Близкие вспоминали меня среди кожистых телескопических деревьев фахтверкового острова. Дух малой планеты

лежал далеко за пределами смертных тел типа Бландери ВЦ 3. Тысячи, таких как я, покидали саркофаг, покоившийся

на мыслях малахитового океана. Тройные ножницы гидропривода вошли в кровоточащий виток, снижая

механические потери, преодолевая заряженный харизмой деспотичного мира сверхзвуковой ураган, нагоняя «волну

смерти» человечества. Цветовые примеси алюминия создали дымчатый кристалл моей «ракушки», поцелуй,

авансированный мне девчонкой с серебряной медалью». Чувства и стихи, учителя и соратники пробивали мою

кабину, словно электронные импульсы. Из вращавшихся, обвитых плющом пиллерсов выплывали выпускники,

принимая в золотой визор скафандра ширь своей родины. Я приземлился на зеленой ладони дерева, в усах гудел

«лампенфибер», завладевшая мной оглушительная страсть цветка. Я распылял сяжками агрегации соцветий

радужного диска от сокрушительного синего до созидательного желтого, сползая к горизонту незабудкового поля,

щекоча свои нетронутые чувства ядовитым плющом, жгучей крапивой.

Я поцеловал стыдливую мимозу в бархатные уста и забрал её горький дар любви и пламени прежде, чем она

захлопнула ловушку. Шевелюры кленов центрального парка были украшены узловатыми мулине, энергия любви

вилась в ветвях, отправляя городских ласточек вскрывать наперники туч и хитиновые доспехи, незаметно перенося в

мизерных представителей людского роя отчетливо наблюдаемый феномен воплощенного бога. Капли рододендрона

отразили ядро млечного пути, пилотов-планеристов с недосягаемых Астр, прибегших к техногенному уму и

механической инерции, чтобы выиграть борьбу окрепших за тысячелетия вирусов и организмов.

Крылатый расселитель раскурил травяную палочку и, наполнив неподвижный воздух ароматами хвоща и

шалфея, сбросил меня вместе с выращенной на мансарде жаботикабой в свитую из золота паутину. Болтаясь в

ловушке между землей и небом, я ожидал, пока выкупавшееся в пшеничном поле солнце примет мое покалеченное

тело, и превратит скопленную во мне кислоту в сосущее, роднящее меня с крохотным миром чувство. Прилетевший

на запах тревоги черноусый стражник, прогрыз жвалами дыру в толще неба, и парасолька понесла меня по волнам

неслучайных случайностей, по хрустальным подъёмникам многослойных небесных водозаборов, гремя над

марсианскими пейзажами Романцевских гор, затопленными лугами Больших Плотов, Кукуя, по Узловой и перегонам

Рассвета. Укрытую туманом станцию усыплял голос диспетчера. «Попугай» с перегрузом - грузом на гоп – топе –

топе! Уснули узлы вагонного устройства, затерялся в стрелочной горловине боковой путь. Ночная радуга прилегла на

алмазно-серебристую глазурь составов. «Арктические грезы», «Ледниковый экспресс», «Стрела 001» сделали

рабочий парк звездным небом.

Ветреная грусть выдавила трезвучия из пустот тростника, скрестившие крылья стрижи рассыпались на чувственные

тела деревянной церквушки. Через сладкую горечь волчьей ягоды, через запах пропитанных шпал и угля в

задымленной теплушке поднималась моя тяга к этому краю. Я ушел от тянущей пустоты электронов, межклеточных

контактов, требовавших от частиц угасавшего тела миграции, структурирования и обновления.

Сигарный дым рисовал места богоявлений в ярко включенном солнце. Трехлепестковое пламя пронзило янтарной

струной растревоженную, обвешанную крючковатыми бобами черемуху. Крылатый расселитель зажмурился и

завернулся в залитый первородным светом лист. Его Торпедо Стримлайнер вырвался из дупла царственного

эвкалипта, держа курс на ледниковые шрамы скал, расцвеченные люминофором земли Раффлезии. Захватившие

«Дымную гору» колонисты давно не радовали живорождением. Кочевавшая в поисках пищи самка – основательница

породила поколение девственниц, неспособных откладывать яйца. На стекловидной паутине покачивалась подсветка

из пыльцы калипсо. Морские звезды оберегали тайны мертвых морей: в кончике шариковой ручки, в мозаике

высушенного старостью глаза вши, в капельке яда пчелиного жала, в бархатных лентах крыла бабочки, в росяных

пузырьках безропотных куколок присутствовала добротность Солнечной системы.

Взбудораженные звуками маримбы перепончатые перегородки инсект – отеля впитали стекавшие с улиц потоки

воздуха, ароматы масла какао и утраченные сакулы духа. Дионея висела на приподнятых на стилобат кристаллах

белой ночи, наблюдая, как короткокрылый, безглазый самец срезал мачете «коричневое золото» Тринитарио, а

после, парализованный ядом, рухнул в осиную нору. Оглушенный расслоенным воплем раковой хорды, он сжигал в

кислотном море огненные прожилки умиравших листьев, флуоресцировавшие личинки клопов и свою сердцевидную

голову. Дионея перевернулась в воздухе и бросилась в каверну, где вылупившиеся личинки пожирали сборщика

пади. Детство показалось ей обучающей игрой, сезонным опен – эйр шоу, где одни львинки только превращались в

крылатых имаго, развивая вложенные в земляные капсулы дарования, а другие отъевшиеся черные красавицы

готовились заснуть на волокнистых облаках картофельного, подсолнечного и яблочного рая. Фриганы со всей

Манилы слетелись на свалку пищевых отходов.

Рассекая воздух крыльями над «Дымовой горой», Дионея звучала на частоте первоэлементов небесного цветка.

Желтой была Земля, принимавшая колонии паломников, продолжателей рода и поэтов. Красный символизировал

огонь жизни, любви и радости. Зеленым было дерево в ее дворе, питавшее и укрывавшее все живое. По соседству с

белым металлом и голубой водой рос замыкавший бутон лепесток. Он определял день и час планетарного события,

когда хлорофилл мог преобразовать энергию её надежд в запредельный опыт мультипликационного лета и вписать

образ её избранника в цикличную органическую программу.

Я вошел в деревню, снял шёпот с окон, выпил сахарной браги на березовом соке под брачные песни ворон.

Потрепанные ветром, заговоренные лесом крестьяне в полосатых робах собирали пушистой рукавицей нектар с

заливных лугов, занимали удобренные грядки, запускали в душу коньячных клопов, выдавливая из узкого горлышка

своего нутра генетический мусор из колкой хвои, ложных грибов, непокорных изюбрей и борзых волков. Моими

соседями стали жуки – навозники. Более ценные в планетарном масштабе, чем люди, они перегоняли спирт из

продуктов распада, пропитывались им, распадаясь на уксус и сажу, на мертвую и живую воду.

Мотыльковое облако взорвалось светом, демонстрируя, как энергии духа проникают в плотную материю коридора

эволюции человека, как цивилизации поднимаются на вершину бутона, сжигая тонкие оболочки идей в пламени

лепестков оранжевой лилии Импалы, женской линии леди Лилии, свинцовой белой лилии Мира. Я проснулся среди

обездвиженных клейким секретом июньских жуков. Подхваченная пьянящими потоками воздуха цикада хлопала надо

мной кружевными крыльями, нащупывая в старой соломе ненасытную, жгучую юность, колоритные и бесцветные

образы, хорошие и плохие поступки для записи уравнения жизненного равновесия.

Сухой, росистый лепесток, его уносит ветерок

В разряженные, светлые миры

Где ты и я – участники божественной игры

Сквозь звездный сумрачный покров

Спускается десант из наших двойников

Чтоб доказать, что среди лакомств многоножек, муравьев

Присутствует незримая любовь

Я посмотрел на одуванчиковое небо и длинные тени «Дымной Горы», на выпитые метановые озера Титана, и

удивился тому, как далеко тянулись мои щупальца, вкладывая электромагнитные всплески в давно проторенное

русло событий. Я отчетливо узнавал себя, осуждавшего козявочными глазами зловонный, сгоравший в пожаре мир.

Именно я был болью покалеченных огнем осин, бесстрашием опаленных клопов - пожарников, ором шредеров,

стоном тушевозов и тревогой того, кто отправил своего ментального двойника, чтобы приглядеть за мной. Мои

паразитарные мысли, как толстобрюхие муравьи, прятались в бункерах от огня, и лишь после выползли на солнце,

заключая в объятия все, за что можно было зацепиться на этом свете.

Свет тонких оболочек, месмерических узоров и сферического сердца бескрылой королевы запустил на восточной

окраине мусорного полигона проектор творения. Букашки были чуткими проводниками, они подпитывали застрявшие

в межсезонье человеческие души на ветках тронутого суховеем дуба. Комар возвращал свои кровные долги, рогач

прыгал на пахших самкой усачей, во сне, бомбардир стрелял из сопла усыпляющей смесью, унимая муравьев.

Полинявшая личинка продолжала наслаждаться собой, навсегда оставаясь неразвитой бескрылой нимфой. Пока

насекомые спали в уставшем лесу, крылатый расселитель перелетал через коптивший небо террикон и искал новые

земли.

Облачный смерч запустил свой хобот в дымящую свалку. Я обвил Дионею вихрами своих усов, проник в

туманность её глаз, вызволяя ее тонкие оболочки из замаскированной земной ловушки. Тысячи наложенных друг на

друга карт закружились над поверхностью иллюзорного моря. Мы были готовы принять аварийные сигналы терпящих

бедствие кораблей, открыть свои сердца силе деревьев, искренности зверей, теплоте дождя, которым нас причащала

осень. Проектор творения заревел и взорвался в сердце воронки, изменив направление вращения ветра. Проснулись

насекомые, проснулись цветы, проснулись деревья. Проснись же и ты!