Моросило. Провода дрожали от ветра, будто передавая кардиограмму города. Города S. «S», - так она его называла. Другие города N, а этот – S. Все потому, что серость является его наиболее отличающей чертой. Гораздо больше, чем какая-то неизвестность. Неизвестный город может быть маленьким, большим. Ярким, сверкающим, блестящим. А этот серый. С большой буквы S.

Ей казалось, что серость здесь повсюду: в одежде людей, в самих людях, в их выражениях лиц, в фасадах зданий, в деревьях, в крышах, даже в небе. Когда выходило солнце, положение не изменялось. Все оставалось таким же серым, но слегка освещенным. Будто какой-то режиссер задумал изначально снять серое кино, не черно-белое, а серое. Да-да, есть, оказывается, такой жанр. Она это поняла, живя здесь… Так вот, он задумал снять такое кино. Везде пленка была равномерно серая, а в некоторых местах она протерлась и стала чуть светлее. Вот такая серость наступала, когда выходило солнце.

Если шел дождь, а уж тем более – моросило, как сегодня, серость, словно море, накатывала волнами на город. Где-то разливались огромные темно-серые лужи. Асфальт становился похожим на расплавленный серый шоколад. В сумерках и темноте было не понятно, где заканчивается твердая поверхность, и начинается вода. Иногда ей казалось, что она провалится однажды в одну из таких луж, и окажется в залитом солнцем ярком-преярком мире! Что здесь все серое, унылое и бесполезное, а там жизнь бьет ключом. Люди радостные, цвета не просто насыщенные, а прямо-таки переливаются, будто управляемая светодиодная радуга. Там! Обязательно есть это. Где-то. Возможно, как раз на обратной стороне этих зеркал дорожных луж…

Она медленно шла по серому городу. Серость будто проглотила его. И даже решила, что в ее животе такому городу самое место. S пришелся ей по вкусу. А никто из жителей будто и не сопротивлялся. Что ж, серость, так серость. Ну, не радоваться же блестяшкам и ярким цветам окружающего мира, в самом деле… Кому-то и серыми надо побыть. И только одной жительнице не хотелось! Казалось, она одна в этом городе желала, чтобы все стало по-другому. Нарядно. Она специально одевала желтые, оранжевые, розовые, красные, зеленые наряды. Пользовалась косметикой «вырви глаз». Пыталась впечатлить и «разбудить» этот город. Или хотя бы не дать серости проглотить себя вместе со всеми… Она готова была взять баллончики с краской и выливать их прямо на прохожих! Разукрасить стены, заборы, гаражи.

Серости это не нравилось. Серость давилась, хрипела. Серые люди смотрели на выражающую протест особу с подозрением. Или больше с презрением и недоверием. Они отходили от яркости на остановках, шепчась между собой. Бросали насмешливые взгляды, ухмылялись. А некоторые даже «крутили пальцем у виска». Ей было все равно. Сначала. День. Два. Неделю. Месяц. И еще месяц. Но затем…

Веселенькие носки в полоску из ее гардероба стали все чаще пылиться в ящиках с бельем. Нарядные яркие платья не появлялись на улицах уже несколько недель. Длинные шифоновые шарфы в огромных цветах больше «не показывали носа» из дома. Шикарные туфли, начищенные для того, чтобы отражать возмущение окружающих, сменились «низкоходными» балетками. Серого цвета. Прическа… Больше всего пострадала она – прическа. Самая невиновная и невинная. Хотя и держалась она дольше гардероба, но пала в неравном бою целого города против нее одной. Ведь длинные, волнистые, чуть ниже лопаток рыжие волосы слишком выделялись на сером фоне. Поэтому они были покрашены в темно-каштановый. И сострижены наполовину, чтобы естественная женственность завитков и локонов не давала поводов «крутить у виска». Волосы стали короткими, прямыми, невзрачными. Все по правилам S. В сером городе она стала своей. Не сбежала, когда S буквально «выплевывал» ее. Не боролась, когда S продолжал ее пережевывать. Серость поглотила и ее.