Там, где зеленеет ряской Лихоборка…

Это второй мой рассказ, написанный под впечатлением беседы с безукоризненно честным курьером Михаилом Петровичем, служащем в ООО «Шестикрылый Серафим».

 

…Лето в нынешнем году (дай Бог здоровья этим, так называемым синоптикам, которые не то что на месяц вперед, но и на ближайшие три дня не могут выдать правильного прогноза) выдалось жарким и сухим, с частыми пылевыми ветрами, дующими, наверное, из самого центра Африки. Обещанные ГИДРОМЕТЦЕНТРОМ ливневые дожди проливались где угодно, но только не над Москвой и Московской областью. В горячей пыли без сил, словно дохлые валялись рыже-коричневые воробьи и заморенные дворняги неопределенного пола и самых разнообразных окрасов.

Со стороны Талдома на первопрестольную наползали сизо-удушливые дымы горящих торфяников.

Охлажденные прохладным сквознячком кондиционеров начальники самых различных рангов, начиная от министра и заканчивая самой распоследней начальницей курьерского ООО, через посредства телефонной связи передавали свои пожелания измученным, мокрым от пота исполнителям, и толстыми синими, а иной раз и красными маркерами чертили на своих схемах и графиках уверенно ползущие вверх кривые.…Впрочем, и пропотевшие работяги, и охлажденные начальники, и те и другие с каким-то нечеловеческим остервенением ожидали выходного дня.

…Высокая и длинноногая Лариса, супруга Сергея Давыдова, экскаваторщика из СУ№ 23 «ГИПРООРГСЕЛЬХОЗСТРОЙ, грациозно и можно даже сказать элегантно толкала перед собой ярко-оранжевую, похожую на жука немецкую газонокосилку. Отвалы пряно пахнущей, мелкопорубленной травы веером разлетались из широко раскрытого патрубка, окрашивая лодыжки точеных, покрытых светло-золотистым пушком загорелых ножек этой самой Ларисы во все оттенки молодого шпината.

Врррррж - прошелестело что-то мимо уха Сергея, занятого в этот самый миг нанизыванием мокрого, серовато-розового мяса в крупный кусочек на длинные, витые шампура, а от бешено заскакавшей газонокосилки, в ужасе открыв рот и забыв про свою грациозность во всю прыть убегала побелевшая Лариса.

- Крыльчатка полетела, не иначе!

понял Давыдов и бросился через весь участок к продолжающей бешено прыгать и реветь неуправляемой газонокосилке.

В понедельник, в связи с отсутствием дизельного топлива и мощного похмелья у своего непосредственного начальства, Сергей, вооружившись справочником сел в пустующей прорабской и принялся методично обзванивать ремонтные мастерские.

Новую крыльчатку ему пообещали продать в Богом забытой шарашке на другом конце Москвы в районе Лихоборской набережной.

1.

- …Следующая остановка «Лихоборская набережная».

просипел, простужено динамик и красный, словно после финской бани Давыдов вывалился из раскаленного автобуса.

К заводику, где арендовала помещение мастерская по ремонту дачной техники, вела довольно сносная асфальтовая дорожка, но один вид мягкого и податливого асфальта вызывал отвращение и Сергей решил срезать угол, пробежав по толстой и влажной трубе невесть, зачем проложенной поперек этой самой речушки - Лихоборки.

.Отважно ступил он на эту трубу, через которую иногда сердито переливалась сизая от бензинных разводов речная вода, но клееная подошва Давыдовых штиблет самым неожиданным образом отошла, зацепившись за какую-то ржавую клепку и Сергей с громким криком, в котором явственно поминалась чья-то мама, упал в воду и довольно быстрое течение увлекло незадачливого экскаваторщика под осклизлую нижнюю часть трубы.

Через мгновенье, громко охая и смачно сплевывая горькую, отдающую щелоком и стиральным порошком воду, Сергей вынырнул, и с отвращением ступая на илистое дно реки, побрел к берегу.

Раздвинув довольно плотные заросли прибрежного камыша, Давыдов вдруг остановился, словно забыв, что стоит он не на сухом и теплом берегу, а самым идиотским образом застыл посреди речки, и по ногам его скользили то ли пиявки, а то ли пузыри болотного газа. Дело в том, что прямо перед Сергеем, на пологом бережке, подложив под ягодицы какую-то дощечку, сидела совершенно обнаженная девушка, с длинными, огненно-рыжими волосами. И она, эта самая рыжеволосая, взирала на мокрого, облепленного тиной и ряской Сергея совершенно спокойно и равнодушно. Разве что, где-то, в самой глубине ее удлиненных зеленых глаз, слегка затененных длинными темными, загнутыми вверх ресницами читались легкая насмешка и даже как бы призыв…

Обычно решительный экскаваторщик тем ни менее призыва ее не понял, а, буркнув что-то не членоразборчивое (лишь в первом абзаце явственно слышалось восторженно-удивленное:- Ну, ни хрена себе!), для чего-то прикрываясь ладошками, словно крейсер, поднимая зеленую волну, поспешил к берегу.

- Раздевайся, рыбачек, - протяжно и лениво проговорила она и, достав неизвестно откуда большой костяной гребень, принялась расчесываться.

- Раздевайся, пусть твоя рухлядь пообсохнет на солнышке, а ты пока доставай свои сети, что-то проголодалась я нынче…

Голос ее негромкий и грудной вогнал оробевшего Давыдова в состояние странного озноба (аж зубы застучали), впрочем, вполне возможно, что это просто мокрая одежда, подсыхая на слабом ветерке, делала свое коварное дело.

Он закашлялся и поборов свое, столь непривычное для себя состояние, застенчиво проговорил, снимая порченные гнусной водой Лихоборки свои некогда очень даже приличные шмотки:

Ну, если честно говорить я совсем даже и не рыбак, а совсем даже и наоборот - экскаваторщик. Да и одежда моя никакая не рухлядь, по крайней мере, была: и джинсы, и батник, все натуральное, не Китай.…И вообще меня Сергеем зовут, Сережей.

Девица, слушая разговорившегося Сергея, продолжала расчесываться, при этом ее наэлектризованные волосы поднимались навстречу гребешку. Слегка тяжеловатые груди также послушно поднимались при каждом движении девушки.

- Как странно ты разговариваешь, Сережа. Вроде бы и по-нашему, а что-то я тебя не пойму.… Говоришь, что не рыбак, а сам в одежде по реке бродишь, а так только мужики делают, когда с бреднем ходят. Экскаваторщиком, каким – то обозвался, да и вообще, робкий ты какой-то, ровно и не мужик.

- Что значит не мужик!?

Обиделся успевший раздеться до трусов Давыдов.

- Еще как мужик! Просто мне сейчас жутко некогда. Спешу я, понимаешь? На вон том заводике мне обещали сегодня крыльчатку достать. Лариска, половина моя, на пенек косилкой наехала, вот и сломала деталюху…

Сергей еще не закончил говорить, а глаза его, по-обыкновению довольно узкие, тут округлились и полезли куда-то вверх, прямо под челку, неровно остриженных темных волос.

На том месте, где совсем еще недавно, не более четверти часа назад, темнело пыльно-рыжее, кирпичное здание вышеуказанного предприятия, сейчас в застиранное, блекло-голубое небо упирались мохнатые лапы огромных, в два обхвата, высоченных сосен.

- Эй! Куда? Да что же это такое? Сергей как был, в одних трусах, так и выскочил на пологий бережок, истоптанный коровьими копытами и загаженный свежими коровьими лепешками, на одной из которых незадачливый экскаваторщик тут - же и поскользнулся. Когда он все ж таки поднялся, брезгливо вытирая дурно-пахнувшую левую ногу о траву, на бугорок, пузырившийся по-над Лихоборкой, на тонких коленчатых ногах выбежал белый, в рыжих кляксах теленок, но, заметив ползающего на коленях Давыдова, сердито и обиженно замычал, задирая высоко в небо свою ушастую голову.

Ополоумевший Сергей, кубарем скатился прямо к ногам недовольно фыркнувшей девушки. Теперь она лежала на животе, словно нарочно, чтобы Давыдов смог по достоинству оценить ее фигуру и сзади.

- Что ж ты кричишь-то так, Сережа? Теленочка моего, небось, до смерти запугал? Ну и женишка мне нынче судьбинушка моя разнесчастная послала…

Рыжеволосая красавица деланно всхлипнула, не забывая при этом игриво поглядывать в сторону Давыдова.

– А ты-то, кто такая?- В голос завопил он, пожирая взглядом ее ладную, загорелую фигурку.

- Пастушка, что ли? И не пора ли тебе, милая моя и представится?

- Да какая же я пастушка?- протянула она, переворачиваясь вновь на спину. – Русалка я…Али не признал? Акулиной кличут.

- Да врешь ты все! - засмеялся Сергей. – Русалки, они знаешь какие? С хвостами и в чешуе.…А ты вон, голая вся …

- Дурачок ты Сереженька, право слово дурачок. Вспомни, что про нас, про русалок то народ русский говорит: «Тот же черт, только волосы рыжие». А ты говоришь хвост, хвост.…Да ладно, Бог с ним, с хвостом. Иди ко мне, Сереженька, иди родненький. Истосковалась я одна одинешенька, извелась без друга сердечного, без ребеночка малого. А теленок что, он конечно животинка добрая, а все ж не человек. А мне бы ребеночка, лучше б конечно мальчика.

Давыдов, практически уже уговоренный, обеспокоено огляделся вокруг себя, приподнявшись на жилистых, мускулистых руках профессионального механизатора, но, не обнаружив ничего подозрительного, кроме как морды любопытного теленка обреченно вздохнул и сдернул с себя трусы.

– Эх, Акулина, Акулина. Как – то все это не правильно, как-то не по-людски…

Но уже через минуту руки его жадно летали по прохладному ее телу, а жесткие, обветренные губы экскаваторщика, нетерпеливо искали податливые, слегка отдающие тиной губы русалки…

2.

- Да, дела…

протянул Михаил Петрович, откинувшись на жесткой кушетке с ножками, намертво прикрученными большими болтами к полу, застеленному старым, вышарканным линолеумом. Здесь, на втором этаже нервно-психиатрической клиники Кащенко, куда послала его, кадрового курьера ООО «Шестикрылый Серафим» судьба в лице начальницы Голбан, Евгении Павловны (дай Бог ей здоровья), вся мебель, как успел заметить глазастый курьер, была прикручена к полу.

- Ну а дальше то что?- поинтересовался Михаил Петрович у здоровенного мужика в светло-синей, странного вида одежке без рукавов и пуговиц, с темным ежиком стриженых волос и синей, грубо сделанной наколкой «Лариса», вытатуированной на предплечье правой руки, сидевшего рядом с ним, перед кабинетом под номером три, где на ярко-начищенной, бронзовой дощечке темнела гравировка:

МАХИН СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. ГЛАВ. ВРАЧ ОТДЕЛЕНИЯ.

- А что дальше? Да ничего особенного.…Зачастил я к ней, к русалке своей. Куплю в магазине свежей, а еще лучше если живой рыбы (уж очень она, Акулина то уважала рыбку свеженькую), пряников да карамелек грамм пятьсот, и к ней. --Поднырну под трубу и опять я оказываюсь неизвестно в каком веке, рядом с ненаглядной рыбкой моей. Спрашивал я ее по-первости, что да как, да она отмалчивалась чаще всего. Лишь один раз проговорилась, что ее мать, отца да брата старшего, опричники порубали.… Так что, Михаил Петрович (так, кажется?), сам видишь, в какую древнюю старину я попадал, всего-навсего поднырнув под эту трубу.

-Работу свою я, естественно забросил, да и то: ну какая работа, когда там, Акулина моя голодает? Кто ей, бедолаге кроме меня покушать принесет. Неделю другую я еще кое-как Акулинушку мог совмещать с супругой моей, Лариской, но потом совсем стало невмоготу. Как ночь, благонервная моя пристает ко мне: « когда, мол, ты, Сереженька супружеский долг выполнять собираешься?» А какой там долг, когда я на нее смотреть без отвращения не могу.

-Купил я как-то бутылку водки, приговорил ее в гордом одиночестве, а потом взял да и признался своей разлюбезной во всем: и о девушке-русалке, и о том, что работу уже месяц как бросил, и о том, что я ее, Лариску то бишь, уже и не люблю вовсе, обо всем рассказал.…Об одном я ей, Лариске моей бывшей, естественно не проговорился, и к каким только способам она не прибегала, к каким только хитростям не обращалась - где, под какую трубу нырять то следовало.

-Лариска баба ревнивая, возьмет да и поверит, да под трубу и поднырнет, а там, Акулина, голубушка моя, меня дожидается, а уж совсем не супругу мою, гневом праведным распаленную.

Мужик вздохнул, глубоко и протяжно, словно тюлень в зоопарке и, распахнув окно, осторожно провел крепкими, кривоватыми своими пальцами по толстой, вмурованной в стены решетке.

- Вот и осень пришла. Вторая уже, как я с девочкой моей, с Акулинушкой расстался. Да и расстался не по-человечески,

не по - хорошему.…Сказал ей животик ее, уже сильно округлевший огладив, что скоро приду к ней уже навсегда, насовсем,…Мол, домик срублю над бережком, да и о дровах на зиму пора подумать.

-Она поцеловала меня, рукой махнула на прощание и в воду- осень подступала, вода охолодела, вот и торопилась русалочка, каждую свободную мину в воде проводить.

-А я только из-под трубы выскочил, переоделся в сухое, а тут как тут, санитары подскочили, схватили за локти и в машину…

-Нет! Я этого суки своей никогда не прощу! Сволочи! Гады! Откройте окна, она скоро придет, ей же там холодно!

Мужик всем телом повис на решетке, с размаху начал биться головой о поперечины окна, подоконник, рифленую арматуру решетки. Со всех сторон подлетели высокие и мордатые медбратья, подхватили припадочного под локотки и потащили куда-то вдоль коридора. Из кабинета выскочил низенький, совершенно лысый мужичонка в мятом халате и закричал фальцетом вдогонку:

- Давыдову как обычно, двойную!

Потом он, надо полагать тот самый Махин, Сергей Николаевич, увидел у окаменевшего от всего увиденного Михаила Петровича в руках служебный пакет, и устало протянул за ним руку.

-Давайте, я, где надо распишусь…

- Скажите, товарищ - слегка волнуясь, спросил его тот.

- А что, Давыдов и в самом деле не здоров?

- Давыдов то?...Несомненно. Шизофрения, паранойяидальный бред, надо полагать на фоне белой горячки.…Да у него там целый букет…

В странном, тихом отупении, Михаил Петрович возвращался к трамвайной остановке. Желтые осенние листья пересушенными сигаретами шуршали у него под ногами и расплюснутыми морскими звездами плавали по поверхности заросшего прудика.

- Да, осень. Скоро станет холодно, а она там, одна…

- …Следующая остановка «Лихоборская набережная».

просипел, простужено динамик автобуса и Михаил Петрович, с авоськой, забитой брикетами с мороженой навагой,

оглядываясь по сторонам, направился к реке…