Прочитав в первый раз, Twilight zone я был зачарован глубиной, эмоциональностью и красотой этого произведения. Вместе с тем осталось ощущение, что еще далеко не все понято и осознано. Возвращаясь раз за разом к стихотворению, я видел все больше и больше деталей. Статья эта написана ради того, чтобы попытаться сложить их в некую целостную картину.

Фабула стихотворения кажется простой и знакомой. В памяти сразу всплывает «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче…». Это разговор с небесным светилом, которое автор приглашает зайти по-соседски и побеседовать о жизни. Для такого чудесного визита, конечно нужны необычные условия, в качестве которых выступает особое время суток, создающее мистическое восприятие действительности. У В.Маяковского - закат, когда, кажется, что Солнце скрывается прямо за ближайшим холмом и ему совсем недалеко по пути заглянуть на дачу к поэту, у И.Славицкого это, пожалуй, еще более мистическое время – предрассветные сумерки, когда луна кажется высшим существом, непостижимым образом доступным для общения.

 

«...Эти странные виденья

В предрассветной тишине

Блики звезд неясны тени

Различимо не вполне

На границе тьмы и света

Даже то что с детства знал

Даже близкие предметы…»

 

Сюжетная важность момента времени подчеркнута названием стихотворения. Кстати, думается, что английское название это не просто результат неизбежной для автора, обитающего в чужой языковой среде, «языковой диффузии». Английское название более лаконичное и точное, кроме того, для русского уха звучит не совсем обычно, подчеркивая мистический момент, столь важный для сюжета.

Возвращаясь к аналогии с Маяковским, должен заметить, что на фабуле она практически заканчивается. Настроение, смысл, авторская задача и философский уровень Twilight zone совершенно другие, и следующие строки вызывают тень уже другого поэта, уводя читателя прочь от игривого настроения «Необычайного приключения…».

 

«Из-за шторы жолт овал

Незнакомым странным ликом

На меня глядит в упор...»

 

Более-менее искушенный читатель сразу узнает в этом «жолт» (через «о») лексику, символику и, если хотите, грамматику Александра Блока. Этот знак ( в семиотическом смысле) ориентирует на серьезный, возможно мучительный разговор. Еще раз мелькнет в тексте призрак «Необыкновенного приключения…», чтобы затем уступить место другой, чисто блоковской драматической интонации.

 

«...Погляди-ка, погляди-ка!

Ждет нас долгий разговор.

У меня вопрос к вопросу,

У тебя – один ответ...»

………………………..

 

«...Эй, ты, жолтый, там за шторой,

Заходи, садись за стол!

 

Полно там, в дали туманной

Делать вид, что ни при чём…»

 

 

Слегка шутливая интонация вернется в финале, Таким образом, создается «круговая» композиция, в которой начало и конец выдержаны в чуть шутливом тоне, а середина в пафосно-драматическом. «Композиция замкнутого круга» подчеркнута практически совпадающими фразами начала и конца стихотворения.

«Один ответ» - молчание. Здесь мистика вдруг пропадает и на мгновение картина становится предельно реальной. Луна молчит безразлично и неопределенно (даже вспоминается блоковское «Бессмысленно кривится диск»).

«Один ответ» предопределяет содержание дальнейшего разговора: будут заданы «проклятые» вопросы, на которые заведомо нет ответа, что не делает их менее острыми и мучительными. Здесь уместно еще раз вспомнить о композиции стихотворения – замкнутый круг – символ безысходности, безответности. Однако мистика отступила лишь на мгновение, чтобы создать контрастную эмоциональную фактуру. Автор не называет Луну собственным именем. В этом, видится, не только литературный прием - элемент «высокого стиля», но и отражение традиционного запрета произносить имя бога, воплощением которого становится ночное светило. Между процитированными отрывками поместился замечательный образ восхождения автора навстречу его мистическому собеседнику:

 

«...Серый пепел папиросы

На столе оставил след

Как дорожку в мир нагорный…»

По которой я прошел...»

 

Исследование «проклятых вопросов» опасная стезя: их острота и неразрешимость могут вызвать безудержный взрыв эмоций и довести до исступления, граничащего с глупостью, но И.Славицкий не даром носит титул «короля мудрости». Его позиция выражена просто и точно:

 

«Ты не бойся, я не стану

Ни судьей ни палачом.»

 

Сдержанный и чуть отстраненный взгляд – вот, что характерно для человека по-настоящему мудрого. Какие же вопросы задаст наш мудрец своему небесному собеседнику?

 

«Расскажи-ка мне сначала,

Для чего все это так…»

 

Хорош вопросик! Зато в самую точку: «В чем смысл и сущность бытия?». Вопрос избитый и девальвированный до фарса. Пожалуй, только поэтический текст может вернуть ему истинное значение, но в том то и суть, что мы, тем не менее, постоянно задаем его себе, прекрасно осознавая всю бесперспективность этого занятия. А дальше великолепная находка:

 

«Для чего звезда качалась,

И упала как пятак,

Зазвенела в брюхе свинном

И затихла навсегда?»

 

Замечательная метафора и удивительная метаморфоза. Падающая звезда превращается в монету, брошенную в копилку - изящный образ, рождающий совершенно определенные ассоциации. Это, конечно, про божий дар, проданный за медный грош, похороненный в копилке. Последние потуги самовыражения происходят уже как звон «в брюхе свинном». Алчность (а может просто быт) погубившая талант.

Дальше все, кажется, предельно просто и прозрачно:

 

«Почему в бокале винном

Тонут беды и года,

Но на дне стократ сильнее

Возвращается тоска,

И не каждый всплыть сумеет

И отвесть прицел с виска?»

 

Но разве же это не трагедия, повторенная в этом мире тысячи раз, в том числе с далеко не самыми безызвестными представителями рода человеческого? Разве это не о Есенине, Высоцком, Рубцове, Хэмингуее?

Интонация стихотворения становится особенно пронзительной. Следующие строки, кажется, впитали самые чудовищные парадоксы человеческого бытия. Вместе с тем в них нет ни многословия, ни излишнего пафоса. Верность принципу не быть «ни судьей ни палачом» позволяет автору оставаться в художественном смысле на высоте.

 

«Ты скажи, небесный странник,

Что ты думаешь о нас,

Где поля цветов и брани,

Киллер крестится на Спас,

Где одним пером писались

Теорема и донос,

Где крестами убивают,

И венками белых роз

Украшают залы тронны,

А под троном - кровь из вен,

И где Слово изреченно

Сиречь Ложь. Неправда. Тлен...»

 

Текст состоит из последовательности фрагментов, в каждом из которых некоторая единая сущность распадается на две предельно контрастирующие крайности.

Так «поле цветов» и «поле брани» - два внешне таких похожих устойчивых словосочетания на основе слова «поле» с резко противоположной семантикой и эмоциональной окраской. Обращает на себя внимание конкретная историчность каждого из фрагментов с одной стороны, и глобальность всей картины в целом с другой. «Киллер и Спас» – это наши дни и наша страна, «теорема и донос» - сталинские времена, «кресты, которыми убивают» - инквизиция и крестовые походы (впрочем, не только), а «троны и кровь из вен» - имперский Рим. «Поля цветов и брани» - символ исторически более универсальный, чем остальные. Таким образом, несколькими штрихами нарисован ни много, ни мало силуэт истории. Лично меня более всего поразил киллер, крестящийся на Спас. Впрочем, это почти личное. Я всегда поражался, с какой легкостью люди извращают свои же лучшие идеи. Совершенная этическая доктрина христианства уничтожается не откровенным отрицанием, а подлой подменой сути. Это, конечно, тема для отдельного разговора…

И в конце вдруг почти цитата из великого Ф.И.Тютчева («Мысль изреченная есть ложь»). Сразу и не заметишь, что заменено ключевое слово, и вместе с ним коренным образом изменился смысл. Если Тютчев говорил о невозможности адекватного выражения мысли, то И.Славицкий, используя практически ту же фразу, говорит о лжи, господствующей в мире людей, о лжи произносимой в виде слова устного, печатного, официального и т.д. Обратим внимание на написание «Слово» с большой буквы. Это рождает совершенно новый смысл. Неужели это Слово, которое было в начале? И оно ложь?! Да, уж! Дальше, как говорится, ехать некуда! А, если так, то надо возвращаться. Достигнув этой точки, автор начинает снижать эмоциональный накал стихотворения.

 

«Жолтолицый друг мой дальний,

Повелитель вечных звезд,

Извини, что я случайно,

Стал шутить почти всерьез.»

 

Автор прекрасно знает, что лучший способ разрядить накаленную ситуацию – попытаться обратить все в шутку. Этой попыткой заканчивается пафосная часть. Меняется общее настроение, подготавливается возвращение из дебрей глобальных неразрешимых проблем в комнату, где лирический герой всего лишь созерцает Луну в предрассветном сумраке.

 

«Ты без звезд своей охраны

До утра не устоишь -

Это только в небе раны

Не болят, мерцают лишь.

А на почве бренной этой

Катит боль волной густой,

Хоть вопросы и ответы

Кажутся игрой простой.»

 

Нет, не бесполезное это дело, как может показаться, задавать «проклятые» вопросы, копаться в сущности бытия! Мало того, что «катит боль волной густой» и не дает о них забыть. Ответы существуют, хотя не простые, не однозначные, не полные. Только искать их не мистическому собеседнику – он как будто обескуражен и пытается скрыться.

 

«Что же ты закрылся, жолтый,

Облаками словно тать?»

 

Мистика уходит вместе с сумерками, но остаются капли истины, добытые бессонной ночью трудом разума и души лирического героя.

 

«...Свод небесный ветром взболтан

Впору ставни закрывать

Теребит сердито штору

Кто-то там из-за окна

И предутреннюю пору

На границе тьмы и сна

Обозначил отблеск первый

Возвратившимся царём...»

 

Приближающееся солнце (тоже не названное по имени) изгоняет призраков. Мир становится реальным и понятным, восприятие - обыденным, рациональным, даже приземленным.

 

«Или это – просто нервы

Желтым ликом сонных дрём

Просто снов переплетенье

Стол и пепел на столе?»

 

Круг стихотворения замкнулся… И все-таки это не совсем круг – спираль, восходящая от тьмы к свету, от вопросов к ответам, от сомнения к уверенности…

 

«...Эти странные виденья

В предрассветной вязкой мгле...»