящейся в его письменном столе между старых тетрадей. Он перечитал его. Потом еще раз. И мысль – запретная, огневая – обожгла его. Он перечел эти волнующие строчки снова и задумался. Замелькали перед глазами красочные и бесстыдные фотографии из газеты, всплыли в памяти завиральные истории, рассказываемые друг другу студентами в надежде, что тебе верят, хотя и не очень верят, но слушают с огромным вниманием и просят рассказывать подробнее. Горячее воображение неудержимым потоком, одну за другой, слагало соблазнительные сцены, от которых захватывало дух, и желание его становилось все сильнее и определеннее…

Он долго собирался духом, продумывая слова, которые скажет. Старался принять непринужденный, самоуверенный вид, но внутри все дрожало от волнения. Он выкурил еще пару папирос, выпил рюмку коньяку и наконец пошел к телефону, сжимая в руке объявление.

– Добрый вечер. Ирина?

– Да… Добрый вечер. А кто это?

– Мы не знакомы. Вернее, заочно знакомы. Меня зовут Викентий Павлович, – зачем-то соврал он.

–А что Вы хотели?

– О, – он принужденно усмехнулся, – нетрудно догадаться: я хотел узнать, что мадемуазель делает сегодня вечером?

– Сегодня вечером?

– Да, я хотел бы пригласить Вас на бокал вина.

– Но я не встречаюсь просто так вот…

– Это мне известно. И все прочее: цены и так далее – тоже.

– Откуда?

– Мои приятели бывали у Вас, – соврал он, не желая говорить о газете.

– Вот как… А сколько Вам лет, кстати?

– Совсем не кстати. Двадцать три, – ответил он, добавив себе сразу пять лет.

– Да? У Вас очень взрослый голос. Я подумала, что больше.

– Вот и прекрасно. Я полагаю, мы обсудим это при встрече. Итак, Вы свободны?

– Да. Во сколько и где?

– В десять часов Вас устроит?

– Конечно.

– А место… Я еще позвоню вам. Сколько времени Вам нужно, чтобы добраться в центр города?

– Минут сорок.

– Хорошо. Я позвоню Вам в девять или раньше. Будьте готовы к выходу. До встречи.

– До встречи. Жду звонка.

Он повесил трубку и передохнул. Дыхание сбивалось, сердце стучало, а руки предательски дрожали.

– А здорово я, – сказал он себе и улыбнулся.

Он выпил еще рюмку у барной стойки, расплатился и вызвал такси.

***

Он вошел в холл гостиницы, снял и протер концом шарфа запотевшие очки, подошел к портье. За стойкой сидели две немолодые женщины.

– Добрый вечер, – сказал он, приподнимая шляпу и стараясь выглядеть как можно спокойнее и галантнее. – Я хотел бы снять у вас номер. Что это будет стоить?

– Стандарт – ** рублей, полулюкс – *** рублей.

– Пожалуй, полулюкс. Э… Вам, очевидно, необходимы документы… У меня с собой только студенческий билет: неожиданно, знаете ли, так вышло…

– Там есть фотография и год рождения?

– Да, конечно.

– Давайте билет.

– Пожалуйста.

– Угу… Оформлять?

– Да-да, конечно. Вот деньги, без сдачи.

– Ваш ключ.

– Вот еще что… я хотел спросить… Меня должна навестить моя знакомая, мы давно не виделись… Я могу пригласить ее к себе?

– Хм, – женщины переглянулись, криво улыбаясь. – Еще ** рублей.

– Вот, – он положил деньги, заливаясь краской.

– Вы женаты, наверное? – спросила почти сочувственно старшая женщина.

– Нет.

– Да какое там «женат»? Ты год рождения посмотри. – ухмыльнулась другая.

Он почувствовал себя совсем неловко и, чтобы прекратить разговор, спросил:

– Скажите, а в гостинице есть ресторан, буфет или бар?

– Нет. Сейчас нет.

– Тогда я выйду ненадолго: мне необходимо сделать некоторые покупки.

Выйдя на улицу, он почувствовал облегчение. Ветер – волнующий, почти весенний, чуть кисловатый от выпитого, пахнул ему в лицо.

На улице было уже совсем темно. Он посмотрел на часы: до встречи еще более двух часов.

Он зашел в магазин, расположенный в доме, принадлежавшем некогда крупному фабриканту, и купил там пару бутылок шампанского и фрукты. Из автомата позвонил Ирине и назвал ей гостиницу.

Стараясь не глядеть на портье, забрал свой ключ и отыскал в темном коридоре свой номер.

Включив свет и положив покупки, он огляделся. Номер, конечно, оставлял желать много лучшего и наименование «полулюкс» было для него бессовестным комплиментом.

Он разделся, повесил пальто в шкаф и уселся в кресло. А потом откупорил шампанское и закурил.

До встречи оставалось еще полтора часа. Он курил папиросу за папиросой, отхлебывая из горлышка вино. Он думал о многом: о своей первой настоящей работе и первых серьезных деньгах, о будущих успехах, о прошлом, о девушках и женщинах, в которых был влюблен прежде – об учительнице немецкого языка, которой он долго писал письмо, так ей и не отправленное, о вожатой, которой он приносил охапки роз, тайком срезанных на клумбе в соседнем профилактории, о медсестре, которой он так и не смог признаться в чувствах, о старшекурснице, за которой ухаживал и которая пренебрегла им, о пианистке, не пришедшей к нему в кафе сегодня… Он сожалел об этих утраченных грезах, но уже не так, как прежде, и все это вовсе не казалось ему чем-то трагическим. В нем рождалось какое-то новое чувство – осознание своих сил, уверенность в себе, предвкушение нового, загадочного, но непременно удачного, счастливого периода жизни.

Потом он обдумывал, о чем они будут говорить… Наконец он представлял себе эти соблазнительные сцены любовного таинства, вспоминая то, что видел когда-то в журналах, представлял ее тело, плоть… Он вздрагивал при этих мыслях.

Он подходил к окну и, отведя гардину, прислонившись лбом к холодному стеклу, вглядывался в ночной город, горящий разноцветными огнями. Он часто смотрел на часы. Но до встречи оставалось еще так много. Время тянулось мучительно медленно, четверть часа казалась столетием, час – вечностью. Он нетерпеливо шагал по комнате, прихлебывая из полупустой бутылки.

Наконец: без четверти десять. Он глотнул еще вина, поставил бутылку и прибрал на столе. Потом скоро оделся и вышел на улицу, ощупывая в кармане пальто бумажник.

***

Вскоре подъехало такси. Он расплатился с водителем и открыл заднюю дверь:

– Добрый вечер…

В машине сидела миниатюрная девушка лет двадцати пяти – двадцати семи.

– Привет, – она улыбнулась большими полными губами, обнажив некрупные, ровные белые зубы, и протянула ему маленькую и прохладную розовую ладонь. На руке было несколько золотых колец.

Она вышла из машины. На ней была коричневая нутриевая шуба и небольшая шапка того же меха. Перчаток не было.

– Пойдемте, – произнес он, чувствуя сладкую дрожь внутри.

Они поднимались по высокой лестнице, шли по длинному темному коридору.

– Эта гостиница как-то не очень подходит к твоей шляпе, – она хохотнула, смех ее и голос были совершенно детскими.

– Может быть, – улыбнулся он. – Я не останавливался прежде в гостиницах этого города. А впрочем, гостиница… Это даже символично: я ведь тоже имею некоторое отношение к искусству. Пишу художественную прозу: рассказы, повести…

– Да ты что? – удивилась она. – И публикуешь?

– Немного…

Они зашли в номер. Он помог ей раздеться, разделся сам, и они сели – он на кровать, а она в кресло. Он открыл шампанское и наполнил стаканы. Шампанское было достойное.

– О, золотая молодежь, – засмеялась она, принимая бокал.

– Не совсем… Скорее – пролетарий умственного труда, – пошутил он.

– В смысле?

– Все собственным трудом.

– Ну… Чем же ты занимаешься?

– Скажем, по политической части.

– И в какой же партии?

– Это не так важно, – улыбнулся он.

– А… Конфиденциальная информация?

– Ну, пусть будет так.

– Тогда давай выпьем за знакомство.

Они чокнулись и выпили. Он подошел к ней и поцеловал ее руку. Она провела рукой по его волосам.

– Да, – она замешкалась, – оговоренная сумма…

– Конечно-конечно, – он достал из бумажника и протянул ей деньги.

Она скоро спрятала их в сумочку и улыбнулась:

– А ты – симпатичный.

– Спасибо, – он тоже лукаво улыбнулся. – А тебя правда Ирой зовут?

– Нет…

– А как?

– Юля.

– Юля… Он засмеялся. – Ну тогда давай еще раз за знакомство выпьем.

– Кстати. Игорь Владимирович Кругликов.

– Вот как? – засмеялась она. – Не Викентий Павлович Иволгин? А ты зачем?

– Не знаю. Так вышло. Это псевдоним.

– Серьезно… Выпьем.

Он допил бокал и поставил его на тумбочку. Опустился на колени, медленно расстегнул тугую молнию на сапоге, снял его и прильнул губами к маленькой ножке в черном чулке.

– Что ты?.. – тихо проговорила она, поглаживая его по голове. – Милый…

Он так хотел это слышать, хоть и понимал, что она должна будет это говорить, и говорила, вероятно многим…

Ласкаясь, они выпили еще по бокалу.

– Я пойду в душ, а потом позову тебя…

Из ванной комнаты слышалось журчание воды. Он улыбнулся своему отражению в зеркале, висевшем над столом и налил себе еще. Он выпил уже много, но почти не ощущал хмеля от волнения.

– Иди ко мне…

Он слышал эти слова в детстве, женский голос, то же выражение, брызги фонтана… Но воспоминания были отрывочны…

Он медленно открыл дверь и вошел в ванную. В неярком свете, на фоне кафеля ее тело удивительно ровного цвета – его не назвать ни бледным, ни смуглым, – со странно развитой для такого сложения грудью с крупными набухшими сосками в темных ореолах, казалось видением, юношеским сном, картинкой из чужой жизни… У него потемнело в глазах. На ее чувственных, полных губах, тоже будто слишком больших для ее личика, играла лукавая и призывная улыбка…

– Иди ко мне, милый, – прошептала она, привлекая его к себе и мокрыми руками помогая ему снять оставшуюся одежду. Ее руки были нежны и ласковы.

В комнате он порывисто обнял ее, быстро и жадно целуя. Она легким , но уверенным движением подтолкнула его на кровать, ложась на него и покрывая его поцелуями.

***

Они лежали рядом, дыхание становилось все ровнее, она играла его волосами, глядя куда-то в окно, а он смотрел на нее, стараясь что-то понять, запомнить, а потом обвел взглядом номер, рассмотрел рисунок на обоях, тоже будто пытаясь запомнить.

– И картинки смотрел по утрам на обоях чужих,– вспомнилось ему. Он усмехнулся.

– Чего ты?

– Да… Вспомнились стихи, песня…

– Литературные образы... А ты давно пишешь?

– Начал в старших классах.

– А начал как?

– Ну, как это бывает? Читал много, прочитанное вдохновляло на собственные литературные опыты. Потом первые чувства, отвергнутая любовь и так далее. – Он улыбнулся воспоминаниям. – Я в старших классах учился в гимназии № *, в Н-ском районе, а жил в центре, в М-ском районе. На конечной остановке, с которой я уезжал домой, стояли лотки букинистов. Чего там только не было! А книги с детства были моей страстью. В семье тогда туговато было со средствами. И вот я собирал мелочь, которую мне давали на обед, и покупал там книги. За несколько дней, за неделю можно было накопить на томик. Помню, как совсем недорого купил Бальзака, Мопассана, Бунина, Мережковского – в замечательном состоянии. Помню, была зима, мороз, снег лежит, сажусь в троллейбус, не на маршрутку, чтобы сэкономить. В троллейбусе холодно, и одет я не по сезону легко, но это все ерунда. Достаю из портфеля только что купленный сборник Бунина, листаю, благоговея… А страницы холодные такие, хрустящие: книги на морозе целый день. Счастье… А еще помню, как Канта покупал: копил на него целый месяц, а потом прятал его от матери до Нового года, читал тайком. Она, конечно, знала о моих покупках и разделяла мое увлечение, но непременно отчитывала за нецелевое использование скудных средств, выделяемых на мой обед.

– А я знаю эти книжные развалы, – проговорила она вдруг. – Когда умер мой папа…. Он тоже, как ты книгами увлекался, он был, – она подумала, – художником…

– Правда?, – сказал он, глядя на нее, а сам подумал: «Едва ли…»

– Ну да. Так вот, когда он умер, осталась большая библиотека, и мы с мамой продавали там книги. Я тоже тогда в школе училась. Вот так…

– Ты, наверное, живешь неподалеку?

– Да.

– С мамой?

– Нет, я сейчас снимаю квартиру.

Он внимательно посмотрел на нее. У нее было серьезное и смешное одновременно выражение лица.

– А тебя действительно зовут Юлей? – Он взял бутылку, стоявшую рядом, и глотнул вина, а потом передал ей.

Она тоже сделала пару глотков и засмеялась:

– Нет… Если честно, то меня зовут Оля.

Он посмотрел на нее, тихо смеясь. Ее быстрые темные глаза хитро улыбались. «А ведь и теперь, может быть, лукавит», – пронеслось в голове.

– Правда?

– Правда-правда, – она поцеловала его, смеясь.

– Иди ко мне, вруниха. Я ужасно тебя хочу…

***

Лежа, он привычно посмотрел на часы.

– Сколько? – спросила она.

– Начало второго.

– Мне пора собираться.

– Я провожу.

Он отхлебнул еще вина и стал одеваться, глядя на ее уверенные, скорые движения. Он почувствовал, что между ними снова будто бы возникла незримая стена, как это было, когда он ее встретил.

Они вышли из номера и пошли по тому же длинному темному коридору. Он подумал: «Какие разные ощущения…»

На улице, не смотря на позднее время, было тепло. Воздух был свежий, волнующий. Он взял ее под руку и повел к подъехавшему такси.

– Ты чувствуешь, уже пахнет весной? – спросил он, шумно дыша.

– Ну, вам, писателям, виднее…

Он наклонился к ней и поцеловал в шею, шепча:

– Как ты прекрасна… Мы ведь еще увидимся?

– Может быть, – улыбнулась она.

А потом обняла, поцеловала его в щеку и прошептала:

– Мне было хорошо с тобой…

– И мне тоже, – он поцеловал ее руку и открыл дверь такси.

– До свидания.

– Пока.

Дверь захлопнулась, машина уехала. Он посмотрел ей вслед и пошел в гостиницу.

В номере он разделся и бросил вещи на постель. Потом взял бутылку и вылил остатки вина в стакан. Сел за стол, глядя на свое отражение в зеркале, на стакан и пепельницу, в которой его окурки перемешались с окурками тонких дамских сигарет, на окурках была видна помада. У него оставалось две папиросы. На столе лежала ее пачка. Он открыл ее, но в ней лежал лишь окурок со следом помады. В комнате пахло ее духами, ее телом.

– И считают, что счастье является качеством лжи…

Он посмотрел на свое отражение и улыбнулся. Потом посмотрел на желтый дисковый телефон. И вызвал такси. Деньги на такси еще оставались.

Он оглядел еще раз номер и вышел. Проходя по коридору снова улыбнулся при мысли, что шел здесь недавно с нею.

Он разбудил портье, постучав ключом по бюро.

– Мне необходимо срочно уехать. Я хочу сдать номер.

– Да-да, конечно…

– Посмотрите номер?

– Нет, не нужно, не нужно, – пробормотала сонная женщина.

– Вот ключ.

– Ваши документы. Пожалуйста.

– Всего доброго, – он приподнял шляпу и вышел.

– До свидания. Обращайтесь… Всегда рады, – скороговоркой бормотала женщина ему вслед.