К 75- летию разгрома немецко-фашистских захватчиков в Великой Отечественной войне. Памяти Николая Сиротинина посвящается. Если бы меня спросили, что я знаю о войне, я бы ответил, что ничего, ибо, родился на два года позднее её начала. Всё, что я знаю о войне- это только из книг и кинофильмов, а личные впечатления-это от общения с фронтовиками. Вспоминаю только, что среди фронтовиков, возвратившихся в свои деревни, имело место в общении между собой нечто особенное, своё, как среди своих людей. Обычно свои люди понимают друг друга с полуслова, тем боле фронтовики, знающие истинную цену жизни и смерти. Сегодня сказали бы, что это Воинское братство, а тогда и слов-то таких не знали. Просто это были мужики, пришедшие с войны, как с тяжелой работы. Это же мы видим и среди воинов-интернационалистов, «афганцев». Память у человека- явление ненадежное, и поэтому, чтобы помнить о войне, надо о ней чаще читать, чаще вспоминать, глядеть о ней фильмы. Поэтому приглашаю читателя пережить, по возможности, вместе со мной некоторые эпизоды из книг и кинофильмов, особенно врезавшиеся в мою память. В них я мысленно ставлю себя на место героев рассказа. И вот сейчас я - старший сержант, Николай Сиротинин, командир расчета противотанковой пушки калибра сорок пять миллиметров, образца 1937 года. Мы отступаем, то есть «переходим на заранее подготовленные позиции». Я с расчетом сижу в открытом кузове грузовичка, который тянет мою пушку. Сижу, наблюдаю уже не из любопытства, а по привычке командира расчета. Дорога стала вдруг сужаться и сузилась буквально до одной колеи. По краям болото. И тут она привела нас к мосту через небольшую, но с крутыми берегами речку. Слева по ходу, метрах в трёхстах пологий бугор, поросший мелким кустарником. Сразу подумал, что, если бы сейчас от туда ударили по мосту, а потом по хвосту колонны, то мы были бы, как на расстреле. Когда переехали мост, я еще раз оглядел местность, как бы выбирая позицию для моей пушки, и понял, что другого такого шанса отомстить фашистам по- полной, у меня никогда не будет. Вскоре была получена команда «Глуши мотор». О! как это кстати! Сказавшись взводному, я побежал искать командира батареи, который, к счастью, оказался не далеко. Я доложил, кто я такой, и: - Товарищ капитан! Разрешите обратиться. -Слушаю Вас, старший сержант Сиротинин. -Товарищ капитан! Сейчас мы только что прошли место, где немецкие колонны будут перед нашими пушками, как на ладони. Разрешите мне одному со своей пушкой встретить их здесь - Да, ты прав. Позиция изумительная. Я тоже об этом подумал, когда слева посветлело. Но ты понимаешь, на что ты идёшь? - Так точно, понимаю. Хочу отомстить. - Но, как же ты один справишься? Справлюсь! Я постоянно расчет тренирую на замену друг друга, и взводный говорит, что у нас получается лучше всех. - М. . . да! Но, ты прав. Такое упускать нельзя, действуй! - Разрешите идти? - Постой, Николай, − ответил капитан и обнял меня. Спасибо! И отпустил меня, отвернувшись. Вдохновленный я доложил всё это командиру взвода, лейтенанту Константину Белкину, и мы на машине с расчетом скорее, скорее к перешейку. Свою пушечку по сухому с краю болоту мы перекатили, как игрушку. Ну что такое пятьсот шестьдесят килограмм, да на автомобильном лёгком ходу для четырёх русских артиллеристов! В облюбованном месте мы подготовили площадку пять на пять метров, расчистили от случайных кустов сектор обстрела, срубили пару кустов для маскировки, выкатили орудие на боевую позицию, закрепили в грунте штанги. На всё это ушло менее часа. Попрощался со своими бойцами, это: наводчик, тоже Николай, украинец и мы звали его Никола, второй, заряжающий, Касым, был казахом, а Андрюшка из Томска был подносчиком снарядов. Хорошие все ребята, дружные, неунывающие. Может, кто-то и остался из них жив. Каждый из них просился со мной, но я, властью старшего, не разрешил. А тут и вечер подоспел, и ночь за ним идёт, и стали одолевать меня мысли тяжелые, трудноподъемные: - Зачем ты это сделал, Сиротинин? Проехал бы как все, будто не заметив. Воевал бы как все, глядишь, может ещё и живой бы остался, -шепнула мне лукавая мысль слева. А мысль справа громко возмутилась: - Что!? Проехал бы как будто не заметил! Но ведь я же заметил. В том- то и дело! И если мне сейчас не сделать того, что задумал, это значит уже самому впустить несколько десятков немцев с танками на свою землю для разбоя и всяческих зверств. Впустить своими руками, своей трусостью?! Да кто же я после этого буду? Как же после этого называть буду себя? Ш к у р а ! Вот будет моё имя. Нет! и ещё раз – нет! А что почем мы завтра посчитаемся! А пока, читатель, мы с вами ждем добычу, я расскажу вам о моей пушечке под названием «сорокапятка образца 1937 года». У неё сразу три особенно ценных для боя качества: прежде всего это мощность огня. Она пробивает броню всех танков вермахта, которые на вооружении в начале войны, даже в лоб. Второе – скорострельность. Оснащенная полуавтоматикой она, в руках умелого расчета, способна делать выстрелы через три, четыре секунды. И, наконец, − маневренность. Неоднократно с ней управлялся один боец расчета, изменяя сектор обстрела, разворачиванием её в сторону противника. А был даже случай, когда её установили на площадке кроны деревьев и поразили три цели. Правда, потом она вместе с расчетом свалилась на землю, но это о чем-то говорит. Хорошим плюсом является и то, что она имеет кроме бронебойных, так же осколочные снаряды и снаряды с картечью. Сколько раз она выручала пехоту своей картечью! Да, я забыл сказать про точность попадания. Если надо попасть в амбразуру ДЗОТа, то лучше моей сорокапятки этого никто не сделает. Амбразуры - это её хлеб Однако на дороге пусто, а прошел уже и второй день, а на дороге только случайные телеги местных, еще не ограбленных жителей. Нервы мои на пределе и я мысленно разговариваю со своими близкими. Почему-то первой вспомнилась девчонка из параллельного девятого класса Люся Курыхалова. С ней мы как-то зимой в открытом кузове автомобиля мчались по ухабам, накрывшись её тулупом. Нам было так хорошо! И тут она спрашивает, крича в ухо: « А какую бы ты хотел иметь, Коля жену?» И я, чуть подумав, кричу ей также в ухо: «Моя жена должна быть умницей». Люся, - не умной, а умницей? Я в ответ ей,- Да! Она сбросила на минутку тулуп, поглядела на меня, как бы впервые видя, и говорит: -Ох! ты какой оказывается хитрец! А я и не думала. А потом Надя Можевитина предстала передо мной и спрашивает: -Коля, а помнишь наши вечера на крылечке у соседнего дома. Я ей в ответ: - Конечно! Разве можно забыть, как той зимой я прятал нос в лисий мех твоего воротника? Ох! Как же крепко мы с тобой тогда целовались! Как жарко! И как же легки были пять километров зимней дороги к тебе и от тебя. Нет, Надя, этого я не забыл. А потом как будто надо мной мама, трогает мне лоб рукой . Я болею корью, и мама поит меня настоем клюквы. Эта лесная ягода растет далеко от нас, за десятки километров, но дядя Ваня Казаков, это радетель за нас безотказный и бескорыстный, где-то достал-таки этой клюквы, для снижения температуры. И тут, как бы наяву, я слышу мамин голос: - Коля, это ты?! Ты вернёшься? И я кричу ей в ответ: - Да, мама, это я. Но, что я НЕ вернусь, я крикнуть не решаюсь, и опять только повторяю как эхо: это я. это я . . . И уже где-то под утро я увидел своего отца. Он как будто у верстака склепывает лист железа для кровли дома. Увидев меня, он разогнулся и спрашивает молча: - Что, решился? Я отвечаю голосом: − Да, папа, решился. Война дело мужское, а ты своим примером всегда растил во мне мужчину. И ещё ты однажды сказал мне, что я – сильный. Я тебя не подведу. -С Богом, сынок! -Прощай, папа! -Прощай сынок, прощай! Больше ни с кем я поговорить не успел − послышался гул танковых моторов. -Куда, вы прёте? К ним? К моим? С пушками и пулемётами? Ну что же, подходите, у меня тут много гостинцев для вас припасено -гадь фашистская! Вот так, так. Головной уже в перекрестье, Давай, давай ползи до самого моста. Ага. Стоп! -Огонь! Есть попадание! Не глядеть! Скорее по замыкающему. Заряжай, запирай, поверни, найди, доверни: -Огонь! Есть попадание. Не глядеть, скорее по центральному. - Огонь! Есть третий. Теперь будем бить по самым шустрым, которые наводят пушки на меня. Ну! Кто кого! Выходи на бой немчура поганая. Мало мы вас бивали, опять лезете! Вот этого надо, соседнего с головным. Получай же, гад, не трепыхайся. - Огонь! Есть четвертый. Ах, вы уже стрельбу открыли по мне. Получайте же ответные мячи. Я не скупой, я щедрый. Вот уж и пятый загорелся. Хороший пейзаж. Люблю такие пейзажи, когда танки с крестами на борту горят. Но вас ещё много! Ничего. Снарядов хватит на всех. Но я, кажется, заболтался. Вот этот уже дважды в меня стрелял, вилку подготовил. Надо его опередить. Есть прицел. Ну, повремени, Фриц, еще полсекунды. Ага! - Огонь! Извини, что я поспешил, не хотел умирать раньше тебя. А вот и тебя, друган, с Божьей помощью я, может, уговорю, пока снаряды от вас ложатся далековато. - Огонь! Есть ещё один! Откатался, гад, по нашей земле. А вот и ты получи, пока я живой. Ох, и хороши же костерочки. Игривые такие огоньки на чужих танках. Прямо картина маслом. Но что это? Кажется, нащупали. Уже пяти метрах несколько раз рвануло. Эх! Ещё бы снарядик достать, но пули и осколки бьют по щитку. Попробую достать всё-таки. Так, достал и пока живой. Заряжаю, навожу. Готово. - Огонь! Есть девятый! Красивый счет. Но снаряды ещё есть, есть и «гости», которые их просят. Вот бронетранспортёры показались: один, второй, третий, и ещё три подходят за ними. Хорошая цель для осколочных, да и снаряды от немцев ушли куда-то в сторону. Видимо, стреляли они пока наугад. Это хорошо. Продолжим работу. Начинаем счёт. Один, два – передние, а затем ещё один и второй – задние горят. Немцы разбегаются. А ну ка, картечи не пробовали нашей, русской?! Вот вам, сволочи, и «дранк нах ост». А два оставшихся бронетранспортера засекли меня и бьют из пулемётов. Щиток пока спасает меня, но надо им рты заткнуть. - Огонь! Есть один! - Огонь! Есть второй! Вот это работа! Даже не ожидал я, что всё так славненько получится. А ещё что такое? Два недобитых танка ведут по мне огонь. Снаряды их ложатся ближе и ближе. Попробую успеть, пока они не пристрелялись. Так, бронебойным по захватчикам моей Родины: - Огонь! Есть дымок из-под башни. И повторим ещё, пока я жив. - Огонь! Есть одиннадцатый, если я не сбился со счёта. Ах, вы уже до миномётов добрались?! Ну, тут, конечно мне не светит. Но при таком счёте и умереть можно с улыбкой. Живите, мои родные, а дело наше мужское -за Родину умирать! Следующий немецкий снаряд пробил щиток пушки, изрешетив Сиротинина осколками. Кроме сожженной техники на дороге и возле неё валялись пятьдесят семь вражеских солдат. Когда немцы принесли героя и положили на землю, немецкий генерал долго молчал глядя на артиллериста, а потом сказал громко: -Вот как надо любить фатерланд, родину свою. Сказал и пошел задумчивый. Но потом он обернулся и приказал: - Завтра этого героя похоронить со всеми воинскими почестями. Он -настоящий солдат! На следующий день Николай Сиротинин был похоронен немцами с троекратным ружейным салютом. (Сюжет взят из книги Сергея Алексеева «Сто рассказов о войне.) См. так же Константин Евдокимов Февраль 2020 года | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
