Она приходила сюда часто. Всякий раз, когда дома никого не было, она спокойно проходила вдоль дальней стены и так же спокойно располагалась у порога. С высокого топчана было тревожно за ней наблюдать. Что будет дальше? Может, накормить гостью? На топчане ничего съедобного, кроме печенья, не было. Не отдавать же любимое лакомство непонятной гостье. Стоило только пошевелиться, как у дверей происходило чудо: гостья вскакивала на задние лапы и обнюхивала воздух.

 

- Крыса, уходи отсюда, - шептала девочка и, чуть осмелев, что-то бросала в сторону двери. В мгновение ока крыса исчезала в норе, которая была где-то в углу, у печки.

 

Вставать было всегда страшно, и девочка отчаянно ждала с работы маму. Как долго длился рабочий день… как долго длился выходной в детском саду.

 

Это было обыкновенное детство целинных детей. Не всех детей, а некоторых. По утрам вереница родителей тянулась к детскому саду, некоторые дети молча брели по дороге (их родители давно уже были на работе).

Ариша в детский сад часто ходила без мамы, таща за собой младшую сестрёнку. Ох, и непослушная она была. Никак не хотела перепрыгивать через ручеёк. И что здесь сложного? Разгонись и прыгни, а она сразу в рёв. Но в сад ходить было интересно: там непременно угощали печеньем. Ариша знала, что печенье помогает выдержать страх перед крысой.

 

***

 

На Целину Надя приехала не из патриотических убеждений, хоть и была комсомолкой. Просто поехала на зов непутёвого мужа. Родила ему дочурку. Вроде, семья получилась, завод выделил жильё. Самое настоящее: комнату в квартире. Живи и радуйся. Жила. Радовалась. Пока муж не объявил, что завтра уезжает осваивать Целину.

 

- Вань, тебя кто туда послал? – решилась спросить Надя.

- Родина. Знаешь такое слово? Родина меня позвала. Ты не грусти, я, как только там обживусь, сразу тебя вызову. Одна не останешься.

- А ребёнок, Вань? Мне на работу пора оформляться, а куда я её, трёхмесячную, дену?

- Ну что ты завелась? – вспылил Иван. - Не на войну еду. На Целину. Поняла? На Це-ли-ну!

Вот так осталась молодая мать одна одинёшенька. Сердце рвалось на части от мысли, что ребёнок отца знать не будет. Так нельзя. Ладно бы, не было отца, а тут – жив и здоров.

 

***

 

Письма Иван умел писать. Иногда рифмовал стихами. Столько слов тепла и любви Надя никогда в жизни не слышала. Сердце растаяло. Быстро уволилась с завода, связала в узелок свои пожитки, завернула в старенькое одеяло малышку и отправилась к мужу на край света. Семья должна жить под одной крышей. И старенькая мама когда-то её учила. Неграмотная была женщина, но такая теплая и домовитая.

 

«Семья должна жить под одной крышей», - думала Надя, увидев над головой небо. А где дом? А где улица? Где семья? Иван не встретил. Говорят, был в дальнем зерносовхозе с агит-концертом.

 

Пшеничное поле встретило новеньких пылью, ковылём, ветром, запахом переработанной солярки. Где-то далеко работали комбайны. От обиды не плакалось, а вылось. Как здорово выть в степи. Вой – не хочу. Подумав, что напугает дочурку, Надя замолчала. Благо, в это время появилась живая душа.

 

- Эй, девка, садись в машину, - закричал издали шофёр, выглядывая из кабины.

- Нет, я сама дойду.

- Сама? – засмеялся шофёр. – Не дури. Это – поле. Бескрайнее, слышишь? Останешься на ночь, вместо волка выть будешь.

- Мне бы Ивана найти… - хотела, было, продолжить Надя, но мужичок её остановил:

- Иван попросил встретить тебя с поезда. Извини, мать, опоздал. Извинила?

 

Конечно, Надя извинила. Не очень хотелось оставаться в поле, тем более, голодной и, тем более, с крошкой на руках.

 

***

 

И пошла-покатилась жизнь. Кто там никогда не был – не жалейте. Это не мёд, скажу я вам. Вместо домика – барак на восемь семей, туалет и умывальник на улице, вода в чистом роднике – за два километра от дома. Летом метёт песок в лицо, зимой – снег выше крыши. Из крайности – в крайность. Золотой серединой был только энтузиазм молодых сердец да любовь. Хорошо, если любовь была в семье. Тогда и проблемы не видны были так ярко. Хуже было у Нади. Оказалось, что вся любовь осталась в письмах, которые она любовно связала ленточкой, мечтая вместе с мужем перечитывать их по вечерам.

 

Не заладилось. Если в зерносовхозе и уважали Ивана за сильное слово и юмор, то дома всё заканчивалось скандалами, стоило ему переступить порог. Тот самый порог, у которого вечно сидела крыса. Неустроенный быт, вечные разъезды комсорга-активиста Ивана разъели ржавчиной все отношения. Надю держал в семье долг. Не денежный, конечно, а тот, самый пресловутый долг перед детьми, которых было уже двое.

 

- Надя, приходи на чай, - как-то позвала подруга Груня. – Чего дома сидишь? Опять мужа ждёшь?

- Конечно, Грунь. Он снова на работе.

- Да знаю я его работу, - начала, было, Груня, да быстро осеклась. – Ладно, жди меня с Нелькой. Вместе придём почаёвничать. Сахар есть?

- Нет…

- Ладно, чего потухла! – прикрикнула Груня. – Всё равно жди.

 

***

 

Чай был вкусным. Подруги принесли сладостей, сушки, заварки. Пили долго, смачно прихлёбывая чай из блюдец. В совхозе принято было пить много чая. Дети не мешали, мужа не было. Говорили обо всём: о пшенице и совхозном фруктовом саде, о больнице и магазине, о том, что на току обрызгали семечки каким-то раствором для того, чтобы воробьи не склевали весь урожай. Расходились тихо, стараясь не разбудить детей.

Муж домой не пришел. Утром его тоже не было, к вечеру – тишина… через полмесяца получила Надя письмо от Ивана. Не в стихах. Он рассказал, что на Целине делать нечего, что всё, что от него требовалось, он сделал. Родина не в обиде на него, и теперь он снова живёт в Украине. Дома.

Надя не плакала. Выть тоже не было сил. Она молча повернулась к топчану, где спали дочери, и перекрестилась.

 

- Мама, а где папа? – как-то раз спросил кто-то из детей.

- Родине помогает, - улыбнулась мать, и слеза капнула просто так, без разрешения.

 

***

 

Писем было слишком много. Каждый день. И не ленился строчить. Снова о новом доме, о работе, снова сказки. Не верила. Долго не верила, но… она – мать, а детям нужен был отец…

 

Домой возвращалась долго…

На вокзале семью никто не встречал…