В конце октября Дергачёву позвонили из сельхозотдела крайкома партии:

- Константин Васильевич, ты в курсе обстановки. Так что готовься. Мы забираем у вас всё зерно. И все семена. Со страхфондом и переходящим фондом. Шаломаю я уже звонил.

- Так мы больше чем полтора плана по зерну уже сдали, Иван Тихонович, - взволнованно забасил в трубку директор. - А остальное у нас семена для себя и элита новых сортов, пшеница Зарница, ячмень Красноярский 1…

- Да знаю я всё, - перебили в трубке. - Извини, не в ту строку глянул. Но семена ваши с элитой придётся сдать. А это, - в трубке помолчали, - это около полуторы тысячи тонн.

- А чем же сеять на следующий год?! - от неожиданного удара под дых у Дергачёва всё захолодело внутри. - Да и расширение площадей под новыми сортами затормозится…

- Чем сеять - то не твоя забота, Константин Василич. По весне дадим семян. А в госрезерве без разницы, элита у тебя, или ещё что, - в трубке начали что-то долго соображать. - Вообще насчёт элиты - сколько там её у тебя… ага, 300 тонн, ну так ты сам там с райкомом отрегулируй, - и короткие гудки.

Нечто подобное Дергачёв предполагал ещё раньше, в конце июля, когда был в министерстве. Тогда в отделе растениеводства ему сказали, что положение с урожаем в этом году напряжённое складывается, Украина, Краснодар и Ставрополь сгорели, одна труха будет, а не зерно. Да и в других, менее хлебных регионах европейской части Союза каравая большого не вытанцовывается - вон, видал, как Подмосковье горит… А у вас там в Сибири хороший урожай зреет. Дергачёв поинтересовался, чем это может грозить сибирским регионам. «Трудно сказать сейчас. По мешку будем решать, что соберём. Ты там уж поднатужся, сдай побольше сверх плана, сколько сможешь.» - «А семена не тронете?» - «Да это на усмотрение крайкома твоего скорей всего останется.»

По приезду домой Дергачёв «поднатужился»: два дня сидели с Шаломаем над картами хозяйства, подгребая в фонд будущей хлебосдачи всё, что можно и нельзя. Лишь бы семенной фонд не пострадал. Вроде выходили на полтора плана. В сентябре – октябре сдали больше. Даже с защиток и бракованных делянок на селекционных полях всё пошло в общий котёл. И людей ужали, насколько можно было, с зерноотходами. И вот, здрасьте вам пожалуйста, Юрьев день, бабушка!.. «Не твоя забота!..» - зло думал Дергачёв, вспоминая голос в трубке. - «По весне дадим!..» А что вы можете дать, кроме мусора?! И это взамен семенного фонда?!..» - всё больше распалялся он. «А затраты на получение семян куда мы отнесём?» - чесал затылок директор и не видел приемлемого решения. Когда сдали они с Шаломаем зерно, то поуспокоились было - ну как же, хвалили их!.. И в крае, и в Заозёрке. Замминистра звонил, ворковал: «Молодцы!.. Оренбург вон и Омск не дотянули до полуторного плана… Новосибирск только почти два дал, да Тулун ещё…» - как бы в укор, что не дотянули немного до двойного плана, вскользь упомянул зам. Но всё равно ж, поздравил… И вот тебе на, из передовиков да мордой в грязь… Семена на посев уже не спасти, похоже. Так хоть элитные, заначенные на продажу надо попытаться отстоять. Пусть не сейчас - не с руки, рассчитываться надо с людьми, - но по весне-то на них налетят, как вороны, страждущие новинок хозяева… «Надо же, и ведь не умыкнёшь эти 300 тонн - ухмыльнулся Дергачёв, раскуривая уже не первую сигарету после телефонного разговора с Красноярском. - Цифра эта везде прошла, по всем бумажкам, и в самой Москве отметилась. Мудра советская власть, ох мудра!.. - думал он, выпуская изо рта очередную порцию дыма. - Ещё с двадцатых скрутила мужика, ни вздохнуть, ни пё...нуть ему, бедному… »

В кабинет зашёл, даже ворвался Шаломай, весь в клубах табачного дыма и с папиросой в руке. Так вбегать он не привык к начальству. Пусть формально, но директору зонального института директор опытной станции или тем более опытного хозяйства подчинялся, конечно. Вон, в системе ВАСХНИЛ у крупных институтов по несколько СХОС или ОПХ закреплено. И ничего, ходят все на поклон в институт. Но в министерстве порядки другие, тут крен больше на практику, чем на науку, и Шаломай своим хитроватым украинским умом это быстро унюхал, как стал начальником. Потому совхозные нужды и стали со временем более весомыми в глазах начальства, чем проблемы института: тут и техника поновее, и снабжение посвежее… Дергачёв всё это видел, но по природной своей щепетильности, или интеллигентности? - чёрт его знает, всё же не стремился толкаться локтями. Стыдно было бы. Однако, когда Акимович уж слишком высоко пытался задирать нос, Константин Васильевич резко и грубо осаживал его. И тот запомнил свою нишу. Со временем между ними сложился своего рода дуумвират, как в республиканском Древнем Риме, где консул не мог диктовать свою волю, не посоветовавшись с народным трибуном и не получив его поддержки.

Но тут был случай особый, из ряда вон выходящий, шокирующий случай. Каких уже давно, с «тех самых времён» не было. Рушились их надежды на следующий год, когда, быть может, погода смилуется, позволит получить в стране везде хорошие хлеба и они закроют свои прорехи, образовавшиеся ныне из-за ударной хлебосдачи. И тут уж было не до плизиров. Михаил Акимович с порога бросился на Дергачёва:

- Слушай, Константин Васильевич, да что же это такое?! что ж это за продразвёрстка такая, ити её мать!.. - Шаломай невнятной скороговоркой грязно и громко выругался сиплым голосом, простуженным ещё в молодости на этих полях. Которые он и пахал, и засевал, и убирал с двадцати пяти своих годков, приехав сюда, на Камалинскую ГСС по распределению в 1938 году с Украины. Здесь, на этих полях, и ордена свои заработал…

- Не кипятись, Михаил Акимович, садись вот, отдышись, - встретил его директор института радушно.

Он уже успел взять себя в руки и перед подчинённым попытался источать уверенность. Но клубы табачного дыма, плавающие над его столом, выдавали с головой и его озабоченность.

- Продразвёрстка - не продразвёрстка, а мы с тобой члены партии. И как скажут нам, так и будет.

Шаломай бухнулся на стул возле директорского стола. Спокойный тон Дергачёва, напоминание об их общем долге перед партией отрезвляюще подействовали на него.

- Ну а как же… - начал было он октавой пониже, но Константин Васильевич его перебил:

- Давай так, - сказал он, уже решив для себя всю диспозицию. - Завтра на экстренном бюро райкома… тебе Лещёв звонил? - Шаломай утвердительно кивнул головой, - так вот, завтра сиди тихо и молчи в тряпочку.

Михаил Акимович подался было со стула к Дергачёву с возражениями, но тот остановил

его грозным взглядом цыганских глаз и вытянутой навстречу рукой.

- Подожди, не мешай. Сиди там и молчи. Говорить буду я. Меня им не укусить, руки коротки. А если ты будешь чирикать, вмиг сожрут. Ты понял?..

У Шаломая вмиг всё захолонуло внутри - «сожрут»!.. Как же он раньше не подумал!..

«И то правда, выпнут на пенсию, чтоб не кочевряжился, да и всех делов-то. И кому ты потом нужен будешь?!.. Бабе своей только, да и то через раз… А Дергачёва поди, укуси, он с крайкомовскими, и с министерскими за одним столом… И не с какими-нибудь там замами - помами, как ты. Ай да Костя, ай да молодец! Хорошо придумал…» - пронеслось у него в голове…

Некстати вспомнилось, как он вчера вечером на минутку забежал домой и мельком увидел в полуоткрытую дверь ванной комнаты голую жену, только что вылезшую и вытиравшуюся полотенцем: добротное распаренное тело всколыхнуло в нём что-то полузабытое и подвигло к шутке: «О, Даная наша, готовая к употреблению!..» Жена, с отмытыми следами татарской красоты, бодро ответила ему в тон: «Всегда готовая!..» «Всегда!.. - весело чертыхнулся про себя Михаил. - Тут пожрать некогда, а она «готовая»…»

Он ещё долго потом костерил работу эту треклятую, сидя на заседании рабочкома: утром уходишь, жена ещё спит, вечером приходишь, она уже спит… Да и то сказать: натрясёшся за день в своём козлике, наорёшся на остолопов разных, так оно к ночи и вдохновение опускается на данаев этих, что шевелилось, вроде, с утра… Сознание с трудом переваривало слова пышущего здоровьем круглолицего Макарова, совхозного профсоюзника: «Я завершаю, товарищи. Вывод может быть только один - пьянству на отделении надо дать бой…»

- Так ты понял меня, Михаил Акимович? - директор института в упор уставился на него, не понимая, отчего это он впал в ступор.

- Да-да, да-да, - зачастил Шаломай, очнувшись от своих дум. - Константин Васильевич, а как же быть с Морозовым? Ведь Алексей Иванович…

- Алексей Иванович нам не помощник, и не противник - опередил Дергачёв. - Ты же знаешь его, он будет мудрствовать сразу на обоих стульях. И своей тарабарщиной так очарует всех, что каждый из нас подумает, что парторг на его стороне.

- Ну да, - хмыкнул Михаил. - Для того он и жонглирует им, языком своим, чтобы прятаться за него… Ваньку валяет, умник.

Оба невольно рассмеялись, вспоминая нетленные перлы парторга…

На бюро райкома, собранном, как всегда, в кабинете у первого секретаря Лещёва Ивана Касьяновича, в воздухе назревала гроза. Район дал много больше плана по заготовкам хлеба, но вместо того, чтобы крутить дырочку в пиджаке под очередной орден, как обычно они шутили в своём кругу, позавчера он стоял в поту перед инструктором в крайкоме. А тот бушевал, стуча кулаком по своему массивному столу: «Как это «негде» тебе больше взять?!.. А институт, а Солянское ОПХ? Ни у кого больше таких возможностей нет, как у тебя.» Лещёв пытался оправдываться: «Так у них же семена… Новые сорта, элита… Что с них взять…» Инструктор вконец взбеленился: «То твои проблемы, Лещёв. Ты коммунист. И не последний в своём районе. Пока, по крайней мере. Должен понимать обстановку в стране. Не тебя мне учить. Иди…»

И Лещёв «пошёл»: а и то правда, думал он, сидя в машине по дороге домой, чего это они, солянцы эти, на особом счету должны быть? Да и недолюбливал он директора института, этого Дергачёва, который всегда был себе на уме и у которого всегда было своё мнение. И Шаломай иногда пытался подтявкивать ему, хотя и вертел хвостиком всякий раз перед Иваном Касьяновичем, когда они оставались один на один. «Ну, Шаломай для нас не фигура, - удовлетворённо думал Лещёв. - Вмиг скрутим в бараний рог. И крайком всегда пойдёт на замену. Морозов наш человек… А вот Костю, Костю как взять…» И в конце концов придумал…

- … Так вот, товарищи, я заканчиваю: с крайкомом нам ссориться не с руки, - рубленные, словно топором, крупные черты лица первого секретаря источали непоколебимую уверенность. - От Москвы и до наших до окраин, все сейчас озабочены одним - как больше зерна сдать Родине, - приглашённые на бюро председатели и директора хозяйств, сидевшие на стульях у стеночек, зашевелились, послышались удивлённые возгласы… - Знаю, знаю, - поднял руку Лещёв. - Все вы рассчитались с государством, сдали урожай полностью, а то и не один. Но… - он по-актёрски выдержал паузу; собравшиеся, затаив дыхание, притихли. - Но есть ещё семенной фонд, товарищи.

Тут все разом загомонили. Хозяйственники стали доказывать членам бюро, сидевшим за длинным приставным столом, что как же так, без семян-то, без семян-то нельзя?.. Члены бюро, которые не были связаны с землёй, ударная сила Лещёва, вполуоборот объясняли снисходительно директорам, что партия брала и не такие вершины, что семена по весне будут, и нечего беспокоиться. И лишь те хозяйственники, которым фортуна улыбнулась стать членами бюро и которые тоже сидели за приставным столом, сконфуженно молчали, не зная, к которому берегу прибиться - куда ни пристанешь, везде ты не прав: там по партийному закону, а тут по совести хлебороба… Мудро молчали и ещё три члена, собиравшиеся вчера накоротке у Лещёва, чтобы совместно выработать стратегию и тактику сегодняшнего заседания…

Дав собранию несколько минут, чтобы выпустить пар, Лещёв крепко натянул вожжи:

- Ну ладно, товарищи, хватит. Что за балаган, это же бюро, а не Разгуляй – поле, - в его голосе послышался металл.

Все знали крутой нрав первого, нрав грубияна и хама, который мог в разговоре и про матушку твою некстати вспомнить… Бушующее «море в стакане воды», как говорил обычно о таких «бунтах» Иван Касьянович, стало быстро входить в берега, успокаивая само себя.

- Мы тут прикинули вчера, - он медленно обвёл взглядом своих «бессмертных», отрешённо уставившихся на свои сцепленные на столе руки. - И получается, что из всей этой заварушки мы можем выйти малой кровью, если нам помогут институт и его ОПХ… То есть, я имею в виду, если они основную нагрузку возьмут на себя. Расклад такой: с каждого хозяйства по двадцать пять процентов семенного фонда, а с этих друзей - семьдесят пять, и страхфонд с элитой в придачу. Они выдюжат. Они крепкие. У них зерна больше, чем у вас у всех, вместе взятых.

Он сел. Наступило гробовое молчание. Все устремили взоры на Дергачёва и Шаломая, скромненько примостившихся у противоположной большому секретарскому столу стены, где заканчивался приставной стол. Морозов сидел в кругу секретарей, поближе к первому. Всех устраивал такой вариант, хотя и думалось с тоской, чем же засевать эту враз опустошённую четверть земель, которые будут теперь пустовать по весне? Ведь все эти страх- и прочие фонды они подгребли ещё при сдаче основного плана…

«Господи, да чем только не приходилось засевать, - думали многие. - И борщевик завозили с Кавказа, и каучуконосы сеяли, прости господи. Что, впервой, что ли?.. А вот ОПХ… Да что ОПХ, ему институт поможет, Министерство их не оставит в беде… Хотя, с другой стороны, кто там знает, какие песни будут по весне в ходу…»

- Ну что ж ты, Константин Василич, скажи нам, что ты думаешь, - Лещёв весело и с интересом наблюдал за директором института.

Дергачёв медленно встал. Он был бледен, как полотно, но говорил своим гулким баритоном спокойно и убедительно:

- Да, Иван Касьянович, мы крепкие. И ОПХ выстоит. Эта крепость создавалась институтом и совхозом с 56-го года, при организации института на базе бывшей опытной станции. И сердцевиной нашей крепости являются классные семена, семена элиты и суперэлиты, семена новых сортов и различных фондов. В этом наша крепость. И в этом же крепость района, да и края в целом.

Многие из присутствующих согласно закивали головами, вспоминая, что своими достижениями они зачастую были обязаны его, Дергачёва подписи на их слёзных петициях, разрешавшей Шаломаю отпустить в счёт будущего урожая те или иные семена лучших из лучших… Дергачёв продолжал:

- И не только края. Ведь мы работаем на всю Восточную Сибирь, и все институты, или опытные станции в Хакасии, Туве, Иркутской области и Бурятии методически подчинены нам. И мы не можем обескровить институт с его уникальным фондом семян. Этим мы обескровим весь регион, от Енисея до Байкала. К тому же этот доппаёк, который необходимо добрать сейчас к перевыполненному всеми нами плану, частично можно добрать и за счёт некоторого урезания запасённого фуража. В этом году отдельные хозяйства имеют и по два, и больше годовых запасов фуража… Кроме того, вопрос об элитных семенах оставлен руководящими органами на откуп местным партийным органам. Неужели мы с вами не договоримся, товарищи? - обращался он уже к людям за приставным столом, садясь на место.

Некоторые товарищи за столом тоже начали кивать в такт слов Дергачёва. По мере того, что и как говорил Дергачёв, глаза Лещёва наливались кровью. Тот, конечно, говорил дельно и аргументированно, а его предложение с фуражом вообще стоит покрутить со всех сторон - оно толковое. Потребуется только лишняя очистка – другая, и всё. Но это же опять что, он опять самый умный?.. А крайкомовская накачка? Выставили его, как девочку на панель… И завтра же он получит по мордам за этот фураж - подрыв животноводства, вредительство… Да мало ли, какие ещё там словеса придумают. Уж там мастаки на эти придумки, ярлыки вешать умеют. Поди ж и Дергачёву кивали на него, дескать, договорись. А ему кивают на Дергачёва, мол возьми его, укуси… Как обезьяна та на горе. Им лишь бы перед Москвой отчитаться, а там хоть трава не расти.

И Лещёв закусил удила, стремительно вскочив на ноги:

- Ты забываешь, Константин Васильевич, что мы не на Учёном совете у тебя в институте, - подбирал выражения похлёстче Лещёв. - Это ты там можешь рассказывать о его значении для всей округи. И её окрестностей, - все притихли, понуро опустив головы. Было слышно, как ожившая в тепле крупная помойная муха жужжит между двойным стеклом, пытаясь вырваться на волю. - И там тебе поверят. А тут нет. Тут мы на бюро райкома партии. И решаем вопрос конкретный - нам нужно по заданию крайкома партии набрать ещё две с половиной тысячи тонн зерна в фонд дополнительной хлебосдачи района. Поэтому незачем нам тут демагогию разводить. Мы не маленькие, понимаем значение института. Поэтому и элита твоя, и новые сорта тут ни при чём…

- Так я же селекционер. Семеновод… - попытался встрять Дергачёв с места, но Лещёв не дал ему договорить:

- Ты, товарищ Дергачёв, сначала реши для себя, кто ты - ты коммунист, солдат партии, или ещё кто. А то ишь, какие кулацкие замашки: обескровим, уничтожим, если отщипнём маленько от его закромов… Раскулачивать тебя пора, Константин Васильевич, - уже примирительно хохотнул первый секретарь.

Главную свою удавку - «солдат партии», - он уже накинул, и теперь тот не сорвётся с крючка, как бы ни пытался водить леску из стороны в сторону и тащить её на дно. На эти слова своего шефа одобрительно кивали головой уже работники райкома, и члены, и не члены бюро, которых тот обязал прийти на его заседание под маркой «расширенного экстренного бюро». Они тоже сидели за этим длиннющим столом. Намёк на «кулацкие замашки» больно кольнул Дергачёва: в роду у него были раскулаченные… Да что там «в роду»: отца его и расказачивали, и раскулачивали на Дону; благо жив остался, да семью свою, сколько смог, сохранил тут вот, уже в Сибири. И Лещёв это знал по долгу службы.

- Ну что, товарищи, кто хотел бы ещё выступить? - предложил он, садясь и обводя присутствующих торжествующим взглядом. Взгляд его остановился на невзрачном мужичке в хорошем костюме и со звездой Героя соцтруда. Это его кадр, его герой, его достижение. Это с ним они вчера уже почти ночью выдавливали последние тридцать три капли…

Поднялся Уразов Николай Матвеевич, директор средней руки племсовхоза, не последняя золочёная спица в колеснице Лещёва. Густой бас, так не вязавшийся с его обладателем, окутал всех находящихся в огромном кабинете первого:

- Что тут говорить, товарищи. По-моему, всё ясно - надо согласиться с мнением бюро райкома партии. А Вам, товарищ Дергачёв, скажу так: не Вы готовили зернофураж, не Вам его и кулачить. Ишь, что придумал «учёный», - с издёвкой басил Уразов. - Оставить скотину без корма!.. - и тут же обиженно сел.

В таком же духе выступили ещё двое членов бюро: Екатерина Станиславовна, дородная светловолосая красавица, секретарь райкома по идеологии, боевая подруга первого ещё с её комсомольских времён, и Ишков, председатель районного профсоюза работников сельского хозяйства. С промышленностью району как-то не повезло: Заозёрный - это не Канск, и не Ачинск, где мощнейшие производства сосредоточены… Рыбинский район сугубо сельскохозяйственный.

В продолжение всего заседания Шаломай вертел головой по сторонам, пытаясь угадать настроение членов бюро и предугадать будущее решение. «Охламон, - ругнул он себя после того, как Уразов опустился на стул. - Что ты гадаешь?!.. Вон оно, решение бюро, под ладонью Лещёва!.. Вон как он его поглаживает…» Морозов же наоборот, всё время сидел как школьник, положив вытянутые ладони на колени и отрешённо поглядывая в потолок: перед заседанием он успел заскочить накоротке к Ишкову и уяснить себе, что решение уже и отпечатано даже. «И шо ж тода пурхаться», - думал мудрый совхозный секретарь. - «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», - крутился у него в голове стишок, который заучивала летом внучка. Дергачёв напротив, набычившись и склонив голову набок, как петух перед боем, буравил Лещёва прищуренным левым глазом…

- Хватит, хватит, Константин Васильевич, - остужающе произнёс Лещёв. - Пободались уже. Ты скажи спасибо, что мы персональный вопрос о тебе не ставим…

- Это с какой же ещё стати?!.. - ошалело вздёрнулся Дергачёв.

- Да всё с той же, - хлёстко ответил Лещёв. - С дисциплиной у тебя с партийной нелады. Настраиваешь вот всех нас против решения крайкома партии. Демагогией занимаешься…

Лещёв с молодых партийных своих ногтей уже знал, что чем больше раскалить металл и чем крепче бить его затем молотом, тем податливее тот становится и быстро принимает нужную тебе форму. Он встал:

- Ну всё, товарищи. Спасибо за активное участие в обсуждении данного вопроса. Можете быть свободными… Решение бюро вы получите на днях. А мы, члены бюро, переходим ко второму вопросу нашей повестки…

Эту историю в деталях поведал мне Костя на перекурах, когда мы отлучались от праздничного стола институтской гулянки пятого. Мы уже крепко поддали, напелись до чёртиков и напрыгались. У меня аж пальцы свело от беспрестанной игры. Да это и протрезвляет лучше всякого рассола. А благоверная его, Румянцева Зинаида Александровна, «женщина приличная во всех отношениях», в том числе и телесных, всё сдерживала мужа, тыкая его локтем под рёбра: говори потише, смейся не так громко, за стаканом не тянись… Вообще какая-то мегера, аж неудобно за директора. Так она в конце – концов и увела его от нас. А он в застолье прелесть просто. И юморной, любит посмеяться. И перед тем, как его увела Зина, он и рассказал мне в коридоре у урны, где мы курили, вот это всё. А до того, первого наехала куча машин, и три дня возили наши семена. Совхоза нашего семена. Дергачёва эти три дня не было на работе, хотя шофёра его я мельком видел. Тогда же тёмным вечером как-то узрел, как Шаломай пробирается, сгорбившись и закрывая голову воротником меховушки, чтоб не узнали, по - над заборами с той стороны, где живет Константин Васильевич - таким пьяным я его ещё никогда не видел. Я его вообще не видел пьяным…

На днях узнал, что страховой фонд и элита остались нетронутыми. А это около 500 тонн. И взяли не семьдесят пять, а пятьдесят процентов. Недостачу покрыли лишним фуражом - был звонок Лещёву из Москвы. Тот приезжал к Косте с ящиком армянского коньяка в багажнике. Но уехал восвояси несолоно хлебавши.