СВОЛОЧИ. ( Короткая киноповесть).

Из серии невыдуманная проза.

 

Огромная, почти черная овчарка, в прыжке догнала его, донельзя уже вымотанного многочасовым бегом по глубокому, ноздреватому снегу, опрокинула на спину, и взгромоздилась всем своим мускулистым телом на его впалую, лишь для блезиру прикрытую рваным ватником грудь. Сквозь вонючий пар, вырывающийся из ее пасти, он ясно видел большой розовый язык с темным пятном сбоку, и ярко-белые, хищно загнутые клыки. А в янтарно-желтых глазах собаки, как ни странно не было, ни злости, ни ненависти к нему, а была только гордость за хорошо выполненную работу – поимку убегающего заключенного. А вскоре подбежали и матерящиеся вертухаи, обступили беглеца, все еще лежащего на снегу и начали беззлобно, но профессионально избивать его, своими добротно подкованными сапогами. Ярко-голубое, Колымское небо завертелось перед его глазами, опрокинулось на него всей своей бездонной синевой, вытеснило собой всю боль и разочарование, переполняющие душу человека, вот уже как несколько часов чувствующегося себя свободным. Свободным от страха, голода, холода, а главное от чувства собственного бессилия доказать кому бы то ни было всю абсурдность и нелепость его ареста.

….Кузьмич, (вообще-то по паспорту он был Федор, но прозвище, произошедшее от фамилии Кузмичев прилепилось к нему накрепко, и часто даже в разговоре с самим собой обращался он к себе, как к Кузьмичу) проснулся разбитым и вымотанным, словно после тяжелой, многочасовой и монотонной работы, обвел взглядом свою небольшую, но вот уже несколько лет ставшую столь для него уютной и родной избушку, и по обыкновению, обращаясь к самому себе, сказал.- Ну, что Кузьмич? Сколько не валяйся, а пора вставать. Да и дел сегодня не в проворот.

А дел у Кузьмича на сегодня и в самом деле запланировано было много. Ожидалось открытие летнего сезона на заводской турбазе” Колобок”, где он вот уже более десяти лет служил сторожем, одновременно выполняя обязанности завхоза, пожарника и

лодочника.

Десяток легких каркасных домиков обшитых тонкими листами оргалита и выкрашенных в различные цвета, одна общая кухня с большой металлической печью на шесть конфорок и длинными деревянными скамьями вдоль дощатого стола, причал на несколько лодок и водных велосипедов - вот в принципе и вся турбаза. Но главное достоинство этой турбазы, это, конечно, ее расположение на живописнейшем берегу уральского озера Кисегач. В свое время на берегах Кисегача снимался фильм “ У озера “, где Байкальские просторы подменили воды уральского озера. Светло-голубые горы и хребты, поросшие корабельными соснами, обступали Кисегач со всех сторон, огромные валуны красного уральского гранита сползали в прозрачную озерную воду, а по ним, легкими водопадиками струились многочисленные родники. – Господи, какое чудо – в восхищении пробормотал стоящий на мостике Кузьмич, а после сбросил с себя полинялые майку и трусы, и не спеша, погрузил в прохладную воду сначала свои длинные поджарые, как у старой дворняги ноги, поросшие пучками седеющих волос, а потом и все тело. Оттолкнувшись ногами от каменистого дна, он поплыл прочь от берега, по направлению к ближайшему острову, поросшему корявыми вековыми березами. Плыл Кузьмич, не торопясь, громко фыркая, пуская под себя ртом, ртутные пузыри воздуха и радостно охая. Стоны его, и радостные крики далеко разносились над курящейся прозрачным дымком поверхностью озера. А уже через несколько минут, на берегу острова показалась его долговязая фигура с ярко-молочными, незагорелыми по сравнению с остальным телом ягодицами. Посидев чуток на теплом березовом пеньке, слегка отдышавшись, Кузьмич снова пошел в воду, пора домой. И вот тут-то яркое утреннее солнце осветило его спину, а вместе со спиной и большую, многоплановую татуировку. Безызвестный, но явно очень талантливый человек, выколол на тощей Кузмичевской спине довольно смелую картинку. Ленин и Сталин, с трудом везут наполненную кирпичом одноколесную тачку, а Карл Маркс в рабочем фартуке, из уже привезенного камня выкладывает стенку с надписью КОЛЫМА. Вот такая занятная картинка синела на спине у сторожа Кузьмича. Во время ходьбы, жилы и мышцы на его спине двигались и сокращались, и тогда казалось, что рисунок оживал , и что прямо сейчас вождь мирового пролетариата выбросит облаченную в рукавицу руку вверх и скажет слегка картавя- Правильным путем идете, товарищи,- а рябой и усатый отец народов закурит свою трубку, ухмыльнется в усы и ничего не скажет, а только поставит где надо галочку, вот и все, что он сделает.

Из-за этой татуировки приходилось Кузьмичу всегда, и даже в разгар полуденного солнца ходить в рубахе, но пока на турбазе никого не было, ходил он в майке. Пока.

Искупавшись, Кузьмич прошел, как был голышом в свою избушку, насухо, до красноты растерся старым вафельным полотенцем, оделся в чистое и сел за стол пить свой фирменный, или как он его называл Колымский чай. Темно-коричневый, почти черный напиток был настоян на брусничных и костяничных листьях с добавлением молотого гриба чаги. Большая алюминиевая кружка, от частого употребления этого напитка, изнутри почти черная, хотя Кузьмич, раз в неделю и скреб ее чистым, озерным песком. Над столом, висела небольшая картина, выполненная маслом – обнаженная женщина сидящая на розовом полотенце, в правом нижнем углу, вместо подписи автора, короткое слово – помни. Кузьмич пил чай, разгрызая крепкими, на удивление белыми зубами большие, похожие на мрамор куски пиленого сахара и улыбаясь, бормотал, поглядывал на картину. – Эх, Маша, вот где надо старость- то встречать, здесь, на озере, вдвоем…. Как-то все у нас с тобой по дурацки получилось. Ты там, где-то наверху я думаю, я – здесь, дочь - вообще неизвестно где. И главное, виноватых – то и нет….Время, а, что время? Оно не лечит. Это всего лишь обман, красивая фраза, не более.

Через три дня заезд, опять семейные пары, да еще с детьми…. А я как услышу случайно брошенное кем-то - Маша, сразу тебя высматриваю, дурак старый. Ну да ладно, пойду лодки красить, пора.

К вечеру, когда оранжевые свечки сосновых стволов стали растворяться в лиловом сумраке, а над озерной гладью повисла неправдоподобно желтая луна, на берегу лежали густо прокрашенные лодки, с крупно выведенными номерами, с пронумерованными же и веслами, и в тонкий, слегка отдающий тиной аромат озера вплелся густой, жирный и какой-то даже вульгарный запах масляной краски.

А на дощатом, влажном от росы мостике, еще долго можно было видеть темную, сгорбленную фигуру Кузьмича - он сидел, согнувшись, опустив ноги до самой воды, и молча смотрел куда-то на противоположный, не видимый сейчас берег озера. И лишь вспыхивающий красный огонек папиросы, иногда меняющий свое положение, говорил о том, что старый лодочник не спит. Над озером тихо опускается ночь.

А в это время, в пятидесяти километров от Кисегача, в одном из самых крупных, промышленных городов Урала, в больших квартирах с видом на главную площадь, и в тесных хрущевках с окнами на заводские трубы, а то и в коммуналках зараженных клопами и грибком, люди готовились к поездке на турбазу.

- И что это за название такое, прости Господи, « Колобок?”- Жена главного инженера тракторного завода Мария Федоровна Сырчикова серебряным ножом ловко поддевала из маленькой цветастой жестянки кусочки утиного паштета и накладывала его ровным слоем на поджаренные кусочки хлеба, раскладывала полученные бутерброды на блюдо, не переставая при этом выговаривать своему притихшему мужу. Требовательный и даже непреклонный на службе, он – Иван Сергеевич Сырчиков дома становился не в пример тише. Уж чего-чего, а характер у благонервной был крут. Тем более, он никогда не забывал, что отчим ее, то бишь тесть его драгоценный которому он в принципе был обязан своим местом, все еще сидел в отдельном кабинете горисполкома.

- Пойми Маруся, сейчас наступают другие времена - тороплива проглатывая ужин, с набитым ртом пытался оправдаться затюканный супруг.- Перестройка. Сейчас нужно быть поближе к народу. Тем более что это не надолго, неделя- другая, а после обязательно в Болгарию. Ты бы послушала, как они сейчас разговаривать- то начали, ничего не боятся….

- Тряпка ты, вот и не боятся - продолжала ворчать Маруся,- К моему отчиму до сих пор чуть ли не с поклоном входят….

- Так это потому, что он жилым фондом, квартирами распоряжается, вот люди и кланяются – попытался вставить слово в свою защиту Иван Сергеевич, но тут же под сердитым взглядом супруги замолчал, съежился, и даже как будто стал меньше ростом.

- Ну, все, поел что ли - прервала его оправдания Мария Федоровна.- Чисти зубы, идем в спальную, будешь выполнять свой супружеский долг. Она посмотрела с презреньем на мужа, выключила свет на кухне, и под шорох шелкового, в драконах халата вышла.

Иван Сергеевич, подошел к открытому окну, боязливо оглянулся, и закурил, с тоской глядя на громадную распростертую длань монумента Ленина, стоящего прямо напротив его дома, только через площадь. Луна опускалась ближе к горизонту, к остроконечным буденовкам голубых елей, посаженных сразу же за гранитными трибунами, и казалось, что бронзовый вождь, держит на своей ладони ее желто-зеленоватый диск, словно Данко - пылающее сердце. Большой, уставший за день рабочий город медленно засыпал.

Но в семье Спицыных не спали. Пятилетние близнецы, Сашка и Пашка носились по десятиметровой спальне, служащей правда одновременно детской и столовой с криками и индейскими завываниями, поднося к большой куче вещей, сваленной на продавленном диване предметы, которые называла им их мать- Светлана, согласно списка, лежащего у нее на коленях.

- Двадцать третий – сандалии - плетенки, новые, две пары. Пацаны кинулись в коридор, загремело упавшее жестяное корыто, а они уже гордо несли две картонки с новой обувью.

- Двадцать четвертый – Спички хозяйственные, большие коробки, - три коробка. А близнецов уже сдуло ветром, и с кухни понесло запахом зажигаемых спичек….

Примерно к часу ночи, когда весь список уже был прочитан, а вещи упакованы в три рюкзака, один большой и два поменьше, братья заметно устали, позевывая, они все чаще заглядывались на свои раскладушки, расправленные возле окна, в самом углу комнаты.

- Ну, все, дети, ложитесь спать, завтра в восемь за нами придет автобус, нужно выспаться.

Те сразу же, забыв про чистку зубов и мытье рук перед сном, бросились на свои постели, и уже через несколько минут, из угла, раздавалось мирное посапывание спящих ребят.

Светлана устало поднялась со своего дивана, подобрала с пола разбросанную детскую одежду, выключила свет и прошла на кухню.

Старенький холодильник встретил ее каким-то уютным, родным урчаньем. Заварив себе чай, она бездумно присела за стол, поставив круглое зеркало перед собой автоматически начала смывать лосьоном с лица дешевую свою косметику. В зеркале отражалось лицо молодой еще, но страшно усталой женщины, миловидной, и даже по-своему красивой. Слегка вздернутый нос, широкие славянские скулы и огромные, удивительно зеленые глаза. Неожиданно эти глаза наполнились слезами, и ее узкие плечи задергались в безудержном плаче.

- Господи, как же я устала, сколько же можно? Денег нет, мужа нет, перспектив с квартирой никаких. Мужика приходящего, и того нет! - Вся ее хрупкая фигура сотрясалась в рыданиях, а на лице к трясущемуся подбородку подбирались две траурные полосы потекшей туши…- Господи, но я же еще так молода! Мне любви хочется, я, я не могу, я не хочу больше засыпать одна….

Постепенно, рыданья ее стали тише, и Светлана неожиданно для себя самой уснула, уснула прямо за столом, положив щеку на сжатый кулачок. И на ее спящем, счастливом лице постепенно высыхали, превращаясь из жгуче- черных в бледно-серые, две размазанные полосы потекшей туши для глаз.

А над городом уже, медленно, и как-то очень торжественно поднимался рассвет.

 

Уже к полудню, стало ясно, что зафрактованный дирекцией завода потрепанный Икарус, вместе с основной партией отдыхающих, направляющихся на турбазу “ Колобок”, окончательно заблудился. Пассажиры весело смеялись, подшучивая друг над другом, а водитель отчетливо, вполголоса матерился - еще бы, перерасход горючего, опоздание в гараж, квартальная премия как минимум летит.

И что странно, вот – всего лишь пятнадцать минут назад сквозь сосновый бор, радостно мелькнула солнечная поверхность озера, но внезапный поворот лесной дороги, объезд неприступного гранитного Шихана - почти голой, отвесной скалы, и перед автобусом уже не одна, а целых три дороги. Весело подпрыгивая по выступающим из земли узловатым сосновым корням, Икарус едет по левой, вроде бы самой ближней к озеру дороги, но ее внезапно преграждает черный шлагбаум и колючая проволока от него уходит в лес. Запретка. Из-за высокого, раскидистого куста ирги, выходит низкорослый, рыжеватый, заспанный солдат с веснушчатым, деревенским лицом, и запыленными, стоптанными сапогами размера сорок пятого, никак ни меньше. Он, не вступая в разговоры, опускает автомат на уровень груди и снимает его с предохранителя. Водитель автобуса, даже забыв привычно сматериться, пулей влетает в свою кабинку и с возгласом – Такой лапоть грохнет не задумываясь, а потом еще и в отпуск за бдительность поедет в родной колхоз - задом уводит от шлагбаума свою машину. Вторая дорога ни с того, ни с сего плавно перешла в обычную лесную тропу, и когда водитель это заметил, разворачиваться было уже поздно. И вновь оранжевый, словно вареный рак автобус, под скрип и скрежет сосновых веток по стеклам, пятясь, возвращается к заветной развилке. И только тут, все, включая водилу, замечают, что на сосне, возле третьей дороги, на уровне глаз прибита дощечка, с аккуратной надписью белыми, крупными буквами - ТУРБАЗА “КОЛОБОК”.

Почти каждый, вышедший по нужде мужик в это время, проходя мимо шофера, либо щелкал его по затылку щелбаном, либо натягивал ему кепку на самые глаза – тот виновато терпел. Но когда к козырьку его фуражки потянулась детская рука не то Сашки, не то Пашки – тот не вытерпел, громко закричал в микрофон - Отъезжаем, вашу мать, - и, закрыв двери, тронулся.

Турбаза встретила приехавших торжественной тишиной. Ветер утих, величественные сосны перестали раскачивать свои кудрявые кроны, и лишь высоко натянутая холстина с веселой разноцветной надписью - Колобок – слегка шевелилась. Из своей избушки вышел по случаю приезда первых отдыхающих нарядно одетый Кузьмич. Из под его, явно глаженных под матрасом брюк, с довоенными еще кантами торчали вызывающе блестящие калоши, обутые на босу ногу, а знаменитую антисоветскую татуировку прикрывала полинялая, но чистая рубашка в веселый василек.

Широко раскрыв объятья, в которые казалось, мог бы войти и автобус, принаряженный сторож растроганно, дрожащим голосом поздравил всех приехавших с наступлением отпуска и пожелал им приятного отдыха на турбазе. А после чего, он лично разместил всех по домикам, разбросанным на широкой поляне.

Не прошло и несколько часов, как двойняшки Сашка и Пашка стали всеобщими любимцами. Их веселые рожицы только что сверкали на кухне, возле пылающей жаром печки, а вот они уже ходят по пояс в воде вдоль берега, переворачивают скользкие камни и ловят хитрющих раков двумя пальцами за их зелено-серые спинки. Но только Светлана прибежит на берег, что бы вытащить негодных мальчишек из прохладной еще воды, как глянь, а они уже среди камней и сосновых корней пытаются ведром поймать полосатого бурундука.

Веселье и жизнерадостность ребят невольно заразили и взрослых. То тут, то там стали раздаваться взрывы смеха, где-то неумелая гитара в сопровождении бедолаги лишенного и слуха, и голоса пытается изобразить что-то из Галича, а где-то за кухней уже весело застучал шарик настольного тенниса.

А на следующий день, на турбазу приехал спасатель на водах – молодой парень, Игорь, и с этого дня, купальный сезон считался официально открытым.

Спасатель, не смотря на свой возраст, был уже далеко не мальчик. Первая партия потрепанных, раненных в далеких, некому не нужных пустынях Афганистана ребят, одним из которых и был Игорь, принесла в общество, зараженное всеобщим равнодушием новые, никому не нужные проблемы. Как и за чей счет лечить, куда, и кем трудоустроить этих, зачастую уже с поломанной психикой парней, в свои двадцать лет более циничных и равнодушных, нежели обычные обыватели, не познавшие бессмысленные личную боль и смерть товарищей.

Почти безупречную внешность парня, портил белый шрам, зигзагообразно пробегающий через всю, рельефно-выпуклую грудь, и задевший своей беспощадной откровенностью и его правую щеку.

Кто и как, додумался этого парня, страдающего приобретенной эпилепсией, следствие контузии принять на работу в качестве спасателя одному Богу известно, но тем ни менее приняли.

Игорь вместе с Кузьмичом соорудил небольшую вышку для ныряния, а над ней поставил пристроечку, в виде шеста с перекладинами- ступенями и сверху прибил старый неизвестно откуда взявшийся венский стул. Забравшись по утру на вышку, Игорь, вооруженный театральным биноклем значительно восседал на своем стуле, дремал, отогревался душой.

Вышка сразу же пришлась отдыхающим по вкусу. А что касается ребятни, то они целыми днями ныряли с нее, кто как мог, а Пашка и Сашка пока только солдатиками- ногами в низ.

Один шаг, и загорелая детская фигурка уже вонзается в прозрачную как горный хрусталь воду, высекая из ее поверхности миллионы радужно сияющих брызг. Красота!

На стенах домиков, Игорь изобразил сюжеты русских народных сказок, кому волка, кому лисицу с журавлем, а кому и того самого колобка. Сашка и Пашка заказали ему Карлсона, и спасатель, в меру своих способностей исполнил этот заказ. Но банка с краской случайно оставленная спасателем попалась на глаза близнецам, и вот постепенно с Карлсоном произошла необычайная метаморфоза - вместо пузатого мальчишки с пропеллером, на волнистой картонной стенке домика уже шумел лопастями боевой вертолет, стреляющий из всех орудий.

И лишь один домик, самый просторный, где деревянные как обычно нары заменены, были железными панцирными кроватями с шарами, пока еще пустовал, семейство Сырчиковых пока не прибыло - конец квартала, естественная запарка.

Вечерами, когда близнецы уже спали, Игорь сползал со своей вышки, и приходил к Светлане. Они молча пили чай, не говоря ни слова бродили по усыпанным булыжником берегу озера, или сидели, тесно прижавшись на шершавом мостике и слушали воду, как она вздыхала и стонала в ночи.

Светлана сама собой расцвела, похорошела, счастливая улыбка все чаще и чаще появлялась на ее лице, а в зеленых ее глазах неожиданно для всех загорались какие-то самоцветные точки – наверное, так и должны блестеть глаза у счастливых людей.

В среду, и последний домик был заселен. Сырчиковы приехали на собственной белой Волге, которую поставили на поляне перед своими окнами, накрыв ее брезентовым пологом от солнца и возможного дождя.

Кузьмич, увидев впервые Марию Федоровну, остолбенел на мгновенье, настолько она была похожа на ту женщину, на розовом полотенце, которая просила его помнить о ней. Вновь прибывшая с усмешкой посмотрела на лодочника, и, протянув ему смятый рубль, растягивая слова, нехотя произнесла - Ты дед, присматривай за машиной, да смотри, не спали ее по пьянее, папиросы-то какие вонючие куришь, а тут под брезентом две канистры с бензином …. Перед отъездом еще рубль получишь.

Она равнодушно отвернулась от Кузьмича и уже обращаясь к мужу, начала о чем-то, кажется о кроватях, брезгливо выговаривать ему свое неудовольствие. Заглушенный тонкими стенками мужской голос привычно оправдывался….

Старый лодочник пришел в себя только в своей избушке. На столе валялся смятый, влажный от вспотевшей его ладони рубль, а он уже наливал в стакан пузырящую, теплую водку, как сомнамбула повторяя раз за разом - Как похожа, Господи, как похожа….

А обнаженная на розовом, улыбалась со стены загадочно, и чуть виновато – Помни, помни просила она, помни всегда….

Да разве ж можно забыть. По зоне ходила газета за пятьдесят второй год, где в черной, траурной рамке, жирным курсивом стоял перечень детей, торжественно и всенародно отрекшихся от своих родителей. Была в этом списке и Маша Кузьмичева, родное и единственное чадо Кузьмича, их с его Машей чадо….

Чем жарче становились дни, тем все более и более частые становились приступы у Игоря. После них, он опустошенный и измученный обычно лежал, где ни будь под сосной на теплой хвойной подушке и молча, по долгу не моргая, смотрел в бездонное синее небо.

Светлана в такие минуты старалась быть рядом, клала его тяжелую, с горячим, потным лбом голову себе на колени и гладила парня по щекам, старательно обходя пальцами безобразный белый шрам. Игорь плакал молча, обиженно, а после легко засыпал, счастливо улыбаясь, и громко смеясь во сне.

Обычно под вечер, когда жар спадал, и над озером плыла спасительная прохлада, Игорь по просьбе семейства Сырчиковых катал их на большой плоскодонке. На Ивана Сергеевича сразу же нападала дремота, он все-таки сильно вымотался за год, а Мария Федоровна напротив становилась все более оживленной. Над ее верхней губой, выступали капельки пота, а в глазах, серо-зеленых неожиданно появлялась странная поволока и мечтательность, так не свойственная ее характеру лидера….

Светлана после таких его катаний обычно была необъяснимо груба с Игорем, и на его приглашения погулять с ним, отвечала громким хлопком закрываемой двери.

В воскресенье Сырчиковы устроили шашлыки. Возбуждающий дымок курился над мангалом, и его вкусный запах будоражил почти всю турбазу. На шашлык, были приглашены все ИТР, отдыхающие в “ Колобке”, приглашен был и спасатель.

Светлане, правда, было не до приступов ревности. Ее Сашка, видимо перекупался и простыл. Его тельце горело огнем, а посиневшие губы трескались на глазах, и из глубоких трещин сочилась кровь. Мать кинулась к вышке, но спасателя на своем излюбленном месте она не обнаружила. Ноги сами ее принесли в Кузьмичеву избушку.- Кузьмич, помоги, Богом прошу, выручи, мальчонка весь горит, умрет, боюсь, спаси!

Лодочник, натягивая на ходу рубаху, бормотал скороговоркой- Сегодня же воскресенье. Где врача найдешь? Нужно вести парня в Чебаркуль. На лодке это часа четыре, а машиной по берегу, минут за двадцать управимся….Давай бегом к инженеру.

На большом столе, стоящим на тоненьких алюминиевых ножках в тени сосен, высилась гора шампуров с сочными, горячими кусками ароматного мяса. Молодые огурчики и свежее помытая зелень приковывали взгляды. Но водочные бутылки были пока еще не тронутые. Приглашенные гости робкой стайкой прогуливались по опушке, покусывали травинки и болтали, как обычно бывает перед застольем - ни о чем.

Светлана подскочила к Ивану Сергеевичу, горячо ему о чем-то втолковывая. Тот затравленно посмотрел на супругу и поднялся, было по направлению к машине.

- Куда? Сядь немедленно! Ни куда ты не поедешь, Больной ребенок это ее проблемы…. У тебя же гости, Ты, что Ваня, забыл?

Слушай дочка, помоги ты ей, пожалуйста, боюсь, на лодке не поспеем вовремя - вмешался доселе молчащий Кузьмич, обращаясь к Марии Федоровне, как к явному лидеру в этой семье.

- Какая я тебе дочка? Пьянь подзаборная, тоже мне папаша выискался какой. Нарисовался…. Идите, идите, и не мешайте отдыхать.- Ярко накрашенное лицо ее побледнело от праведного гнева под жирным слоем пудры и румян.

А Светлана уже пыталась что-то втолковать только, что подошедшему к ней Игорю. Тот повернулся к Марии Федоровне, сжал кулаки, и вдруг со всего размаха упал на спину, прямо на узловатые корни и колючие, растопыренные сосновые шишки. Все его мускулистое тело выгнуло в дугу, руки и ноги его крупно задрожали, а в остекленевших глазах пропала осмысленность - начался приступ. Все вокруг, что- то закричали - кто поливал спасателя водой, а кто пытался ему вогнать между зубов алюминиевую ложку.

Последние полчаса, Кузьмич, вдоволь насмотревшийся в лагерях на смерти и понявший, что Сашке помощь врача уже не нужна, греб только для виду. Стертые в кровь ладони несчадно жгло, он перевязал их порванным надвое платком, но, честно говоря, эта боль была несравнима с той горечью и обидой, которые переполняли, его, сейчас вроде бы и уже отогревшуюся после Калымы среди обычных людей душу.

По возвращению из Чебаркуля, Кузьмич затащил лодку повыше на каменистый берег, отцепил от ее кормы влажную, тяжелую цепь и не торопясь, пошел к домику Сырчиковых.

Из магнитофона с ревом исторгался хриплый голос Высотского, вся компания была уже довольно пьяна. Элегантная и красиво опьяневшая хозяйка дома курила папиросу с длинным, обрезанным золотом папиросу, картинно оттопыривая при этом мизинец.

Лодочник в упор посмотрел на нее, пробормотал что - то еле слышно, и снял в рывке брезент с белой, Сырчиковской машины.

- Какие же вы сволочи, - проскрипели среди его зубов удивленные слова, а в это же время, его тяжелая, длинная, намотанная с одного конца на жилистый Кузмичевский кулак, металлическая лодочная цепь, сделав полный круг, с грохотом опустилась на это белое, редкое еще в то время чудо – машину.

- ….Учитывая, что задержанный в настоящий момент Кузьмичев Федор Степанович, привлеченный к уголовной ответственности по статье сто седьмая, часть вторая - злостное хулиганство, повлекшее за собой порчу частного имущества, уже был осужден в тысяча девятьсот сорок восьмом году по статье шестьдесят восьмой, сроком на десять лет без права переписки, подлежит….

Стоявший во время вынесения приговора Кузьмич, оторвал, наконец, свой взгляд от лица Марии Федоровны, и по обычаю своему проговорил вслух - Ну вот и свиделись мы с тобой, Машенька, слава Богу.

А за зарешотчатым окном здания городского суда, короткая и быстротечная Уральская осень решительно склонялась к зиме.