Нет больше жизни за окном, есть в поле зренья – занавески. От леса мебели давно душа стремится в перелески. Болят усталостью глаза, но пасть приноровилась к рвоте: лес рук ухватывался за язык, и я теперь – не против. Но я не поднимаю рук, и рук своих не опускаю. Нет больше жизни – только звук в пределах комнатного рая. Гул разрастается. Июнь. Гул разрастается в пустыне вещей. Но в вещем гуле дюн лишь только зной июньский ныне, лес мебели, удобство для оседлости. Компрометируй кочевника, вся жизнь, земля, вся проза, лирика, сатира, и перелески за окном, и духота далекой рощи, и то, что тяжесть под пером – казалось бы, должно быть проще. Даруй мне легкости своей от третьего лица привычку с прекрасным ропотом морей вести живую перекличку. Дай, перебраться через них живым свидетельством того что, небесный существует штрих лишь для оседлости нарочно. |