Март. Начало.

Сейчас, когда я печатаю, на моей левой руке, плоское серебряное кольцо квадратной формы. Его кольцо. Кольцо моего безумия и всевластия, моей болезни и победы, моего позора и счастья, дождливый квадрат моей любви. Единственное, что у меня осталось. Я ношу его, не снимая. Под взглядами случайных связей и родительского неодобрения, среди сырости провинциальной разрухи и отточености моего внутреннего мира. Я ношу его, как броню от всего света и символ чёрной дыры в моём сердце. Серебряный квадрат своей античеловечности. Когда я курю, мои пальцы мелко, предательски дрожат и свет танцует на тусклых гранях па моего отчаянья…

Ровно год назад, в мартовскую ночь в трёхкомнатной ростовской квартире зазвонил телефон. Я сидела в зале, среди гостей, было три ночи. Почти все спали. Мои волосы были мокрыми и пахли яблочным шампунем, а у обнажённых в полах халата ног восседал очередной поклонник, на 9 лет младше меня, поэтому прозванный Малой. Муж спал в соседней комнате тяжёлым сном. Павлик дремал на зелёном прожженном многочисленными спящими бычками диване, изредка бормоча чьи-то имена, Валдис чего-то варганил на кухне, периодически заикаясь и стукаясь об углы раковины. Я тихо болтала и сушила волосы. Телефон заставил всех подскочить. Я шикнула и подняла трубку в жёлтый цветочек на розовом фоне.

- Привет, - сказал его голос. Лезвие рассекло мои веки, они вспыхнули от боли и сладости. Трубка дёрнулась в ослабевших пальцах, стала скользкой от влаги моих нервных ладоней.

- Тихо, - заорала я в сумрак больших комнат ломким голосом, - Заткнитесь! Все немедленно заткнитесь. Когда он звонит, все умерли! – в тот момент все действительно умерли для меня, весь мир. Умер навсегда.

Ноги подкашивались, и горло сохло, я всю свою жизнь ждала этого звонка. Все свои жизни. И даже сейчас, когда я пишу, в моих высохших навсегда глазах, песком зиждется усталая боль.

- Кто там у тебя? – спросил он.

- Бамбуковая роща, - отмахнулась я, бессильно опускаясь с трубкой на пол, бессильно и безрезультатно цепляясь в реальность, скользнув рукой по стене. И мне хотелось раствориться в проводах, протечь по ним, застыть в хрипоте его глубокого голоса, влиться сутью в его жилы, растечься формой по костям. – Почему так долго не звонил? – прошло 20 дней с момента, когда он поцеловал меня в сырости подъезда и сказал два слова: «Будь со мной.» И исчез.

- Я думал. – Ласково шелестело моё безумие.

- Думал? И что надумал? – попыталась иронизировать я.

- Почему бы тебе не прийти ко мне, чтобы я тебе это рассказал? – и он назвал адрес.

Три часа прохладной ростовской ночи. Он живёт в часе ходьбы от моего дома. У меня нет денег на такси.

- Я буду через сорок минут, - выдохнула я.

- Чудненько. – сказал он. – Я тебя встречу.

Я молниеносно одела лучшие джинсы и свитер, духи, бордовые ботинки и вельветовое пальто. Я не слышала голоса мужа и вопросов гостей. Мертвецы не говорят. И вылетела в холодный ночной воздух. Счастье хлынуло в лёгкие вместе со светом фонарей, косыми тенями веток, свечением витрин. Я просто парила над асфальтом, едва касаясь его прозрачными подошвами своих Dr.Martins. Мои волосы развевались вокруг лихорадочного лица. Мелькнули молодёжные шопы Ворошиловского, проститутки на Красноармейской, кривые домишки Горького.

Он ждал меня у подъезда многоэтажки. Лёгкая винтажная куртка, клешёные вельветы, сигарета в длинных пальцах. Самое прекрасное лицо в мире. Ухмылка на губах. Поцеловал в щёку и взял меня за руку. Прикосновение лавой обожгло внутренности, заставило дрожать все мои клетки. Нервы заплясали в такт теням веток безумный танец.

Мы поднялись на восьмой этаж. Квартира была практически пустой. Два стула, магнитофон, матрас на полу. Он сел на стул, нога за ногу. (Как четко я помню его каждое движенье, лезвием кромсающее моё сердце!) Расстегнул куртку. Верёвочки из кожи и пентаграмма на шее. Татуированные руки лежат на острых коленях. И стал смотреть на меня ореховым любопытством своих глаз с янтарным отливом.

Я легла на пол, сняв пальто, закинула руки за голову. Ледяной холод пола зашипел, соприкоснувшись с лихорадкой моего тела. Кости тянуло и ломило, предательски потели ладони, ногти впиваются в кожу. На моём лице – маска Моны Лизы. Я испугана. Я возбуждена. Я в западне собственных нервов и чувств, бьюсь в них как в паутине. Видит ли он это? Или только мои огромные глаза и напряжённые бёдра?

И он заговорил. Не прикасаясь ко мне ничем, кроме безумного взгляда цвета коньяка. Это взгляд ворошил мои мысли, пытался залезть под кожу, был бесстыдней любого изнасилования.

Он спросил, дам ли я ему напиться своей крови и я в ответ просто обнажила руку – разорви её своими мелкими зубами, выпей мою жизнь – она твоя.

Он спросил, можно ли уму ударить меня и я в ответ покорно встала на четвереньки – можешь запинать меня до смерти, я только улыбнусь от радости.

Люблю ли я садизм – и я улыбнулась – я полноценный мазохист в морале и телесном виденье, и он почувствовал это, как хищник чует свою добычу.

Боюсь ли я СПИДа, и я рассмеялась – я боялась только одного, умереть не рядом с ним.

Люблю ли я игры и театр – любая роль для тебя…Я могу сама быть хищником и растерзать того, кого ты мне прикажешь. Я могу русалочьи стелиться по твоим ногам, и пить другие чувства, выблёвывая их прямо в лицо наивным зрителям.

И так до рассвета. Он не взял меня, хотя мои внутренности распирало от желания. Просто проверял своими сумасшедшими вопросами. А потом, я не выдержала и обняла его трясущимися руками, впитывая запах сигарет и его кожи, растворяясь в нем всем существом. Он обнял меня в ответ, сжал хрупкие горящие кости, запрокинул моё полуобморочное лицо на грани истерики. И сказал:

- Я хочу, чтобы ты жила со мной. Здесь. Всегда. Я думал именно об этом. Ты – именно то, что я искал. Твою слабость, твой ум, твою жестокость. Мы вместе убьём, украдём, я привяжу тебя тысячью цепей, ты понимаешь? Ты согласна?

- Да, - в изнеможение прошептала я в красные полосы рассвета в его зрачках. Моё тело взорвалось изнутри и опало под его простым поцелуем. Опустошённая радость торнадо пронеслась в душе.

Он поставил чай. Сигаретный дым воровал и скрадывал его черты, но мои глаза, не отрываясь, следили за его угловатым великолепием, впечатывая каждый миг в мою больную память.

В восемь утра он провожал меня домой. Утро сигналило клаксонами и грохотом первых трамваев. Я как никогда остро различала запахи и звуки. Держа за руку, дрожа от холода в своей лёгкой бежевой куртке, он шел рядом со мной, не отрывая взгляда от моего лица. И его маска вдруг растворилась в свете начинающего дня. И выглянул до смерти испуганный и влюблённый мальчик, который смотрел на меня почти умоляюще и до боли сжимал мои окостеневшие напряженные пальцы. И в глазах читался немой вопрос. И я улыбалась – да, да, да. Твоя. Только твоя. Навсегда. Что бы не случалось.

Я вернулась домой, прислонилась к серости двери. Голова кружилась. Гости удивлённо таращились из углов. Муж встал и молча хлестанул мне пощёчину. Я ничего не почувствовала.

- Я ухожу от тебя, – выдохнула я.

- Ты сошла сума! – завопил он в истерике.

- Да, - бездумно улыбались мои губы. – Ты прав. Я сошла с ума. И я ждала этого всю жизнь.

И я прошла мимо него в спальню, и в изнеможении рухнула на постель, зная, моя жизнь уже никогда не будет прежней. И без него её просто нет.