Антонина нервно рвала квитанции, «вот вам, вот вам проклятущие! Не буду платить, не буду! Почему я свою пенсию должна отдавать за мифические услуги…» Она ходила по комнатам, по клочкам бумажек и не могла успокоиться. Наконец, сев на старый диван, включила телевизор, слезы застилали глаза. Она и не слышала, что там вещал телеэкран.

Дом, в котором жила Антонина был аварийным, но ЖКХ его таковым не признавало. В подвале вечно стояла вода, что летом, что зимой, иногда ее откачивали, когда жители дома добивались этого бесконечными жалобами. Кто-то говорил, что там течет родник, и вообще дом стоит там, где текут подземные реки или озера. Ведь раньше здесь в низине были озера и болота. Вот бы село построить на горе, так не-ет, нашим горе - строителям надо было осушить болота и застроить его двухэтажными и пятиэтажными зданиями. Вода набиралась в подвалах и других домов, но в их доме уже и стены трещать начали и не только по швам. Вдруг скоро обрушатся, что тогда будет, но никому дела нет до этого. Как говорится, пока петух жареный, не клюнет…

А новые законы, знай, штампуются без продыху. Вот за капремонт придумали собирать деньги. А кто его дождется? В их деревне жители пенсионеры или предпенсионного возраста. Лет через двадцать, кто останется из них в живых, это вопрос. А за это время кто-то соберет денег немерено. Счетчики в подъезде поставили. Зачем? Вести учет за единственной лампочкой в первом и во втором подъездах. Умно-о. Как говорит Савелий из соседнего дома, на каждого раба три прораба.

Кто-то постучал, или послышалось, Антонина открыла двери. Вошла ее подруга Галина.

– Привет, что за слезы? Гулять идем?

Галя с Тоней была одного возраста, но выглядела прекрасно. Маленькая, спортивная и энергичная женщина. Каждое лето, как начинался грибной или ягодный сезон, она пропадала в лесу. Антонина не любила лес, он давил на нее, ей не хватало простора. Но все же ходила с подругой за малиной.

Галина, войдя в зал, удивленно посмотрела на Тоню.

– Что за бумажки валяются? – она подняла клочок, – какие-то платежки… Тоня…

– Да так, дала волю нервам, – отозвалась та, – я сейчас оденусь, и пойдем, подышим кислородом перед сном. Антонина стала одеваться,

– Слушай, Галь, а ты платишь за капремонт?

– Сначала не платила, а теперь плачу, мне все вернут, у меня льгота.

– А мне не возместят, хоть я и на группе, не положено сказали.

– Так ты не плати! Слышала, по телеку в новостях губернии сообщили, что платят лишь пятьдесят процентов населения по области.

– Да? А если придут эти, как их, рекетеры приставы, или еще кто вышибать долги? Им ведь все равно, что старый человек перед ними, что ребенок. Не убьют, так инвалидности добавят.

– Ладно, хватит о плохом, идем. – сказала Галина и они вышли из квартиры.

Смеркалось, в деревне было тихо. Они шли по дороге мимо трехэтажного здания, разрушающейся школы. Рядом, над заросшим прудом метались стрижи и звенели ласточки. Воздух был напоен запахом отцветающей черемухи. Где-то в листве заливался, как заполошный соловей, ему отвечал другой, стараясь перещеголять соседа своими руладами.

– До чего ж хорошо! – воскликнула Антонина, оглядываясь на село под горой.– Галь, а ЦСО куда-нибудь определили?

– Обещалась одна бизнес- вумен купить это заведение, да так и не решилась видимо.

Галина работала в этом ЦСО психологом, а проще доме престарелых, как его называли в деревне. По образованию педагог, после закрытия школы это была нормальная работа для пенсионерки. Центр социального обеспечения раньше был детским садом, и в нем работала воспитателем Антонина. Прекрасное здание в два этажа было построено, как терем. На крыше высились в готическом стиле остроконечные башенки. На одной из них крутился флюгер в виде непонятной птицы. А теперь ни детсада, ни школы нет в их деревне. Хотели и почту закрыть, но видно пока оставили. Антонина давно уехала в город жить к детям. Приезжала только в свою квартиру на лето, да навестить родителей стариков.

– Доброго вечерочка, девчонки, – это был Савелий, он вел корову домой.

– Привет, привет, мальчонка, – засмеялась Галина, – ну как, картошку всю посадили?

– Да, еще осталась на поесть.

– А ведро не продашь? – вмешалась Антонина, у нее на днях картошка кончилась, и она из-за этого собиралась ехать на рынок утром в город.

– Отчего ж не продать, приходи, – Савелий хитро подмигнул, – когда месяц упадет на крыльцо.

– А ты романтик, Савелий, – засмеялись женщины, – с тобой не соскучишься, и как ты один живешь до сих пор.

– Эге-ге девоньки, я крутой Уокер, слыхали про такого?

– Да иди, иди, догоняй корову, а то она вместо сарая к тебе в дом зайдет, да на кровать ляжет, – Галя с Тоней посмеялись от души, – надо же крутой, да еще Уокер. Худой, в старых потрепанных джинсах и куртке, в резиновых галошах, Савелий шел по мокрой траве, не разбирая дороги за своей коровой, которая остановилась, как бы поджидая его. После майских ливней трава стояла в рост.

Пройдя дорогу в ямах, как после бомбежки, подруги достигли перекрестка, где теперь уже асфальтированная дорога поднималась в гору. В кустах у обочины тоже пели соловьи. Поднявшись на самый верх горы, где была стела с названием их села, и бывшего совхоза, сельчанки постояли, глядя вниз на деревню.

– Эх, красотища -а, – протянула Антонина, – было еще не темно, небо синее серебрилось в прозрачных перистых облаках, а луна плыла оранжевая, как яичный желток.

– Какой воздух то чистый, – вздохнула Галина, – дни жаркие, а ночи майские холодны.

Над деревней плыла розовая дымка, кое-где загорался свет в окнах домов их микрорайона. А вдали за домами виднелся густой темный лес. Женщины медленно шли обратно по дороге вниз в деревню.

 

Что-то ее растревожило, или показалось, что кто-то воет, нет вот опять. Послышался топот ног по лестнице подъезда. Сон как рукой сняло, да это опять сосед буянит. А с первого этажа бегут Ленка и Раиса Игнатьевна. Раздался стук в соседнюю дверь: – Торбеев, сукин сын, открывай! Женщины затарабанили кулаками, а может и ногами. Раздался визг открывающейся двери и плач, выбежавшей на площадку, Тоськи. – Да сколько можно а, как два часа ночи так у вас светопреставление! Когда это кончится? – Возмущались соседки, матерясь, и на Тоську, и на Романа. – Детей пожалел бы, изверг! – Слышался плач сыновей Тоськи. – А ты, дура, что ходишь к нему? Или думаешь, бьет – значит любит?

 

Антонина встала, включив свет, прошла на кухню. Было почти три часа ночи. Она не первый раз слышала скандалы соседа. Торбеев Роман, сорока шести, а может и более лет, жил один. Жена давно от него ушла. Раньше он ездил в командировки в Чечню, служил по контракту, впрочем, в деревне не один он был контрактником. Потом вышел на пенсию, как военнослужащий. Характер его, после поездок на Кавказ изменился в худшую сторону. Однажды так нахулиганил, что сел в тюрьму, но дали небольшой срок, учитывая его заслуги перед родиной. Когда вернулся, мать умерла, и он поселился в ее квартире. Устроился на работу и часто пил.

Тоська, молодая лет двадцати шести женщина, стройная и миловидная, с двумя детьми шести и четырех лет, прямо-таки прилипла к Торбееву. Наверно это была ее последняя надежда соломинка, чтобы удержаться в этой жизни на плаву и не быть одной. Одно время ее не было видно в деревне, она еще после школы, как-то исчезла. Говорили, что с подругой уехала в Москву на заработки, на какие, это вопрос. Ходили слухи, что их завербовал один парень и вероятнее всего сутенер. В те лихие времена часто ходили по деревне чужаки, выискивали доверчивых малолеток. И никому до этого не было дела, пропали и пропали девчонки, кто знает, может за границу уехали. Сейчас ведь свобода. Но Тоська через некоторое время вернулась, а подруга нет, так и не нашли. Тем не менее, Тоська с кем-то жила, если у нее появилось двое детей. С ними она явилась в дом к матери, чему та была не рада. В доме жили ее младшие сестры и маленький брат. Так что стало очень тесно. Поэтому Торбеев с его трехкомнатной квартирой, ну очень был ей нужен.

Несколько раз Антонина, слыша шум и крики за дверью соседа, стучалась к нему и Тоська в слезах, с детьми выбегала в подъезд и потом бежала к матери. Это было днем, а ночью прибегали соседи снизу унять пьяного дебошира.

 

Антонина выпила таблетку и пошла в спальню, как заснула, она не заметила. Утро ворвалось сквозь плотные шторы ярким солнечным светом. Было слышно, как за окном чирикали воробьи, звенели синицы, и как-то агрессивно каркали вороны. Сдвинув занавески, она посмотрела на дорогу, потом на молоденькие березки и на старые липы. На одной из них ворона трепала клювом кусок черного целлофана, так, по крайней мере Антонине показалось. То ли это была птица, зацепившаяся за ветки. Приглядевшись, Тоня поняла, что это все-таки птица, и вероятно мертвая ворона. А жительницам гнезда, которое висело рядом, очень не нравилось такое соседство. Одна ворона летала и громко кричала о таком безобразии, другая как бы отвечая, каркала на всю округу и все дергала за крыло мертвую птицу. Но птица не падала, что очень раздражало ворон. В их воплях слышалось крайнее недовольство.

Антонина, умывшись, поставила чайник. Ее квартира была такой планировки, что окна спальни выходили на одну сторону дома, откуда был обзор на дорогу, а окна кухни и лоджии по другую, туда, где был двор их нескольких пятиэтажек. Услыхав шум во дворе, она вышла на лоджию, подошла к открытому окну. На соседнем балконе пятиэтажки стоял в майке и трусах Герка Бандурин. Он громко, не стесняясь в выражениях, высказывал свое возмущение:

– Что за херня такая, а? Каждую ночь концерт, я че, заказывал? Ты придурок другого времени не нашел?– после этого шел многоэтажный мат.

– Да пошел ты на хер, – из окна бубнил в ответ Роман, – тебя забыл спросить.

– Ты сучье отродье еще будешь меня посылать! – Герка видно сильно разозлился, это был молодой лет тридцати восьми мужчина. Крепкого телосложения, видно было, как на его лице так и ходили желваки. – Я что из-за тебя на работу должен идти не выспавшись, гад? Всю ночь слушал, С кем курва, трахалась? Удар, удар и опять, с кем трахалась?

– Да не бил я ее, просто поругались, – отпирался Роман,– с кем не бывает.

В это время из подъезда вышла Тоська с опухшим лицом в синяках, дети шли с ней держась за руки. Они явно направились в другую сторону деревни, туда, где жила ее мать.

–Ага, оно и видно, – бросив окурок с балкона, криво усмехнулся Герка, – она сама об стол билась и теперь такая красивая. Скажи спасибо, что бабы ментов не вызвали.

Да-а, он козел конечно, – отозвалась соседка с первого этажа, – в следующий раз точно вызовем, а Тоська сама дура, уйдет после побоев, а потом опять к нему возвращается, зачем? За новыми синяками? Он ведь какой был таким остался.

 

Антонина ушла обратно на кухню, собираясь позавтракать. Она давно поняла, что Тоська сама не прочь выпить, и как только Торбеев получал пенсию, то была уже тут как тут. И начиналась пьянка, которая как было известно всем, ясно, чем заканчивалась. Вот такая жизнь без прикрас, а люди то чего хотели? Простого человеческого счастья. А где его найти и как сохранить никто не знал. Антонина знала – этот вопрос быть или не быть, вечен. А вот ее вопрос: платить, или не платить – актуален, но решаем. «Свое ТСЖ создать, что ли,» подумала она, надо с Галиной посоветоваться, она все законы знает. И Антонина стала собираться на почту за пенсией.