Праздник прошёл замечательно, ели оленину, приготовленное мамой мясо по-королевски, пили коньяк. Отец ничего другого не признаёт, ну, соответственно, и мы, мужики, все за ним тянулись. Под занавес и водочку уважили. Пели и даже плясали. Были Березовские, Тома с Витькой, забегали Поляковы, Лёшка с Татьяной, Валера был, тётя Люба, Люда, нас четверо. Ну и, конечно, мелкота. В общем, все свои. С улицы гости нанесли в коридор целые сугробы, обметались со смехом щётками да веником. Лужи убрала Танюша. В квартире сразу стало весело, шумно и суетно. Витька всё ещё бегает в свой хоккей, хотя и тяжеловато ему уже, говорит. Вспоминали с Лёшей, как он, когда ещё невестился с Томой, учил нас, школяров, «косить краба». Это когда здороваясь, берёшь ладонью партнёра за руку и давишь на неё растопыренными пальцами, и он тебя таким же макаром приветствует. Кстати, мясо северного олешка суховато, с рогатиками его не сравнишь, а уж со свининой и подавно. Но как холодная закуска, да с хренком под беленькую замечательно идёт. Витя всё такой же кругленький и подвижный, как мячик, который он гоняет по льду, и с его круглого рыжего лица не сползает широкая улыбка. Сострогали они двоих пацанов, и первого, Серёгу, Тома родила в 18, почти десять лет назад. Господи, давно ли мы все «бигалы на ричку»?! а теперь вот молодёжь осваивает её, нашу «Вовчу», летом. Томка всё такая же цыганистая, тёмная красавица. И хохотушка, как и Люда, голос грудной, с прононсом. У Лёшки с Валерой он тоже есть, но меньше заметен. Виктор работает там же, на руднике «Комсомольский», Тома в химлаборатории на медеплавильном. Людмиле уже за 30, две девочки у неё, Наташа и Юлька. Про Наташку я даже как-то стишок сочинил: «Красавица наша Лазебная Наташа». Действительно, необыкновенно красивая девочка, с самого мальства была такой. Даже фотку я сделал зимой в Волчанске шикарную, где она смотрит в окно через морозные узоры. Да, впрочем, в нашей родне, что по матери, что по отцу, все женщины красавицы писаные. Вот такая поросль от Антона с Анисьей да у Федора с Настасьей пошла!.. Вот тебе и союз Украины с Россией. А у Натульки ещё и молдавская кровь. Людочка работает на «Заполярном», по-прежнему одна, оба её мужа, отцы её девчонок, куда - то рассосались. А какие у неё перспективы сейчас, не спрашивал, неудобно. Я всегда удивлялся, где ж у мужиков на том руднике глаза, в заднице, что ли? Такая женщина обворожительная пропадает, такие формы у неё, серые тёплые глаза… И улыбка, которая, без сомнения, сделает счастливым любого. Но… но вспыльчивая, взрывная, как бабуня. Или дед, уж и не знаю. А кто из нас, Чигриновых – Лазебных – Поляковых – Тихомировых не «вспыльчивый», не «взрывной»?.. Я так вообще предупреждаю «противников»: «Не буди во мне зверя!..» Некоторые вроде помягче, но тоже палец в рот не клади… Так что с Людиным характером, думаю, тоже можно жить. А вот не везёт девушке нашей, тётушке дорогой… Брат в юристы подался, ездит в Красноярский университет на заочный факультет. Сейчас подвизается помощником в суде на Кайеркане. А до того отслужил, тут же, в тундре. Рассказывал, уйма «рогов и копыт» оленьих по тундре валяется, оттаиваюших из-под снега по весне. Особенно злобствуют вояки, берут только гольное мясо. А жена его, белокурая худенькая Таня, уже в нашу школу перешла, 22-ю, учительствует, литературу с русским преподаёт. Ох, и хлебнул же он за неё, когда ухаживал, не единожды лупцевали соперники. Но наш парень настырный, отвоевал своё добро. Мои были у них на свадьбе, фотографии присылали. У Поляковых уже дочка, Дарья, потому и смылись, не досидев до десерта, а взяли его с собой. Лёша стал похож на цыгана, чёрный, брови вразлёт, волевая складка губ. И как всегда, на голову выше меня, хотя на год младше. Валерка тоже по фенотипу подтянулся поближе к отцу, чёрному белорусу с жёсткими немигающими глазами, у которого, ей богу, бабка, наверное, была цыганкой. Он -то, офицер Дмитрий Поляков, и доставил домой тётю Любу из немецкого полона, сделав по дороге женой, но оборонив от других страждущих. Так что к матери с отчимом она вернулась с Томой «за пазухой». А младшенький из Поляковых более светлый, чем Тома с Лёшей. Да и характером они все мягкие, в тётю Любу. Вот такая вот генетика с селекцией. Детворе накрыли в соседней комнате и поручили их заботам друзей закадычных, Тане и Валерию. Вот у кого праздник! визг, смех, топот и звон разбитой тарелки. Мама только охает, а Танька смеётся и гладит её по голове, успокаивает. Младшим нашим уже почти по двадцатнику. Таня в Москве на подготовительных в МГУ, без неё не состоялась бы и дипломная моя. Светленькая, конопатенькая, красивая, пушистенькая, как пчёлка, она похожа на тётю Таню и тем более на бабушку Настю калачеевских, особенно когда в задумчивости склоняет голову и моргает белесыми ресницами. И поминутно раздаётся её взрывной заливистый смех. И очки ей идут как никому. Валера осанистый, степенный, единственный из нас с дворянскими повадками - откуда что берётся?! - округляться стал. И говорит, как учит. Плевал он на всякие наши ВУЗы и работает себе в удовольствие на руднике электриком. Молодец. И сердце у него вроде с правой стороны стучит, с детства мы всё прикладывали к Валеркиной груди ухо. Насчёт сердечных дел и Таньки, и Валерки я не в курсе - давно уже оторвался от пуповины семейной. Тётя Люба красавица, моложе от матери на четыре года. Удивительно мягкая, добрая, покладистая. Но когда надо, прорываются бабунины грозные нотки, и застопорившееся было дело решается у её детей мухой. Имея независимый характер, не могла сносить водворение в детский дом в голодовку в 32-м, после смерти отца, и подговорив младшую сестру, Надю, уходили вдвоём домой, в Герлеговку. Их несколько раз ловили детдомовские пацаны, избивали, и водворяли назад, в детдом. А последний раз так жестоко избили, что проболев несколько дней, Надя умерла. Почти три года провела в Германии в неволе. На фермах работала в деревнях, потом их перегнали в город на границе с Францией, где в их лагерь с тысячами таких же ребятишек-рабов приходили добропорядочные бюргерши и выбирали себе работников на кухню, в сад, в хлев… Последние два месяца войны, когда от тысячелетнего рейха остались рожки да ножки, немцы решили, что держать малолетних рабов в лагерях негуманно, и перевезли их ближе к Эльбе на заводы и фабрики, где работали и свои женщины да дети. Там, на Эльбе их и освободили наступавшие части - иди, куда хочешь. Потом уже наши организовали проезд на Родину. Дмитрий её после войны служил вертухаем на Колыме, и она с ним была, там и Лёшка с Валеркой появились. Был жесток, здорово подшивал. Перебравшись в Норильск, окончательно взбесился. Как напьётся, так тётя Люба вся в синяках и тумаках ходит, или в больницах отлёживается. Очень уж он любил и ревновал свою жар - птицу. Мои много раз вмешивались, и стращали, и стыдили его; он плакал, слюни ронял, ползал на коленях и просил прощения у жены и детей. Но посадить его тётя Люба не давала, жалела: - «Дети же без отца как будут?» Закончилось всё тем, что в начале 60-х зимой в очередной запойный день он бил её смертным боем, гонялся с топором, и тётя Люба выбросилась из окна четвёртого этажа. На том и посадили его. А тётушка моя со сломанными рёбрами и ногами, порванной селезёнкой, сильнейшим сотрясением и другими множественными травмами через полгода еле выкарабкалась из больницы. С того света вернулась, говорила. Много чего и про кого, весёлого и грустного, вспоминали за столом. Пили за нашу армию, за её полководцев, которые скрутили спесивого фашиста в бараний рог, за могучий и нерушимый наш Союз. Пили и за славу русского оружия, издревле оборонявшего родную землю от поганых. Отец любил тостовать, и его тосты всегда были достаточно короткими и яркими. - Ну а теперь, дорогие мои, - начал он, вставая с рюмкой водки (коньяк кончился) и обводя всех сидящих за длинным раздвинутым столом развесёлыми глазами, - позвольте мне поднять тост за этого оболтуса, князя нашего Владимира, свет Тимофеевича, - встань, Вовка, тебя тостуют, - который намедни умудрился закончить сельскохозяйственный институт и получить диплом. Да ещё и распределение в науку выбить. Я поднимаюсь. Все сразу зашумели, захлопали. Диплом мой и направление на работу тут же, в который раз, пошли по рукам. Племяши и двоюродные сестрёнки, Людины дочки, которые уже давно перебрались к нам в гостиную и ютились кто на диване, кто возле родителей, завизжали и запрыгали от восторга. Все стали расцеловывать, поздравлять, чёкаться со мной. - Счастья тебе, сынок, - растроганно сказала мама, в свою очередь целуя меня. - Диплом этот дорого тебе достался. Не урони его. Носи с честью звание норильчанина. Я был тронут. Тронут «дипломом», «наукой», но особенно этим «норильчанином». Да, это дорогого стоит. Спасибо тебе, мама. Выпили. - Вовка, а я ведь желала тебе провалиться на первой сессии и вернуться в Норильск, - выпив вино, стала исповедываться Тома. - В голове не укладывалось, зачем тебе это сельское хозяйство? - Да помню, мама мне писала. А я назло тебе на «отлично» сдал её. И из кандидата меня перевели во студенты. Так что спасибо тебе, дорогая, за любовь и ласку! - все прыснули от смеха. - Ну а сейчас - то уложилось, зачем я подался в СХИ? - спросил я. - Да как - то не очень, - засмеялась она и все следом. - Ну да, - в распев заступилась Люда. - За стол все садитесь по три раза в день, а всё «почему да отчего». - Да он же всё равно не агрономом идёт, а научным сотрудником. А они пироги не пекут, на гора хлебушек не выдают, - основательно рассудил Валера. - Потому и сотрудником, что с одной почкой не очень - то побегаешь по полям, - заступилась без нужды уже мама. - Ничё, Вовка, держи краба, - тянет руку через стол Виктор, держа в другой рюмку. - Бог не выдаст, свинья не съест. А то был бы лабухом со своим Гнесиным, ни богу свечка, ни чёрту кочерга… - Вот так ты, Березовский, к музыкантам относишься, - смеётся Таня. - Сказал, тоже - кочерга!.. А может, он стал бы виртуозом аккордеонным, или композитором… И ты бы выпрашивал у него по блату билетик на приставной стульчик на его концерты… А я вспомнил времена, когда после операции был на перепутье и с таким трудом решал, что же делать дальше: продолжать учиться на агронома - полевика, или идти в науку, где всё же в физическом плане полегче. Хотя то же поле, те же «И снег, и ветер…» Но дело решилось само собой, когда увлёкся генетикой и из кружка по физиологии растений при кафедре физиологии перешёл на кафедру селекции и генетики. А потом и документы перетащил туда, то есть написал заявление… - Да бросьте вы, - горячо подытожил наш юрист. - Вовка молодец, он выбрал то, что ему по душе - и агрономия, и селекция, и семеноводство. Вон, диплом его читали же. А в деревне своей всего этого хлебнёт с лихвой. - Да, сынок, ты прав, - тётя Люба взъерошила Лёшке волосы. - Достанется Вове на орехи. Но он крепкий, выдюжит, к маме не побежит, ведь правда, Володя? Да вон и Тима до войны был агрономом. Все уставились на батю. Тот согласно кивнул головой: - Ну да, агрономствовал в степях Херсонеса. - Слушай, Вовка, а где твой поплавок? - Тома озорно зыркнула на меня, намекая, видимо, что без него я ноль пузатый. - Томочка, да ты понимаешь, нету, обещали на следующий год выдать. Все покатились со смеху. «Ну что ж ты, ну как же ты, добыть надо было», - неслось со всех сторон. Ребятишки визжали без умолку. Томка пошла на абордаж: - Слушайте, хлопци и дивчины, а чего мы тут все обмываем? - её чёрные лукавые глаза разили еле сдерживаемым смехом. - Ни тебе поплавка, ни тебе доклада, что да как. Вовка, а ну взбодрись, покажи нам свою учёность, чему там тебя москали выучили в твоей бурсе?.. Пошло общее веселье. Призыв к «бурсе» все с радостью восприняли как сигнал к танцам. Я сел за пианино, и пошло - поехало. Вмиг сдвинули к дивану стол. Засидевшиеся в тесном застолье верхние и нижние конечности просились на свободу. Лишние калории и градусы рвались наружу. Для почину вдарил по «Цыганочке». Даже мать с отцом, которые обычно не выходили на такие провокации - печёнка, солидность, - под общий восторг прошлись «из - за печки», притопывая и прихлопывая, два круга. После них все сразу кинулись в круг. Плясали три поколения Поляковых и два Тихомировых с Лазебными. Потом грянули «Коробочку», и у мужчин сразу по - купечески распрямились плечи, а женщины с затуманившимся взором - видать про рожь ту, высокую, вспомнили, - закружились вокруг них. А уж на «Очах чёрных» сорвали и голос, и танцевальный пыл. Лёшка, опять закутавшись с Татьяной в свои шубы, среди общего шума прокричал мне на ухо в коридоре: «Когда пойдём на Шмидтиху выкладывать “Наташа”? Сегодня вроде не сезон.» Я заржал от неожиданности и послал его вместе с его хохочущей блондинкой к чёрту. Что они и сделали, спустившись по лестнице и хлопнув внизу дверью. Снизу донеслось дикое завывание очередного порыва ветра. Я представил себя на их месте: темень, всё кружит вокруг и надо нести себя в целости и сохранности. А главное, не дать ветру повалить наземь или унести куда подальше твою боевую подругу. Здесь мороз и ветер - первые враги твоего счастливого градуса… Или наоборот. Подустав и растряся застоявшийся в застолье пыл, все в мыле, расселись, как кому повезло. Мама попросила её песню. В этом году у неё стучится юбилей, пятьдесят годков, и я с тоской замечаю, что она стала неравнодушной к этой песне: «Снегопад, снегопад, не мети мне на косы. Не стучись в мою дверь. У ворот не кружи…» Мужчины затуманились, а у женщин заблестели глаза, когда пели её, песню мамину. Потом отец заказал «Тишину», и мы опять с удовольствием выводили: «Ночью за окном метель, метель. Белый беспокойный снег. Ты живёшь за тридевять земель…» И все мы, поющие, вспоминали, что у Тимофея Фёдоровича, впрочем, как и у Галины Дмитриевны, до войны и лагерей были другие, самые первые их семьи… Молодёжь не умеет долго грустить, и с моей подачи мы грянули «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…», с удовольствием подхваченную и первым нашим главным поколением. И на наши молодёжные, современные песни потратили немало общего времени. Подустав от мажора, опять потянуло на лирику, в ход пошли военные, романсы, Есенин, и украинские наши песни. Пели и были счастливы дружеским пением, и благодарны до слёз всем тем, кто вложил в наши души все эти слова и мелодии, старые и новые, которые, казалось, сами вырывались из нас наружу… Таня с Томой подали торты, мороженое, фрукты, кофе. У бати и грамулька коньячку откуда - то откопалась. Круг замкнулся, тем и закончили. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
