Когда жизнь почти ежеминутно висит на волоске, каждый человек волей-неволей становится суеверным. Очень трудно сохранить здравомыслие в тот момент, когда Её Величество Смерть с ужасающей регулярностью напоминает о своём присутствии. Обычные явления приобретают зловещий смысл, предметы становятся символами дурных предзнаменований, а из самых тёмных уголков подсознания всплывают инфернальные образы, пережившие тысячелетия и явившиеся вдруг в своём первозданном обличии. Чувство страха проникает в истерзанную душу, изгоняя из неё чувство реальности. Теперь реальным кажется потустороннее, ибо человек отчётливо осознаёт, что в любое мгновение он может оказаться на той стороне.

 

В середине лета 1942 года советский Юго-Западный фронт рухнул под натиском 6-й немецкой армии генерал-лейтенанта Фридриха Паулюса, рвавшейся к Сталинграду. 12 июля фронт был расформирован. Разрозненные красноармейские части спешно отступали к волжской цитадели, а XIV танковый корпус фон Витерсгейма устремился к Волге, чтобы отрезать город с севера.

Следом за танкистами по бескрайним донским степям маршировала многочисленная немецкая пехота, овеянная славой недавних сокрушительных побед под Харьковом и Миллерово. По замыслам германского верховного командования, именно пехотинцы должны были поставить на колени город «отца всех народов», сбросив в Волгу обороняющие его войска.

Этот успех мог бы принести «фатерлянду» победу во всей войне. Ведь 1-я танковая армия фон Клейста уже приготовилась к стремительному рывку на Кавказ. Ещё немного, и должен был пасть неуступчивый Ленинград. Тогда, лишившись флангов, зажатый с двух сторон в клещи фронт русских перед Москвой неминуемо обрушится, и бравые солдаты Вермахта ворвутся в советскую столицу, вбив последний гвоздь в гроб мирового большевизма. Так думали немецкие генералы, мысленно предвкушая торжественный парад на Красной площади, как когда-то в Варшаве, Брюсселе, Париже.

 

Великая Степь. Она не терпит слабых и трусов. Во все времена её обитатели были обязаны вступить в смертельную схватку с неприятелем, чтобы победить или погибнуть, ибо невозможно было на этих необозримых просторах спастись бегством. Здесь негде укрыться ни от врага, ни от палящих солнечных лучей, ни от удушливого зноя, ни от жажды, бесцеремонно хватающей за горло.

Великая Степь. Сколько крови и слёз было пролито здесь за многие-многие столетия, а земля её по-прежнему сухая и рассыпается в ладонях. Горячие ветры поднимают вихри пыли, швыряя её в лицо, а выжженная солнцем трава, усеянная разнообразными степными колючками, смогла бы послужить постелью разве что йогу или мёртвому.

Великая Степь. Она сама умирает каждый полдень и воскресает только к закату. Войдите в эти часы в любой хутор, и вы не увидите на улице ни души. Смерть, промышляющая по ночам в горах и лесах, днём ищет себе добычу в степи. Смерть не нуждается в отдыхе и сне, она самый неутомимый и самый безжалостный охотник. Завидев жертву, Смерть будет неотступно следовать за ней, и тогда у несчастной останется лишь один шанс на спасение – указать Её Величеству новую цель.

 

376-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Александра фон Даниэльса, только что прибывшая на Восточный фронт из Франции, следовала во втором эшелоне вслед за танковым корпусом Витерсгейма. Это было новое соединение, сформированное лишь весной 1942 года на Западе, где дивизия прошла четырёхмесячную военную подготовку. Хотя, с одной стороны, «ландсеры» Даниэльса были свежи, полны сил и прекрасно экипированы, что давало им определённое преимущество, всё-таки, несмотря на присутствие немалого количества «ветеранов», в дивизии было достаточно новобранцев, не знакомых на практике с ужасами войны в России.

Обер-лейтенант Вольфганг Шульц, командир пехотной роты из этой дивизии, на своём участке фронта продвигался к Дону. Как раз в его роте было больше всего необстрелянных новичков, но всё же участок достался относительно спокойным. Третий день рота шла вперёд без единого выстрела, и солдатам стало казаться даже, что они по-прежнему во Франции, и что это всего лишь очередной учебно-тренировочный марш-бросок.

Меж тем эхо одиночных орудийных выстрелов у соседей заставляло пехотинцев спуститься с небес на землю, вселяя тревогу в их сердца. Здесь была далеко не Франция, здесь было вообще непонятно что. Ни населённых пунктов, ни какого-нибудь самого захудалого строения. Вокруг была только степь – необъятная и чужая.

Солдаты молча шли вперёд, разговаривать в таком пекле не хотелось совершенно. Облако пыли, поднимаемое двумя сотнями бойцов, забивало ноздри, и попадающие в рот песчинки омерзительно хрустели на зубах. Кто-то дымил сигаретой, не в затяг, так – только чтобы отвлечься. Сзади понуро брели полтора десятка тягловых лошадей с обозом, а чуть в стороне глухо тарахтели два трёхтонных грузовика – интендантской службы и передвижной мастерской. Но был приказ, и была цель, и молодые пехотинцы не чувствовали, что их небольшие временные неприятности напрасны.

 

Самым главным и самым неоспоримым свидетельством присутствия Смерти в степи являются курганы. По сути, вся Великая Степь на всём своём протяжении представляет собой громадное кладбище, равного которому нет на земле. Курганные могильники, эти захоронения седых времён, словно грозные стражи охраняют степные просторы. Мало кто отважится построить себе жилище рядом с курганом, и если же такой смельчак вдруг найдётся, то довольно скоро он впадёт в полнейшее безумие, ибо никому не дозволено безнаказанно нарушать покой мертвецов.

Смерть использует курганы как хитроумную ловушку. Она только и ждёт, что какой-нибудь алчный охотник за сокровищами проникнет в погребальную нишу, а может быть это заслуженный учёный захочет «осчастливить» человечество очередным великим открытием. И тот и другой жестоко поплатятся за осквернение священного места и за собственное легкомыслие.

Огромные разрушительные силы таятся внутри этих горбатых чудовищ, будто бы восставших из адских глубин. В одно мгновение они лишают человека рассудка, а самых упрямых и непокорных – и жизни. Вырываясь из своей обители, они подобно смерчу проникают в сознание наглеца, погружая обезумевший мозг во тьму хаоса. И чем древнее курган, тем страшней и безжалостней эти силы.

 

Обер-лейтенант Шульц сверился с картой. Сегодня его роте предстояло преодолеть маршем более тридцати километров до Гнилого ручья, где можно будет остановиться на отдых и наладить связь с соседними подразделениями. Значит пройдено примерно половина пути. Несмотря на некоторую усталость, его солдаты выглядят довольно бодро, следовательно выполнить поставленную задачу не составит особого труда.

На горизонте показались два исполинских кургана. Шульц ощутил какое-то неприятное чувство, как будто ему за шкирку насыпали песка. На подробной карте, полученной им в дивизионном штабе, эти две гигантские возвышенности отмечены не были. Находясь на некотором удалении друг от друга, они более всего походили на врата в некий загадочный потусторонний мир. У кургана справа отчётливо выделялась срезанная верхушка, наподобие жертвенной площадки, которые практиковались у кочевых народов Великой Степи.

Шульц поднёс глазам свой полевой армейский бинокль и внимательно осмотрел прилегающую к курганам местность. Он отметил про себя, что возвышения располагались строго на линии «север – юг», скрывая могучими хребтами всё пространство за собой. Однако, если попытаться обойти курганы с северной или южной сторон, то нужно будет преодолеть несколько лишних километров, а значит времени на отдых у Гнилого ручья останется катастрофически мало, что, естественно, негативно скажется на общем боевом состоянии роты. Подумав, обер-лейтенант решил вести своих бойцов напрямик, через эти таинственные, вселяющие неясную тревогу, степные ворота.

 

Смерть всегда подкрадывается незаметно. Она обнажает свой лик лишь в самое последнее мгновение, сбрасывая сотканный из страхов и сомнений чёрный балахон, дабы насладиться выражением неописуемого ужаса на лице несчастной жертвы. Смерть упивается данной забавой, в ней она находит поистине неисчерпаемый источник дьявольских сил, способных взметнуть неугасаемое пламя её желаний до невообразимых высот разрушения.

С древнейших времён у человека есть один-единственный способ обнаружить рядом присутствие Смерти. Единственная возможность предвосхитить развитие событий и попытаться что-либо предпринять. Её Величество никогда не выходит на охоту в одиночестве. За своей Королевой, кутаясь в зловещие покрывала безмолвия, повсюду следует её самая верная служанка – Тишина.

Тишина проводит для своей хозяйки всю подготовительную работу, никого не убивая собственноручно и, тем не менее, являясь главной причиной рокового исхода. Она скрывает звериный рык, могущий предупредить об опасности. Оглушённые разрывами снарядов и потерявшие ориентацию в пространстве солдаты во время боя становятся лёгкой добычей шальных пуль. А доведённый всепоглощающей Тишиной до отчаяния человек сходит с ума и сам идёт навстречу своей погибели.

 

Степные ворота, образованные величественными курганными громадами, остались позади. Рота преодолела едва ли пару сотен метров в восточном направлении, когда к Вольфгангу Шульцу подбежал один из унтер-офицеров, взволновано сообщив, что впереди показались какие-то непонятные тёмные силуэты. Обер-лейтенант отдал приказ остановиться.

Рассматривая в бинокль неясные очертания, командир роты пришёл к выводу, что они совершенно неподвижны. Странные предметы больше всего походили на вкопанные в землю телеграфные столбы, числом не менее дюжины, вытянувшиеся с запада на восток в две параллельные линии. Шульц приказал солдатам осторожно двигаться вперёд, держа оружие наготове.

Приближаясь к этой странной колоннаде, обер-лейтенант поймал себя на мысли, что степь за курганами мистическим образом погрузилась в молчание. Стих ветер, куда-то подевались назойливые оводы, прекратилась бесконечная стрекотня кузнечиков, и пепельно-серые ящерицы уже не шуршали в сухой пожелтевшей траве. Только подошвы армейских ботинок, ступающих по раскалённому грунту, конские подковы и моторы грузовиков нарушали эту могильную тишину.

Пехотинцы подошли к таинственным сооружениям. Это были чудовищные каменные изваяния антропоморфного вида, высотой в два раза превышающие человеческий рост и расположенные на расстоянии полутора десятков метров друг от друга. Статуи образовывали две ровные шеренги по шесть фигур в каждой. Левосторонняя шеренга изображала мужчин с глубокими впадинами глаз и детализированными усами, шеренга с правой стороны – женщин с утолщёнными губами и обнажённой грудью. Вырезанные древними скульпторами сидящими на постаментах, они держали в руках на уровне живота чаши для жертвоприношений.

Молодые бойцы начали нервно переговариваться. То, что предстало их утомлённым глазам, просто не укладывалось в голове. Приписанные к обозу солдаты соскочили с повозок, и даже ремонтники оставили свои грузовики. Внимание каждого было приковано к одной фантастической детали, вытесанной на этих жутких мегалитах. На жертвенных чашах, в этом не было никакого сомнения, был изображён мотыгообразный крест.

Древний гаммадион, символ непрестанно вращающегося светила, непостижимым образом оказался здесь – на пустынных просторах этой дикой страны. У статуй слева его переломленные лучи показывали вращение по часовой, а справа – против часовой стрелки, символизируя соответственно мужскую и женскую энергии. Провозглашённый фюрером «Тысячелетний Рейх» существовал всего-навсего десятилетие, а тут покорённые земли бесстрастно предъявляли завоевателям его истинный тысячелетний символ.

Немцев охватил суеверный страх. Они смотрели на пряжки своих ремней, где под надписью «С нами Бог» и раскинувшим крылья орлом была выбита косая свастика, казавшаяся крохотной по сравнению с её каменными аналогами, величиной с лошадиную голову. Это было просто невероятно. Кошмарные предрассудки вырвались из потаённых уголков и принялись нещадно терзать юные души. Даже обер-лейтенант Шульц оказался не в силах обуздать самые чёрные мысли, и лёгкая тревога начала перерастать в настоящую панику, грозившую разорвать грудь двадцатисемилетнего командира.

Вся рота более часа стояла посреди этого жуткого пантеона в полнейшем оцепенении, словно в каком-то фантасмагорическом гипнозе. Вдруг один из бойцов обернулся назад и, дико заорав, упал на землю. Обезумевшие от ужаса солдаты увидели, что все обозные лошади мертвы, а подводы под тяжестью тел животных задрали задние колёса вверх, скинув снаряжение и провиант. Но отнюдь не это было главной причиной охватившего всех безумия. На западе кровавое солнце стало опускаться за курганы, а почерневшие в его зареве горбатые монстры безудержно надвигались на людей, грозя раздавить их как насекомых.

Рубикон помешательства был перейдён. Пехотинец, находившийся в метре от крайнего женского изваяния, выхватил штык-нож и вонзил его стоявшему рядом товарищу в глаз. Остриё, пройдя через мозг, выскочило с тыльной стороны черепа, и несчастный рухнул замертво, продолжая одним глазом смотреть на своего убийцу. Через мгновение двести озверевших «ландсеров» сошлись в беспощадной рукопашной схватке, орудуя штыками и прикладами. Они перерезали друг другу горло и вспарывали животы, вырывая руками внутренности своих жертв. Прикладами автоматов вбивали в землю головы упавших, превращая их в бесформенную окровавленную массу. Никто не сделал ни единого выстрела. Солдаты с рёвом кромсали своих боевых друзей, рвали на части, душили, выдавливали глаза. Покончив с одним, победитель немедленно переключался на другого. Живые и мёртвые, все смешались в этой безжалостной мясорубке.

Вольфганг Шульц наблюдал за происходящим, прижавшись спиной к одной из статуй. Каменная чаша со свастикой находилась как раз над его головой, но он, конечно, не замечал этого. Командир роты был полностью сед. Дрожащими ладонями он сжимал пистолет, намереваясь покончить с собой. Но тело уже не слушалось. Шульц не мог поднять рук, будто бы к ним были привязаны гири.

Его пехотинцы превратились в распространяющую зловоние копошащуюся тёмно-красную кучу, из которой слышались леденящие душу вопли умирающих. Внезапно от этой человеческой свалки отделилась какая-то тень и направилась в сторону обер-лейтенанта. Шульц понял, что это последний солдат его роты, который ещё в состоянии передвигаться и убивать. Весь в крови, со взглядом полным ненависти, он шёл, шатаясь, к своему командиру с самыми недвусмысленными намерениями.

Усилием воли Вольфганг Шульц заставил себя поднять пистолет и с ужасающим криком выпустил в бойца всю обойму. Тот, захрипев, рухнул лицом вниз, а окончательно потерявший рассудок обер-лейтенант со всех ног бросился прочь и этого кромешного ада. За его спиной в лучах багрового заката чернели дьявольские курганные врата, и каменные идолы грозно взирали на груду растерзанных человеческих тел.