— Привет!

Я оторвался от созерцания полки с фантастикой в магазине «Дом книги» и обернулся на голос. Да так и застыл...

— Ого! Как ты вырос-то! Возмужал! — продолжал голос. — Ну чего молчишь? Не узнал, что ли?

Конечно, я сразу узнал эти огромные голубые глаза. Но сама их обладательница очень сильно изменилась. Вместо густой копны совсем тёмных, почти чёрных волос на голове теперь торчал ярко-рыжий, до красноты, нелепый и асимметричный ёжик, похожий на подъеденный молью клоунский парик. В носу и губе появились серёжки-гвоздики, само лицо стало скуластее и бледнее того, сохранившегося в памяти образа, разве что веснушки, играющие в пятнашки на носу и щеках, остались прежними, да глаза всё так же брызгали озорными искорками. Или не так же?.. Что-то неуловимо изменилось во взгляде, исчезло нечто нежное и ранимое, уступив место обычному и усталому.

— Привет... — выдавил я наконец после нескольких бесконечно долгих ударов сердца. — Рита! Вот так сюрприз! Ты вернулась?

— Нет... — она пожала плечами и отвела взгляд, словно мой невинный вопрос её смутил.

— А, на каникулы приехала? — ступор убежал с первыми моими словами, и я спешно начал превращаться в того бесшабашного балагура, к которому привыкли все мои друзья.

— Да... на каникулы, — девушка энергично кивнула, — а ты как? Учишься?

— Да грызу помаленьку гранит инженерной науки. Догрызаю, можно сказать.

— Ага. На каком курсе?

— В смысле, на каком? На пятый перешёл...

— А... ну да! — она смущённо, как-то по-детски улыбнулась и на секунду стала прежней Риткой, той, с которой я учился в одном классе целых шесть лет.

Четыре года прошло с того памятного выпускного вечера, когда мы всю ночь до самой зари гуляли, взявшись за руки и забыв про всё на свете, даже про зяблую утреннюю прохладу, поднимающуюся туманом от реки. Тогда я так и не решился сказать главное. Надо же! Болтал обо всём на свете без умолку, но слова, которые хотели сорваться с губ, словно застряли в горле. А через день она уехала в Питер поступать в театральную академию, и мы больше не встречались.

Неудивительно, что в тот момент, когда я вновь увидел перед собой эти бесконечно синие глаза, в моей душе мгновенно всколыхнулось полузабытое чувство, заставившее сердце учащённо биться, а язык ненадолго онеметь.

— Ты почему пропала-то? — я решил скрыть свою неловкость с помощью шутливого нападения. — Ни в одноклассниках тебя нет, ни подруги ничего не знают, только и слышал, что ты поступила, и всё!

— Да... знаешь... сначала некогда как-то было... Сам понимаешь, ритм жизни там совсем другой.

— А потом?

— А потом тоже. Да и просто решила не вспоминать больше прошлое. Стать другой, что ли...

— Да, ты сильно изменилась! Если бы не глаза, ни в жизнь не узнал бы! — мои слова были совершенно искренни, и Рита улыбнулась в ответ.

Как-то само собой за разговором мы оказались на улице и неторопливо пошли вдоль ряда увешанных бородами пуха тополей. Я почувствовал на локте руку девушки и мгновенно забыл о новом томике Клиффорда Саймака, который только что присмотрел в магазине.

Рита была в коротеньких белых шортиках, и её стройные ноги вызывали долгие взгляды идущих навстречу представителей сильной половины человечества. Хорошо в такую жару ходить в шортах! И ей, и другим, и мне, потому что прогуливаясь под ручку с такой красивой девушкой, я испытывал чувство понятной гордости. Странно было, что, несмотря на жару, моя спутница носила блузку с длинным рукавом.

Мы беззаботно болтали, словно расстались только вчера, и не было этих четырёх лет разлуки. Точнее, говорил, в основном я, а моя собеседница лишь заливисто смеялась над моими примитивными шутками и односложно отвечала на вопросы. Зато я успел рассказать всё! И про учёбу в «Политехе», и про работу курьером, и про соревнования по лёгкой атлетике, даже на свою неудачную личную жизнь умудрился посетовать.

Но вдруг, когда мы уже сидели в кафе «Мороженое» и лакомились спасительным пломбиром, поведение Риты странным образом изменилось. Она стала рассеянной, слушала меня вполуха, помрачнела и словно думала о чём-то своём. Глаза её из голубых стали тёмно-синими.

— Андрей! — прервала она меня вдруг на полуслове. — А забери меня отсюда... Увези куда-нибудь подальше, где нет людей и можно забыть на время о человечестве.

Я молчал, не спеша высказывать своё предложение. Предложение родилось сразу, но я не был уверен ещё, говорит ли девушка серьёзно. В глубине этих удивительных васильковых глаз я уловил какую-то скрытую боль. Через томительные четырнадцать ударов сердца мои губы открылись:

— Хорошо... У тебя есть спортивная одежда и крепкая обувь?

 

Рано утром я был у Риты дома. Пришёл, как и договорились, но совсем не был уверен в твёрдости Ритиного слова. И был приятно удивлён царящей в доме предпоездочной суетой.

На диване кучами были навалены вещи, от каких-то девчачьих платьев, до вязаных «бабушкиных» свитеров. С моей помощью мы выбрали несколько подходящих вариантов и уложили их в рюкзак, который я принёс с собой.

Мама Риты была дома. Она ужасно располнела за эти четыре года и стала похожей на борца сумо. Особенно меня поразили ноги с такими объёмистыми икрами, что совершенно не представляю, как на них можно натянуть зимние сапоги. Я предполагал, что её придётся уговаривать или, по крайней мере, объяснять цель нашей поездки, но она странным образом оказалась равнодушной к сборам своей дочери и даже не спросила куда и надолго ли мы собираемся.

Через час мы были готовы. Мой рюкзак — верный «станок» уже лежал в багажнике старенькой тойоты. В девять он обрёл попутчика, и машина довольно-таки резво для своего возраста побежала по хорошо знакомой мне дороге.

Почему-то разговор не клеился. Рита мрачно смотрела в окно, и её не радовали даже живописные виды. Я гнетился грядущей неизвестностью: куда мы едем, я представлял вполне ясно, но как будут развиваться наши отношения, было совершенно туманно.

Мы проехали через три города, и дорога углубилась в настоящую глухую тайгу, серпантинной лентой петляя на подъёмах мимо кряжистых разлапистых кедров и высоченных темнохвойных елей. В открытые окна проник пьянящий запах рододендрона, в изобилии заполонившего таёжный подлесок. Я жадно втягивал ноздрями воздух — для меня этот запах ассоциировался со свободой и приключениями.

Через час деревья вдруг расступились и перед нашими глазами открылся во всём своём великолепии старик-Байкал. Тут уж просто нельзя было не остановиться на смотровой площадке, чтобы насладиться великолепным видом. Мы вышли из машины и, взявшись за руки, встали над крутым обрывом, не замечая прохладного ветра, пахнувшего рыбой и водорослями. Я чувствовал своей рукой, своим плечом рядом такой же точно благоговейный восторг, как и в себе, и был уверен, даже не заглядывая Рите в глаза, что сейчас они стали цвета Байкала и в них снова замелькали искорки неподдельного интереса.

Но дорога наша лежала в другую строну. На развилке я решительно свернул направо и погнал свою тойоту прочь от жемчужины Восточной Сибири. Очень скоро невысокие лесистые сопки расступились в стороны и перед нами раскрылась широкая сказочная долина, обрамлённая с правой стороны зубчатой линией скалистых гор. Солнце сияло во всю свою ослепительную мощь, на широких лугах паслись громадные тучные стада коров и овец, блестела среди изумрудных трав извилистая лента уже вполне полноводного в этих местах Иркута.

Эта пасторальная картина волшебным образом изменила наше настроение. Завязался разговор. Я рассказал бурятскую легенду о несчастном Иркуте, который стремился к Байкалу, чтобы жениться на его дочери красавице-Ангаре, но когда та сбежала к своему суженному Енисею, в отчаянии бросился прямо через горы вдогонку.

Незаметно прошёл час, и дорога повернула в сторону гор. Скоро мы уже въезжали в курортный посёлок Аршан, что вольготно раскинулся у самого подножия хребта Восточный Саян, островерхие неприступные пики которого покрыты почти никогда не тающими снежными шапками. Летом здесь огромное количество туристов и отдыхающих. Как в любом курортном местечке, чуть ли не каждый дом был готов принять на постой гостей. Но нам нужно было только оставить машину, и практически сразу мы нашли свободное место в одном из просторных огороженных дворов.

Оказывается, Рита ещё ни разу здесь не бывала. Мы немного погуляли по аллеям, обрамлённым великолепными елями, посидели в прохладе на берегу стремительной горной речки, попили кислой минеральной водички из скважины и отведали сочных бурятских поз в одном из многочисленных кафе-юрт.

 

А теперь в путь! Рюкзак привычно оттягивает плечи, ноги бодро шагают по широкой утоптанной тропинке, а глаза успевают не только высматривать лучшую дорогу, но и обозревать живописные окрестности. А вокруг было на что посмотреть!

Почти сразу тропа нырнула в узкое извилистое ущелье, где было сыро и шумно от непоседливой речки Кынгырги, упрямо пробивающей себе дорогу сквозь гранитные скалы. Часто встречались небольшие, но живописные водопады, издалека оповещающие о своём существовании радугой в облаке мелких брызг. Тропа скакала по камням, иногда вплотную прижимаясь к воде, а иногда обходя прижимы далеко поверху или перепрыгивая на другую сторону по шаткому мостику из поваленного дерева. Навстречу нередко попадались праздношатающиеся отдыхающие, которые отличались от подобных нам туристов городской одеждой, отсутствием поклажи и внятной мысли в глазах. Их редко хватает более чем на два километра прогулки, а жизнь подчинена примитивному ритму — успеть вернуться в пансионат до ужина.

Не скажу, что идти с тяжеленным рюкзаком за спиной было легко, особенно с непривычки. Уже через полчаса ноги ныли, спина просила пощады, а пот щипал глаза. Всего чуть более пяти километров протяжённость этого каньона, но редко когда успеешь пройти его быстрее трёх часов. Мы останавливались на каждой переправе, я переносил оба рюкзака, а потом медленно переводил за руку Риту. Она сначала не жаловалась, только всё больше мрачнела и начинала злиться. И лишь через час впервые спросила:

— Долго ещё?

— Нет, не долго. Минут двадцать. — я и сам порядком запыхался, и великолепие окружающего ландшафта уже не вызывало особого энтузиазма.

— А сейчас сколько? — спросила Рита на очередном привале спустя полчаса.

— Немного... Минут десять... — я всматривался вдаль, пытаясь угадать, сколько ещё извилистых поворотов каньона окажется за ближайшей скалой.

Дорога была мне знакома. Я ходил здесь несколько лет назад в составе туристической группы и помнил основные точки пути, как будто это было только лишь вчера. Поэтому я лукавил, надеясь смягчить гнев моей спутницы.

— Ну? — на следующей остановке Рита грозно глянула на меня из-под насупленных бровей.

— Уже скоро... — я беспомощно оглядывал высокие отвесные стены, тисками охватывающие русло реки. Где-то там, наверху, росли кедры, голубело над ними небо, а здесь не было даже площадки, чтобы поставить палатку, одни скользкие валуны да каменистые осыпи.

Прошло ещё полчаса.

— Да ты что, гадёныш, издеваешься?! — Марго с остервенением швырнула рюкзак оземь. — Смерти моей желаешь?

— Успокойся, Рита! — я ещё ни разу не видел её в таком состоянии — глаза сверкают, лицо покрылось какими-то пятнами. — Ещё немного...

— Немного?! Опять врёшь?! Нет уж, с меня хватит! Я иду обратно!

— Ну подожди... — залепетал я, — куда ты пойдёшь? Ну немного осталось, правда... Смотри, уже скоро стемнеет, мы не успеем до темноты вернуться. Сейчас ещё немного пройдём, и будет полянка. Переночуем и утром обратно...

— Ну смотри! — она с сомнением покачала головой, но, похоже, доводы мои показались ей убедительными. Напоследок одарив меня зловещим взглядом, Рита кивнула на свой рюкзак, и я с готовностью накинул лямки ей на плечи.

К счастью, идти на самом деле оставалось недалеко. Скоро неприступные стены расступились и мы с облегчением скинули проклятую поклажу на мягкую траву небольшой ровной площадки в нескольких метрах от тропы.

Я немедля занялся костром и палаткой, а Рита куда-то отлучилась и появилась только, когда над огнём уже вовсю булькало содержимое котелка. Ужинали мы в сумерках, а потом попивали ароматный чай с веточкой чёрной смородины, которую я сорвал по дороге, и наблюдали, как на темнеющем небе зажигаются одна за другой неимоверно яркие звёзды.

Настроение Марго явно улучшилось.

— Андрюша, прости, что накричала на тебя... — сказала она, прижимаясь ко мне покрепче.

— Ладно, ничего... — я готов был что угодно простить ей за это «Андрюша». До этого меня так называла только мама...

Дневная жара махом улетучивалась в космос. Уже почти в темноте мы пошли ополоснуться на речку. Рита сняла рубашку с длинным рукавом, которую носила расстёгнутой, завязав узлом на поясе, и осталась в черном купальнике. Когда фонарик блеснул в её сторону, она стыдливо прикрылась руками. Я заметил, что запястья её были обвязаны множеством разноцветных фенечек из бисера и ниток, а на локтевых сгибах надето что-то вроде обрезков колготок или эластичного бинта. «Наверное, что-то с суставами», — подумал я.

Вдоволь повизжав от захватывающих дыхание ледяных струй, мы бегом поднялись в лагерь и, не сговариваясь, дружно нырнули в палатку. Вот представьте: нам по двадцать с небольшим, мы лежим, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться, в тесной палатке, а вокруг великолепная звёздная ночь и ни одной живой души в радиусе нескольких километров. Представили? Теперь понимаете, что дальнейшее было неизбежно, как Первая Мировая Война. И всё произошло совершенно естественно, словно и не в первый раз между нами. Наверное, каждый из нас был к этому готов, хотя... не знаю. Я не был готов. Надеялся, мечтал, но до последнего момента не верил. А потом узнал, что мечты сбываются.

 

Я отлично помню, как выглядело утро самого счастливого в мире человека. Солнце пробивалось через остатки сырого тумана, нехотя уползающего вверх по распадку. Невидимые в кустах пичуги разноголосым хором напевали гимн счастья, росистая трава пахла свежестью, а никогда не спящая Кынгырга деловито рокотала в нескольких десятках метров ниже, занятая архиважным делом — обтачиванием упрямых гранитных валунов.

Рита безмятежно спала, укрывшись с головой спальником, который я расстегнул в виде одеяла. Я смутно припомнил, что ночью она постоянно вскрикивала, вздрагивала в моих объятьях и успокаивалась только, уткнувшись носом в мою грудь. Сейчас я уже сам не был уверен, что это не было сном.

Традиционная походная манная каша на сухом молоке была почти готова, когда из палатки высунулась заспанная физиономия.

— Доброе утро! — улыбнулся я.

— Ух ты! — вместо приветствия произнесла Рита, восхищённо всматриваясь вдаль.

Долина реки здесь значительно расширялась, открывая великолепный вид на близкие, освещённые утренним солнцем горные пики. Я понял, что вчерашний разговор о возвращении забыт как страшный сон, поэтому после завтрака достал карту и начал, наконец, показывать своей девушке цель нашего похода.

— Вот, смотри, — водил я пальцем по бумаге, — мы здесь. Сегодня пройдём вдоль реки до стрелки, завтра штурмуем перевал и спускаемся по Федюшкиной речке до Китоя. Потом идём вверх, проходим Эхе-Гол и вот она — Билюта. Видишь?

Похоже, Рита не просто так кивала мне в ответ, а на самом деле что-то соображала в картах.

— А это что? — её ноготок отчеркнул зубчатую кривую линию.

— Каньон. Примерно, как тот, что мы прошли вчера. Все реки в Саянах в нижнем течении проходят в каньонах. Билюта тоже. Зато потом, смотри: минуем каньон и попадаем в широкий горный цирк с озёрами. Представляешь?! Настоящие горные озёра с чистейшей водой, а вокруг сплошные гольцы и даже не тающие ледники!

Мой энтузиазм передался девушке, глаза её заблестели, щёки порозовели. Вчерашний конфликт оказался позабыт, а мысли теперь бежали впереди нас — туда, где настоящих романтиков ждут невиданные красоты и незабываемые впечатления.

Мысль двигается быстро, но далеко не так шустры ноги. Тем более, на второй день. Мышцы ещё не успели привыкнуть к постоянной нагрузке, дорога поддавалась медленно, с частыми привалами, ноющей спиной и натруженными плечами. За полдня прошли всего десять километров и остановились на большой поляне в месте впадания Левой Кынгырги в Правую. Завтра нас ждёт настоящая горная тропа, медленно пробирающаяся между мрачными елями и кедрами, с чьих веток сказочной бахромой свисают длинные влажные зеленоватые бороды лишайников, которые приходится раздвигать руками, словно занавески. Завтра деревья с каждым километром трудного подъёма будут становиться всё ниже и корявее, пока совсем не лягут на землю, превратившись в стланик. Завтра нас ждут чудесные альпийские луга, поражающие своим цветочным великолепием, островки лежалого снега в тенистых распадках, по которым так весело кувыркаться и кататься на туристических ковриках, и небо... Кто не видел этого неба, тот не знает, что такое ультрамарин. И горы... Зубастые гребни неприступных пиков, причёсывающие облака. Блестящие пятаки ледниковых озёр среди изумрудных трав далеко внизу, белые, жёлтые, красные скалы и над всем этим бесконечное, потрясающее, нереально сине-фиолетовое небо, однозначно выигрывающее по глубине у восхищённых Ритиных глаз. Но это всё будет завтра. А пока нам есть чем заняться под шатром палатки...

Мы вышли рано утром и нырнули в сырой туман. Нужно успеть за день преодолеть перевал и спуститься до границы леса, чтобы было где добыть дров. Ноги уже чуточку привыкли к нудной ходьбе, и мы даже перевыполнили норму, пройдя почти половину спуска до Китоя. Я был по-настоящему счастлив, пьян от любви и чистейшего воздуха, бесконечно рад тому, что рядом самая красивая, самая умная и замечательная девушка, к тому же разделяющая со мной восторг от окружающей красоты. Только смущали немного частые перемены её настроения. То она сидела, тесно прижавшись ко мне, очарованная очередным великолепным видом, а через час вдруг начинала грязно ругаться и требовать повернуть обратно. Но я не особо обращал внимания на эти мелочи, главное, что мы были вместе и никто нам не мешал.

Изредка встречались люди — туристы, зачастую приехавшие издалека. Были и большие группы по двадцать-тридцать человек, и такие же как мы, предпочитающие путешествовать вдвоём. Однажды попались двое молодых немцев, которые попытались узнать у меня дорогу, потрясая какой-то странной картой, очевидно скаченной из интернета. Их английский я не понимал и просто достал свою карту, ткнул пальцем в место, где мы находились, и провёл линию до самого Аршана. Глаза фрицев загорелись, и они тут же предложили двадцать евро за мою карту.

— Твенти? — переспросил я.

— Твенти! — подтвердили иностранцы.

— Русские за двадцать евро родину не продают! — пафосно ответил я, вызвав истерический смех Маргариты, и гордо отправился восвояси.

 

Мы уже почти дошли до устья Федюшкиной речки. Здесь тропа обходила прижим, высоко взбираясь на склон. Но была и нижняя дорога, которая облизывала подножье скалы, временами проходя прямо по воде. Я решил идти понизу.

Не знаю, как это случилось. Мы обходили какой-то уступ над шумным потоком, и я вдруг услышал сзади крик, оглянулся и увидел, что Риты нет. И в тот же миг её клетчатая рубашка мелькнула в пенных бурунах под моими ногами.

Я не раздумывал ни секунды. На автомате скинул рюкзак и прыгнул в воду. Меня не пугала опасность утонуть, я просто не успел подумать об этом. Ледяная вода тут же перехватила дыхание, водовороты и буруны завертели, дезориентировали, кинули на камни, не давали вдохнуть воздуха. Но я барахтался, пытаясь увидеть Риту. Река не была глубокой, в спокойных местах её легко можно перейти вброд, но стремнина была опасна омутами и валунами, о которые очень просто разбить голову. Устоять при таком течении на ногах было нереально даже в тех местах, где глубина всего по колено. Поток вертел меня, словно куклу, я каким-то чудом успевал вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха.

Рита была рядом, я смог дотянуться и схватить её за талию. Стало ещё труднее держаться на плаву, но зато мы были вместе! Самое обидное, что ширина речки всего пять-десять метров, но скользкие каменные глыбы и сильное течение не позволяли выбраться на берег. Потом нам повезло: нас вынесло на полоску крупной гальки у края обширной каменной чаши, которую река выбила, обрушиваясь в неё маленьким водопадом. Всего несколько секунд продолжалась борьба со стихией, а мы были измотаны, исцарапаны и еле дышали. Я держал Риту в объятьях, она рыдала у меня на плече.

— Всё в порядке! — попытался её успокоить. — Давай выбираться отсюда!

Я встал, потянул девушку за руку, фенечки на запястье съехали к локтю, открыв моему взору три розовых, не очень ещё заживших шрама. Рита заметила мои округлившиеся глаза и поспешно прикрыла шрамы рукавом.

— Где мой рюкзак? — спохватилась Марго, как только мы выбрались на твёрдую землю.

— Не знаю... — я повертел головой, но нигде поблизости его не заметил.

— Найди мой рюкзак! Слышишь! Найди немедленно! — она трясла меня с такой силой, что я чуть было снова не свалился в воду.

Это была настоящая истерика, по сравнению с которой сцена в каньоне выглядела детским спектаклем. Недоумевая, я отправился на поиски.

Рюкзак нашёлся в ста метрах ниже. Он стал почти неподъёмным от воды, и когда я его приволок, Рита лихорадочно полезла внутрь и достала своё ридикюль. «Ридикюль» - это я так называл её сумку со всякой косметикой и разными женскими штучками. Он занимал треть рюкзака, и я никак не мог поверить, что Рита серьёзно намеревается взять этот ненужный груз с собой. Но она решительно заявила, что без сумки в поход не пойдёт. Пришлось смириться.

Ощутив свой ридикюль в руках, девушка успокоилась и принялась горячо благодарить меня за спасение. Я смущённо отнекивался, тем более, что мне теперь казалось, что спасение этого ридикюля волновало Риту сильнее, чем своё собственное.

Мы сидели, обнявшись, у костра спиной к огромному мшистому валуну, поросшему мелким кучерявым папоротником, и сушили свои вещи. Приключение осталось позади, адреналин отхлынул. Мы легко отделались: несколько царапин, ушибов и мокрая одежда — всего то!

— Смотри, какой папоротник живучий, — обратила внимание моя спутница, — растёт практически на голом камне!

— Это каменный зверобой, — блеснул знаниями я, — сильное снадобье от всяких женских болезней, бесплодия.

— Бесплодия? — Рита встрепенулась. — А как его принимать?

— Не знаю точно... наверное, сушить и делать отвар. А что?

— Да так, ничего... Просто интересно...

Вот интересное свойство человеческой памяти: она забывает всё плохое. Мы шли по хорошей натоптанной тропе вдоль широкого, но всё ещё шумливого Китоя, над нами роями вились слепни, которых в наших краях называют оводами, клещи ползали по штанам и нужно было каждые полчаса тщательно осматриваться и снимать с себя этих паразитов; было жарко, пот заливал глаза, спина болела от рюкзака, саднили ссадины, но я помню всё это, как будто оно происходило с другим человеком. Зато как сейчас чувствую чистейший воздух, напоенный ароматами цветущих трав и горных снегов, вижу яркое солнце, слышу щебет птиц и рокот близкого речного переката.

Скоро мы перешли по шаткому деревянному мостику реку Эхе-Гол, и тропа углубилась в густой хвойный лес. Здесь было чуть прохладнее, меньше докучливых насекомых, и дело пошло быстрее. К вечеру мы оказались перед ещё одной горной речкой — Билютой. Она было шире любой из предыдущих, и над ней был натянут длинный подвесной мост. Идти по нему можно было только поодиночке и очень медленно — сильно раскачивается, но нам туда и не надо было. Здесь я собирался повернуть налево и пройти вдоль реки до её верховий.

На полянке возле развилки тропы стояла допотопная брезентовая палатка на деревянных колышках, над угасающим костерком висел закопчённый котелок.

 

— Куда путь держите, молодые люди? — от реки неслышно подошёл невысокий человек в просторной холщовой рубахе. В руке у него была самодельная удочка из ивовой ветки, лицо скрывалось в зарослях густой светлой бороды. — На Шумак, небось?

— Нет, мы хотим по Билюте вверх подняться, — я охотно поддержал разговор.

— А верёвка у вас есть?

Я помотал головой.

— Без верёвки не пройдёте, — категорически заявил мужик.

— Ну... попробуем... — я пока ещё не совсем понимал, чем поможет верёвка.

— Отужинайте с нами, чем Бог послал, — человек сделал приглашающий жест к костру, — устали с дороги-то? Сейчас ребята подойдут.

Мы с облегчением скинули рюкзаки и присели на камни возле кострища. Из леса робко вышли двое мальчишек лет восьми-девяти с охапками сухих сучьев, подошли, поздоровались и аккуратно сложили дрова в сторонке. Пацаны были белобрысы, худоваты и одеты в такие же простые рубашки, как и их, скорее всего, отец.

— Это отроки мои, — подтвердил догадку бородатый, — Митька и Витька. Ну, пища наша скромная, не обессудьте!

Перед нами появились деревянные миски и такие же простые некрашеные ложки. Хозяин взял котелок и налил из него аппетитно пахнущее варево. Уха! Мы накинулись было на угощение, но потом обратили внимание, что сами хозяева не едят.

— Спасибо! — сказал я. — А вы?

— А мы потом. Положено сначала гостей накормить. А ты прикройся! — мужик показал на голые Ритины ноги и протянул выцветшее полотняное полотенце. Рита смутилась и укрыла колени тканью.

— Очень вкусная уха! — я не врал, хотя в ней была только рыба, соль и перец. — А вы куда идёте?

— На Шумак шли, да решили остановиться, запасы пополнить. Здесь хариус богато клюёт.

— Мы тоже ночевать остановимся. Там, чуть выше. — я махнул рукой вверх по течению.

— Не, вставайте лучше тут! Здесь клещей нет!

— А там есть? — спросил я недоверчиво, неужели какие-то сотня-другая метров решают всё?

— Там есть, — уверенно ответил бородатый.

Вообще, странное он производил впечатление. Эта борода, одежда, ботинки, в каких не хоронят. Палатка, утварь. Такому человеку больше всего подходило сидеть на крылечке в музее деревянного зодчества и вырезать из дерева свистульку. А ещё напрягала такая спокойная его уверенность в своей правоте. Я не в первый раз был в этих горах, а уже во второй, поэтому считал себя достаточно опытным туристом, чтобы на веру принимать утверждения сомнительного бородача, похожего на старообрядца. Да и неловко было останавливаться рядом с чужими людьми, ведь мы пришли сюда за уединением. Если бородатого так смутили голые ноги, то наше обычное поведение вообще, наверное, в краску вгонит.

Мы поблагодарили за угощение и пожелали счастливого пути. Пацаны, которые вели себя совсем не по-детски, всё время смиренно сидя на брёвнышке и не проронив ни слова, вежливо попрощались. Хотелось быстрее покинуть поляну. Несмотря на гостеприимство и радушие хозяев, чувствовали мы себя рядом с ними неловко, словно голые в храме.

Река здесь была почти спокойная, берега пологие, и скоро мы без труда нашли небольшую живописную площадку в нескольких метрах от воды, где и разбили палатку.

— В горнице моей светло-о-о, это от ночной зве-езды-ы... — в этот вечер не мы прислушивались к тихому говору реки, а река удивлённо внимала нашему разноголосому пению.

 

Проснулся я от жары. Солнце пригревало, и в палатке становилось слишком душно. Зато снаружи был прекрасный летний денёк, с безоблачного неба шпарило горячее солнце, но от реки веяло прохладой, а лёгкий ветерок отгонял кровососущих насекомых. Посмотрев на это всё великолепие, я решил остаться на сутки отдохнуть в этом райском местечке.

Весь день мы загорали голышом на прибрежном песочке, окунались, перегревшись, в прохладную воду, пили сухой сок, разведённый той же речной водицей, и снова были просто счастливы, как и должны быть счастливы два любящих друг друга сердца, оставшиеся наедине в чудесном курортном местечке. За целый день ни один человек не появился в поле нашего зрения, и мы чувствовали себя единственными хозяевами целой планеты. Интересно, что клещи здесь были, не на берегу, конечно, а в кустах, и обычно я снимал с себя две-три штуки после того, как возвращался из леса с дровами. За весь поход мы поймали, думаю, не меньше сотни проклятых кровопийц, но ни один из них не успел впиться. Помогла привычка осматриваться каждые полчаса, приобретённая в многочисленных туристических походах.

Рита достала из ридикюля ножнички, шампунь и даже бритвенный станок, я привёл себя в порядок и впервые оценил запасливость своей спутницы. Недаром она почти не расставалась со своим сокровищем, а по вечерам пропадала где-то чуть ли не по часу. Обычно я не обращал на это внимание, потому что был занят обустройством ночлега и костром, но в тот день у нас всё было готово, и я даже чуть было не отправился на поиски пропавшей девушки, заждавшись её на ужин.

Вечером мы сидели у костерка, обнявшись и разговаривая «за жизнь». В котелке дымился ароматный чай с душистыми травами, в желудке укладывался сытный ужин, а над головой зажигались огромные, непривычно близкие звёзды.

— Марго, что за шрамы у тебя здесь? — я положил ладонь на тонкое запястье.

— Это я вены резала... — ответила девушка после долгой паузы. — Не хотела жить после того, как один человек меня предал...

— Кто?

— Неважно... И вообще, тебе незачем знать. Это моя жизнь, понял! — она вдруг перешла на крик и порывисто вскочила. Вечер переставал быть томным...

— Но... я думал, что теперь...

— Что теперь? Думаешь, переспал со мной и стал моим исповедником? Хрен тебе! Это из-за тебя я уехала в чужой город!

— Из-за меня?..

— Из-за тебя! Помнишь наш выпускной? Я ждала от тебя намёка, что я тебе не безразлична. Думаешь, мне хотелось уезжать? Ни разу! Это всё мать: у тебя большое будущее, в тебя столько вложено... А вот сказал бы ты тогда, что любишь меня, я бы всё бросила, плюнула на родителей, на билет, и осталась бы... И не было бы всего... — Рита вдруг села на корточки и спрятала голову между колен. Её плечи вздрагивали.

Я растерялся. Мой жизненный опыт не включал ещё в себя способы успокаивания плачущих девушек. Я подошёл и нерешительно взял Риту за плечи.

— Не трогай меня! — истерически взвизгнула она и, резко поднявшись, убежала в тёмные кусты, прихватив зачем-то с собой ридикюль.

— Стой! Куда ты?!

— Не ходи за мной! Оставь меня в покое!

Я замер на полушаге. Что делать? И тут появилась злость. Злость на свою мягкотелость и нерешительность. Хочет сбегать — пусть бежит! Но я не дам из себя верёвки вить!

— Успокоишься — приходи! — крикнул я в кусты. В ответ раздалось тихое всхлипывание.

Минут через двадцать листья зашуршали и Рита появилась в свете костра. Её прекрасные глаза блестели виновато.

— Прости меня, дуру придурошную... — девушка села рядом и положила голову мне на плечо. Вся злость разом пропала.

 

Утром я совершенно забыл про вчерашний инцидент. Рита безмятежно спала, поджав колени в позе эмбриона. Я вспомнил, что сегодня она опять кричала во сне. Кстати, это происходило каждую ночь, но она всё быстрее успокаивалась в моих объятьях.

Я выполз из палатки, поёживаясь от прикосновений тумана, и отправился на речку. Здесь в мелкой протоке я закинул вчера небольшую полутораметровую рыболовную сеть, которую специально брал с собой. На этот раз повезло! Две серебристых рыбины с зеленоватыми спинами трепыхались, запутавшись в леске. Ура! Значит, на завтрак уха.

Одного хариуса я выпотрошил и закинул в котёл, другого намазал солью, завернул в пакет и убрал в карман рюкзака. Так уж получилось, что завтрак традиционно готовил я. Мне привычно было вставать рано и заниматься какими-нибудь делами, а Рита, по всей видимости, была типичной «совой». Уха, а точнее, рисовая каша с рыбой, была почти готова. Пора будить засоню!

Возле палатки до сих пор валялся ридикюль, на этот раз Марго забыла убрать его в рюкзак, видимо от расстройства. Я как раз хотел попросить ножнички, чтобы остричь торчащий заусенец. А тут и просить не надо, пусть поспит ещё немножко!

В ридикюле лежали какая-то сумочка, какой-то полотняный мешочек и что-то типа косметички. Наверное, вот то, что нужно. Я расстегнул замок и заглянул внутрь.

Что это? Зачем инсулиновые шприцы, какие-то капсулы, непромокаемый мешочек с щепоткой белого порошка на дне? И совсем странной выглядела среди этого алюминиевая закопчённая ложка. И вдруг страшная догадка осенила меня...

— Мама! Что это?! — истошный крик раздался из палатки.

Я бросил косметичку обратно и кинулся на звук. Рита стояла на коленях, отбросив спальник, и держалась за шею пониже затылка.

— Боже мой! Что это? — повторила она, глядя на меня округлившимися глазами, и убрала руку.

Я даже не сразу увидел причину испуга, но, присмотревшись, заметил что-то типа небольшой красной бородавки.

— Клещ! Да ты не бойся, ничего страшного! Сейчас вытащим!

Мы выбрались наружу, и я при дневном свете взглянул поближе.

— Ещё толком не насосался, — продолжил я, — вчера наверное поймала, когда в кустах отсиживалась. Ничего, я сейчас...

— А если он заразный? — голос девушки дрожал.

— Да ну, брось! Меня сто раз кусали, и ничего! Сейчас мы его... Дай нитку, у тебя же было.

Рита огляделась, увидела свой ридикюль, валявшийся на земле, судорожно схватила, заглянула внутрь, испуганно посмотрела на меня...

— Ну! Давай нитку! — поторопил я, сделав вид, что ничего не заметил.

Когда петля затянулась на брюшке членистоногого, я капнул на него подсолнечного масла из маленького пузырька, что лежал в кармане моего рюкзака.

— Всё! Теперь ждём, когда он начнёт задыхаться и вылезет. А пока можно позавтракать!

— Завтракать!!! Ты спокойно будешь завтракать, когда меня сосёт клещ?!

— Буду. И ты будешь, потому что сегодня у нас трудный день.

— А если он заразный?

— Мы это узнаем, когда вернёмся в город и отдадим его на экспертизу.

— Да?! А я тогда уже умру!

— Не умрёшь! И даже не заболеешь. Инкубационный период энцефалита полторы-три недели. Даже если клещ заразный, ты всяко разно доживёшь до больницы.

— Тогда надо скорее возвращаться!

— Не обязательно. Мы шли четыре дня. Думаю, впереди у нас осталось столько же. Не имеет значения, куда идти, всё равно успеем много раньше полутора недель.

— А если не успеем?

— Надо успевать! У нас продуктов осталось на шесть дней. Ну что, завтракать будешь?

— Не могу... Давай сначала вытащим эту мерзость!

— Ладно!

Я сел на корточки позади девушки и начал осторожно потягивать за концы ниток, немного раскачивая клеща и одновременно пытаясь его вытянуть.

— Во! Сам лапками шевелит, вылезти пытается, да крепко засел уже. Ничего, сейчас мы ему поможем... Оп! — и в руках у меня оказалсь нитка с болтающимся на конце зловредным гадом. — Самка. Полюбуйся!

Пока Рита с отвращением рассматривала шевелящегося клеща, я достал из того же кармана пустой пенициллиновый пузырёк и аккуратно упаковал в него свою добычу.

— Поедешь на анализы!

 

Лишь только солнце разогнало остатки утреннего тумана, как мы тронулись в путь, сшибая с травы капли росы и время от времени поднимая из кустов стайки перепуганных рябчиков. День обещал быть хорошим и не нарушил своего обещания. Натоптанная тропа почти сразу пошла вверх. Шум реки, к которому мы уже настолько привыкли, что тишина гнётом легла на уши, отдалился и потом совсем затих. Настроение было бы превосходным, если бы не тревожные думы про содержимое ридикюля.

— Смотри! — Рита схватила меня за руку, показывая рукой в сторону реки.

На невысоком мшистом валуне стоял, гордо подняв разлапистые рога, красавец изюбрь. До него вполне можно было докинуть камень. Зверь смотрел прямо на нас, но не спешил убегать, безбоязненно давая нам вдоволь полюбоваться своей красотой. Мы затаили дыхание, боясь спугнуть лесное чудо. Через минуту олень неторопливо развернулся и величаво поскакал прочь, несколько раз успев на прощание сверкнуть белым пятнышком под хвостом, пока не растворился среди стволов молодых кедров.

— Вот это да! — Рита говорила хриплым от волнения шёпотом. Глаза её горели неистовым огнём восхищения.

Тропа вильнула вправо и неожиданно вывела на открытый участок, который обрывался крутым уступом.

— Ух ты! — теперь уже я не сдержал изумлённого возгласа.

Марго подошла сзади и замерла, не в силах оторвать взгляда от живописной картины. Тайгу как будто бы разрезали роликом для разделки пиццы. В нескольких метрах впереди росли точно такие же деревья, как и здесь, но прямо под ногами зияла захватывающая дух бездна, на дне которой почти бесшумно белела бурунами стиснутая скалами река.

— Так вот ты какой, каньон реки Билюты!

Здесь мы немного посидели на поваленном бревне, овеваемые ветром и озирающие окрестности. Было на что посмотреть не только под ногами, но и вдали. Расступившиеся деревья открыли прекрасный вид на гольцы, обрамляющие горный цирк в верховьях Билюты. Были они особенно иззубренны и зловещи, а от этого ещё более прекрасны, отчётливо выделяясь на фоне всё того же, не переставающего удивлять, иссиня-голубого неба. Казалось, до них рукой подать, но, судя по карте, километров двадцать.

— Так-так... — я разложил карту на коленях, — буквально через километр должен быть первый приток — Дубэ-Гол. Нарисован такой же каньон, как и здесь. Посмотрим... Если не получится спуститься, попробуем обойти. Потом ещё одна река, тоже в каньоне, а дальше уже долина расширяется, и никаких препятствий быть не должно.

Через несколько минут мы стояли над каньоном реки Дубэ-Гол и озадаченно смотрели вниз. Как же так? До другого берега в некоторых местах всего пять-шесть метров, казалось, можно перепрыгнуть, хорошенько разбежавшись, но метров тридцать высотой вертикальные гранитные стены каньона отбивали всякую мысль о подобном геройстве.

— Прав был старовер... — произнёс я наконец, — без верёвки тут никак... Что ж, давай попробуем обойти.

Слабая тропа шла в нужном нам направлении — вверх по склону в сторону верховьев реки.

Она то пропадала, то появлялась снова. Подъём был крутой. Мы часто отдыхали, неестественно часто. Солнце пекло немилосердно, воздух как будто застыл в ожидании чего-то, а из-за ближнего хребта медленно выползала и уверенно завоёвывала небо огромная серо-жёлтая туча. Даже оводы, казалось, не могли атаковать в обычную силу и только нехотя жужжали где-то над самой землёй.

Каньон всё не кончался. Мы ушли по гребню в сторону, и я время от времени возвращался к реке, но всё тщетно: по-прежнему неприступные стены преграждали путь. Одни раз я спугнул глухаря. Грузная птица отлетела на несколько метров и без особой боязни стала наблюдать за моими дальнейшими действиями. У меня проснулся охотничий инстинкт! Да и два-три килограмма мяса весьма пополнили бы наш скудный паёк. Насобирав несколько камней, я битый час гонялся за добычей, но глухарь, словно насмехаясь, легко уходил от моих попаданий, перелетая с места на место. Эх, что-нибудь посерьёзнее бы! Хотя бы воздушку!

В конце концов неудавшейся жертве надоела эта игра, птица перелетела на другую сторону каньона и села на низкую ветку кедра, нагло поглядывая на меня круглым куриным глазом.

Вода во фляжке быстро закончилась, вокруг, насколько хватало взора, простирался сухой склон, усеянный пышущими жаром камнями. Даже обычно влажный мох был совершенно сухим, чиркни спичкой — и загорится.

— Я так больше не могу... — взмолилась Рита и обессиленно повалилась прямо на мягкую лесную подстилку. Я растянулся рядом.

— На, пожуй! — я протянул веточку мелкого душистого кустарника, что в изобилии рос на всём протяжении пути.

— Что это?

— Это волшебная травка саган-дайля. Жуй. Не пожалеешь! — и я для примера положил себе в рот пару листочков.

— Волшебная травка? — Рита заливисто рассмеялась, но веточку взяла. — Горькая.

Удивительно, но через пять минут как будто пришло второе дыхание. К тому же, солнце скрылось за тучей, и идти стало реально полегче. Лес стал гуще, подъём положе. Похоже, мы сильно отдалились от реки, даже распадок было не видно. «Наверное, кончился уже каньон», — подумал я, и мы повернули вправо. Тропа потерялась довольно-таки давно, шли наугад, ориентируясь на понижение рельефа. Потом попали в русло пересохшей реки. Оно было прямое, как будто прорезанное бульдозером, и засыпанное опавшей листвой с растущих по краям осин. Скоро впереди послышался долгожданный шум воды.

Туча к этому времени закрыла всё небо, и резко стало темно, как в сумерках. Приходилось внимательно смотреть под ноги. Вот и река! Надо же! Мы вышли к самому началу каньона, он виднелся буквально в пятидесяти метрах ниже. А здесь была небольшая ровная площадка почти у самой воды, поросшая молодыми гибкими осинками.

«Ровная» — это громко сказано. Пришлось повозиться, чтобы найти удачное место для палатки и убрать лишние камни. Поставив палатку, я натянул поверх неё полиэтилен, таким образом, что осталось «под крышей» небольшое пространство рядом. Когда там задымил костёр, первые капли дождя гулко ударили в натянутую плёнку.

На ужин был утренний хариус, запечённый в листьях бадана, и гречневая каша. Дождь шуршал над головой, дым лез в глаза, река по обыкновению пела свою колыбельную песню.

Уговаривать долго не пришлось — мы споро забрались в палатку и почти сразу заснули. Да, «почти» сразу.

 

Проснулся я от от холода. Было темно, хоть глаз выколи. К спине привалился кто-то ледяной и тяжёлый, я сердито попытался его отодвинуть, но ничего не получилось. Спросонья не найдя фонарик, я на ощупь выбрался наружу. Лоб упёрся во что-то холодное.

— Почему так холодно? — голос Риты дрожал.

Возник луч фонарика и уткнулся во что-то белое. Полиэтилен обтянул палатку со всех сторон, а сверху был завален снегом. Навес не вынес тяжести и обрушился. Снег лежал на холодном кострище, налип огромными шапками на выгнувшихся дугой осинах, многие из которых не выдержали и сломались, завалил со всех сторон палатку и, съехав с купола, вдавил стены внутрь, вызвав ощущение ледяной «спины». За несколько часов окружающий ландшафт стал зимним. Да и холод был совсем не июльский. Так и околеть недолго...

Я натянул не успевшую высохнуть штормовку, которая промокла ещё вечером, пока я ходил за дровами. Свитер я снял, чтобы сохранить хоть какую-то вещь в сухости. К спине тотчас же прилипла холодная ткань, заставив меня вздрогнуть. Увязая в липком снегу почти по колено, я торил тропу в сторону недалёкой сухой ели, которую заприметил ещё с вечера. Перед самым рассветом в лесу раздавался топор дровосека.

Самое противное знаете что? Нет, не пробираться через сугробы в кедах, не валить колючую ёлку почти на ощупь, не волочить её, а точнее, пытаться волочить за собой. Самое противное — рубить дрова, потому что при каждом наклоне ледяная штормовка касается разгорячённой спины и душа трепещет, как перед страшным судом. Не в силах выносить такую муку, я скинул куртку и голый по пояс махал топором возле палатки, ощущая на своей спине восхищённый взгляд Риты. Последние, редкие уже снежинки таяли на теле, от меня интенсивно шёл пар.

Мои усилия не пропали даром: скоро жаркий огонь разлил вокруг себя живительное тепло. Я снова натянул тент, и он, как экран, не давал лишнему теплу улетучиться. В палатке потеплело. Рассвет показал удивительную картину: всё вокруг стало белым, как будто в сказке «Двенадцать месяцев» что-то пошло не по сценарию. Небо разъяснилось, но солнце ещё не взошло, и было очень холодно. Рита, наконец, перестала стучать зубами и заснула.

Преодолевая желание нырнуть ей под тёплый бочок, я аккуратно достал ридикюль. Вот оно! Передо мной снова лежали шприцы, какие-то пузырьки и пакетик с порошком. Меня трясло, но уже не от холода.

Содержимое косметички без всплеска исчезло в тугой речной струе. Уклон русла здесь был приличный, и не было никакого шанса выудить дурь обратно. На всякий случай я поискал в ридикюле ещё. В сумочке оказались всякие женские причиндалы, а в полотняном мешочке высушенные листья папоротника. Каменный зверобой! Вот и ещё один скелет в шкафу...

Мечтая согреться, я заполз в палатку и прижался к тёплому телу. Рита обняла меня за шею и, сладко посапывая, положила голову мне на плечо. Острый приступ стыда и жалости вызвал прилив горячей крови к лицу. Я согрелся и быстро заснул.

— Отдай! — в бок больно ткнулось что-то твёрдое. — Быстро отдал!

Марго заслоняла собой солнечный свет. Её кулаки были сжаты, а лицо перекошено злобой. Я молчал.

— Ты что, сволочь, страх потерял? Куда дел, быстро говори!

— Не отдам... А если бы и хотел, не смог бы. Я выкинул твои наркотики!

— Что?! Выкинул?! Куда?

— В речку, — я махнул рукой в сторону потока, который заметно увеличился в размерах.

— Да как ты посмел!? Сволочь!!! — девушка вдруг полностью потеряла все привлекательные черты и стала похожей на фурию.

— Я хочу, чтобы ты слезла с наркотиков... — упрямо твердил я.

— Придурок! Какие наркотики?! Это инсулин!

 

Осознание своей непоправимой ошибки пронзило как молнией. Дыхание перехватило, голос пропал, я лишь ошалело открывал рот, словно рыба. Что будет с больным диабетом без своевременной инъекции, мне не нужно было объяснять. В запасе было всего несколько часов, а мы в Богом забытой глуши, где ни одного человека в радиусе десятков километров.

— Почему же ты ничего не сказала?.. — выдавился из меня полушёпот-полухрип.

Я бросился к реке. Куда там... Даже камень, на котором я стоял утром, полностью скрылся под водой. Что я наделал?.. Ум отключился, поддавшись эмоциям. Оставалось только прыгнуть следом, чтобы поток разбил мне голову о скалу на ближайшем водопаде. В отчаянии я воздел руки к небу.

— Ты что, дебил, на самом деле выкинул в воду? — голос Риты стал спокойным и каким-то безжизненным, как у Снежной Королевы. — Идиот! Там дури было на штуку баксов.

Осознание сказанного медленно доходило до меня... Дури?

— Ты же сказала, инсулин...

— А что я должна была сказать, чтобы ты мне отдал? Радуйся! Ты герой! Где тут медальки дают?

— Я просто хотел, чтобы ты слезла с иглы, потому что...

— Да пошёл ты... — Марго одарила меня презрительно ухмылкой. — Хотел он! Хотелка ещё не выросла!

Она показала мне скрюченный мизинец.

— Короче, прямо сейчас и очень быстро веди меня кратчайшей дорогой домой.

— Хм... Как ты это себе представляешь? — холодное бешенство начало овладевать мной.

Я обвёл рукой вокруг. Как это обычно бывает после сильного снегопада, солнце изо всех сил стремилось уничтожить следы ночного беспредела. Но снег не такой-то слабак! Миллионы искр слепили глаза, и враг, безусловно, шёл на попятную. Сугробы значительно осели, деревья скинули гнёт непосильного груза, но всё равно не было и мысли ещё, чтобы продолжить путь. Если ты не снежный человек, конечно.

— Ну-ну... Специально, значит, сюда завёл? — Рита смотрела на меня с презрением.

— Нет. Я всего лишь исполнял твою просьбу: «забери меня туда, где нет людей». Послушай, Рита... — тут я сдался и тон моих слов стал заискивающим. — Тебе же нравилось всё! Ты же в восторге была от природы, от гор, от воздуха!

— Слушай, когда ты под кайфом, тебе всё нравится. Даже секс с тобой. — она победно взирала на результат своего подлого укола.

Мы почти не разговаривали в тот день, просто сидели и смотрели, как медленно тает снег. К вечеру Риту начало знобить. Я не знал, это результат ломки или переохлаждения, тем более, что сам начал испытывать нечто подобное. Только горло ещё болело.

— У тебя горло не болит?

— Болит... — голос Риты и вправду был осипшим.

— Подожди! — через полчаса в котелке булькало что-то волосатое, похожее на морской огурец. — Пей!

Я протянул Рите кружку с тёмно-коричневой дымящейся жидкостью.

— Что это? — недоверчиво спросила девушка.

— Это карагана гривастая или верблюжий хвост. Сильнейший антисептик, и, между прочим, её здесь полно! — я показал рукой на несколько шипастых кустиков, действительно похожих на верблюжие хвосты, которые торчали из земли неподалёку.

Мы оба выпили по пол кружки отвара. Он не имел какого-то ярко выраженного вкуса. Может быть, чуть-чуть отдавал плесенью. Мне стало значительно легче, а Рите... На неё вечером уже было страшно смотреть...

Её колотило, глаза слезились, сопли лились ручьём, чиханье почти не прекращалось.

— Ненавижу... Ненавижу... — тихо повторяла она в перерывах между чиханьем и остекленевшим взглядом смотрела перед собой.

— Согрей меня.. Мне холодно... — шептала она уже через час.

Вечерело, солнце скрылось за горой, и сразу стало зябко. Я закатил в огонь три оставшихся бревна, сложив их пирамидкой. Скоро от костра разлилось живительное тепло. Но Риту колотило всё больше, я понимал, что никак не помогу, но всё же уложил её в палатке, укрыл спальником и осторожно прилёг рядом, попытавшись обнять.

— Ненавижу... Будь ты проклят... — пробурчала Рита и крепко прижалась ко мне всем телом.

Волна нежности снова нахлынула на меня. Я целовал её мокрые щёки, гладил спутанные волосы, за которыми она обычно очень тщательно следила.

— Потерпи... потерпи, солнышко... — шептал я в горячее ушко.

Не знаю, слышала она или нет. Из её уст вырывались стоны да хрипы. Я почти не спал. Тело несчастной изгибалось дугой, сжималось камнем, распрямлялось палкой. Она то ругалась матом, то бессвязно молилась каким-то богам. К утру на неё ещё страшнее стало смотреть: глаза ввалились, кожа посерела, исчез привычный лощёный вид и выражение лица девушки с обложки. Сердце сжималось... Я уже сто раз пожалел о своём поступке.

Ещё сутки мы сидели на этом месте. Снег растаял, но не то чтобы идти, стоять на ногах в таком состоянии Рита не могла. Она ничего не ела и страшно похудела, кожа буквально обтягивала скулы, как у мумии. Вода в реке сильно поднялась, и нас не смыло только каким-то чудом. Ещё бы полметра — и пошла бы наша палатка в кругосветное плавание.

— Пошли! — произнесла Рита на следующее утро.

— А сможешь?

— Смогу! — она сжала зубы и решительно встала, но упала бы, если бы я её не поддержал.

Выглядела она действительно чуточку получше, но до той, прежней Маргариты было очень и очень далеко.

Я нашёл слабую тропинку вдоль реки, и мы медленно двинулись вверх по течению.

— Куда мы идём? — вяло поинтересовалась Рита через некоторое время.

— Я нашёл по карте короткую дорогу, — ответил я, — в верховьях Дубэ-Гола есть перевал, который ведёт прямо в долину. Через два дня можно добраться до Аршана.

Моя спутница слабо кивнула. Похоже, ей уже всё равно было, куда идти.

Тропа то терялась, то находилась снова. Мы, не разуваясь, штурмовали вброд реку и многочисленные впадающие в неё ручьи, часто отдыхали и шли очень медленно. Но шли, продвигались вперёд и после обеда оказались вблизи границы леса. Здесь, на просторной, заросшей мхом поляне я решил остановиться на ночлег. Палатку поставил возле поваленного кедра, с расчётом использовать его на дрова. Смутило то, что вокруг было много медвежьего помёта. Конечно, он и раньше попадался по дороге, и содранная когтями кора на деревьях тоже, но никогда не было навалено столько свежего. Тем не менее, это была единственная подходящая поляна.

Река осталась далеко слева, но в корнях деревьев мы нашли яму с чистой проточной водой. Очень мягко было спать на толстом моховом ковре, и я быстро вырубился.

— Что это? — толкнула меня в бок Рита, — слышишь?

— Что? — я моргал спросонья.

— Там, у реки... Слышишь?

— Да что там? — я не слышал ничего, кроме далёкого шума воды.

— Прислушайся... Люди!

Я напряг слух и вдруг, спустя пару минут, действительно начал слышать что-то необычное.

— Как будто песни поют... — неуверенно предположил я.

— Точно! И на гармошке играют.

Мы замолчали, и вот я тоже начал различать звуки какой-то деревенской гулянки. Всё чётче и чётче становились голоса, как будто целая процессия с гармошкой, горланя песни, медленно приближалась по деревенской улице. Казалось, даже мелодия была узнаваемой, ещё чуть-чуть, и мы сами начнём подпевать. Но нет... Не удаляясь, не приближаясь и не останавливаясь неведомые гуляки продолжали заунывно тянуть почти узнаваемые ноты.

— Там люди? — по звуку Ритиного голоса я чётко представил в темноте настороженное, испуганное лицо.

— Да ты что? Какие люди? Здесь до ближайшего селения километров тридцать через два перевала. Наверное, это глюки. Не обращай внимания.

— Глюки? Слушай, я-то знаю толк в глюках. Это ни на что не похоже.

— Это другие глюки. Думаю, постоянный монотонный шум реки сыграл с нами такую шутку. Ухо подсознательно ищет какую-то гармоничную составляющую в бессистемных звуках реки. И находит, только извлекает их из нашей памяти.

— А почему тогда мы слышим одно и о же?

— Не обязательно... Вот какую песню они поют?

— Не знаю...

— И я не знаю. Мы слышим образы, они неконкретны.

— И что делать?

— А ни что не делать! Или ты предлагаешь идти ночью разыскивать людей? Спи уж!

Но уснуть удалось с трудом, да и то под утро. Рита стонала и скрипела зубами, неусыпные гуляки горланили свои песни, сердце сжималось в ожидании чего-то нехорошего...

 

Проснулся я поздно. Солнце уже прилично пригревало крышу палатки. Река всё так же шумела внизу, но теперь я не слышал никаких песен. Угомонились наконец? И слава Богу!

Костёр слабо дымил, но бревна сгорели почти полностью. Вдруг я застыл, широко открыв от ужаса глаза. Из-за вывороченного корня упавшего кедра бесшумно появился медведь...

Хищник осторожно приблизился к костру. Сейчас нас разделяло каких-то три-четыре метра и призрачный дымок. Я боялся шевельнуться, надеясь, что зверь меня не заметит, но тот уже пристально смотрел прямо на меня и принюхивался, то поднимая, то наклоняя голову.

Вот я раньше думал — чего медведей бояться? Они такие милые, пушистые, забавно ковыляют на задних лапах в цирке. Сейчас мне было вовсе не забавно... Взрослый медведь весит триста килограммов. Одна его лапа с пятнадцатисантиметровыми когтями больше моей головы, а голова напоминает размером рюкзак. Мой череп свободно поместится в страшной пасти, и ещё место останется. Противостоять такому зверю голыми руками невозможно. Моё оружие — складной ножик, вряд ли даже поцарапает толстую шкуру, это при условии, что я сумею приблизиться к хищнику и остаться с головой. Топор торчал в бревне рядом с медведем.

Хозяин тайги медленно, не сводя с меня глаз, подошёл к котелку с остатками вчерашней каши, понюхал, полизал. Котелок упал с бревна, на котором стоял. Медведь лёг, зажал котёл лапами и с удовольствием вылизал содержимое. «Жри-жри, там всё равно немного оставалось, только уходи!» — в отчаянии думал я. Раньше мне встречались медведи, но не так близко. А когда зверь очень далеко, за ним наблюдать совсем не страшно.

И вдруг я понял, что этот мешок мяса боится меня почти так же, как и я его! Ну, по крайней мере, опасается. И, похоже, я не интересовал его с гастрономической точки зрения. Мне говорили, что медведь боится резких звуков и движений, но пока ситуация не становилась угрожающей, я не рисковал шевелиться. Вот хищник повертел головой в разные стороны, втянул носом воздух и, не обнаружив больше ничего съедобного, медленно развернулся и поковылял в сторону реки, время от времени оглядываясь. Я перевёл дух и проверил штаны. Всё в порядке!

— Почему котелок мятый? — спросила Рита, когда я приготовил завтрак.

— На него бревно откатилось, — я не стал волновать девушку рассказом, а попытался насильно накормить, но после двух ложек каши её тут же вырвало.

Я сложил палатку и упаковал рюкзаки. Вдруг что-то неуловимо изменилось в окружающем пространстве. Хрипло заголосили кедровки, мелкие птахи стайкой вспорхнули из кустов. В тот же миг земля как будто поехала из-под ног, я с трудом удержался на ногах, а рюкзак упал с бревна, на котором стоял.

— Землетрясения! — крикнул я испуганной Рите, которая сидела на своём рюкзаке и цеплялась за него мёртвой хваткой, чтобы не свалиться.

И тут земля снова задрожала, на этот раз мелко, как рельсы перед идущим поездом, и прямо на наших глазах огромный беловатый скальный массив в полукилометре ниже нашей стоянки дрогнул и медленно пополз вниз по склону, словно срезанный неведомым лазерным лучом. Груда камней величиной с пятиэтажный дом сметала деревья, словно спички ломая могучие стволы, как биллиардные шары распинывала громадные валуны и всё быстрее и быстрее скатывалась к речке. Некоторые камни размером с автомобиль высоко подскакивали, ударялись, рассыпались на более мелкие. Включили звук: грохот и скрежет камней, треск древесины. Вот оползень пересёк то место, где мы шли вчера по тропинке, и не останавливаясь ринулся дальше, пока не достиг русла реки. Там стихия утихомирилась, перегородив реку нерукотворной дамбой. Зелёную щёку склона безобразным шрамом перечеркнула широкая серая полоса.

Мы молча переглянулись. И без слов было понятно, какие мысли у нас возникли. А если бы мы находились там, или оползень бы случился немного повыше? Да никто никогда бы не нашёл наших косточек!

Два часа мы шли по высокогорной тундре и альпийским лугам. Но сейчас уже не радовали даже огромные цветущие поляны ярко-оранжевых жарков. Понятно, что Рите было не до восторга, но и я почему-то взирал на это великолепие равнодушным взглядом.

Вот еле заметная тропинка вывела нас к озеру. Отсюда брала начало река Дубэ-Гол и здесь заканчивалась долина. Озеро было довольно-таки крупным для горных цирков — примерно с два футбольных поля. Поразило, что вода оказалась тёмно-жёлтого цвета. Это было странно, обычно горные озёра кристально прозрачные. Вообще, как-то мрачно было у этого озера, мы даже передумали отдыхать, а я отбросил мысль искупаться, хотя был любителем окунуться в ледяную воду.

Но отдыхать пришлось. Озеро было обрамлено цепью высоких неприступных гор. Где-то между какими-то из этих зубцов был перевал, но густой туман клубился над головой, скрывая от взора путь. Я не знал куда идти. Ошибёшься — и, в лучшем случае, просто не сможешь подняться, а ещё хуже, когда подняться-то поднимешься, а вот спуститься с противоположной стороны не сможешь.

Если туман не уйдёт, нечего даже пытаться лезть на перевал. Я попытался сориенироваться по карте. Вот же он, перевал, должен быть прямо перед нами за озером, но там лишь вздымались к небу неприступные скалы. На всякий случай у меня была с собой ещё одна карта, точнее, туристская схема. На ней не было ни коричневых гор, ни зелёных долин, ни синих рек, зато толстыми чёрными линиями были нанесены все горные хребты и, очень точно, расположение перевалов. Странно... На этой карте вообще не было никакого перевала в долину, зато был чётко нарисован Дубэ-Гольский перевал, открывающий путь к верховьям реки Эхэ-Гол. Что же делать? Я напряжённо думал, сопоставляя карты, а Рита сидела на камне и отрешённо смотрела прямо перед собой. Так, если мы попадём в долину Эхэ-Гола, то можем спуститься вдоль реки и снова попасть на основную тропу, по которой шли несколько дней назад. Похоже, это выход! Но проклятый туман не давал возможность увидеть перевал...

Вдруг, словно по заказу, пелена тумана в одном месте на несколько минут приподнялась, именно там, где и был нужный нам перевал. Я увидел его — низкую седловину в отвесном скалистом гребне. Ура!

Перевал оказался лёгким — относительно невысокий и не очень крутой подъём, разве что каменистая осыпь, по которой шёл путь, несколько затрудняла движение. Но через полчаса мы уже стояли наверху и с интересом разглядывали зелёную долину, что раскинулась под нашими ногами. Спуск оказался ещё легче — пологий склон, поросший мхом и редкими кустиками травы. Через час с небольшим мы дошли до первых деревьев и остановились на ночлег.

Долина реки Эхэ-Гол, где мы находились, была гораздо приятнее, чем предыдущая. Здесь не было такого чувства тревоги, что преследовало нас на мрачном Дубэ-Голе. Вдоль реки шла неплохая тропа, нам оставалось спуститься километров на пятнадцать, чтобы замкнуть круг и вернуться по уже пройденному пути. Дня через три можно было уже оказаться в цивилизации. Плохо, что продуктов оставалось всего на два дня...

Я поставил палатку на просторном ровном уступе, метрах в трёх ниже которого извивалась непривычно спокойная в этом месте речка. Поднялся ветер, и костёр время от времени стрелял в небо залпами искр, словно желая подарить ему ещё несколько сотен новых звёзд. Мы сидели рядышком на бревне, любуясь чарующими плясками пламени, и молчали. В последнее время разговаривали мы мало, а если и начинали диалог, то чаще всего он сводился к взаимным обвинениям и подковыркам.

Вдруг я почувствовал на своём локте руку девушки. Её огромные глаза оказались совсем-совсем рядом, они смотрели виновато и блестели, то ли от чувств, то ли от попавшего в них дыма.

— Андрей... — Рита прервала молчание, — Андрюша... Я, наверное, должна извиниться перед тобой...

— Да ладно... — я разом оттаял, обмяк услышав волшебное слово «Андрюша».

— Сейчас, когда мне полегчало, я понимаю, что была неправа... Я всё равно ненавижу тебя, но уже значительно меньше. Мне кажется, ты должен меня презирать...

— Ну нет, почему... — я смутился.

— Не ври! Я достойна презрения! Но я хочу рассказать тебе о своей жизни, чтобы... не знаю... Короче, выслушай меня, а потом уже сам решай, как ко мне относиться. — она сделала паузу и, облизнув губы, продолжила. — Начнём с того, что я не поступила... Не перебивай! А то я не смогу продолжить. Я провалилась на экзаменах и побоялась об этом сказать родителям. Оставался ещё шанс попробовать на следующий год, но путь домой мне был заказан, и нужно было как-то перекантоваться столько времени в чужом городе. Ты не представляешь, что я пережила! На работу без прописки не берут, жить не на что. Родители, конечно, присылали денег, но я зачем-то наврала, что живу в общаге и получаю стипендию. Их помощи не хватало даже на то, чтобы снимать угол в старой коммуналке. Меня время от времени выгоняли за неуплату, и приходилось искать другой клоповник. Несколько раз было просто некуда деваться, и я ночевала на вокзале. Менты в зале ожидания проверяли билеты у всех граждан, чтобы выгонять тех, кто никуда не едет. Пытались выгнать и меня, но я пустила слезу и разжалобила суровых дяденек. Тут я поняла, что у меня есть один несомненный козырь — красота! Нужно было научиться использовать его на всю катушку...

Короче, правдами-неправдами я попала в эскорт-услуги. Что ты морду корчишь? Это не проституция! Я так думала, но на самом деле это не совсем так... В контракте интим не предусмотрен, но многие клиенты предпочитали тех девушек, кто был бы не прочь. И щедро за это доплачивали. Короче, однажды и я решила преступить эту черту...

Мой кавалер был очень нежен и буквально носил меня на руках. Я быстро привыкла к красивой жизни. Но потом ему захотелось нового тела, и я пошла по рукам. Молодые и дряхлые, симпатичные и уроды — мне стало всё равно. Лишь бы деньги платили, а платили хорошо! И, ты знаешь, каждый из моих «покровителей» в сексе предпочитал извращения. Сытая жизнь накладывает свой отпечаток...

Прошёл год, но я, конечно, уже и не собиралась снова поступать в академию. Меня даже предлагали устроить по блату, но мне учёба уже была неинтересна. Однажды я залетела от одного олигарха. Чтобы не было скандала, он отправил меня на аборт.

Та среда, в которой я вращалась, приучала к определённому стилю жизни. «Богемному», что ли. Я веселилась ночи напролёт, а потом спала целый день. «Дурь» в этой среде такое же нормальное явление, как шампанское на Новый год. Нельзя было не втянуться. Я начала с ганджибаса, потом грибы, марки и т. д. Но колоться я боялась, потому что знала, что с иглы слезть практически невозможно.

А потом я влюбилась... Он был модным дизайнером — так называемые «сливки общества». Мы были вместе целый год, и он, вроде бы, тоже был настроен серьёзно, но... Как ни странно, он хотел ребёнка. А у меня никак не получалось... Я прошла обследование в Германии и вот результат — бесплодие, причём почти неизлечимое. Вот... И любимый не захотел жениться на бесплодной кукле. Когда он бросил меня, я вскрыла вены...

Оказывается, умереть не так уж и легко. Меня спасли. После этого я села на иглу. Было это три месяца назад.

Тут она замолчала, задумчиво глядя на огонь, и языки пламени плясали в её глазах, будто бы разыгрывая сценки из той жизни, которую Рита только что мне открыла.

— Зачем ты вернулась? — прервал я затянувшуюся паузу.

— Не знаю... Я много думала и хотела раскаяться. Надеялась, что родители примут меня, что я начну другую жизнь. Но отец, как узнал все подробности, слёг в больницу с сердцем, а мать прокляла меня и стала относиться, как к пустому месту. Мне были противны все люди. Не хотелось никого видеть. Только тебя...

Глаза её снова оказались близко-близко от моего лица. Полураскрытые губы потянулись к моим...

 

Проснулся я в прекрасном настроении. О Рите подобного сказать было нельзя, но всё равно выглядела она значительно лучше и даже немного поела.

Перед выходом я ещё раз посмотрел карту, и вдруг у меня возник новый план!

— Смотри, — я тыкал пальцем в бумагу, — вот прямо перед нами перевал Имени Двадцать Седьмого Съезда ВЛКСМ. Надо же было так назвать! Вот он!

Я простёр палец перед собой, где в цепи гор, обрамляющих долину, виднелся явственный просвет, и продолжил:

— Категория «один бэ», то есть, чуть сложнее тех, что мы проходили раньше. А за ним нарисованы ещё два перевала: Бугатай Западный и Бугатай Восточный. Оба они выводят в долину реки, которая спускается почти к самому Аршану! Это наикратчайший путь домой! При этом, не нужно спускаться до самого Китоя и потом обратно подниматься на высоту перевала. И расстояние всего около пятнадцати километров против сорока. Ну что, идём?

Я говорил увлечённо, но Рита смотрела на меня равнодушно.

— Мне всё равно... Но, если ты считаешь, что так ближе, то пошли.

Перейдя речку, мы начали подъём. Перевал оказался неожиданно сложным. Больше двух часов мы карабкались по узкой расщелине под палящим солнцем, цепляясь руками за любые выступы скалы. Но усилия были вознаграждены великолепным видом с перевала. Даже Рита на минутку стала прежней, снова загорелись жизнью её прекрасные голубые глаза.

Перед нами лежала долина небольшого ручья — притока Эхэ-Гола. Ручей брал начало в круглом озере, которое блестело на солнце так, что слепило глаза, круто спускался каскадом водопадов по живописной долинке, поросшей мелким кучерявым кустарником. А горы вокруг поражали своим величием, несмотря на то, что мы уже насмотрелись этого добра по самую крышу.

— Вон там, смотри, — я протянул руку, — это гора трёхглавая, вон там, видишь, какая высокая? Это трёхтысячник, не знаю, как называется.

Рита послушно крутила головой и, казалось, что не было между нами никаких разногласий.

— А вот это наш перевал... — я замолчал, недоуменно рассматривая скальный гребень на противоположной стороне долины.

Оба перевала — и Бугатай Западный, и Бугатай Восточный — отлично были видны промеж островерхих скалистых вершин. Но нечего было и думать подняться туда без альпинистского снаряжения. Подъёмы выглядели совершенно отвесными, неприступными.

— Странно... — пробормотал я, — обозначены, как «один бэ»... Ладно. Придётся реализовать «план бэ». Спускаемся, отдыхаем и идём по ручью вниз.

Через полчаса мы уже были внизу. Кучерявые кустики, которые видно было сверху, оказались порослью кривых и запутанных стволов высотой выше пояса. Почва под ними представляла из себя сплошной кочкарник, идти быстро было просто невозможно. Да и просто идти оказалось чертовски трудно. Приходилось раздвигать кусты и подолгу высматривать место для ноги. Об отдыхе тоже пришлось забыть — рой каких-то треугольных мошек злобно накинулся на ничего не подозревающих жертв. Насекомые не давали ни секунды покоя, при первой же возможности больно впиваясь во все открытые места.

В такой ситуации идти вниз по ручью было равносильно самоубийству — или ногу сломаешь рано или поздно, или мухи изорвут до мяса.

Но что это? Перевал, казавшийся издали таким неприступным, вдруг стал обычным. Нормальный подъём, вполне одолимый на своих двоих.

— Понял! — осенило меня. — На большом расстоянии наше бинокулярное зрение не работает, всё кажется плоским.

А всё-таки, два перевала в день — это многовато... Особенно, когда нервы уже на пределе, а спутница только-только очухалась от ломки. Мышцы ног стали как камень, весь лишний жир вышел с потом, и мои брезентовые штаны болтались на мне, как на вешалке. Но десять дней бесконечных подъёмов и спусков, переправ и каменных осыпей осточертели хуже горькой редьки. Даже обувь не выдерживала — мои ботинки начали «просить каши», а что уж тут говорить про людей.

На спуске Рита споткнулась и, упав, покатилась кубарем. Ссадины на плече и колене я смазал зелёнкой, но нога распухла и девушка хромала всё больше и больше.

— Потерпи, немного осталось... — уговаривал я её, — завтра уже будем в Аршане, а сейчас только дойдём до первых деревьев.

Вечерело, когда мы вышли на широкую поляну. Здесь стояло зимовьё — маленькая лесная избушка, сложенная из расколотых повдоль огромных кедровых стволов и крытая берестой. Рядом возвышалась груда прошлогодней шелухи от кедровых шишек и стоял небольшой стол, сколоченный из жердей. Костёр дымился, похоже здесь кто-то обитал. Я увидел повсюду небольшие навесы из кусков полиэтилена, под которыми сушилось и пахло сильно и знакомо разнообразное растительное сырьё. Я узнал саган-дайлю, золотой корень, маралий корень, кашкару, верблюжий хвост и многое другое.

— Ой, здрасти... — вдруг сказала Рита.

 

И только тут я заметил, что за столом кто-то сидит. Голова лишь ненамного возвышалась над поверхностью. Скуластый череп был обтянут жёлтой пергаментной кожей, глубокие морщины избороздили её вдоль и поперёк, и лишь раскосые глаза смотрели живо и весело.

— Пливет, лыбятишки! — пожилая бурятка не только картавила, но и пришепётывала, и когда она улыбнулась, стала ясна причина последнего.

У неё не было передних зубов на верхней челюсти, только клыки торчали, как одинокие скалы-останцы. Сколько же ей лет? Я затруднялся ответить, но ясно было, что не меньше семидесяти.

Старуха встала из-за стола и оказалась лишь ненамного выше, чем была сидя. Буквально мне по пояс. На ней был синий полосатый халат, из-под которого выглядывали резиновые сапоги, седые волосы повязаны цветастым платком.

— Откуда вы пришли, ребятишки? — я не буду больше обращать внимание читателя на особенности её дикции, потому что тогда станет трудно читать.

— Мы от Билюты поднялись по Дубэ-Голу, потом... — начал я.

— По Дубэ-Голу? — прервала меня бурятка. — Ой-ой! Сука! Плохое место! Там Эрлик хозяйничат.

— Эрлик? А кто это? — в это время мы уже сняли рюкзаки и устало опустились на скамейку из таких же тонких жердей.

— Хозяин подземного мира. — старуха внимательно разглядывала нас долгим взглядом проницательных глаз. — У него есть слуги — албыз, шулбус. Они вредят людям, сука, и могут убить. Вот ты больна.

Бурятка ткнула скрюченным пальцем в Риту.

— Эрлик хотел убить тебя, но Курбусту-хан был против.

У меня голова пошла кругом от обилия непривычных имён. Тогда я, конечно, всё не запомнил и потом порылся в Интернете.

— В тебя хотел вселиться пук. Если бы он, сука, это сделал, ты бы умерла.

Голос её был хриплым и низким и почему-то вызывал доверие. Дикция и манера изъясняться поначалу веселили, но скоро мы перестали обращать на это внимание.

— Но разве буряты не буддисты? — почему-то поинтересовался я.

— Я не бурятка. Сойона. Не знашь? Тыва.

— Тувинка?

— Вот. Будда, Бурхан, Иисус, Курбусту-хан — они все есть. Для тех, кто в них верит. Ты крещённый?

— Нет... — я вдруг почувствовал себя виноватым.

— Вот. Про неё я не спрашиваю. — она кивнула на Риту. — А у тебя сильные духи рода. Они спасли вас двоих.

— А почему там плохое место? — спросил я после небольшой паузы.

— Расскажу. Только вам поисть надо.

На столе появилась глубокая миска, источающая дразнящий аромат. Мясо! Долго уговаривать нас не пришлось, мы накинулись на сытную пищу, не особо разбирая вкуса. Думаю, это был глухарь.

— Когда-то давно, сука, артель старателей мыла на Дубэ-Голе золото. — начала свой рассказ тувинка. — Им повезло — они нашли большой самородок. Но злые духи решили их поссорить. Эрлику было жалко отдавать своё богатство и он прислал албыза и шулбуса, и те нагнали морок. Люди сбесились и перебили друг друга. Эрлик, сука, забрал их к себе в нижний мир, а золото спрятал в озере, отчего вода в нём стала жёлтая. С тех пор души убитых не могут покинуть долину и мстят тем, у кого слабая защита. А Эрлик ими командует. Эрлик заманил вас в ловушку, сделал так, что вы не могли вернуться. Он, сука, хотел вас убить.

Мы потрясённо молчали. Почему-то верилось этой пожилой женщине с низким хриплым голосом.

— Потом Эрлик сделал так, что ты, — она снова показала на Риту, — стала слабой и беспомощной. Так с тобой легче справиться. Но его духи рода, — тут она уже показала на меня, — защищали тебя. Эрлик насылал на вас морок — туман или снег, пытался, сука, запугать чем-то необычным, странным. Так?

Мы вспомнили ночных гулеванов и синхронно кивнули.

— Но Курбусту-хан — правитель верхнего мира, сказал, что вам ещё рано отправляться в мир мёртвых. Приходил хозяин? — вдруг спросила женщина, глядя на меня в упор. Я кивнул.

— Это не медведь. Это адыг ээрен — дух-помощник. Он посмотрел на вас и сказал Курбусту-хану, что вам ещё рано в нижний мир. Эрлик, сука, должен подчиняться Курбусту-хану. Поэтому он вас отпустил, но сильно разозлился, сука, и разрушил гору.

— Но... откуда вы знаете? — мы вытаращили от удивления глаза.

— Я шаманка. Вот. Как думашь, сколько мне лет?

— Ну... шестьдесят, — я решил немного преуменьшить, зная, что любой женщине это приятно.

— Девяносто три, сука! Моему родственнику было сто пятнадцать и он никак не мог умереть. Дух шамана должен найти нужное тело для переселения. Родилась я, и шаман умер, а я стала шаманкой. На меня упала радуга. Теперь дух шамана помогат мне. А ещё у меня есть много духов-помощников. Кускун-ээрен видел, как упала гора.

При этих словах огромный растрёпанный ворон, сидящий на коньке крыши, расправил крылья и произнёс короткий каркающий звук. Уже почти стемнело. Шаманка принесла керосиновую лампу, зажгла её, поставила на стол и продолжила свой рассказ:

— После этого злые духи оставили вас, а духи твоего рода привели, сука, ко мне.

— Привели... — тут я вспомнил, как открылся вдруг в сплошной пелене тумана Дубэ-Гольский перевал, — зачем?

— Потому что они недостаточно сильны, чтобы ей помочь. Вот. Вы должны были попасть ко мне. Она приехала для этого. Я вижу. В ней уже был пук. Духи твоего рода сильны. Но они, сука, не смогли ей помочь и привели сюда.

Вдруг Рита уронила голову на стол. Я тронул её за плечо. Её трясло мелкой дрожью. Волосы откинулись, открыв шею, и я заметил, что место укуса клеща сильно покраснело и припухло.

— В неё вселился пук, который, сука, жил в клеще, — сказала шаманка, — но он слабый. Я его выгоню, но он уйдёт к тебе. Не бойся! Духи твоего рода с ним справятся! Много сильнее пук, который сидит в ней давно. Надо начинать. Тебе будет плохо сначала. Ложись спать внутри. Подожди...

Тувинка исчезла в избушке и появилась через несколько минут. Вот это да! Теперь она была похожа на настоящего шамана. На ней был голубоватый плащ из шкуры какого-то животного с вышитым изображением человеческого скелета, перевязанный красным поясом и увешанный бесчисленным количеством разноцветных ленточек, трубочек, металлических кругляшочков, а в руках она держала настоящий шаманский бубен. На голове была круглая шапочка, окаймлённая бахромой из чего-то непонятного.

— Положи её на стол, — женщина указала на Риту.

Я аккуратно поднял девушку и положил на стол, укрыв спальником. Она не сопротивлялась. Шаманка расставила вокруг вырезанные из дерева фигурки животных и положила тусклое круглое зеркало. Из-за туч появилась полная луна.

— Хорошо... — сказала шаманка, — самое удачное время для камлания. Иди!

Я заглянул внутрь зимовья. Пространство примерно два на полтора метра почти полностью было занято нарами. Рядом стояла маленькая железная печка, обложенная камнями. Возле единственного окошка размером со школьную тетрадь, затянутого полиэтиленом, виднелся небольшой столик. Почему-то мне не захотелось оставаться здесь, и я быстро поставил палатку на противоположной стороне поляны.

— Всё! Давай! Уходи, сука, тебе нельзя видеть.

Я залез в палатку и закутался в спальник. Конечно я подглядывал! Шаманка стучала в бубен колотушкой, подпрыгивала, изображала движения животных и почти не переставая исступлённо выкрикивала своим низким голосом какие-то непонятные фразы, иногда перемежающиеся горловыми звуками. К плащу сзади был пришит толстый кожаный хвост, заканчивающийся тонкими ленточками. Он далеко отлетал в сторону, обвивался вокруг тела, казалось, что тувинка может управлять его движением, как будто он настоящий.

Тут вдруг меня зазнобило, навалилась страшная слабость, и я поспешил поплотнее закутаться в спальник. Шаманка предупреждала, что будет плохо. Надо потерпеть...

Меня то трясло, то бросало в жар, всё тело ломило, голова раскалывалась, в горле пересохло. Мне казалось, что из земли выползают огромные черви и стремятся меня съесть.

Стало вдруг невыносимо душно в палатке, я выкатился наружу, порвав молнию на выходе. Перед глазами всё плыло. Мне привиделись тени, похожие на людей. Когда тени повернулись спиной, я увидел их внутренности. В конце концов я не то заснул, не то потерял сознание.

Когда я открыл глаза, было ещё темно. Поляна была пуста, из печной трубы шёл дым, а снаружи единственного окошка избушки горела керосиновая лампа. Чувствовал я себя нормально, только всё ещё сильно хотелось спать. Я снова заполз в палатку и вырубился как мёртвый.

Солнце стояло высоко. Шаманка в своём обычном халате возилась у костра. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, как после отпуска.

— А где Рита? — спросил я тувинку.

— А вон там, у реки, — ответила та не поворачиваясь.

Я спустился по крутой тропинке и увидел Риту, которая сидела на корточках на камне и чистила зубы. Увидев меня, она улыбнулась и брызнула мне в лицо ледяной водой. Я не верил своим глазам! Передо мной была прежняя Рита, даже не та, что я встретил в книжном магазине, а такая, как я её запомнил с выпускного вечера.

— Пойдём завтракать! — снова улыбнулась Рита и легко вскочила с места.

Она совсем не хромала, да и царапина на плече почти полностью затянулась свежей кожей.

На столе в моём котелке лежала свёрнутая дугой крупная скользкая рыба, едва прикрытая слоем воды. Налим?

— Разве здесь водятся налимы? — удивлённо спросил я у шаманки.

— Здесь вообще никакой рыбы нет. Это пук. Когда я его выгнала, он превратился в росомаху, добежал до реки и стал, сука, рыбой. Я его поймала и должна съесть. А вам нельзя.

— Кто такой пук? — я наконец-то задал этот вопрос.

— Это злой дух среднего мира. Он вселятся в людей и приводит к болезни или смерти. Ты, — она показала на Риту, — отвергла, сука, дар, который тебе дал Курбусту-хан. Только Курбусту-хан даёт людям детей. Не тебе решать! После этого Курбусту-хан лишил тебя этого дара, и в тебя вселился пук. Я выгнала пука и поскакала, сука, на своём те-холъге с помощью кыргыз ээрен в верхний мир. Я говорила с Курбусту-ханом, и он простил тебя!

— То есть, я смогу теперь иметь детей? — недоверчиво спросила Рита.

Вот. — шаманка кивнула, похоже это слово означало в её лексиконе «да». — Только больше не глупи! Курбусту-хан не простит второй раз.

Мы пили чай с ароматными травами, и шаманка давала нам последние указания.

— Вот, ребятишки. Я помогла, чем смогла. Я дам вам с собой лекарство на травах. Каждому своё, не перепутайте! Попьёте, сука, неделю, и все беды уйдут! Но вам не хватат Бога. Если бы у вас была защита вашего Бога, то Эрлик бы не посмел напасть. Твои духи сильны, но с Богом они будут ещё сильнее. Живите в мире с землёй! Хотите срубить дерево — попросите разрешения у духа дерева. Если убиваете животное для еды, просите прощения у его духа, а то он обидится и начнёт мстить вам. Всё, сука, идите!

— Спасибо! — я поднялся со скамейки. — Но чем мы можем отблагодарить вас?

— Не надо, сука, ничего! Я это сделала, потому что Курбусту-хан дал мне дар помогать людям. Я не должна за это ничего просить.

Маленькая старая женщина с беззубой улыбкой и поднятой на прощание рукой давно уже скрылась за перегибом рельефа, а мы молча шли вперёд, обдумывая её мудрые слова. Без сомнения, эта встреча была самым большим потрясением в моей жизни!

Мы сбивались с дороги и, в конце концов, какими-то настоящими козьими тропами вышли в широкую Тункинскую долину. Справа виднелось каменистое русло реки Бугатай, вдоль которой мы спускались, но в нём не было ни капли воды.

— Помнишь, баба Маша говорила, что в реке вообще нет рыбы. — сказал Рита. — И в правду, откуда ей взяться, если река никуда не впадает.

— Баба Маша?

— Да, она сказала, что можно её так называть, потому что настоящее имя я всё равно не запомню.

Мы присели отдохнуть на нагретый солнцем камень.

— Как думаешь, — начала Рита, — встреча с шаманкой случайна?

— Не знаю... Такое ощущение, что она была предопределена.

— Мне тоже так кажется. Знаешь, баба Маша мне рассказала, что она приходит на это место всего на неделю, чтобы насобирать целебных трав и кореньев. И что в этот раз какой-то там дух заставил её взять с собой атрибуты для камлания.

Через час мы уже ехали по хорошей асфальтированной дороге в сторону дома. Казалось, целую вечность я не сидел за рулём, и мне понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к управлению.

Рита вышла у своего подъезда и сухо попрощалась. Я недоумевал. Она даже отказалась от моей помощи донести вещи.

Не знаю, как её, но меня дома уже потеряли. Мать устроила скандал с битьём головой о стену. Подумаешь, вернулся на четыре дня позже, чем рассчитывал...

Я звонил Рите, но телефон был заблокирован. В этот день так и не получилось зайти к ней домой, но на следующее утро я уже стучался в обитую коричневым дерматином дверь.

Открыла её мама, перегородив узкий коридор своим массивным телом.

— А где Рита?

— Уехала.

— Что?.. Как уехала?

— Вот так. Вчера собрала вещи и улетела на самолёте, хотя раньше летать боялась и всегда ездила на поезде. Кстати, вот это просила передать тебе, — в руках её появились мой рюкзак и сложенный вчетверо тетрадный листок, — если что, я не читала!

— Да... Спасибо. До свиданья...

«Милый Андрюша! — расплывались слова на клетчатом листе. — Ты самый хороший, добрый и милый! Мне с тобой было очень хорошо. Я никогда не забуду, что ты для меня сделал. Прости, что заставила тебя полюбить. Мне стыдно... Получается, что я тебя использовала... Баба Маша сказала, что наша встреча была необходима только для того, чтобы ты привёл меня к ней. И что теперь миссия выполнена, и меня ждёт другая жизнь. Прошу тебя, не ищи меня. Будет только хуже тебе и мне.

Прости и прощай... Твоя Рита.»