Записки старого экспедиционера.

История эта случилась совсем недавно.

Наш институт как всегда проводил экспериментальные работы с берега Чёрного моря силами отдела. Моря потому, что институт называется «Физики моря» (ИФМ); с берега потому, что корабли давно проданы; отдела потому, что две трети института разбежалось от безденежья, и мы были последние, кто хоть что-то пытался сделать во имя Науки. Да и отдел тянул работы из последних сил.

«Последние их могикан», так мы называли сами себя, и это были не пустые слова. Ставшим у власти после 1990 года наука была не нужна, их одолевали другие заботы. Одним из ярких представителей этих самых могикан был наш бывший главный корабельный инженер. Сам он жил и работал в Ленинграде (теперь Санкт-Петербурге, или Питере, как его нынче называют), естественно на другой работе. Но каждый сентябрьский сезон он брал отпуск и приезжал к нам в Геленджик поработать с нами. Причём на своей автомашине. И надо сказать, здорово нам помогал – всё-таки не один год провёл на кораблях. Есть же люди в России!

Я как мог старался скрасить его материальные затраты – оплачивал ему жильё, расходы на бензин и пр., исходя из моих скромных возможностей заместителя начальника экспедиции. Он всегда очень удивлялся и возмущался, когда я вручал ему деньги, но, тем не менее, мне всегда удавалось уговорить его их взять. Можно добавить, что он сам был очень неплохой человек, за что снискал почти всеобщее уважение.

На этот раз у него не заладилось – загуляла дочь, теребило новое начальство, требуя немедленного возвращения из отпуска и т.д. В конце концов, оно его доконало и Миша (так его звали) решил ехать в свой Питер раньше окончания экспедиции. Если быть совсем точным, то мы собирались выезжать из Геленджика 28 сентября, а Миша выехал 20.

Наши девушки, как всегда, устроили ему проводы. Миша растрогался, опять же, как всегда перебрал, и утром жаловался на головную боль. Я меланхолично заметил, что надо меньше пить, и на том расстались. Миша уехал, а мы занялись своей работой.

24 сентября, когда наши сборы в дорогу были в самом разгаре, из канцелярии приютившего нас института океанологии (ИО) мне принесли телеграмму. Она была из Питера, и на ней было написано:

- Где Миша? Лариса.

Лариса – это жена Миши. Мне стало неуютно. Расклад Мише не дорогу был такой: день 20 сентября – езда до станции Лихая, где мы обычно ночевали. Это 650 км от нас. 21 сентября – дорога до Москвы. Это 950 км, но при хорошей погоде это расстояние можно было проехать за день. И день 22 сентября – дорога Москва – Питер. Даже если Миша не доезжал до Москвы за 21 сентября и был вынужден заночевать где-то под Москвой, то в ночь с 22 на 23 сентября всё равно должен быть дома. В самом худшем случае какой-либо поломки в дороге, днём 23. Или сообщения по мобильному телефону, который у него с собой.

Пробегавшая мимо меня Наталья, наша сотрудница и незаменимая помощница по хозяйству, увидев мой застывший вид, спросила:

- Что случилось?

Я молча протянул ей телеграмму.

- Ну и что? – проговорила она, прочитав её. – Кто такая Лариса?

-Жена Миши.

Наблюдая за ней, я ждал, когда до неё дойдёт смысл прочитанного. Наконец глаза её начали медленно расширяться, и она спросила:

- Когда Миша выехал?

- Двадцатого.

Её глаза стали ещё больше, и она умоляюще посмотрела на меня:

- Где же Миша?

Я вздохнул:

– По всей видимости, с ним что-то случилось в дороге. Нечто такое, что не позволяет ему до сих пор связаться с кем бы то ни было и сообщить, что с ним.

Наталья посерела:

- Что будем делать?

- Искать, – я немного подумал, - Начинать надо, видимо, с ГАИ. Какой у Миши номер машины, чёрт возьми?

Я не зря чертыхнулся – как всегда, самые важные сведения о людях мы пропускаем мимо себя!

- Может, есть на проходной? Они там вроде записывают все автомашины, въезжающие в институт, - робко предложила Наталья.

Пока я ходил на проходную, где действительно были записаны и номер автомашины и сведения о самом Мише, Наталья уговорила Сергея, сотрудника института океанологии, свозить нас в ГАИ на своей автомашине.

- Пойду в канцелярию позвоню в Питер Ларисе, может есть какие-либо сведения о Мише, - пришла мне в голову мысль перед тем, как садиться в автомашину. Действительно, Лариса сообщила:

- Миша в больнице… - на этом наша замечательная, оставшаяся с советских времён, связь прервалась и больше дозвониться я не смог

Но и это было уже кое-что. Я спустился к автомашине, сказал, что ехать в ГАИ не надо, что Миша в больнице и что, самое главное, он дозвонился домой. Оставалось выяснить, где же эта больница. Сергей достал из кармана мобильный телефон, и мы без проблем связались с Ларисой. (Техника решает всё!). Оказалось, что Миша в больнице на станции Лихая. Это было уже почти совсем хорошо. Для нас, естественно. Решалась неразрешимая проблема поиска, Миша был жив и пр. Все оставшиеся дни, собираясь в дорогу, я, гоня от себя мрачные мысли, время от времени размышлял, что с ним случилось в дороге, в каком он состоянии, как его довезти домой и что для этого надо делать.

Более-менее к 28 сентября экспедиция управилась со своими делами: провели все необходимые экспериментальные работы, успешно подняли на берег все наши установленные на дне бухты системы, законсервировали аппаратуру, загрузили десятитонный КАМАЗ экспедиционным имуществом для отправки в Москву и пр., и пр. Я очень долго уговаривал и, наконец, уговорил шофёра выехать 28 как можно раньше. Я как заместитель начальника экспедиции ехал вместе с ним - как-никак ответственный за имущество. Но 28 сентября начались неувязки. Прямо с утра. Выяснилось, что шофёр решил взять с собой в Москву своего сына, десятилетнего Васю. Следовательно, транспортировка Миши в Москву на КАМАЗе оказывалась под большим вопросом. Всего в грузовике два места «сидячих», не считая места для водителя, и лежака за спинками сидений. Но в принципе четыре человека в кабине грузовика – многовато и для здоровых. А у нас один больной. Может, шофёр специально взял своего сына, услышав наши разговоры о Мише, не знаю. Во-вторых, этот чёрт шофёр приехать-то к восьми утра приехал, но сразу же сообщил, что его сын в городе покупает вино для знакомых в Москве, которое они просили купить вечерним звонком. Я молча проглотил эту пилюлю, понимая, что перед дальней дорогой шофёра лучше не нервировать.

Время тянулось медленно. 8.30, 9.00, 9.30, 10.00… Мы жадно всматривались в каждый приходящий автобус. Наконец начал сердиться шофёр. Я уже понимал, что если мы и приедем в Лихую, то очень поздно вечером, если не ночью. И решать, что делать с Мишей, получалось уже на следующий день. В четверть одиннадцатого приехал Вася и получил от отца взбучку. Они долго пререкались но, слава богу, уже по дороге на Москву (!!!) Я изменил своей привычке считать вёрсты и положился на волю случая, решив, что будь что будет.

Приехали мы в Лихую в восемь вечера. Было ещё светло. Во дворе Калмыковых (наши знакомые, у которых мы обычно ночевали) стояла разбитая Мишина автомашина. Мимоходом, но радушно, я поздоровался с ними и послушно прошёл в светлицу за Лидией Серафимовной, которая на ходу приговаривала:

- Вот сюда. Вот здесь он лежит.

Мише отвели всю светлицу, сами перебрались в пристройку. Он лежал один в комнате на большом разложенном диване лицом к окну и затылком к двери. На меня пахнуло запахом давно немытого тела. Миша, увидев меня, заплакал:

- Спаситель мой приехал. Володя, спаси меня!

Я понял, что хоть он живой, но дело плохо.

Из рассказа Серафимовны я понял, что нашла его соседка. Она обратила внимание на автомашину, которая несколько раз проехала перед их домами. Потом машина остановилась, из неё вышел человек и упал. Соседка узнала в нём приезжающего на ночлег к Калмыковым и пошла за ними. Миша, увидев Калмыковых, заплакал в первый раз. Я подумал, что в тот момент он понял, что спасён. Они немедленно отвезли его в больницу. Выписали его вчера, ожидая моего приезда. Я взял выписку:

«Лесов М.А. поступил в Лиховскую районную больницу 20 сентября в 20.00. Инсульт левой артерии на фоне гипертонической болезни второй степени».

- «Господи, - чуть не застонал я, – с гипертонической болезнью он ещё и пил!»

«А/д - 220/160. Назначены: магния сульфат, пирацетам, реланиум…»

- Володя, я не могу больше выдерживать эти уколы. У меня от них голова раскалывается!

- Какие, Миша?

- Ему колют магнезию, - вспомнила дочь Лидии Серафимовны Люба, - приходит медсестра и делает укол.

- «Возможна индивидуальная непереносимость», - подумал я и сказал:

- Хорошо, Миша, уколы снимаем.

Вместо них я дал Мише валокордин 50 капель (успокаивающее), андипал (сосудорасширяющее и снимающее боль) и рибоксин (витамин для поддержки миокарда). Всё-таки сердце работало в усиленном режиме не один день и витамин ему ой ещё как понадобится.

- «Стало быть, когда он выезжал из Геленджика, у него уже было порядка 200/110. И от этого у него и болела голова. Как можно пить при гипертонии и выезжать одному!»

Из истории инсульта: «Лечение помогает лишь в том случае, если с ним успеют в течение «золотого промежутка» - первых трёх часов после инсульта. При кровоизлиянии удаляют гематому, при ишемии срочно вводят препараты, разрушающую «пробку». Позже экстренные мероприятия бесполезны: от затопления или от кислородного голодания «гаснут» навсегда огромные участки мозга».

Справочник терапевта. М.,1998 г.

У Миши было явно больше трёх часов…

Решать надо было сразу целую кучу вопросов. Во-первых - транспортировка Миши домой. Что оставлять его здесь – не могло быть и речи. Они и так с ним достаточно намаялись. И огромное спасибо им всем. Если бы не они – не видать бы Мише этого света.

Из его сбивчивого рассказа следовало, что зрение на правый глаз он потерял где-то на полдороге к Лихой. Давления крови не выдержала левая мозговая артерия. (Чаще не выдерживает миокард. Тогда инфаркт.) После этого он въехал в трактор и помял весь правый борт. На автозаправке он забыл, что надо делать. Давая деньги заправщику, он попросил его сделать что необходимо, а то он забыл что. Миша вообще забыл почти всё – куда он едет, зачем, где ему необходимо остановиться. Каким духом он доехал туда куда надо, ведает один бог. Я могу объяснить его спасение только гигантской жаждой жизни. Сама Мишина автомашина находилась в плачевном состоянии. Судьбу её надо было решать после решения судьбы Миши. Шофёр наотрез отказался везти Мишу на грузовике. Вероятно, он был прав. Отправлять Мишу поездом одного – верх безумия. Куда он доедет в таком состоянии? Значит, мне надо ехать с ним. Бросать грузовик с экспедиционным грузом, садиться в поезд вместе с Мишей и доезжать с ним до Москвы. Дальше необходимо вызывать его жену для транспортировки в Питер, попутно договариваясь с шофёром, где мне его найти в Москве для разгрузки.

Я немедленно позвонил Ларисе в Питер и узнал, что она не может выехать в Москву, так как не на кого оставить её собачек. Я чуть не бросил трубку, но надо было решать судьбу Миши, а не её собачек. Я попросил её (чего это мне стоило!) попробовать пристроить куда-то собачек и найти денег на дорогу. Потом я ей сообщил, что, по всей вероятности, мы приедем в Москву завтра утром и что перезвоню ей, как только достанем билеты. Люба вызвалась достать билеты на поезд – у неё работала подруга на вокзале в кассе. Мы быстренько на хозяйском мотоцикле подскочили на вокзал. Люба нашла свою подругу, и та оформила нам билеты в купе в наиболее пустой вагон. Поезд прибывал в Москву в 9 утра.

Я перезвонил Ларисе и та, слава богу, сообщила, что нашла, кому пристроить собачек и что она постарается приехать в Москву завтра утром. По-моему, я перекрестился.

Относительно Миши я понимал, что ему необходимо будет тщательное обследование в хорошей клинике. Затем длительное лечение, возможно с трепанацией черепа на предмет удаления вылившейся в мозг крови. (Я тогда предполагал, что у него разрыв артерии, а не её закупорка. Говоря медицинским языком, геморрагический инсульт, а не ишемический. Потом выяснилось, что я ошибся). Поэтому я боялся давать ему пирацетам, который усиливает кровяное снабжение мозга, что при разрыве артерии чревато. По размышлении я всё-таки дал ему полтаблетки пирацетама. Ему стало легче и я начал давать ему сколько полагается.

Пришла соседка побеседовать о Мише и о жизни вообще. У меня не было времени пообщаться с ней, я только спросил, рассчитались ли с ней. Лидия Серафимовна горячо меня уверила, что да. Я успокоился.

Из неотложных дел оставалась Мишина автомашина. Возле неё уже давно крутился Любин муж. Я знал, что он профессиональный шофёр, что вместе с её отцом они нашли на свалке старую пятитонку, восстановили ее, и стали развозить на ней уголь желающим. Зарабатывать себе на жизнь, стало быть. Купить себе легковую для них было несбыточной мечтой. Миша неожиданно предложил:

- Давай оставим мою машину здесь, я сделаю доверенность Андрею (так звали Любиного мужа). Пусть год поездит, а там посмотрим.

По-моему, Андрей лишился дара речи, когда я сказал ему об этом. Он сказал только, что не возражает, и тут же принялся регулировать тормозные колодки, сбегав за запасными к себе домой. Я смотрел, как он ловко орудует возле машины, и порадовался – не было бы счастья, да несчастье помогло.

Без укола магнезии Миша на удивление быстро пришёл в себя и даже выбрался из постели. Я измерил давление – 160/100. Уже можно жить!

Не давал мне покоя ночной успокаивающий укол Мише на ночь. Напрягшись, я бы его сделал, но как-то не хотелось. Было боязно. Выручила проводница, пожилая чеченка:

- Это запросто. Я своим детям всю жизнь их делаю, - и она действительно сделала укол Мише очень профессионально. Быстро и ловко.

Утром первым уехал шофёр на КАМАЗе, за ним мы на Мишиной машине, которую Андрей довёл-таки до ума.

Передвигался Миша тяжело и медленно. Меня очень беспокоил высокий мост, через который надо было перебираться к поезду. С остановками Миша его всё-таки преодолел. Я вздохнул с облегчением – был ещё порох в пороховницах.

Вагон действительно был почти пуст. Проводница совершенно стоически защищала наше купе почти до самой Москвы, но потом поселила-таки двух парней на верхние полки – в вагоне уже не оставалось мест. Пользуясь свободным временем, пока Миша спал, я взялся за оформление отчёта по экспедиции. И лишний раз убедился, что денег на дорогу мне и Мише запланировано не было. Миша ночь провёл хорошо. Давление у него было 160/90, и с гипертоническим кризом, можно было считать, было покончено. На вокзале меня встречал мой приятель на автомашине, вызванный мной из Лихой. Лариса приехала в 10 утра. Сообщив, что ей надо ехать на вокзал взять билеты на Питер, она уехала. Я не совсем понял, почему нельзя было взять билеты сразу по приезде в Москву, а возвращаться за ними на тот же вокзал, но благоразумно промолчал. Впоследствии я узнал, что деньги на дорогу Лариса заняла у Мишиной мамы, то есть у своей свекрови. Каким образом Миша умудрялся так организовывать свою семейную жизнь, что у его жены не хватало денег на нормальную жизнь, я так и не понял. Он не раз хвастался, что зарабатывает вполне приличные деньги. С этой точки зрения вполне логично выглядел его отказ от предлагаемых мной ему денег. Мол, у меня и так денег куры не клюют. Ситуация с Ларисой как-то не вписывалась в создаваемый Мишей образ вполне благополучного буржуа. Или все оставляемые Мишей деньги съедали собачки? Но это так, к слову…

Миша с аппетитом позавтракал. Это было хорошим признаком.

- Чувствую себя хорошо, но ничего не помню, - признавался он. – Забываю название многих окружающих меня вещей.

Уже то, что он осознавал своё состояние, говорило о многом.

Только посадив супругов Лесовых на поезд я почувствовал, как устал.

Со следующего дня я вплотную занялся экспедиционными делами. Отыскал шофёра, благо он доехал нормально, организовал разгрузку имущества в трёх институтах, расположив их по прямой дорожной линии, и занялся экспедиционным отчётом.

Через месяц я позвонил Мише и узнал, что обследование в больнице он прошёл, ему назначили курс реабилитации, и дали путёвку в санаторий на месяц.

- Всё, Володя, больше не пью, - напоследок он радостно сообщил мне.

Я молча чертыхнулся, почему этого нельзя было сделать раньше, и задумался о том, что же за сила удержала его на этом свете.

Конец.