Елена Сергеевна спешила домой. Неясное беспокойство, которое она чувствовала со вчерашнего дня, сегодня усилилось. Правда, пытаясь заглянуть в себя, Елена Сергеевна не ощущала страха или тревоги, что что-то томило и не давало покоя. «От Ромочки, наверное, письмо придет,- вдруг подумала она и ускорила шаги.- Что ж я так волнуюсь? Слава Богу, хоть какое-то известие, а то молчит два месяца, так ведь и с ума сойти можно!»

Ее старшин сын уже ходил в дембелях. До конца службы оставалось совсем немного, и Елена Сергеевна с нетерпением ждала того дня, когда откроется дверь и на пороге возникнет улыбающийся Ромка. Знала, что не предупредит заранее о своем приезде, сделает сюрприз. Писать сын не любил. Раз в месяц Елена Сергеевна получала коротенькие письма из части и по ним вела счет пройденному времени. Но в последнее время писем не стало, и Елена Сергеевна заволновалась.

- Успокойся,- смеялся муж,- ну, сама подумай, о чем ему писать? Вот приедет и все расскажет!

Уверенный тон мужа успокаивал, но Елена Сергеевна все чаще и чаще стала проводить время у телевизора, ожидая новостей. А они были неутешительными. Где-то далеко на юге гремели снаряды, гибли люди. Шла непонятная и никому не нужная война, забирая жизни тысяч молодых необстрелянных парней. Даже по недосказанным фразам, по неуверенным взглядам телекорреспондентов можно было понять, что происходит какая-то неразбериха, хотя по всем каналам громко кричали о больших потерях среди противника, о гибели их командиров, которые вновь, как феникс из пепла, возрождались через несколько дней, опровергая все слухи о своей гибели.

- Хватит слушать это вранье,- злился муж,- что ты себя накручиваешь? Ромка далеко, его это никак не коснется. Скоро сама будешь смеяться над своими страхами.

Открыв дверь, Елена Сергеевна сразу же заметила на вешалке солдатский бушлат. Не раздеваясь, она промчалась по коридору и распахнула дверь в комнату.

- Сынок, приехал!!!

Ее ищущий взгляд столкнулся с окаменевшими глазами младшего сына, медленно поднимающегося со стула навстречу матери. С дивана поднялись еще двое. Они мяли в руках фуражки, опускали глаза, но Елена Сергеевна даже не заметила их, завороженная бледным, помертвевшим лицом своего младшенького.

- А где Ромочка?- прошептала она, указывая в сторону вешалки вдруг ослабевшей рукой.- Там висит… А куда Ромка вышел?

- Мам, это не его,- хрипло произнес Гена, делая шаг ей навстречу,- Мама-а-а…

Сумочка выпала из рук. Как во сне, Елена Сергеевна видела почему-то долго идущего к ней сына, слышала невнятные слова военных, но смысл их не доходил до нее. « Что с Генкой,- промелькнуло в голове,- почему он плачет?» Потом ее заволокло невесомым туманом, и она провалилась в спасительную пустоту.

Когда Елена Сергеевна пришла в себя, рядом был муж. У стола что-то писал врач, пахло лекарствами, слышались голоса.

- Витя,- прошептала Елена Сергеевна, дотрагиваясь до руки мужа,- зачем ты пришел, у тебя же работа?

Муж, непонятно всхрапнув, наклонился над ней и, зарывшись лицом в густые, разметанные по подушке волосы, глухо замычал, крепко сжимая ее ладонь.

- Нет, Витя, нет! Это не с Ромкой… Он ведь скоро вернется! Ты ведь сам говорил это! Он вернется! Еще может неделя- две, и он вернется, Витя! Он вернется, вернется, вернется…

Ее громкий страшный крик оторвал от стола врача. Он бросился к дивану, на котором металась Елена Сергеевна, стараясь освободиться от крепких рук мужа.

- Пусти меня! Ромочка, сынок! Ромочка…Он вернется, я знаю! Ромочка! Нет, нет! Отпусти меня! Ро-ма-а-а..!

- Держите ее крепче,- проговорил врач, выпуская из шприца тонкую струйку,- сейчас я вколю ей успокоительное, она заснет.

- Мама, мамочка,- перед Еленой Сергеевной возник Гена,- мам, успокойся, успокойся же!

Лицо сына расплывалось, обретая похожие, но другие черты. Его голос стал грубее, глаза из серых стали карими.

- Мам,- услышала она,- ну что ты так переживаешь? Поцарапало немного, но ведь это не смертельно. Сейчас отдохну и дальше поползу. Только вот дружбан мой, Санька, тяжелый, черт. А оставлять нельзя! Кровью истечет!

Голос Ромы становился тише, и сам он начал отдаляться от Елены Сергеевны, распластавшись на земле и волоча за собой окровавленное большое тело. Прежде, чем погрузиться в спасительный сон , она еще успела заметить грязные, в пятнах, бинты на груди сына и знакомый крестик на черном шнурке.

Все последующие дни Елена Сергеевна помнила смутно. Дом был полон. Кто-то приходил, другие уходили; ей говорили слова соболезнования, пожимали холодные руки; она кивала, механически отвечала на вопросы, как сомнамбула передвигалась по комнатам, иногда застывая на месте, как будто всматриваясь во что-то, невидимое для других. Гена все время находился рядом. Временами перед ней появлялся муж, постаревший лет на десять за эти дни в ожидании гроба с телом сына. Тогда она крепко прижималась к Виктору и шептала ему в ухо:

- Витенька! Почему столько людей? Я устала от них! Пусть они уйдут. Скоро вернется Ромочка, ему отдохнуть надо! А тут столько народу!

- Успокойся, Леночка, скоро все закончится. Потерпи! Вот Гена рядом с тобой. Успокойся!

По ночам, когда муж и сын, как думала Елена Сергеевна, спали, она подходила к большой в траурной рамке фотографии Ромы.

- Ну, что, сынок,- шептала Елена Сергеевна, проводя руками по холодному стеклу,- полегче тебе? Ты же у меня сильный, выдержишь! Ты только доползи, ты ползи, сколько надо. Я тебя не тороплю! Я буду ждать. Сколько надо, столько и подожду. Ромочка, сынок!

Слез не было. Сухие глаза неестественно блестели, в уголках когда-то все время улыбающихся губ застыли глубокие скорбные морщины. Из соседней комнаты за ней неотступно следили глаза мужа и сына.

- Папа,- шептал Гена,- может к врачу ей надо?

- Оставь ее! Если ей так легче, пусть верит, что Ромка вернется! Маме и так сейчас тяжело! А потом видно будет. Поплакать бы ей, легче станет!

В день похорон Елену Сергеевну подвели к большому цинковому гробу. Положив обе ладони на холодную поверхность, она старалась почувствовать сына, но душа оставалась пуста. « Ты не Рома,- думала Елена Сергеевна, обращаясь к тому, кто лежал перед ней, закрытый тяжелой металлической крышкой,- ты не мой сын. Ты чужой мальчик. Но у тебя тоже есть мать. И она ждет тебя. Я знаю, как страшно, когда тебе говорят, что твоего сына больше нет. Как же ей будет больно, когда она узнает! Это же невозможно выдержать! Я теперь это знаю!»

Глядя на жену, Виктор вспоминал разговор с военкомом.

- Открывать запрещено,- сухо проговорил тот на просьбу Виктора посмотреть на сына , а потом понизив голос добавил,- вы поймите, группа попала в засаду, пока пришла помощь, от них ничего не осталось, отдельные фрагменты, да и то…- он махнул рукой, а на лице заходили желваки,- Простите…

Дома Елена Сергеевна сняла с фотографии траурную ленту.

- Ромка вернется,- обернулась она к мужу, яростно комкая кусок черный ленты в руках,- это не наш сын! Не наш!

 

Каждый день теперь они ходили на кладбище. Аккуратный холмик был уже огорожен невысокой оградкой, рядом Елена Сергеевна посадила цветы. Не хватало только памятника.

- Леночка,- уговаривал муж,- скоро сорок дней, надо уже поставить хотя бы небольшой камень. Я заказал, только какую надпись сделать, не знаю. Посоветуй, скажи, как ты хочешь!

- Нет,- мотала она головой,- не надо надписей, мы ведь не знаем, кто там!

- Прекрати, Лена, там наш сын! Пойми ты это!

Но Елена Сергеевна качала головой, замыкаясь в себе, а муж, опасаясь за ее здоровье, снова и снова откладывал разговор на потом.

Звонок в дверь раздался ночью. Елена Сергеевна открыла глаза, прислушиваясь, может, приснилось? Но кто-то продолжал настойчиво нажимать на кнопку звонка, оглушая всю квартиру пронзительным звоном. Елена Сергеевна села на кровати. Проснулись сын и муж.

- Пойди, открой,- сразу вдруг ослабев, прошептала Елена Сергеевна,- Витя, звонят же!

Муж стал медленно подниматься. А в дверь уже нетерпеливо молотили кулаками.

- Мама!- приглушенный дверьми голос заставил Виктора, теряя тапочки, метнуться в коридор,- Мама, это я, мама!

Елена Сергеевна уже не слышала ни хриплого всхлипа мужа, ни восторженного крика Гены, ни звука открывающейся двери. Она снова падала в счастливую пустоту, а перед глазами стоял крестик на черном шнурке и гладкий камень на ухоженной могиле.