- Ну, ну, не реви, ты ж мужик, - Василий прижимал к себе сына, гладил по

голове, спине, пытаясь успокоить.

- А чего они…, - всхлипывал Стёпка, - я только яблоко сорвал, оно ж всем

равно с улицы висело.

Василий вздохнул и осмотрел сына: правый рукав рубахи был почти

оторван, а сквозь дырку на левом плече расплывался синяк. Дыра была и

на штанине, вырванный клок свесился почти до пятки.

- Яблоки ведь от яблони, а яблоня в ихонном саду, так что чужое оно, как

ни смотри, - строго проговорил отец, - попросить надо было.

Мальчишка взметнулся:

- У кого просить-та? На пустой улице. Я ветку наклонил и сорвал, а они

через забор-та и выскочили. Я побежал, когда бить начали да за одёжу

цепляться. Вот рубаха и порвалась от ихоннных цепляниев.

Василий горько вздохнул и погладил больную ногу. Ныла, видать, к

непогоде.

- Больно, тятя? – посмотрел в глаза отцу Стёпка и мягко погладил обрубыш.

- Болит, зараза, - глухо проговорил Василий, - дождю быть к вечеру. Надо

ночлег поискать.

Стёпка поднял с земли отцов протез и, расправив ремни, подал ему, помог

приладить, застегнуть и оправить штанину.

- Пойдём, малой, до Ракитного, там церква есь, может, сможет добыть на

паперти пропитания да с тамошним батюшкой о ночлеге договориться.

Сын дал Василию котомку побольше, сам накинул через плечо меньшую,

подал ему костыль и неспешно засеменил босыми ногами по пыльной

дороге. Отец, тяжело опираясь на самодельный костыль, шагнул следом.

У крайнего дома в селе Василий присел на лавку у забора, развязал котомку

и достал своё сокровище – медали. Потерев тряпицей, приладил на груди, а

непрошенная слеза проторила путь по щеке. Эх, знать бы на фронте, какая

судьба ждала его дома…. Когда после ранения Василий вернулся в деревню,

он увидел на месте дома пепелище. Соседи рассказали, что вначале лета во

время сильной грозы загорелся его дом, а жена, пока сына в окно

выталкивала, сама не смогла выбраться, сгорела вместе с домом. Стёпку

люди передавали из дома в дом, покормить, переночевать. В каждой семье

детей много, никак лишний рот не принять. Староста грозился сиротку в

город свезти, в приют сдать, да всё ему недосуг было, до осени отложил.

- Вот зерно на мельницу повезу, тогда и сдам огрызка в городской приют, -

говорил он народу.

Вот уже и жатва началась с той поры, как Василий враз овдовел и дома

лишился.

Много они с сыном вёрст прошагали от села к селу, от деревни к деревне, от

хутора к хутору. Где-то коров попасут, где-то гусей. Кто монетку даст, а кто

краюхой хлеба, шматом сала или жбаном молока горемык порадует. А особо

жалостливые хозяева, чаще хозяйки, и на ночлег пустят, а то и позволят

пожить день-два.

- Тять, вон церква, - дёрнул Василия за рукав Стёпка, отвлекая его от

грустных мыслей.

У ворот церкви сидел худенький старичок в драной шапке. Сквозь дыры

торчали белые волосы, такой же белой была жиденькая бородка, которая

смешно тряслась, когда дедок говорил.

- Здрав будь, дедушка, - поприветствовал старика Василий.

- И ты, и ты, - торопливо проговорил тот и что-то забормотал на непонятном

языке, похлопывая себя по бокам.

- Дедуль, а где дом вашего батюшки? – тронул старика за плечо Василий.

- Калика перехожий, - напевно протянул дед, снял шапку и склонил перед

прохожим голову, - ты к батюшке не ходи, почивает он после службы. Ты к

Полюшке обратись, она попадье по дому помогает. Она ласковая.

Дед натянул шапчонку, тяжело поднялся и попылил босыми ногами по

улочке.

Василий приоткрыл скрипучую калитку, и они с сыном зашли на церковный

двор. Стёпка, глядя на отца, перекрестился на купола и принялся

разглядывать икону над крыльцом церкви. Красивое спокойное лицо

взирало на вошедших, мальцу показалось, что онр улыбается на иконе ему

с иконы.

- Идём, Стёпа, вон дом батюшки, - тихо сказал ему отец, и мальчик, не

отрывая заворожённого взгляда от иконы, зашагал следом за ним.

У самого крыльца к ним выбежала девушка в простом льняном сарафане и

холщёвой рубахе. Русые волосы были прибраны под строгий синий платок.

Вытерев руки о передник, девушка замахала на непрошенных гостей

обоими руками:

- Стойте, стойте, куда это вы направились? Чего вам понадобилось?

- Милая, - встал у крыльца Василий, а Стёпка держался поодаль, - мне бы к

батюшке, благословения испросить да милости.

- Батюшка отдыхает опосля службы, потом почивать изволит, надо тебе,

жди вечерней службы, - смягчившись, ответила девушка.

- Ты скажи, девушка, имя своё, а то как-то неловко без имени, - улыбнулся

Василий.

- Пелагея, в услужении тут, - в ответ улыбнулась Пелагея, - знаешь, солдат,

поди-ка ты в сад. Отец Зосима там чай пьёт, обратись, может и окажет

милость.

На крыльцо вышла худая женщина в черном одеянии, от того казавшаяся

ещё

более худой, и строго спросила:

- Кто тут у тебя Пелагея?

- Матушка Манефа, тут солдат-калека к батюшке на благословение пришел.

Вот спрашивает, можно ли, - с поклоном доложила девушка.

Попадья окинула строгим взглядом Василия, задержавшись на медалях,

потом взглянула на Стёпку, заметив драную одёжку мальца, проговорила:

- Ты потом поищи в кладовке парнишке одёжу, чего он в рванье по селу

ходит, - и вошла в дом.

Пелагея проводила гостей по тропинке к столику, стоявшему под вишнями.

Сквозь ветки краснели ягодки, набирающие сок. На столике на черном с

цветами подносе царствовал большущий самовар, блестевший в редких

солнечных лучах. Рядом с ним стоял белый с позолотой заварной чайничек,

казавшийся совсем малюсеньким рядом с самоваром.

На тарелке лежали баранки и пряники. Стёпка судорожно сглотнул при

виде еды. Но, взглянув на сидевшего на высоком стуле священника,

мальчик еле сдержался, чтобы не воскликнуть" «Вот это пузо!»

Обладатель этого самого пуза, облаченный в чёрную атласную рясу, держал

в руках маленькую чашечку и шумно тянул из неё напиток.

Когда поп поставил чашку на стол, Василий произнес:

- Благословите, батюшка Зосима.

Тот стряхнул с рыжей бороды невидимые капли, поднял чашку и вновь

потянул чай. Да так сильно, что казалось, хочет втянуть в себя и Василия, и

Стёпку, и подошедшую к ним Пелагею.

Василий повторил громче:

- Благословите, батюшка Зосима.

Священник, не отнимая чашки ото рта, поднял взгляд на просителей и

бросил в картуз мальчика, который он держал перед собой, надгрызенную

баранку. Потом, нахмурившись, обратил свой взгляд на Пелагею. Она

тронула Василия за плечо:

- Идём служивый, не ко времени ты. Уходи.

Василий вздохнул, повернулся к воротам и, тяжело ступая, пошел к ним.

Малец пошел, было, за ним, но вернулся, аккуратно положил на край стола

поданную баранку и побежал за отцом.

Когда они уже шли по улице, их догнала Пелагея:

- Погоди служивый, вот возьми.

И подала баул.

- Бери, не смущайся, матушка Манефа, подала. Тут и еда, молоко в бутыли,

и одёжка для сыночка твоего.

Со слезами на глазах Василий взял в руки баул.

- И вот ещё послушай, в доме купца Разгуляева есть мальчишка, маленький

он еще, весной родился. Так купчиха хотела нанять мальчика, чтоб

нянчился с ним. Ты пойди, спроси да скажи, что тебя матушка Манефа

послала. А если ты рукастый, то и тебе дело в том доме найдётся. С улицы

вправо повернёте, там и увидите богатое подворье. Ступайте.

Василий как мог поклонился девушке, не нашедши сил, чтобы слово

сказать, и зашагал в указанном направлении. Стёпка схватил руку Пелагеи,

прижался к ней губами и поспешил за отцом.

- Вот ещё придумал,- тряхнула рукой Пелагея, потом вздохнула,

перекрестила уходящих, - ох, не приведи, Господи, такой жизни.

Пелагея смотрела вслед отца с сыном и вдруг улыбнулась:

- А малец-то! Малец каков! Взял да и вернул бараночку…

Повернулась и медленно пошла к церкви.

*******

 

по картине Василия Григорьевича Перова "Чаепитие в Мытищах"