Илья Лапников прошёл по тонким берёзовым жердинам, набросанным на самом топком месте небольшой болотины, выбрался на твёрдую землю и зашагал быстрым шагом по еще прохладному с ночи лесу.

В руке четырнадцатилетнего паренька была берестяная корзинка-туес для сбора ягод, и в ней небольшой узелок с едой: хлеб, несколько сырых картофелин и кусочек сала.

Илья всю свою небольшую жизнь прожил в лесном посёлке, любил суровый лес и отлично ориентировался в нём. Он любил ходить по ягоды, грибы, ему нравилось бродить среди сосен и елей, а потом отдыхать где-нибудь на поваленном дереве. Мальчик разводил небольшой костерок, запекал в золе картофель и с удовольствием ел его с хлебом и салом.

Илья обычно собирал ягоды и грибы у ближнего лесного озера, но сегодня решил пойти в другую сторону, где он надеялся найти нетронутую посельчанами и приезжими дачниками лесную плантацию черники.

Дальний лес слыл даже среди старожилов посёлка опасным местом, где можно было легко заблудиться. Эту глухомань посещали лишь опытные охотники, да и то с собаками, надеясь, что они выведут к дому.

Илья вырос сильным юношей. Высокий, стройный, выносливый, он не боялся проходить большие расстояния в лесу, поэтому решил рискнуть сегодня, чтобы разведать дальний лесной уголок.

Паренёк уверенно шагал по извилистой тропке, проложенной в бору грибниками. Он слушал гомон птиц, вдыхал полной грудью лесной воздух со смоляным ароматом хвои. Сердце ритмично билось в его груди, а душа радовалась новому приключению.

За болотцем Илье пришлось метров двести продираться сквозь густой кустарник. Дальше начиналась березовая роща. Место было незнакомое, но очень красивое. Стройные берёзы, как девушки в праздничном хороводе, заполонили всю округу, насколько хватало взгляда его глаз.

По рассказам охотников, Илья знал, что за этой рощей начинается коренной лес – бор с нетронутыми черничниками.

Очарованный красотой рощи, он шел дальше и дальше вглубь этой сказки и радовался, что находился один среди этого великолепия природы.

Между тем, небо затянулось плотно облаками. Свет с трудом пробивался сквозь густые кроны деревьев, и в лесу теперь царила сумрачная и загадочная таинственность.

 

Илья прошёл час, но хвойный лес не увидел. Вокруг были только берёзовые статные деревца, а над головой их зеленые кроны и непроглядное серое небо. Паренёк бродил еще около часа, пока по примятой траве не убедился, что вышел на свой же след. Илья понял, что заблудился. Его охватило волнение; он пытался всмотреться в облачное небо, чтобы сориентироваться по солнцу, но ничего не усмотрел, только голова закружилась, казалось, от вальсирующих вокруг берёзовых барышень.

Илья знал, что нельзя терять самообладание, нужно экономить силы, не бегать понапрасну туда-сюда в панике. К тому же он почувствовал, что порядком устал. Поэтому паренёк выбрал удобное место для отдыха у большой старой берёзы, собрал поблизости сухих сучьев, березовой коры и, запалив костер, стал запекать в нём картошку.

Чтобы не терять зря времени, решил ещё раз осмотреться. Солнце по-прежнему скрывалось за облачной пеленой. И оставалась одна надежда – забраться на высокое дерево, чтобы осмотреть местность. Ветвистая береза, под которой он расположился, годилась для этой цели. Правда, чтобы добраться до крепких ветвей, нужно было лезть несколько метров по стволу, хватаясь за сухие, ломкие сучки. Но не было другого выхода.

Илья застегнул на все пуговицы куртку-штормовку, чтобы невзначай не зацепиться за какой-нибудь сук, тщательно вытер о траву подошвы своих кирзовых сапог и полез по стволу. До первых веток добрался удачно. В просветах кроны уже начали угадываться вдали темно-зеленые пятна хвойных деревьев. Ему нужно было подняться ещё чут-чуть, чтобы открылся горизонт. Илья оперся ногой на толстый, замшелый сук и уже было дотянулся рукой до крепкой зелёной ветки. И тут раздался треск, опора ушла из-под ног, и парень сорвался с дерева.

От удара о землю юноша потерял сознание. Но очнулся по-видимому быстро: костёр, в метре от которого он лежал, ещё не догорел. Илья попытался подняться и громко закричал от боли. Болело где-то в боку. К тому же не мог он и вздохнуть поглубже. Руки и ноги вроде были целы: шевелились и не болели.

Илья осторожно и потихоньку начал приподниматься, чтобы сесть. Несколько раз его пронзала боль в боку, и он вскрикивал. Наконец ему удалось привалиться спиной к берёзе. Он в изнеможении прикрыл глаза, стал обдумывать свое аховое положение.

– Эй, парень! Ты, что ли, кричал? – вдруг услышал Илья чей-то голос.

Он открыл глаза. К нему направлялся незнакомый старик. Подойдя, он наклонился к Илье, вглядываясь и бормоча:

– А я слышу, кто это тут на лугу недалеко от Фединой берёзы? Что стряслось-то?

Илья с трудом выговорил:

– Упал я… Бок отшиб. А до дому идти далеко ещё, – паренек перевел дыхание, добавил, с опаской. – Ты, дед, про какой луг говоришь? Лес кругом…

Старик ответил:

– Ты молчи лучше, много говорить тебе не надо. Похоже, ребра сломал. И не волнуйся так, я из ума не выжил ещё. Здесь давным-давно луг был, потом берёзой зарос он.

Старик за разговором довольно ловко ощупывал тело пострадавшего, а Илью успокоил:

– Я с медициной дело имел, понимаю кое-что. А диагноз такой: многочисленные ушибы и перелом двух ребер в правом боку.

Он подумал немного и принял решение:

– Будем кантовать тебя до моей сторожки. Терпи, здесь ходьбы с полчаса.

Незнакомец помог Илье встать, приободрил:

– Шагай потихоньку, такие раненые на фронте считались ходячими. На меня обопрись! А я тебе для обезболивания историю буду рассказывать про Федину берёзу, – старик помолчал и добавил. – Бывало, сынок, что и страшнее беды приходилось переживать людям. Вот слушай…

– Сынок, быстрее! В лес бежим, сейчас бомбить начнут! – кричала женщина подростку и тащила его за рукав в сторону леса, со страхом смотря на немецкие самолеты, разворачивающиеся на горизонте в повторную атаку на остановившийся в лесу состав с беженцами и ранеными солдатами.

Они успели преодолеть сотню метров в сторону от откоса железной дороги, залегли в попавшемся неглубоком приямке. Земля вздрогнула от взрывов, затрещали выстрелы пулемётов; над головой слышался натужный рёв истребителей врага.

Фашистские стервятники бомбили не только эшелон, они гонялись и за бегущими в страхе людьми, косили их пулемётными очередями.

Федя вжимался в землю, закрыв голову руками, рядом, прижавшись к нему и стараясь закрыть своим телом, лежала его мать. Вдруг просвистели пули над головой, и мальчик почувствовал, как мама сначала вздрогнула, затем тихо застонала…

К разбитому эшелону подогнали санитарный поезд и в нём разместили всех раненых и больных. Убитых солдат и беженцев спешно похоронили в общей могиле.

Усатый капитан, командир санитарного поезда, долго отнекивался, не поддаваясь на уговоры женщины – главного врача состава, разрешить Фёдору сопровождать раненую мать по пути к тыловому госпиталю.

– Ты пойми, Вера Ивановна! Не имею я права брать пацана с собой. Он не ранен, здоров. Что я скажу начальству? – отмахивался капитан с нашивками артиллериста, назначенный начальником поезда. Боевой офицер, командир батареи, он рвался на фронт и ждал ответа на свои рапорта о переводе в действующую армию.

– Архип Васильевич! Позволь мальчику с матерью до тылового госпиталя добраться. Ведь потеряются они, сам знаешь, что сейчас творится вокруг, – не отступала Вера Ивановна.

– У нас ранеными все переполнено, нет свободных полок. И кормить его надо. Ты это сама должна понимать, – не сдавался майор, но пыл его возражений пошёл на убыль.

– Он может в моём купе находиться, верхнее место у меня свободно. Ты оставь его, а там что-нибудь придумаем, – настаивала военврач.

– Ладно, будь по-твоему! Пускай остаётся, будет помогать раненых кормить. Только ты сама присматривай за ним, – сдался начальник состава и, посмотрев внимательно на подростка, подумал про себя: «Доедет ли его мать до госпиталя? Вот ведь какая беда!»

Так Фёдор попал на санитарный поезд, который курсировал между фронтом и тыловым госпиталем, размещённым в Вологодской области.

Шёл одна тысяча девятьсот сорок первый год, наши войска вели изнурительные бои, раненых поступало с фронта немыслимое количество. Санитарные поезда не успевали всех вывозить с линии боевых действий, поэтому работали без отдыха – загружали раненых, везли в тыл, выгружали в госпитале и снова спешили назад.

Обосновался Фёдор в купе Веры Ивановны, но только спал там, а так весь день мальчик сновал между ранеными – помогал, кому попить-поесть, а иным и цигарку скрутить. Бойцы хорошо относились к Феде, он им напоминал мирный дом и их детишек.

В свободные минуты мальчик сидел возле матери, держал её за руку. Но маме становилось все хуже, она таяла на глазах. Федя просил её потерпеть до госпиталя, а там врачи обязательно поднимут на ноги. Мать благодарно кивала, с её ресниц стекала слеза, которую мальчик бережно смахивал своей рукой.

Однажды утром к нему подошел Архип Васильевич, долго откашливался, хмуро глядя в окно, произнес:

– Ты крепись, Федя. Война, будь она проклята, всем плохо. Померла твоя мать.

Мать мальчика похоронили на одном из полустанков, поставили деревянный крест с надписью.

Весь день и всю ночь проплакал Фёдор. Он остался теперь один – на отца в первые дни войны пришла похоронка. Снова подошёл к пареньку начальник поезда, обнял за плечи, скупо сообщил:

– С нами останешься. Чего же теперь делать, будешь санитаром при раненых. Я попрошу разрешение на это у начальства, выправлю аттестат на довольствие, форму солдатскую тебе подберу. Так что не робей, малый, не пропадёшь!

С тех пор и подружился Фёдор с суровым и скупым на ласку Архипом Васильевичем. Вместе обедали, вместе заботились о раненых, вместе прятались в лесу при налетах фашисткой авиации.

После смерти матери мальчик потерял страх перед немецкими самолетами. Он больше не прижимал голову к земле, а смотрел широко открытыми глазами на пикирующие истребители врага. Фёдор видел иногда и лица лётчиков, «мессеры» которых пролетали низко над землёй, заливая её свинцом. Кто-то из них мог быть убийцей его мамы. Ох, как ненавидел мальчик врагов! Решил, как только ему исполнится шестнадцать лет, то убежит на фронт и отомстит за своих родителей.

Прошёл год, Фёдор освоил работу санитара, гордился своей красноармейской формой. Обмотки и ботинки обещал Архип Васильевич заменить кирзовыми сапогами, но не успел. Приказ пришёл откомандировать капитана артиллерии в действующие войска – удовлетворили его рапорт.

На прощание, крепко обнял своего любимца Архип Васильевич и сказал:

– Ты оставайся при поезде до победы, а я тебя после войны найду, ко мне домой поедешь, сыном будешь.

Мальчик, соглашаясь, кивнул головой, остался дальше служить при санитарном поезде.

Наступил сорок третий год. В войне наметился перелом, поток раненых с фронта пошёл на убыль. Не могли уже фашистские стервятники безнаказанно творить свои злодеяния.

Фёдору скоро должно было исполниться шестнадцать, и он боялся, что война закончится и не успеет отомстить фашистам. Правда часто слышал он слова бойцов, поставленных медиками в строй после ранений – они обещали крепко бить врага.

Весна пришла в том году ранняя. Яркое тёплое солнце быстро согнало снег, сначала с железнодорожной насыпи, потом и с лесных полян. Густо зацвели белые и синие подснежники.

Санитарный поезд остановился в трёх километрах от посёлка, выжидая распоряжения двигаться дальше.

Фёдор окреп, раздался в плечах, стал юношей. Пришла к нему и первая безответная любовь. Он стал засматриваться на молоденькую санитарку Катю. В тот день ей исполнялось восемнадцать лет.

Юноша решил подарить девушке букет первых весенних цветов. В леске рядом с полотном железной дороги отыскал он полянку, сплошь покрытую ковром подснежников. Фёдор стал рвать синие и белые нежные цветы, собирая из них букет, для кареглазой санитарки. Она ещё не знала о его чувстве к ней.

Юноша уже возвращался к эшелону, когда послышалась команда, предупреждающая о налёте вражеской авиации. Бойцы рассредоточились вдоль откоса и в лесу. Юноша шёл по широкому лугу к берёзке, сел спиной к дереву и, прижав букет к груди, стал ждать налёта истребителей.

Вот они появились издали, стали, приближаясь, стремительно расти в размерах, рёв моторов заставлял прижиматься людей плотнее к земле. Но было видно, что фашистские «асы» торопятся отбомбиться по ближней железнодорожной станции, опасаясь подлёта советских истребителей.

Один вражеский мессер все же выбрал своей целью санитарный поезд. Он уже сделал первый заход, поливая очередями из пулеметов вагоны и людей вокруг них.

Остальные самолёты в это время вдруг отвернули от станции и стали уходить, сбрасывая куда попало оставшиеся бомбы. Они, видимо, заметили приближение русских «яков».

Возможно не пошёл бы на второй заход и самолёт, стрелявший по эшелону. Но лётчик явно заметил, что по открытому полю спокойно идёт русский боец, держа в одной руке букет, а другой делал разные обидные для «аса» жесты.

Это был Фёдор. Он первым заметил пятерку «ястребков», маленькими точками показавшихся из-за горизонта. Во что бы то ни стало, хотелось ему задержать вражеский самолет, не дать ему уйти от возмездия. И тогда он вышел из спасительной тени берёзки и пошел по зеленому лугу.

Фашистский самолёт направил полёт на Федора. Тот продолжал идти в полный рост, не отводя взгляда, полного ненависти и презрения, от самолёта летчика-убийцы.

– Ложись! – прокричал кто-то юноше, и в это время прозвучала короткая пулемётная очередь, одна пуля легко прошила сквозь букет цветов и грудь Фёдора.

Юноша был ещё жив, видел, как из-за леса появилась пятёрка краснозвёздных русских яков. Один из них пропорол очередью пулемёта кабину фашистского самолёта, набиравшего поспешно высоту. Тот разлетелся от взрыва в воздухе. Горящие обломки устремились к земле.

Фёдор благодарно кивнул лётчику, отомстившему за мать и за него. Парень умер с улыбкой на губах.

Юношу похоронили на той же полянке, где он собирал весенние цветы. Рядом с могильным холмиком росла молоденькая берёзка. Она, как девушка, осталась навсегда с юным Фёдором, словно заменила ему невесту.

В сорок шестом году могилу Фёдора разыскал Архип Васильевич, постоял рядом, сказал горько:

– Видишь, сынок, я пришёл к тебе, как и обещал. Никого у меня не осталось из родных, всех забрала война – мать, отца и жену. Детей Бог не дал, думал я, Федя, будешь мне сыном, но и ты не уцелел в этой бойне. Ты оставайся тут, уж очень место ты нашёл хорошее. Я стану навещать тебя, сколько хватит сил моих.

Архип Васильевич обустроил могилку Фёдора, всё сделал, как полагается в христианском мире. Деревянный крест вкопал, на котором написал, что здесь похоронен Фёдор Иванов, пятнадцати лет от роду, красноармеец санитарного поезда… Железную оградку поставил вокруг могильного холмика, рядом соорудил столик и скамейку.

Каждый год навещал Федора бывший майор-артиллерист, вспоминал фронтовую жизнь, своего названого сынка. Архип выпивал стопку водки, поминая всех своих усопших, посыпал на холмик – грудь Федора, лежащего под землей – конфет да печенья и уезжал домой в Белоруссию. А когда вышел на пенсию, переехал старый солдат жить в эти края.

Сегодня явился Архип Васильевич, поклонился могиле, всплакнул и сказал:

– Извиняй меня, Фёдор. Так уж в жизни устроено, что все своим чередом проходит и настает время, когда уходят люди из этого мира. Я болеть сильно стал, поэтому, думаю, что в последний разочек приехал к тебе. Один ты останешься. Я теперь корю себя, что не перенес тогда тебя ближе к людям. Молодой я был и думал, что ещё далеко мне до смерти. Теперь ничего уж не поделаешь, привыкай без людей тут лежать.

Последний раз поправил он крест, оградку. Предугадывая, что с годами без присмотра все это обветшает и повалится, он привёз с собой и прибил к березе у могилки доску. На ней выжжена им фамилия, имя, возраст приемного сына, прикреплена фотография на эмали.

– Вот такая история, – посмотрел Архип Васильевич на Илью.

С тех пор подружился Илья с Архипом Васильевичем и стал часто навещать старого мужчину дома. Они любили сидеть за столом за чашкой чая и разговаривать о жизни, о войне. О ней бывший майор знал не понаслышке.

Вскоре Архип Васильевич расхворался так, что не мог больше ходить – совсем отказали больные ноги, мужчина лежал в постели. Он всегда радовался посещениям Ильи, который приходил каждый день, чтобы накормить старика.

Но в один осенний день не стало Архипа Васильевича. Его похоронили рядом с могилой Федора, как и завещал старый майор-артиллерист.

Через неделю к могилкам пришёл Илья, принёс столярный инструмент, доски с гвоздями. Он постоял перед могилами Архипа и Фёдора и принялся за работу – расширил и перекрасил ограду, переставил на новое место стол и скамейку. Он не забыл прибить на березе и новую доску с портретом Архипа Васильевича, как раз под той доской, на которой смущенно улыбался с фото его приёмный сын Фёдор.

Когда всё было готово, Илья присел на скамейку, оценивающим взглядом осмотрел могилы и сказал:

– Теперь вдвоём не скучно вам, и я приходить буду, чтобы навещать вас!

Подросток положил на холмики могил по букету цветов и направился домой.