До очередного отпуска мне оставалось чуть более двух месяцев, когда я окончательно поняла, что нелюбимая, давно ставшая лишь угнетающей обязанностью работа, стала убивать меня быстрее, чем одиночество, мертвая пища и болезни. Поэтому, неожиданно для всех, не дожидаясь отпуска, я решилась уволиться. И вмиг на душе стало легко и даже немного весело от предстоящей свободы и возвращения к самой себе. Как будто нечто мерзкое, злое, чужое, стало медленно убирать свои кровожадные щупальца.

 

Даже такая малоприятная процедура, как неизбежная пробежка по этажам с обходным листом, впервые доставляла мне радость и удовольствие. Душа жаждала одного – свободы и покоя… И когда начальник отдела кадров, лысый веселый толстяк с огромным животом и рачьими глазами, вручил мне трудовую книжку, я уже знала, что больше никогда в жизни не соглашусь на унизительную, неподходящую работу.

 

Тяжело привстав с места, Михаил Леонидович любезно пожал мне руку, сладко заглядывая в глаза, и сказал, что такую добросовестную работницу всегда будет рад принять вновь… Я в ответ лишь горько усмехнулась и, бесшумно закрыв за собой мягкую, обтянутую черной кожей дверь, быстро позабыла и о работе, и о нем.

 

И каковым же было мое удивление, когда спустя месяц, ранним утром, Михаил Леонидович позвонил в мою дверь, сытый и благополучный. Он попросил разрешения войти, и смирно уселся на старомодный диван. Я молча ждала объяснений. Выдержав паузу, он протянул мне свежую, сильно пахнущую типографской краской газету:

 

– Здесь ваша статья, – радостно объявил он.

Для меня это была простая проба пера, и поэтому я восприняла это известие как сюрприз. Настроение сразу улучшилось, и я предложила Михаилу Леонидовичу позавтракать со мной. Он с удовольствием согласился.

 

С тех пор начальник отдела кадров всегда находил повод, чтобы зайти ко мне. Визиты его были дружескими, а так как он был неглуп и старше меня на целых двадцать лет, у меня не хватило решимости запретить ему приходить. Но однажды, вопреки приличиям, Михаил Леонидович пришел в десять часов вечера. Загадочно улыбаясь, он протянул мне маленькую, с ладонь, антикварную вазочку с небольшой вмятиной на боку. Вазочку он торжественно поставил на специальную подставку из черного дерева и, маслеными глазами глядя на меня, сделал предложение:

 

– Розочка, милая, будьте моей женой! Станьте моей богиней! Я увезу вас в лучшую страну, я покажу вам настоящую жизнь, я сделаю вас своей королевой – только будьте всегда рядом со мной… Он грубо и неумело попытался повалить меня на диван, но я вырвалась, попросив не возвращаться больше к этому разговору.

 

Михаил Леонидович не приходил уже четвертую неделю – и я облегченно вздыхала, разглядывая старинную вазочку. Даже смятый бочок не уменьшал ее красоты.

 

Но в конце недели, в воскресенье, на пороге вновь стоял самодовольный Михаил Леонидович. Уверенно развалившись в кресле, и неуклюже пытаясь меня обнять, он вновь, без вступлений, повторил свое предложение.

 

Не на шутку рассердившись, и не скрывая своего физического отвращения к его коротким, пухлым волосатым рукам, толстой шее и наглому практичному взгляду, я резко оттолкнула его. И, встав у окна, как можно дальше от него, я попросила Михаила Леонидовича больше сюда не приходить.

 

– Не буду вас больше беспокоить, – холодно сказал он, открывая свой дорогой кожаный дипломат. Я не ответила, продолжая стоять у окна спиной к нему. Он ушел не прощаясь, как-то неестественно быстро, громко хлопнув дверью.

 

– Слава Богу! – вслух произнесла я. Расстроенная, я еще долго смотрела в окно. А когда обернулась, то с удивлением заметила, что вазочки на месте нет.

 

– Так вот почему он так поспешно ушел, почти убежал, как убегает мелкий воришка, – с презрением подумала я. - Идиот!

 

– Ничтожество! – согласилась моя душа.