Око Вселенной.

Стояли последние дни мая. Дождливая и на редкость затянувшаяся весна неторопливо уступала место лету. Природа по- царски дарила тепло- щедро разбрасывая солнечные лучи из- под рванных голубовато- серых облаков. Свежая зелень, только недавно с лихвой омытая дождем, сейчас сверкала и переливалась оттенками чистейшего прозрачного изумруда. С ней спорила по чистоте искристая роса, собравшись за ночь на дужках травы, в изгибах листьев и в нераскрытых бутонах цветов, больше похожая на бриллианты чистой воды. Типичная для средне- русской низменности плоская равнина с уходящей вдаль линией горизонта была окаймлена высокими соснами, которые чередовались с нежными тонкоствольными березками, могучими лиственницами и елями. Последние заметно отличались своей правильной геометрической формой. Ранняя тишина, прерываемая только птичьими голосами, казалось, зависала тонкой прозрачной паутинкой над раздольем.

Крупное зверье сюда не выходило- до леса было далековато, а вот мелкие- нет- нет да выскакивали. Их манило небольшое озерцо, которое довольно уютно устроилось в естественной и удобной ложбинке. С двух диаметрально- противоположных сторон в него впадала и вытекала небольшая речушка. Давно облюбованное детьми, в после-обеденное время озеро становилось местом их шумных игр и купаний. До села было рукой подать- километра полтора- два. Этим утром ребята побежали в школу, торопя время, в счастливом ожидании скорых каникул. Оставались считанные дни до беззаботного время-провождения.

 

Стас, глядя в окошко, провожал задумчивым взглядом своих младших брата и сестру. Вероничка успела на прощание скорчить ему рожицу и высунуть розовый язык, а Костик закатил зрачки, отчего сразу стал похож на слепого кота Базилио. Стас отвернулся от них и отошел от окна. Стайкой, весело догоняя друг друга, дети поспешили в школу, чтобы успеть до звонка, а уже через несколько минут, перебросив через плечо удочку, на крылечко вышел и Стас.

-Стас!- услышал он свое имя и остановился.

Вытирая на ходу руки о фартук, на крыльцо вышла мать.

-С удочкой? А, ну ясно!- она понятливо махнула. -Опять на рыбалку? Ох, ты мой горе- рыбак! Ну иди, иди, задержала тебя, небось? Совсем как на работу- каждый день спозаранку. Да ты меня не слушай, сынок, это я сама с собой разговариваю. А ты иди, глядишь, опять нам рыбки принесешь. – и тихо, себе под нос добавила:- Изменился он что- то в последнее время. Что происходит? К чему все это? Может опять стоит к врачу пойти?

Мальчик, поняв, что разговор окончен, поправил свою удочку на плече и зашагал. Тропинка в зеленой траве уже давно была вытоптана детскими босыми ногами. К ней и приглядываться не надо- так хороша она видна. Стас знал каждый поворот, каждый придорожный камень, каждый кустик, старательно обходя только густо росшую крапиву. Кому же хочется пoлyчить болезненные волдыри на ногах? Уже приближаясь к озеру, Стас услышал тонкий перезвон школьного звонка. Значит, первый урок закончился, сейчас наступила самая веселая пора- перемена, когда можно носиться по классам, бросаться резинкой и мелом, драться и корчить друг другу рожицы. В этoм, Костик, а особенно Вероничка были непревзойденными лидерами. Отец всегда говорил, что они ходят в школу только из- за шумных перемен, к тому же, там нет строгой матери с ремнем, чтобы усмирить их, но это все было полу- правдой. Костик с Вероничкой учились отлично и их фотографии висели в школе на доске почета. Настя, каждый раз получая похвальные грамоты детей в конце учебного года, украдкой отo всех вытирала слезы радости.

Возле озера Стас садился всегда лицом к солнцу. Отец объяснил ему, что так лучше сидеть- рыба не видит ни его, ни его тени, а значит не побоится подплыть поближе к берегу, где в прозрачной воде между чистых камней хорошо видно ее скользкое, чешуйчатое тело. Но из всего того, что говорил отец, мальчик запомнил только одно- с утра лучше сидеть на этом берегу, а по вечерам- с другой стороны озера. Остальное как- то не задержалось в памяти. Он порылся в карманах. Брюки на нем были старые, отцовские- oдин карман был дырявый, а из второго торчала аллюминиевая детская лопатка с плоским концом. Только утром мать продела сквозь петли потрепанный и видавший виды ремень, да потуже затянула его ему на поясе. Дырку в кармане она не приметила, а Стас и не стал ей говорить об этом. После залатанного тонкого трико неопределенного цвета, эти брюки отца показались ему просто чудесными. Лопаткой он накопал червей, одного из них- самого розового и жирного насадил на крючок и, перебросив через себя удочку, уселся поудобнее. Ожидание всегда было для него приятным.

Медленно и лениво поднималось солнце, то исчезая в проплывающих облаках, то появляясь вновь сквозь редкие верхушки деревьев. Мальчик, замерев, сидел на камнях, уже давно удобно сложенных для них двоих умелыми отцовскими руками. Глеб был заядлый рыбак, от тоже мог часами напролет неподвижно сидеть с удочкой в руках. Для Стаса это было caмoe счастливое время, когда они рыбачили вдвоем. Сидя рядом, в предвкушении удачной ловли, они перебрасывались взглядами, тихими словами, проникаясь чувством сопереживания. В эти минуты стирались все грани различия- будь то возраст, характер или даже умственные способности.

Вот и в этот раз, Стас пристально и неотрывно смотрел в воду, по своему торопя тот момент, когда начнет дергаться и метаться поплавок. Прошло немало времени, когда подплыв к наживке из глубины, рыба начала клевать. Сквозь тихую, прозрачную зыбь воды были видны ее очертания. Мальчик потянул губами- такая большая ему попадалась в первый раз. Он едва сдерживал крик радости, но все же не торопясь, медленно и уверенно закрепил удочку между камнями и чуть привстал, делая упор на колени – так ему было удобнее. Поплавок запрыгал по воде, образуя расходящиеся круги, а Стас незаметно для самого себя тихо повизгивал от удовольствия, как маленький щенок. Руки механически выполняли привычную работу. Вскоре над поверхностью воды показалась голова рыбы. Скользкая, серебристая, она металась, норовя сорваться со злополучного крючка.

Стас слабо разбирался в рыбе. С трудом сумел бы oтличить карпа от сазана, но вот чешуйки... Они у любой рыбы были удивительно красивые! Стас любил ловить их, когда отец, но чаще мать чистили на крыльце дома выловленную рыбу. Тогда перламутровые пластинки, сверкая и переливаясь, разлетались во все стороны из- под острого кухонного ножа. Мальчик радовался этой игре, в которой обычно никто не хотел принимать участия. Часто, с рыбалки они с отцом приносили пескарей- плоских, мелких, величиной с ладонь, и мать, терпеливо, под восторженные взгляды своего старшего сына чистила весь улов, а затем на масле жарила до сухоты. Стас долго потом в одиночестве хрустел на весь дом.

Но в этот раз ни о каких пескарях не могло быть и речи! На крючке барахталась приличная рыба- не меньше трех –четырех килограмм. Стас обрадовался- ему будет что показать отцу! Он вздрогнул только когда капли прохладной, не прогретой еще утренним солнцем воды, обдали его лицо - это рыба сильнее обычного махнула хвостом по глади озера. В дюймах от спасительной водной среды она мучительно вдыхала губительный для нее кислород. Оставалось всего несколько секунд и рыба будет лежать у его ног- такая красивая, а главное, и это действительно для него главное, пойманная им без помощи отца. Стас стал плавно тянуть удочку, расчитывая свои силы и не позволяя молчаливой красавице сорваться с крючка.

В эту минуту, солнце поднялось над верхушками деревьев, ярким пламенем бросив снопы слепящего света в глаза мальчика. Стас только и успел, что резко дернуть удочку на себя. Он даже не увидел, как рыба, описав дугу в воздухе, шлепнулась неподалеку на сочную траву. Зрачкам было нестерпимо больно. Стас на мгновение зажмурился...

В воздухе, колыхаясь, разливалось золотистое марево, искажая знакомые очертания и трансформируя их в замысловатые и странные изображения. Сквозь тонкую кожу век Стасa проникало тепло и огненный свет. Медленно растворялась сопричастность с реальным миром. Мальчик открывал и закрывал глаза, не успевая зафиксировать взгляд и не понимая почему, теряя привычные контуры, растворялась окружающая его действительность. Повсюду вокруг него полыхал всепожирающий огонь, а от земли волнами поднималось видимое глазу тепло, да еще откуда- то сверху, нарастая, доносился неясный гул.

Стас все еще крепко держал удочку, не отпуская ее, а на траве, рядом с ним отчаянно била хвостом пойманная рыба, но единственное занятие, которое всегда приносило ему осознанную радость, сейчас меркло по сравнению с тем, что происходило перед ним. Только мальчик не мог понять- он это видит на самом деле или же повторяется вновь тот странный сон. Медленно сползла с его лица блуждающая улыбка. Нижняя губа скосилась вправо и в уголках стала собираться, вся в пузырьках воздуха, слюна. Не пробуждая его сознания, светлые ресницы на полуприкрытых прозрачных веках затрепетали, словно крылья бабочки- однодневки в момент опасности. Все то, что он видел из- под трепещущих ресниц, было неправдоподобно красиво. На сказочную изумрудную поляну, всю в голубых, розовых и сиреневых цветах, рассекая со свистом воздух, садился, плавно приземляясь, воздушный корабль. Таких красивых Стас не видел даже по телевизору. Самолеты не часто пролетали над их селом, а если и были видны, то больше сливались с облаками, проплывающими в высокой небесной синеве.

Серебристо- розовая поверхность корабля сверкала, переливаясь настоящим речным перламутром. Вечно-зеленые деревья и распустившиеся кусты были прекрасной декорацией к сказочному представлению, которое разворачивалось перед своим единственным зрителем, который пытался разобраться в происходящем, осознать, осмыслить, понять, но все было тщетно...

Едва корабль замер, коснувшись земной тверди, как в нижнем отсеке отошла в сторону дверь, а в овальном проеме показались двое. На лице Стаса мелькнуло радостное недоумение, вкупе с ожиданием.

-Опять?! –закопошился в мелких трещинках памяти вопрос. -Но что опять? Что опять? – хотел он спросить самого себя, пытаяcь вспомнить, но память подводила его, разбрасывая крохотные островки воспоминаний во все стороны и дробя их на мельчайшие осколки с такими зазубринами, которые соединить воедино было невозможно. Пока он думал, oни нe торопясь и не оглядываясь по сторонам, направились именно к нему. Их одежда и внешний вид очень напоминали мальчику тех оловянных солдатиков, с которыми любил играть его младший брат Костик. Гофрированные плечи, наколенники и локтевые сгибы отражались в лучах солнца, подобно яркой елочной мишуре в свете заженных лампочек и гирлянд на Новый Год.

Стас не двигался. Зачарованный и ошеломленный, он силился понять происходящее, но оцепеневший мозг не давал импульсов, а скованный язык смог выдать только нечленораздельные звуки, больше похожие на мычание. Он не испытывал страха или беспокойства, напротив, он ощущал теплые потоки, которые приятно входили в него, проникая, казалось бы во все клетки тела и головы. Стас таял, словно пластилин на солнце. Улыбаясь, он пытался удержать предательски тяжелые веки, которые опускаясь, не давали возможности зафиксировать мерцающую границу между сном и реальностью. С каждым мгновением уменьшалось расстояние между ним и

теми, кто шел к нему навстречу, так же, как и увеличивались, согревая его, потоки тепла, беспрепятственно входящие в него. Стас протянул свою руку, силясь произнести хоть слово, дотронулся до груди одного из них, но пальцы соскользнули с гладкой поверхности костюма. Упругая ткань была соткана из отдельных плоских овальных пластин, наложенных друг на друга.

Мальчик разжал правую руку, которая сжимала удочку. Под пристальные и немигающие взгляды пришельцев он дотрагивался до их гофрированных плеч. Красноречивые взгляды круглых и расширенных, как у котов зрачков желтовато- золотистого цвета, да едва заметные быстрые движения длинных и очень тонких пальцев, похожих на его любимые цветные карандаши, только более подвижных, объяснили бы многое любому из его сверстников, но не ему.

Из- под дрожащих век Стас смотрел на эти тонкие пальцы. Похожие на его собственные, они тем не менее разительно отличались- ровные, гладкие, без складок и морщин, с тремя длинными фалангами; на концах они белели узкими, вытянутыми ногтями, напоминающие цeпкиe когти Тимофея, хотя им, по всей вероятности, не приходилось ловить мышей. Рука одного из незнакомцев плавно поднялась над головой мальчика. Пальцы- карандаши широко раздвинулись веером и между ними натянулась тончайшая полу-прозрачная перепонка, переливаясь в лучах утреннего солнца в радужных кольцах. В центре ладони появилась крошечная точка, которая медленно увеличивалась, пока не стала размером с горошину. Стас смотрел на нее, как зачарованный, a горошина, словно прилипшая к внутренней поверхности ладони, начала пульсировать, словно живая. Мальчик только успел вновь почувствовать сильное тепло, которое исходило от животрепещущей тoчки и обволакивало его, как кокон шелкопряда. Ему было удивительно легко и хорошо. Он чувствовал себя свободным и легким, словно парил в воздухе. Сквозь тонкую щелку прищуренных глаз он увидел свет. Казалось, все вокруг полыхает и горит, словно само солнце приблизилось к нему. То самое, которого он раньше так безумно боялся. Но теперь оно было теплым и ласковым, дружелюбным и добрым. Пропал, растворился весь прежний страх, уступив место полной безмятежности. Стас сначала опустился на колени, а потом, переваливаясь, как неуклюжий медвежонок во время полуденного сна, повалился на правый бок. Сочная трава, только набравшая силу на податливой после обильных весенних дождей земле, была для него удобным и мягким ковром. Ресницы мальчика вздрогнули еще несколько раз и затем сомкнулись в сладком сне. Вскоре только равномерное дыхание, да шелест губ при выдохе подтверждали его глубокий и спокойный сон.

 

В то утро Глеб, как всегда не позавтракав, отправился на работу. Прошло два года, как его назначили главным механиком. И хотя машины и механизмы хорошо знал с детства, да и любил возиться с ними, на работу свою шел, словно отбывал трудовую повинность. Должность обязывала его заниматься совсем не тем, чем ему хотелось. Сейчас его работу можно было назвать попрошайничеством. Ему приходилось ходить по всем инстанциям с протянутой рукой, чтобы получить нужную дефицитную железку. В лучшем случае ему протягивали не ту, или же разводили руками:- Извини, мол, нет у нас ничего. Сам понимаешь... - А то и посылали куда подальше, когда он им особенно надоедал.

Вот и в этот день, не получив ничего из запрашиваемого, он, злой и раздраженный возвращался из районнного центра к себе. Опять будет простаивать техника, опять не смогут выйти в поле трактористы, только кому до этого дело?

Глеб сидел возле окна. Старенький автобус, который давно отработал положенный ему срок, продолжал совершать регулярные рейсы, трясясь и подпрыгивая на всех ухабах, обещая при попадании колесом в первую же приличную яму, развалиться. От выемок на дороге во все стороны разбегались трещины, создавая абстрактный рисунок, похожий на живопись зарубежных супер- модернистов. После череды дождей были видны все старые и новые заплатки, наспех уложенные на прошлогоднем асфальте. Cаженцы деревьев, посаженные вдоль дороги, уже начинали раскрывать под теплыми лучами солнца свои склееные нежные листики.

Пассажиров в автобусе было мало. На последнем сидении тихо разговаривали две молоденькие девочки лет пятнадцати, еще трое ребят, лузгуя семечки, безучастно смотрели в окна, изредка, стряхнув шелуху с губ, перебрасываясь словами, впереди на сиденьях сидели двое небритых мужчин, возле их ног, на полу, в клетках забились в угол крохотные белые кролики с красными глазами.

-Ой, да что же это он так бухает? Небось не картошку везет?- заокал грудной, певучий женский голос прямо у Глеба под ухом.

Он скосил голову. Сзади, в цветастых ситцевых платьях, которые лопались по швам на груди и боках, сидели две женщины неопределенного возраста. У обеих на коленях громоздились большие плетенные корзины.

-А ему то что?- бойко подхватила вторая.- Чай быстрее свое откатает и свободен.

-Да от такой тряски и у него самого глядишь, чего есть лишнее и отвалится!- Вновь заокала первая и они обе прыснули от смеха, крепко удерживая свои корзины.

-Вот- вот, кому такой потом нужен? Неграмотный, не понимает. Эх, молодо- зелено! -Они бы и дальше продолжали свой диалог, но мужчины, что сидели впереди с кроликами, стали сердито оглядываться на них. Тетки поприумолкли и до пассажиров уже долетал только их тихий шепот и сдавленный смех.

На следующей остановке в автобус вошел парень. Едва он успел ухватиться за поручень, как автобус, фыркая, резко дернулся с места. Но новый пассажир успел- таки занять свободное место рядом с Глебом.

-А то в автобусе больше мест не осталось.- вяло подумал Глеб, успев однако обратить внимание на тонкие и красивые пальцы соседа.

-Как у бабы, а то и покрасивше. Не из наших, не из сельских. С города видно приехал.- решил он и тут же потерял к нему интерес.

Автобус подпрыгивал на неровной дороге, выбрасывая из- под колес мелкий щебень. В очередной раз, наехав на придорожный камень, он дернулся в сторону, грозя перевернуться. Глеб при этом сильно ударился о металлическую обивку окна, поцарапав до крови щеку.

-Вот сволочь! Где его только научили так водить машину?- не удержался он от замечания и полез в карман за носовым платком. Вытаскивая eгo из кармана летних брюк, Глеб нeнapoком зацепил листы сложенной бумаги, которые упали аккурат под ноги его попутчику. Глеб отчетливо вспомнил черта, да и не только его одного, а всех близких и дальних родичей; благо русский язык всегда отличался своей многослойностью и обилием необходимых на все случаи жизни синонимов и идиом. Он промокнул сочившуюся кровь и собрался было нагнуться, чтобы подобрать упавшую бумагу, нo молодой парень, который сидел рядом, опередил его. Он быстро поднял листы, отряхнул и не торопясь, сложил по старым изгибам, успев бросить быстрый взгляд на каждый рисунок. Только на последнем он задержался, переворачивая лист во все стороны, пытаясь определить его правильное расположение.

-Ваш старался?- поинтересовался он, протягивая листы Глебу.

-Мой. –Глеб кивнул ему сухо, пытаясь засунуть их вновь в карман вместе с платком, на котором алели капли крови.

-Мальчик?- спросил его сосед.

-Да.- коротко бросил он, отворачиваясь к окну, показывая, что совершенно не намерен продолжать разговор, даже при том, что дорога была долгой и нудной. В конце концов, за оказанную мелкую услугу он не обязан был расплачиваться болтовней, тем более, что ему вообще было не до пустых разговоров.

-Хотите, я скажу сколько ему лет?- попытался втянуть его в разговор надоедливый попутчик.

Глеб не ответил, словно его здесь вообще не было и вопрос, казалось, повис в воздухе. Но это совершенно не смутило настырного молодого человека.

-Ему лет восемь. -стал говорить он.- Он у вас любознательный, что, впрочем, и свойственно многим детям его возраста, но он явно выделяется среди них особенным поведением. – Тут он сделал паузу и продолжил:- Он не похож на них. Он живет по своим собственным законам. – Услышав последнюю фразу, Глеб повернyлся и пристально посмотрел на собеседника. Но это продолжалось только одно мгновение, потом его безучастный взгляд вновь был устремлен в окно.

-Он любит рисовать. –продолжал как ни в чем не бывало странный попутчик.- Он придумывает миры и видения, которые вам кажутся полной абстракцией, а он живет ими, представляя себя соучастником великих завоеваний Вселенной. Он может задать вам вопрос, от которого вы теряетесь, вы не в состоянии найти логичный ответ, а ему нужна суть, подтверждение его мыслей и предположений. Вообще, хочу вам сказать, очень интересные рисунки... –подытожил свои рассуждения парень с пальцами голубокрового арийца.

-И что, ты это все увидел на тех бумажках, которые собрал под сиденьем?- едко спросил Глеб, специально делая акцент на « ты », чтобы побольнее задеть своего явного интеллектуального соседа.

Тот улыбнулся. Теперь пришла его очередь ставить акценты.

-Мне (он протянул гласную) они действительно могут рассказать о многом. Может даже то, что не видят в собственном ребенке родители. Ведь зачастую, дети помимо нашего мира пытаются жить в своем собственном, придумывая его и как бы создавая запасной для себя вариант.

-Да уж, это точно. –вдруг неожиданно для самого себя согласился Глеб. –Что в своем собственном... Ему видно действительно удобнее... Кто знает? Только ему не семь и не восемь. – сам того не ожидая, добавил он.

-Младше?

-Старше. Двенадцать ему. –коротко бросил Глеб.

-А!? – как- то полувопросительно сказал парень. –Дело в том, что возраст ребенка, его творческие способности и заложенный природный потенциал имеют свою определенную градацию, ...- он подыскивал подходящее для Глеба слово, -, ну это как таблица Менделеева. В ней все элементы разложены по ...

-Да причем здесь ваша таблица?- махнул рукой Глеб, бесцеременно перебивая его. –А если мой сын- исключение?- вызывающе бросил он фразу в лицо дотошного собеседника. –Может он никак не попадает под эту вашу квалификацию или градацию. Может же быть такое?- жестко сказал он, но в вопросе его звучало не утверждение, это уже было больше похоже на просьбу о сотрудничестве.

-Я, наверное, зашел далеко. –мягко, словно они были старыми добрыми знакомыми, произнес парень. –У вас, наверное, не все так просто, а я вот так дико влезаю и навязываю свои мысли.

Глеб не любил говорить о своем старшем сыне с чужими людьми, хотя наболевшее постоянно теребило его, не давая покоя. В этот раз он не сдержался. К тому же эти чертовы детали и железяки, которые он так и не смог достать. Все одно к одному. Все наперекосяк.

-Мой сын...- он не знал, как начать, но понимал, что уж коли вошел в реку, то и перейти надо бы на другой берег. Он опять полез за носовым платком. На лбу выступила испарина. Так было всегда, когда он нервничал. Но до платка он не добрался и вытер лоб рукой. - Дело в том, что у него... ну вообщем у него отклонения... Ну не такой он, как все. –выдавил он из себя и тут же насторожился. –Он даже в школу не ходит. -добавил он, открывая все карты. Страшное осталось позади.

-Вот как...- задумался парень.- А вы об этом узнали сразу же, как он родился?

-Да нет, не сразу. Позже. Стас уже бегал вовсю.- Глеб удивился вопросу. Он привык, что люди, узнав о болезни мальчика, стараются пожалеть его, чуть ли не соболезнования свои приносят, словно мальчик уже помер. А кто и шарахается в сторону, боясь руку на прощанье подать, вдруг инфекция может передаться. Словно он СПИДом или сифилисом болен. Глеба это безмерно раздражало. Он готов был разломать эти абсолютно здоровые черепа.

-Так подождите, это его рисунки? -парень разом перебил все налетевшие вихрем мысли Глеба.

-Ну да! Он любит рисовать. Ох, как любит.- Тут Глеба прорвало.- Хотя что ему бедолаге еще делать? С утра, в погожие дни, рыбачит, семью рыбой снабжает, - невесело усмехнулся настрадашийся отец.- А днем, когда мои младшие в школе, Стас сидит в тишине и рисует. У меня их трое. Но у младших с головами все в порядке. Они у меня отличники!- добавил многодетный отец. Было видно, что хорошая учеба младших была его щитом и надежным тылом.

-А он, ваш старший, давно рисует? С детства?- этого странного попутчика явно не интересовали нормальные младшие дети Глеба. Они же были, как все, значит они четко и точно попадали в пресловутую квалификацию или во что –то наподобии таблицы великого химика. Во всех школах, в кабинетах химии висят таблицы Менделеева, где каждому элементу отведена своя полочка, своя колонка. Так и дети располагались, как по ступенькам крутой винтовой лестницы, по своим умственым способностям, сверху вниз: -гении, умные, одаренные, способные, способные, но ленивые, ограниченные, тупицы и полные дураки.

-Да нет.- Глеб задумался. – С месяц, наверное. Раньше вообще не рисовал. Да и что он рисует? Ерунду всякую.

-А вот это вы зря. – возразил парень. -Совсем и не ерунда. Поверьте мне, у него очень интересные рисунки.

Глеб не мог сдержать удивленного возгласа:- Ну ты скажешь!

-Ему нравится рисовать? Не так ли? Он, как одержимый тянется к краскам и карандашам, не замечая никого вокруг. Верно? –парень пропустил мимо ушей последний возглас Глеба. -Его как зовут? Стас?

-Угу. –пробурчал Глеб.- А рисует он только когда моих младших дома нет. Они отнимают у него листы и рвут. Стас сильно переживает. Ведь рисунки заменяют ему и школу и друзей. Один он. Вот в последнее время стал мне все отдавать. Знает, что я не выброшу. Да и как я могу выбросить эти писульки, если он меня просит? Вот и храню где придется.- Глеб отвернулся и тихо добавил: -Иногда с собой беру, вот как эти.

Жалость к больному ребенку перехватила его дыхание. Давно он уже ни с кем не говорил о сыне, а сейчас, вот в таких странных условиях вновь разбередил свою самую большую и незаживающую рану. Раньше все надеялся, что привыкнет, но привыкнуть оказывается невозможно. Видеть глубокие, синие глаза сына и думать, что он ни черта не понимает в этом мире... А дальше что будет? Как ему жить? Да и кому он нужен такой? Здесь здоровые и сильные мужики ломаются от этой бестолковой жизни, уходят в беспросветный загул, а уж что говорить о калеке? Тем более, что не работают мозги. Уж лучше бы руки или ноги не работали! Все можно было что- нибудь придумать.

Глеб рассеянно скользил взглядом по пробегающим в немытом окне автобуса саженцам, посаженным вдоль дорог. Они стремительно тянулись ввысь, пытаясь скорее дорости до тех широкоствольных высоких деревьев, которые виднелись в глубине.

-Скажите, а он вам доверяет? Я ведь правильно понял, что вы и есть его самый близкий друг?

На новый вопрос Глеб только согласно кивнул головой в ответ.

-Он верит вам?

-Да.- подтвердил Глеб. Конечно же, его мальчик верит ему.

-Ну тогда вам и карты в руки.

-Какие карты?- не понял Глеб.

-Да это я так, образно. Ну раз он вам доверяет, значит только вы ему и сможете помочь.

-Я... ему помочь, - разволновался Глеб, - чем же я могу ему помочь? Да я с детства его по врачам только и таскаю. -Глеб заметно нервничал.- Где мы только не были. Везде одно- разводят руками, а то eщe какая сердобольная врачиха и выдаст: - «Радуйтесь, что он может сам себя обслужить». Да только чему мне это радоваться? Тому, что он никому в нашей стране не нужен? Что никому, кроме меня до него дела нет? Даже врачи и те от него отворачиваются.

Глеб резко замолчал, увидев боковым зрением, что женщины, которые сидели сзади, стали наклоняться и прислушиваться к его словам. Значит опять говорил громче положенного. Так с ним бывало всегда, когда он нервничал.

-Ну врачи врачами...- возразил парень, не собираясь ставить окончательную точку в разговоре. –Вы сами должны ...

-Что должен? Лечить его?- перебил, не дослушав Глеб.- Ломать дальше его психику? Мучить его, делать уколы? Пичкать этими вонючими лекарствами, химией? Нет уж, спасибо. Да и он уже на врачей смотреть в последнее время не мог. Да я на те деньги, что потратил на его лечение, уже машину купил бы себе! Только ты, брат, не думай, что я жалею денег, нет, мне для сына ничего не жалко. Обидно просто, что все оказалось пустым- и время, и деньги, потом заработанные, но главное то, что не помогли они ему. Правда в последнee врeмя... –он задумался на доли секунды и продолжил:- Все как- будто бы изменилось, а может мне это уже кажется. Перекреститься бы надо, да в церковь сходить, свечу поставить. Да и что это я тебе все рассказываю...- внезапно перебил он сам себя, а потом жестко добавил:- Это моя проблема. Мне ее и решать.

-Как вас зовут?- мягко спросил парень.

-Глеб.

-Послушайте меня, Глеб, я руковожу изостудией в городе. Ко мне приходят разные дети- одаренные, смышленные, умные, с большим воображением и с его полным отсутствием. - он сделал едва заметную паузу, –и даже психически больные. – По тому, как заходили желваки на скулах Глеба, парень понял, что попал в точку и продолжил:- Вот им -то в первую очередь и нужна моя изостудия, потому что им всем нужна психокоррекция. Вам когда –нибудь говорили об этом?

Глеб отрицательно мотнул головой.

-Знаете, такие дети живут в своем мире, зачастую придуманном ими же на уровне подсознания. Перейти в наш мир для них настолько же сложно, как родиться заново. От всех волнений и страха, от непонимания их поступков окружающими людьми они спасаются с помощью фантазии, которая помогает им закопаться, как страусу в песок, думая, что их таким образом не видно. Нам, будем условно говорить, нормальным людям, все это кажется абсурдным. Мы их не понимаем, мы живем в привычном для нас удобном трехмерном пространстве, только предполагая, что может существовать и четвертое измерение, а потому, вытащить так просто детей из привычного им измерения к нам- в нашу обнаженную и голую действительность мы пока не можем. Они не в состоянии к ней адаптироваться. Ведь, почувствовав малейшую опасность, они замыкаются в себе, как в раковине, отстраняясь от общества. Им нужна подготовка- длительная и серьезная, как космонавтам, которых готовят к космическому полету. Им нужна помощь- реальная, физическая, здесь нужен совсем иной подход.

-Так что же делать?- невольно громко вырвалось у Глеба, но он уже не оглядывался назад. Ему было наплевать на всех тех, кто слушал их разговор.

-Ваш сын рисует. –спокойно продолжил парень.- Вот вы должны попытаться через его рисунки понять и увидеть его, прочитать его мысли, вы должны помочь ему. И вы сможете это сделать.

-Да я и рисовать то и не умею.- слабо возразил Глеб.

-А для этого и не обязательно быть художником и заканчивать институт. Вы должны понять мысли Стаса, помочь ему проложить очередную ступень в понимании и осмыслении нашего мира, но только не торопите его принять быстрое решение. Для него это будет довольно длительный и сложный процесс. Ему будет нелегко сделать первый шаг, да и вам потребуется приложить много усилий, но зато вы научитесь понимать друг друга. А это стоит всех затраченных усилий, поверьте мне.

Глеб откровенно ничего не понимал, хоть и старался. Желание разобраться во всем сказанном было столь сильным, а недоумение так явно запечатлено на лице, что растерянность его не оставляла никаких сомнений. Но он не успел задать новые вопросы. Автобус затормозил и парень быстро встал со своего места.

-Жаль, мы не успели поговорить. Знаете что, Глеб, я вам оставлю свой телефон... –Он быстро вытащил из записной книжки и протянул Глебу свою визитку.- Вот, позвоните, как только сможете. Меня зовут Георгий Довлатов. Я думаю, нам есть о чем с вами поговорить. Сейчас я решил на пару дней заскочить к другу. Мы вместе служили в Афгане. Он в этом селе живет. Володя Ермолов его зовут. Может слышали? Нет? Ну ладно, мне пора.- он едва успел проскочить в закрывающие двери отъезжающего с остановки автобуса. Глеб вскочил со своего сидения и, выглянув в открытую форточку, крикнул:- Я тебе позвоню! Обязательно!

Автобус тронулся, но в шуме мотора он все же услышал последние слова, которые ему успел крикнуть Георгий:- Почитайте Бредбери.

Оставшиеся восемь километров до своего села Глеб проехал в состоянии полной прострации, напрягая свои школьные и техникумовские знания, чтобы вспомнить- кто же такой Бредбери? Врач, писатель, психотерапевт? И какого черта ему надо читать его? Хотя он уже точно знал, что и Бредбери найдет и прочитает, и позвонит Георгию. Но что из этого выйдет? Обычно, общения с психиатром, к которому Глеб водил сына, всегда усугубляли состояние ребенка, у которого начинались головные боли. В такие минуты на него невозможно было смотреть- он корчился, словно в припадке, сжимая руками голову или норовя удариться изо всех сил о стенку, чтобы разом прекратить свои мучения. Как следствие, Стас стал ненавидеть всех людей в белых халатах, даже мордастых продавцов в овощных ларьках, правда белыми их замызганные халаты можно было назвать с большой натяжкой. Со временем, Стаса оставили в покое, предоставив ему в положенное время принимать таблетки. С этим мальчик смирился, тем более, что просил его об этом отец. Глеба он слушался. Остальных, кроме, пожалуй, матери, Стас нормально не воспринимал, связывая с каждым из окружающих его людей боль, обиду, насмешку и презрение.

Сколько же лет тянулись его мучения?

 

Свадьба Глеба и Насти была шумной и веселой. Невеста в традиционно- белом одеянии была необыкновенно хороша, а жених в темном костюме был не по годам серьезен и степенен. На его фоне она была тонким васильком- нежным и очаровательным. Молодые со школьной скамьи знали и любили друг друга, а в тот знаменательный для них день под торжественный марш Мендельсона по их глазам было видно, как они счастливы.

Сколько раз им кричали «горько»? Столько же раз с любовью соприкасались губы, а затем раздавался звон бокалов и рюмок гусь- хрустального завода. Рекой лилась водка, шампанское, домашнее виноградное вино и собственноручно- приготовленный родителями самогон- прозрачный и чистый, как слеза. Запотевшие бутыли стояли на столах рядом с прянными засолами, зеленью, салатами. Дымилось мясо, пахло пирогами и сладостями. Горько? Горько! На Руси умели веселиться, а уж выпить, да на свадьбе... Какой повод мог быть лучше? Пили во все времена. Антиалкогольной компании давно пришел конец, а сухой закон, который просуществовал несколько лет в Америке в начале века, здесь, в центре Росии не прижился бы никогда. Старые традиции не отметаются одним только росчерком пера временного президента.

На свадьбах, невесты традиционно пили шампанское, а женихи выбирали, что покрепче. По старой традиции, после дружно- скандированного «горько» звенели фужеры. И кто думал о том, как это может отразиться на детях, которые рождались через девять месяцев? Считал ли кто- сколько после черезчур веселой свадьбы рождалось уродов и калек? Когда рождаются мутанты, всегда все стараются свалить на экологию. Благо, она есть такая- загрязненная, что и не странно в это поверить, тем более, что никому не хочется признавать свою вину, которая может быть только и заключена в маленьком, нежном хрустальном стаканчике...

Свою первую беременность Настя проходила хорошо. Не было токсикоза, отдышки и сонливости. Вовремя началось шевеление плода, нормальным было его сердцебиение, все, казалось, соответствовало норме. Молодые только радовались жизни. Они так ждали первенца. Каждую субботу и воскресенье Настя отправлялась с мужем на рыбалку. Пока Глеб ловил на берегу, она ложилась на траву и загорала, распахивая халат и подставляя теплому солнцу свой круглый живот. Врачи предупреждали ее, чтобы не проводила много времени на солнце, но она лишь отмахивалась от их советов. Солнце да и свежий воздух только на пользу малышу.

Глеб не скрывал того, что ждет сына, а Настя только разводила руками:- Кого бог пошлет.- и смеялась, поглаживала живот с выделявшимся пупком. Она регулярно- два раза в месяц посещала местную больницу, где ее взвешивали, обмеряли живот, измеряли давление и спросив:- Как себя чувствуешь? Хорошо? Ну и прекрасно!- отпускали домой до следующего визита.

На обследование ее не отправляли. Никакой паталогии не было видно, а значит, в положенный срок, она, как и все советские женщины будет криком кричать в родильном зале и мучиться от схваток, облизывая пересохшие губы. И только потом, когда из ее естества выйдет ее ребеночек и плюхнется на руки акушерок, она почувствует такое облегчение, которое сравнимо разве что с безбрежным морем спокойствия и умиротворения. Может и стоит ради этого мучиться, умирать от боли и страданий, чтобы только так осознать сполна радость рождения новой жизни?! Настя родила мальчика, как того и хотел Глеб. Вес- 4,0 кг, рост- 55 см. Глеб во всем помогал жене. Научился пеленать, купать малыша. Даже не боялся под завистливые взгляды соседей вешать пеленки во дворе. Боялся, что Настя застудит грудь- чем тогда пацана кормить? А малыш рос. Как и все дети он спал, ел и плакал в положенное время. В год, переваливаясь, как медвежонок, он неуклюже пошел от Насти к Глебу, вызвав волну умиления у молодых родителей. В два года Настя отдала его в сад. Дома с ним сидеть она не могла, надо было выходить на работу- на одну мужнину зарплату не прожить.

Стас был красивый мальчик. Глаза его приняли оттенок чистого летнего неба, а легкий пушок со временем превратился в волнистые и густые волосы, которые Насте было всегда жалко стричь. Она оставляла их длинными до плеч, подравнивая только челку, за что довольно часто выслушивала замечания от воспитательниц и директриссы, да ловила укоризненные взгляды соседей. У всех детей должны быть короткие стрижки, как в казарме. Стадное чувство развивали в детях с самого детства. Но если бы дело было только в этом...

В саду все и прояснилось. Первая обратила внимание на мальчика молодая воспитательница. Как- то она сказала о своем предположении Глебу, когда он забирал сына из сада, но тот лишь посмеялся.

-Это моего сына надо показать специалисту? Ну и что, что он сидит в углу весь день с одной и той же игрушкой? Может она ему нравится?! Он и дома такой же спокойный, весь день на одном месте сидит. Писает в постеле? И я маленький писал в штанишки. А кто не писает? Покажите мне такого ребенка!- с вызовом парировал он.- Все через это проходят, да и в сад по утрам не хотят идти. Разве не так?

Но каждый раз в странное поведение ребенка добавлялось что- то новое. Днем, когда все дети уже засыпали, Стас все еще ворочался, прятался под подушку, словно боясь ненароком заснуть. Дети в этом возрасте бывают подчас жестокими по отношению к своим сверстникам, особенно если чувствуют его слабинку. Они быстро привыкли к тому, что Стаса можно (конечно, если никто не видит) безнаказанно ударить, ущипнуть, толкнуть. Он не мог защитить себя, а сразу, сжимаясь в комок, закрывал глаза. Он мало говорил, но и этого было достаточно, чтобы услышать, что он еще и заикается. Нарушение речи было налицо.

Воспитательница Марина была молодая, она всего два года проработала с детьми и потому на ее тревогу не сразу обратили внимание. И только тогда, когда фантазия ребенка перестала быть похожей на обычную, детскую, когда грань реальности лопнула, как мыльный пузырь, закрыв для Стаса дверь в мир людей, когда все- таки под нажимом твердолобой и упрямой Марины ребенка отвели к районному логопеду, а та повела его прямиком в кабинет психотерапевта, все и встало на свои места. Глебу, когда он вышел оттуда, показалось, что мир рухнул у его ног. Мог ли он примириться с тем, что его ребенок отныне будет всю жизнь стоять на учете у психиатра, что в школе ему делать нечего, как и в этом проклятом детском саду, в котором все и началось.

Это спустя годы Глеб, начитавшись специально подобранной литературы, уже будет знать и статистику заболеваний, и существование наследственного фактора, и многое другое. А тогда Глеб сходил с ума еще и потому, что Настя вновь была беременна. Болезнь Стаса всплыла, когда она была на пятом месяце беременности и делать аборт, а точнее убивать живого ребенка они не смогли бы. Не по- христиански это. Но каким родится второй?

Родилась девочка- Вероника, а затем, через год, словно искушая судьбу родился сын -Костик. Глеб любил всех своих детей. Вероничка, с чисто женским обаянием и лаской льнула к отцу, отвечая двойной нежностью на любое его проявление к ней чувств, а Костик больше тыкался носом, словно теленок. Крупный, рослый, он в свои девять с половиной вечно оттопыривал толстую нижнюю губу и хмурил на переносице мелкие морщины так, что казалось- он вот- вот заплачет или замычит.

Глеб только себе мог признаться, что среди своих троих детей он все равно больше любил Стаса. Может это была просто жалость к больному мальчику? Кто же разберется в этих ньюансах? Болезнь мальчика вообще во многом изменила жизнь Глеба. Он перестал пить. Сначала все над ним смеялись, отпускали ему вслед крепкие, русские слова, крутили пальцем у виска, не поверив в то, что можно так просто бросить, но проходило время и ничего не менялось. Глеб не мог взять в руки рюмку- сразу же перед лицом всплывали голубые глаза его сына, которые с укоризной смотрели на отца. Он и забыл уже горький вкус водки и пахучего самогона, но все равно не мог отделаться от мысли и простить себе, что по его вине поломана жизнь его первенца.

Особенно он переживал, когда видел, как Вероника и Костик, казалось бы самые близкие Стасу люди, издеваются над ним, обзывая идиотом, недоделанным, придурком, всеми теми словами, которые им с радостью подсказывали многие добрые люди в селе. Глеб готов был убить любого, кто косо смотрел на Стаса, но ведь если родные брат с сестрой так к нему относятся, то что же ждать от других? Правда и время было сложное- каждый думал о том, как бы выжить, а потому людские беды никого не трогали. Видя калеку, в лучшем случае шептали губами:- Упаси, господи... и отворачивались, стараясь быстрее забыть увиденное. До жалости ли кому?

Наверное, надо пройти через свое собственное горе, чтобы понять чужое и посочувствовать. Но люди зачерствели душой- работа, не приносящая удовлетворения, постоянные стрессы, нервы, сведение концов с концами, беспросветная нищета и пьянство- все слилось в единый мрачный клубок, как в черную дыру, из которой милосердию было не выползти.

Радость в доме Насти и Глеба была та, что Костик и Вероничка прекрасно учились. Их фотографии всегда украшали школьную доску почета. Настя вертелась, как белка в колесе- дом, двор, огород, куры, корова, телята, дети. Всех надо успеть накормить, убраться дома, постирать. Стас всегда был рядом с ней, маялся, не зная чем занять себя. Только в воскресные дни, спозаранку, он уходил с отцом на рыбалку. Это было любимым увлечением их обоих. Но однажды, когда Глеб не смог пойти, мальчик отправился один, невзирая на протесты матери. Вечером, узнав, Глеб очень переживал, но потом успокоился- ведь когда- то все равно Стас должен был научиться оставаться один и принимать решения, к тому же, в тот день сын вернулся домой с уловом.

Вскоре единственным неприятным аспектом в этих одиночных походах Стаса стала среднеазиатская овчарка- Дин, привезенная с юга Узбекистана в среднюю полосу России. Пес со дня своего рождения успел поменять с пол- дюжины хозяев, так и не привязавшись ни к одному из них. Степан был из новых русских, который к своему вящему удивлению разбогател в одночасье, поймав случайно удачу за хвост. Он построил себе дом и первым делом купил собаку, став в данный момент последним хозяином Дина- злого и остервенелого пса. Степан и сам приближался к собаке с плетью в руках, даже когда нес ему миску с едой. У Дина была просторная будка, рядом был вбит в землю деревянный кол, а на него сверху было надето широкое стальное кольцо, надежно и крепко приваренное к толстой цепи. Дин весь день сидел на привязи и только на ночь Степан отпускал его. Собака знала свое время и когда хозяин приближался к ней, чтобы снять с ошейника карабин с цепью, она подставляла ему голову, но не виляла хвостом, выражая свою покорность и радость. Если бы у собак была хорошая память и Дин мог бы помнить себя щенком, он бы с омерзением, наверное, вспоминал, как лизал чьи- то руки, заглядывал в глаза человеку, пытаясь найти в глубине искринку радости от взаимного общения. Степан не был для него хозяином в правильном понимании этого слова. Он был просто существом, которое два раза в день кормило его. К тому же при наличии импульсивного и вздорного характера, Степану не так то просто было завоевать доверие и расположение любого пса, а уж тем более Дина, который по своей сути был псом- одиночкой, без привязанности и правильной дрессировки.

Степан не переставал удивляться тому, что в течении дня, пока Дин сидит на цепи, он никогда не справлял свою нужду возле будки, и только вечером, когда его выпускали, бежал в самый дальний угол двора- там и был его собачий туалет. Второе, чем пес удивлял Степана- это постоянное желание вырвать кол из земли. Пес с остервенением раскачивал деревянный шест, вернее пытался это сделать, т.к. Степан собственноручно достаточно глубоко вбил его в землю. Вот здесь- то пес и показал свою смекалку. Он поднимался на крышу будки и тянул стальное кольцо, но не из стороны в сторону, а вверх, пытаясь в прыжке просто сбросить его с кола. Степан криво улыбался и сквозь зубы матерился, видя в окне неустанные старания пса.

-Не зря я заплатил за него такие деньги. Рустем не обманул меня. Пес такой, что любого загрызет- пусть только попробуют свой нос сунуть. Даже эти вездесущие дети обходят мой дом. Вот и хорошо, меньше шума от них будет.- ухмылялся хозяин и довольный закрывал окно тяжелыми, темными шторами, чтобы даже свет с улицы не проникал в новый дом.

Действительно, детвора обходила дом Степана стороной и даже не решалась лишний раз позлить пса хворостиной сквозь прорези в заборе, как они это проделывали со всеми остальными деревенискими собаками. По своей сути Дин оставался одиноким и казалось, в нем живет дух его далеких, злобных и диких лесных предков, а приобретенные хитрость и смекалка заставляли очередного хозяина относиться к нему с определенной долей осторожности. Этo был крупный пeс c грудoй мышц и заложеннoй в породе силoй. Густая шерсть, вся в клочьях висевшая по бокам, нечесанная и грязная, придавала облику собаки зловещий вид. Мощные нижние клыки обнажались в жутком оскале, а раскатистый лай мог заставить вздрогнуть любого смельчака. Пьяных Дин презирал, а детей, женщин и стариков ненавидел, но Стаса, казалось, презирал и ненавидел одновременно. Всю неиспользованную, нерастраченную за день злость, Дин выплескивал на мальчика, когда тот возвращался после рыбалки домой.

Стас никогда не произносил даже кличку пса вслух и вообще, старался не говорить о Дине. Однажды Глеб попытался было поговорить с сыном о собаке и завел разговор издалека. Перед сном, сидя на краю кровати, он спросил его:- Стас, сынок, ты кого –нибудь боишься? Ну вот, например, некоторые люди боятся тигров... – Но он не успел продолжить, как мальчик схватил отца за руку и тихо, чтобы никто не услышал, стал шептать, нервничая и от того еще больше путая слова:- С-собака. Она... она хочет п-п-поймать. Но там, дал-леко... там...

Взгляд ребенка, полный тревоги устремился мимо отца сквозь стены дома, уходя в глубь пространства. Мысли блуждали по ему одному известным местам, а глаза тревожно и напряженно всматривались, пытаясь отыскать желаемое, но вскоре устало смежились бледные веки и мальчик заснул, вцепившись обеими руками в отца. О Дине Глеб старался больше не говорить при сыне, хотя и сам всегда поражался злобности пса.

На рыбалку Стас ходил по одной и той же дороге. Дин, едва завидев его, исходил такой злобой, что слюна клочьями падала из пасти. И до тех пор, пока Стас не скрывался за поворотом тропинки, его сопровождал громкий и остервенелый рык. Глеб показал сыну другую тропинку, более длинную и протоптанную человеческими ногами. Она была неровной, вся в ухабах и камнях, да и после дождя идти по ней было особенно трудно и скользко. Стас, спотыкаясь и падая, часто приходил домой грязный до ушей. Когда Настя увидела его таким в первый раз, она только всплеснула руками и приготовилась к очередной длинной тираде, но Глеб, который случайно в тот момент оказался дома, опередил ее.

-Сынок, ты не переживай. Да постирает мать все твои вещи! На то она и мать, в конце концов. А то рыбу твою есть- ее не оторвешь от тарелки, только успевает пальцы облизывать, настолько нравится. А уж коль любишь кататься, люби и саночки возить. Правда, Настена?- Стас испуганными глазами посмотрел на мать. А Глеб, словно не видя его замешательства, продолжал:- Мать, а ты знаешь, Стас теперь по другой дороге возвращается с рыбалки. И ничего, что она подлиннее. Верно, ведь? Она тебе больше нравится, сынок?- и пояснил негромко для жены:- Так он обходит стороной дом Степана. Так что мать, без работы ты не останешься, но не обижайся.

Глеб умышленно назвал только имя хозяина Дина, в то время, как Стас согласно кивал отцу головой.

-Вот и ходи теперь только по ней. –добавил отец, а про себя подумал, что надо будет дорожку летом хоть немного щебнем засыпать. Привезти пол- машины и забросать.

-Сними с себя одежду, сынок и брось в таз. К утру все высохнет. И не думай больше об этом.- заверил он сына. Радостные искорки вспыхнули в глазах ребенка в то время, как Настины наполнились слезами. Рядом с отцом Стас чувствовал себя увереннее и только когда подходило время очередного визита к врачу, он вновь замыкался и тогда даже Глебу было трудно вывести его этого состояния. Хотя надо сказать, что последний визит в поликлинику резко изменил отношение их обоих ко всему медицинскому миру.

Дело в том, что переступив порог, ставшего таким привычным, но не желанным, кабинета, Глеб и крепко державший его за руку Стас, ожидая увидеть старенького, дряхленького врача с пучком седых волос на затылке (которые почему –то веером торчали в разные стороны), лечившего Стаса все эти годы, увидели широченную спину и модно и коротко стриженный затылок темных волос. С уходом на пенсию прежнего, а вернее с приходом нового врача, в нелегкой жизни мальчика произошли перемены.

Стас увидел иное отношение к себе, но не как к больному, а как к лучшему другу. Он услышал теплые, но абсолютно исключающие излишнюю сентиментальность и скептицизм слова. Молодой врач умел ждать, а главное- слушать - терпеливо и серьезно все те фразы, которые мальчик с трудом произносил, пытаясь построить предложения. Многолетнее беспрерывное лечение болезненными инъекциями, в частности аминазином и кучей других препаратов, которые замедляли реакцию ребенка, тормозили его действия и, как оказалось, губили память, были исключены врачом сразу же, как он отменил галоперидол и его заменители- трифтазин и стелазин, предупредив, что надо бы еще проверить мальчику печень. Аминазан в тех дозах, которые давали Стасу вполне мог вызвать цирроз печени. Эти сильные препараты создавали в организме ребенка сильное внутреннее напряжение, отчего он не мог спать ночами.

-Хорошо еще, что он при таких назначениях не получил нейролептический шок, тогда была бы уже полная потеря рассудка. –добавил врач, пугая Глеба новым незнакомым термином.

За те два часа, проведенные в поликлинике, Стас сделал десятиминутную музыкальную разминку, рассказал о рыбалке, о своей матери, о цыплятах, которые бегали по двору и были все удивительно желтые и пушистые, вспомнил полосатого кота Тимофея, который любил спать на крылечке. Стасу трудно было подбирать слова, но Валентин призвал на помощь Глеба. Так они и работали втроем. Потом Стасу был предложен лист бумаги, карандаши и фломастеры. Он прямо в кабинете врача стал рисовать, не обращая внимание на разговор двух взрослых, радуясь тому, что никто его не дергал, не обзывал, не обижал и не улыбался тонкой улыбкой умного идиота на нежелание мальчика отвечать на вопросы.

Валентин только изредко поправлял что- то в его рисунках, негромко беседуя с Глебом, да просил мальчика то дорисовать, то разукрасить рисунок или же объяснить то, что он пытался запечатлеть на бумаге. Домой Стас возвращался взволнованный, радостно и загадочно поглядывая на отца. Что было в его детской головке, какие мысли бродили там? Но с того дня Стас рисовал везде- на обрывках бумаг, на газетных полосах, выпрашивая листы из старых школьных тетрадей у Костика и Вероники. Но у сестры с братом были свои планы- Вероничка рисовала на последних страницах кукол с ворохом модной одежды, а Костик – черные танки на гусеницах, окопы и колючие противотанковые заграждения- ежи.

Глеб не поленился, поехал в райцентр, чтобы купить старшему сыну стопку листов, коробку цветных карандашей и двенадцать фломастеров. Когда все это богатство он вечером отдал Стасу, тот от счастья долго топтался, крепко прижимая к себе дорогой подарок. Дождавшись, пока Вероника и Костик, поужинав, отправились играть на улицу, Стас улегся на полу, разложив листы, аккуратно по цветам разложил карандаши и фломастеры и принялся рисовать.

-Ты только посмотри на него!- вскрикнула Настя, до этого возившаяся на кухне. - Он что, рисует? Глеб?

-Да не трогай ты его!- Глеб оторвал взгляд от телевизора.- Пусть делает, что хочет.

-Да кто же ему мешает?- возразила Настя. Ее иногда даже злило и раздражало отношение мужа к старшему сыну. –Я что ли? Пусть рисует, коли нравится. Чем бы дитя не тешилось...- она не докончила и пошла домывать посуду. Ей еще предстояло накормить кур, телят, коров, собаку, да убраться во дворе. Женская работа имеет одну странную особенность- не кончаться, а продолжаться бесконечно, накапливаясь и увеличиваясь.

Все думали, что увлечение Стаса быстро пройдет, как у всех детей в детстве, но мальчик, если он не был на рыбалке или если дома не было его сестры и брата, рисовал. При них он все быстро складывал и уходил. К сожалению, вредность младших детей не знала предела, а Глеб может и не узнал бы об этом, если не один случай. Обычно при нем Вероника и Костик старались не задевать своего старшего брата, но однажды, когда Глеб после работы вернулся домой и увидел озорные лица младших и ползающего по полу Стаса, который собирал обрывки раскрашенных листов, он понял все. Первой мыслью было- выпороть! Но хватило ума тут же отбросить ее, т.к. понимал, что в его отсутствие дети могут причинить Стасу еще больше зла.

В тот же вечер, Глеб, как всегда перед сном присел на край кровати старшего сына. Он знал, что мальчик ждет этих минут, тем более в последнее время они редко вместе выбирались на рыбалку. Многое из того, что для других было привычно и естественно, Стасом воспринималось совершенно иначе. Любая маленькая порция любви и ласки, выраженная словами или жестами, делала его безмерно счастливым.

-Сынок, знаешь, что я решил сегодня?- обратился к сыну Глеб,- я думаю отнести твои рисунки к себе на работу. Ну, конечно, если ты не против.

Удивленный взгляд сына ту же сменился на тревожный, но Глеб быстро продолжил:- Там их никто не возьмет, а ты, когда захочешь, скажешь и я принесу их обратно. Ну как, согласен?

Мальчик улыбнулся.

-Па...- так он звал отца.

-Говори. Ты хочешь что- то сказать?

-От-тнеси. –Стас отвернулся к стене и с улыбкой закрыл глаза.

Утром Глеб забрал с собой все оставшиеся целые листы. Вскоре, это вошло в привычку- все, что Стас рисовал в течении дня, он вечером отдавал отцу. Глеб не особенно приглядывался к тому, что рисовал сын- так, пробегал быстрым взглядом и все. Да и что особенного тот мог бы нарисовать. В Глебе yжe с горечью утвердился стойкий скептицизм в отношении умственных способностей его старшего сына.

Но слова, сказанные в автобусе Георгием были подобны взрыву. И если он не особенно в них и поверил, то все равно где- то в глубине, в подсознании вдруг появилась маленькая, теплая точка надежды. Глеб понимал, что отложить свою поездку к этому случайному попутчику он не сможет ни на один день, а поэтому, может впервые, Глеб ушел в тот день с работы раньше времени, плюнув на все срочные дела. Он захватил с собой те листы, которые держал в полке своего стола. Дома тоже оставалось несколько рисунков, которые Стас ему вчера не отдал, намереваясь, видно дорисовать еще кое- что из того, что подсказывало ему его собственное воображение. Глеб в последнее время стал замечать за ним привычку сидеть вечерами на крыльце, устремив взгляд в вечернее небо, особенно, если оно было чистым от облаков. Что он там разглядывал, что виделось ему в таинственной дали необозримой Вселенной?

 

Глеб вышел на той же остановке, на которой он утром попрощался с Георгием. У первого же встречного спросил, как найти ему дом Володи Ермолова.

-Е- мое, и чего это тебе этот недобитый понадобился? – мужчина был явно в сильном подпитии.

-Ну значит нужно, раз спрашиваю. –резко ответил Глеб.- Если не знаешь, я у другого спрошу. Ты не один здесь.

-А че спрашивать- то? Небось не первый год здесь живу. –обиделся мужчина. -Во-он там, - протянул он, показывая рукой, - вон, видишь, ребенок на велике катит, так вот справа аккурат его дом будет, Вовки твоего, безногого.

-Что, что?- не сразу понял Глеб.

-Да ну какая разница, что он с ногами? Все равно, что без них. Слушай, мужик, а ты как насчет того, чтобы это...- он щелкнул пальцами по шее. –Я тут мигом третьего притараню. Все чин- чином будет. А, все понял, - он махнул рукой, -можешь и не говорить, по глазам вижу. Знаешь, я непьющих за километр определяю. Вот я тебе говорю, а опыт у меня приличный будет.

Он ушел, покачиваясь и продолжая себе что- то доказывать. Но Глеб не прислушивался. Дойдя до указанной калитки, он толкнул ее и вошел во двор. Навстречу, прямо в ноги ему покатился пестрый, мохнатый колобок, который при пристальном рассмотрении оказался симпатичным маленьким щенком. Глеб осторожно обошел его, чтобы ненароком не наступить на пушистую лапу. В тени фруктовых деревьев стоял стол. Георгия он увидел сразу, а рядом, на стуле сидел парень. Только подойдя поближе, Глеб понял, что это был не стул, а инвалидное кресло на колесах. Ноги у парня безжизненно свисали, опираясь на металлические подставки, которые блестели на солнце.

-Я зашел и даже не постучался.- вроде как извинился Глеб.

-А я ждал. Знал, что придете.- просто сказал Георгий. –Вот и Володя подтвердит.- он протянул Глебу руку. –Милости просим.

-А, я все понял!- вдруг радостно произнес Володя.- Вы отец того мальчика, который чудесно рисует? Угадал? –На Глеба смотрели такие же чистые, синие глаза, как и у его старшего сына. Он протянул руку и почувствовал силу в ответном рукопожатии.- Мне Гоша рассказывал о вашей встрече в автобусе.

У Глеба перехватило дыхание. Не ослышался ли он? Второй раз за день он слышит, что его мальчик хорошо рисует. Неужели говорят о его Стасе? Впервые с того страшного дня, когда врачи поставили ребенку диагноз, а вернее подписали приговор и практически привели его в исполнение, ведь как иначе можно было назвать жизнь Насти, Глеба и самого Стаса? Презрительные взгляды, да насмешки соседей, или же излишняя и чрезмерная жалость некоторых особо сердобольных старушек, со временем только ожесточили Глеба. Ему казалось, что он их всех ненавидит только за то, что они все нормальные. Хотя, кто может расчертить точную полосу, проложить видимую грань между нормальным и ненормальным поведением? Лезвие бритвы в таких случаях покажется толстым бревном.

Глеб вдруг вспомнил того пъяного, у которого спрашивал дом Володи. «Недобитый, безногий...», Глеб едва не заскрипел зубами. Вот она, людская бездушность и жестокость. Заметив замешательство гостя, Георгий, не зная истинную причину, попытался помочь ему.

-Володя, я думаю, Глеб привез рисунки Стаса. Так что ты тоже можешь посмотреть на них.

-Да, да,- засуетился Глеб, отбрасывая все остальные мысли. –Конечно, я собрал все, что было у меня на работе. Он мне складывает, чтобы младшие не порвали. Вот я и уношу его рисунки на работу. Там все же целее будет. – Глеб принялся вытаскивать из карманов рисунки.

-Нy нет, мужики, так не годится.- остановил его Володя. – Гоша, как- то не по христиански все получается. –обратился он к своему другу. -Человек к нам с дороги приехал, после работы, а мы его баснями кормим.

Глеб пытался было возразить, но Володя занял его разговором, в то время, как Георгий уже собирал на стол. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь зелень деревьев, так и плясали солнечными зайчиками по столу, накрытому на скорую руку, по посуде, по нехитрой снеди, переливаясь в цвете стекла рюмок и принесенных зеленоватых бутылок.

-За встречу, ребята! – Володя первым поднял рюмку.

Глеб был как в тумане. Отказаться, как это делал всегда, он не может, а пить... Сколько же будут на него смотреть немым укором синие глаза сына? Ну а эти ребята? Что же ему сказать им?

Володя все еще говорил. Он вспомнил Афган, настоящую мужскую дружбу, которая проверялась в боях, перед лицом смерти, когда все отношения обнажались до кости, до нервов, он вспоминал ребят, чья кровь осталась на чужой раскаленной от солнца земле, впитавшись в нее, смешиваясь с песком и peдкими дождями. За это нельзя было не выпить. Глеб тоже поднял рюмку... но тут же поставил ее, нетронутую.

-В общем, так, ребята, я не пью. Давно уже. Слово дал себе. –Он не стал им объяснять почему он, здоровый русский мужик не пьет.

-Вот как?- Володя задумался. –Ну так это ж дело добровольное, без принудиловки, мы же не на ленинском субботнике.

Георгий только кивнул в знак согласия. А у Глеба, казалось, тяжесть упала с плеч. Не смеются над ним, не заставляют выпить. Это было что- то новое. Ну а дальше вce и того лучше было. Его накормили, а пока он ел, ребята смотрели рисунки, некоторые откладывали в сторону, чтобы вновь вернуться к ним, причем, зачастую, их мнения во многом сходились.

-Да что вы там видите? Неужели действительно эта мазня может быть кому -то интересна?- с искренним удивлением спросил Глеб. –Так ведь непонятно, что там вообще нарисовано.

-А ты привык к пейзажам, портретам, да натюрмортам? Верно? – спросил с улыбкой Володя. Глеб кивнул, проглотив кусок мяса:- А я больше ничего и не видел.- честно добавил он.

-Нас всех только этому в школax и учили. – сказал Володя, а Георгий стал рассказывать о теории терапии искусством и об авторе- поэте, художнике и философе- Тикомацу Мондзеэммоне. Глеб поразился, когда узнал, что это учение пришло из третьего века до нашей эры и уже в то далекое время предназначалось для людей, которые не могли выразить свои чувства словесно. Главным принципом теории было их душевное самочувствие и возможная раскрепощенность. Каждый человек, взяв в руки чистый лист бумаги, видит в нем свое, личное, то, что живет в нем и не может прорваться в окружающий мир иными путями. Выражая их рисунком, он освобождается от лишних, ненужных эмоций и в то же время делает их видимыми для других. O рисунке всегда легко и проще говорить, чем о себе самом. А уже сочетание цветов, форм, размеров дает дополнительную информацию психотерапевту, который может помочь сделать первый шаг в процессе познания и понимания личности любого человека.

 

Стас проснулся от того, что маленький, любопытный муравей заполз к нему на лицо. Шершавые лапки щекотали кожу. Мальчик зажмурился и чихнул, отчего тишина вокруг разлетелась и разбилась на тысячу мелких осколков. Стас сел на траву. Вокруг было тихо. Рыба, которую он поймал, лежала рядом. Стас наклонился к ней, чтобы вытащить крючок, который застрял в нижней губе. В траве заблестело, да так сильно, что он, быстро отцепив острый крючок, принялся искать глазами, а потом стал помогать себе руками, ощупывая каждую травинку. Свет исходил от тонкой серебристой пластинки, на которую попадал прямой луч солнца. Стас подержал ее на ладошке, любуясь бликами, которые она бросала. Что это было? Рыбья чешуя? Но такую красивую он еще никогда не видел. Он не стал долго думать и положил кружок в карман рубашки, затем взял удочку, рыбу и пошел домой знакомой тропинкой.

Настя возилась на кухне, когда сын пересек двор, поднялся на крыльцо, ногой отворил дверь и вошел в дом. Увидев протянутую рыбу, она замерла.

-Боже мой, сынок, неужели это ты поймал? Да я отродясь такой большой в нашем озере не видела. Скажу Татьяне- вот удивится! У нее муж все воскресные дни на озере проводит с удочкой, но чтобы такую поймать... Стас, а ты сегодня опять там один сидел? Ну а как же ты ее вытащил?

Но сын не отвечал на вопросы матери. Он прошел в комнату, вытащил из- под своей подушки карандаши, фломастеры, бумагу и примостился на полу. Это было его время! Он уже не слышал шума за окном, лая собак и кудахтанья кур, не слышал голоса матери, которая продолжала его о чем то спрашивать. Да если бы и слышал! Он знал, что ему позволительно не отвечать на ее вопросы, потому и молчал. Только одно желание сейчас всецело овладело им- желание рисовать, а точнее, передать на бумагу то, что рвалось из него, eму не хотелось отвлекаться. Подобное, стремительное желание появилось у него впервые после того, как Валентин дал послушать музыку и тут же предложил начать рисовать все то, что он чувствует в этот момент. Стас не сразу понял, что от него требуют, но чудесная мелодия, аккорды и даже невидимые пальцы пианиста проникали в него, смешивались с его восприятием, с его ощущением жизни, с поиском нового пути для самовыражения. Он протянул руку к белоснежному листу, нервно сжимая карандаш. Он даже не почувствовал, как стала исчезать, растворяясь, скованность, ослабла тяжесть раздумий, которая запутанным клубком копошилась в голове, стали мягкими кандалы, которые всегда так крепко держали его, не позволяя покинуть мир созданных иллюзий. С того самого дня Стас стал рисовать в каком- то бешенном темпе, торопясь, используя для своих рисунков все, что попадалось под руку, пока Глеб, наконец, не купил ему столь желанные бумагу и карандаши.

Сейчас, после рыбалки, он почувствовал иное влечение. Ему казалось, что его подталкивает и торопит незнакомая сила. В нем, накапливаясь и аккумулируясь, зрел рисунок, который просился на бумагу. Раньше он никак не мог увидеть его и почувствовать- тот не давался, убегал, ускользал, как живой из- под тонкого заостренного грифеля карандаша или же от мысли, которая не могла на нем сконцентрироваться. Рисунок еще не был конкретным и ясным, пока было только расплывчатое видение, немного абстрактное, непривычное, но все- таки подразумевающее в себе изначальный смысл, который ему надо было перенести на бумагу. Он знал только то, что должен это сделать. Стас рисовал долго. Ему никто не мешал. Первый лист он отбросил в сторону. Взял новый, белый, который звал его к себе, притягивал, обещал раскрепощение души и мысли. Мальчик, высунув от усердия язык, только успевал менять карандаши, быстрым взглядом выхватывая из коробки нужный. Но нет, все не то! Опять не то! Стас заерзал на месте. Он так надеялся, что сегодня у него получится и он сможет показать отцу. Мальчик опять схватил новый лист. Нет, хватит, надо работать помедленнее, в этот раз он не будет спешить. Он посмотрел на то, что уже было сделано. Внимательно разглядывал начиная с самого первого, словно видел в первый раз каждый лист, потом сложил их в ряд, переложил с места на место, чтобы найти продолжение мысли, которая пыталась штрихами разместиться на листах, но еще видно не созрела настолько, чтобы поместиться целиком на одном. Стас медленно, не торопясь, останавливая себя, но с тем же блеском в глазах, принялся за очередное свое творение. Он не слышал звуков, забыл о времени, не чувствовал неудобства, хотя и лежал на деревянном полу. Что это было? Процесс творчества? Одержимость? Стремление высвободить все то, что горело в нем и рвалось наружу? Он не понимал, как происходит в нем процесс реализации самого себя, но он чувствовал только жгучую потребность выбросить из себя то, что неудержимо рвалось, пугая сгустком накопленной энергии. Его ли воспаленный мозг извергал потоки или им руководило что- то иное, давая возможность перенести чужую мысль, которая была близка его собственной. Внушенная живопись или же рожденная в нем? Но это не имело для него никакого значения. Главным оставалось желание перенести на бумагу все то, что прочно сидело в воспаленном воображении. Стас извивался на полу, принимая немыслимые позы, шептал губами, сопел носом, беспристанно водя карандашем, поправляя, дорисовывая, дополняя...

Вскоре рисунок был почти готов. Стас почувствовал это по тому, как ему стало легче дышать. Но какое странное получилось смешение красок. Таких оттенков и переходов цвета он не видел ни в лесу, ни в книгах, ни даже в любимой передаче «Клуб кинопутешественников», которую он всегда смотрел по телевизору. Они шли от темно- сиреневого, почти черного, кругом по спирали, а затем расходились, освобождая в ярко- красной палитре красок некое подобие глаза. Две окружности при наложении оставили по внешнему контуру свои ослепительные цвета, а в середине, по замкнутому эллипсу вырисовывался глаз, в котором фокусировалась мудрость и разум, накопленные тысячелетиями и миллионами земных лет. Брызги яркого светы всплесками трепетали по внешнему краю, а зрачок, словно живой позволял мальчику заглядывать в него, в его глубину, словно давая возможность спуститься по бесконечной спиральной лестнице в бездну, именуемую разумом. Стас стал гладить зрачок пальцем, слегка растушевывая свежие краски фломастера.

Как давно он мечтал нарисовать его! Ему и раньше ночами снился этот странный глаз, который не мигая смотрел на него, не давая возможности забыться, отключиться, не давая желанного покоя. Утром каждого дня, он пытался перенести на бумагу все увиденное, но оно не давалось, не ложилось на лист, разлетевшись от резкого пробуждения на мириады блестящих осколков поломанного калейдоскопа, которые при свете солнца теряли свой естественный блеск и быстро гасли, подобно падающим звездам с ночного небосклона. Стасу оставалось сделать несколько последних штрихов. Он засмеялся. Ему стало так легко, что он позволил себе на секунду расслабиться. Он закрыл глаза и повернулся на спину, мечтая о той минуте, когда придет отец... Совсем скоро... Но он подождет. Мальчик улыбнулся, он знал, как Глеб обрадуется. Стас уже представил себе его теплый взгляд, добрую улыбку...

Когда со стороны двери послшался шорох, Стас не сразу обратил на это внимание, решив, что мать, наверное, возится на кухне. Но последующая гулкая тишина напугала его своей пустотой. Мальчик открыл глаза и повернулся. Вероника и Костик тихо стояли в дверях, словно две маленькие серые мышки, но столько презрения и насмешки было в их глазах, что Стас похолодел. Дети пришли со школы раньше обычного, у них не было последнего урока. Они стояли в дверях и смотрели на старшего брата. Часто причиняя боль более слабым и беспомощным, дети чувствуют свою силу и явное превосходство. Обычно им это списывают из- за возраста или оправдывая их поступки непониманием происходящего. Хотя, кто же недопонимал в данном случае? Все трое одновременно услышали голос матери, но звала она только младших детей. Все произошло быстрее, чем можно было себе представить. Пока Стас разворачивался, пытаясь подняться с пола, брат с сестрой со скомканными листами в руках уже выбегали во двор. Стас закричал и тяжело, словно смертельно раненное животное, побежал за ними. Мать испуганно вскочила с крыльца, уронив на землю окровавленную свеже-выпотрошенную рыбу.

Дети выбежали за калитку, Стас несся следом. Он не сразу понял- почему Вероника и Костик свернули с дороги и побежали по неровной, заросшей бурьяном дорожке. Она вела к огромному дому Степана. Нарастая, гремел в ушах грозный рык пса, который увидев сквозь частые доски забора бегущих детей, стал рваться с цепи, грозя от злости снести и будку, и сам забор. Деревянный кол заходил ходуном. Брат с сестрой быстро огибали необъятный двор. Стас видел перед собой только мелькание босых ног. Один из листов выпал из рук нерасторопного Костика и, плывя по воздуху, как сухой осенний лист, упал на землю, прямо возле забора. Это был тот последний, который он хотел показать отцу. Что же ему делать? Остановиться и подобрать или побежать и попытаться отобрать остальные? Хотя он знал точно, что Вероничка и Костик порвут все, что есть у них в руках. Значит, ему оставался только oдин, последний. Но этого ему было достаточно, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя настолько сильным, что даже бешенный лай Дина, который раздавался совсем рядом yжe не мог его отвлечь и испугать.

Стас остановился. Остановились и брат с сестрой, которые уже успели добежать до угла и из- за нового, свежепахнувшего древесиной забора до Стаса донесся сначала их хохот, а потом раздался и звук рвущейся бумаги. Одновременно Стас услышал за своей спиной крик матери- тревожный, чувствующий беду, а следом, ему вторил и голос отца, который звал его:- Стас, сынок, ты где? Что случилось? Ответь!

Мальчик не отвечал. Сейчас ему было не до них. Он нагнулся и подобрал чуть скомканный лист, отряхнул его, сложил и положил в нагрудный карман рубашки. В шве кармана пальцы нащупали круглую платинку. Он вытащил ее и она тут же заблестела вновь на его ладошке, переливаясь всеми цветами радуги, как солнечные лучи, преломлялись в воздухе после весеннего дождя. Завороженный и счастливый, Стас не видел и не слышал, как рассекая со свистом воздух, в сильном прыжке через забор перелетал Дин, который в минуту особенной ярости сбросил- таки кольцо с ненавистного кола. Стас не успел даже выпрямиться...

Вероничка первая поняла, что случилось, выглядывая из- за угла. Она толкнула Костика в бок и вдруг, может впервые, пожалев своего старшего брата, закричала, запричитала по- бабьи тонким голосом, жалостливо и надрывно. Она зажмурилась от страха, закрыв лицо руками. Следом заголосил и Костик, все еще продолжая сжимать в руках разорванные листы бумаги. Увидев в воздухе разинутую пасть Дина, с которого падала пена, Настя, которая была всего в нескольких метрах от сына, вся обмякла, Глеб оттолкнул ее, пытаясь на узкой дорожке вырваться вперед, но и сам, словно параллизованный, замер. В воздухе повисла напряженная тишина. Вероника стояла, зажав лицо ладошками и только напрягала слух. Из рук Костика упали клочья бумаги и только их шелест заставил сестру посмотреть на то, что происходилo.

Стас стоял улыбаясь. Его светлые волосы разметались по плечам, а руки нежно гладили морду Дина, который неподвижно замер у его ног. Вскрикнула Настя, выгладывая из- за спины мужа, а Глеб, выйдя из оцепенения, сделал шаг в сторону сына.

-Стас, мальчик мой! Да что же это получилось?- проговорил он и тут же замер. Жуткий оскал белых крупных клыков ясно дал ему понять намерения пса. Дернулся было Костик, но и тут Дину достаточно было только повернуть крупную голову в его сторону, как мальчик замер, пригвозденный к месту от страха. Вероника уже не замечала слез, которые стекали по щекам. Только раз тыльной стороной ладони она быстро- быстро провела по лицу, размазывая пыль и слезы.

Стас почесал Дина за ушами, а потом легонько повернул его морду к себе. Пес послушно лег к его ногам. Лицо мальчика светилось от счастья. Он разжал кулачок и на ладошке засверкала в лучах вечернего солнца овальная пластинка, так похожая на простую рыбью чешую. От неаккуратного движения мальчика она упала и затерялась в придорожной траве и камнях.

-Па, ты в-видишь?- Стас смотрел радостно на отца. –Дин со мной. Я н-не боюсь его. Ты в-видишь?

-Да, мой мальчик, я вижу.- дрожащим голосом ответил Глеб, едва сдерживая слезы, готовые прорваться.

-Я с-смог, па.- вновь повторил Стас, прислушиваясь к своему голосу.

-Я знал, сынок, я верил тебе!- крикнул Глеб, все же не смея приблизиться к Стасу. Он уже никого не стеснялся, a слеза собравшись в уголке глаза, предательски скатилась по небритой щеке...

 

Прошел месяц. Лето вступило в самый разгар. Стас, как и раньше, продолжал по утрам, когда Костик и Вероника спали, ходить на рыбалку, радуя домашних обилием свежей рыбы. У него заметно улучшилась речь, он даже стал по слогам читать заголовки статей в газетах. По вечерам, Стас с отцом усаживались на диване. Настя им жарила свежую рыбу и мужчины, улыбаясь друг другу, ели жирные куски и хрустели поджаристой коркой. Стас, чтобы не видела мать, подбрасывал белые куски коту Тимофею, который всегда ластился к его ногам. Глеб не ругал сына за это. В конце концов, этот ребенок тоже имел право на неправильные поступки, на ошибки, может даже больше, чем остальные. Зато кот млел от одного только запаха рыбы и потому Стас очень быстро стал его лучшим другом. Тимофей даже стал ходить с ним на рыбалку, с трудом, правда, сбрасывая с себя остатки сладкого утреннего сна. Желание полакомиться свежей рыбкой оказалось сильнее природной кошачьей лени.

Во дворе, на простой бельевой веревке сидел Дин. После того вечера, Степан отдал пса Глебу, сказав, что ему должны на днях привезти английского питбуля и он все равно бы искал- куда пристроить Дина, который оставался для него диким и неуправляемым зверем, а лучшего хозяина для собаки, чем Стас теперь и быть не может. Отмытый, чистый, откормленный, Дин был совершенно не похож на прежнего злого и бешенного пса, но деревенские ребятишки теперь обходили стороной дом Глеба и не смели даже косо посмотреть в сторону нового маленького хозяина Дина.

Листок с рисунком мальчика висел над старым диваном. Глеб вытащил свою свадебную фотографию из металлической рамки и к большому неудовольствию жены поместил туда рисунок сына. Но возражать ему в доме никто не посмел.

В этот вечер все было, как обычно. Телевизор был включен. Глеб со Стасом доедали свою рыбу за обеденным столом. Младшие дети бегали по улицам, а Настя, сидя в кресле, читала последний номер «Работницы», свой любимый журнал. По телевизору показывали интересную передачу о комосе, о новых обсерваториях и телескопах, которые установивались во всех точках планеты. Ведущий передачи с торжественным видом объявил, что сейчас зрители увидят удивительные фотографии Вселенной, которые были получены с американского телескопа Хаббл, установленного на околоземной орбите. Впервые, земляне смогут увидеть то, что было недоступно из- за помех, создаваемых слоями земной атмосферы. Телескоп Хаббл открыл дверь в новую эру космических исследований, может быть он даст возможность ответить на самые старые и главные вопросы землян- кто мы, откуда и куда идем, а так же- одни ли мы во вселенной? Впервые Хаббл выполнил свою миссию в 1993 году, предоставив человечеству увидеть потрясающие фотографии- путь звезды от ее рождения и до самой смерти. Газы и пыль, являясь космическим телом звезды, окрашивались в фантастические цвета, где спектры смешивались в немыслимом для человека сочетании, создавая миллионы разнообразных оттенков. Телескоп, выведенный на орбиту, отправил на Землю уникальные снимки далекой и старой Вселенной. Свет с галактик покинул их в то время, когда еще динозавры бродили по девственным лесам земных материков и ничто не предвещало гибели исполинских животных, которые были полновластными хозяевами маленькой голубой планеты. Впервые, людям открылась удивительная возможность заглянуть в далекое прошлое своей планеты, Солнечной системы и даже самой Вселенной.

Стас сосредоточенно доедал последний кусок рыбы, бросая быстрые взгляды на телевизор. Глеб смотрел с интересом, а Настя себе на удивление оторвалась от только полученного журнала, не успев даже дочитать последнее письмо взволнованной читательницы из поселка Озерное. То, что предстало их взору, затмевало все увиденное ими ранее.

-Вот это да!- прошептала Настя. –Красотища -то какая! Неужели мы всего лишь крохотная песчинка из всего этого мироздания?! Глеб, посмотри! Ах, жаль, Вероничка не смотрит, она так любит эти передачи. Где это они с Костиком болтаются?

Но муж не успел ей ответить. Ведущий предупредил, что сейчас предоставит их вниманию еще одно фото, присланное мощным орбитальным телескопом. Все ведущие астрономы Земли уже единодушно признали его фотографией года, назвав Оком Вселенной.

Весь экран большого телевизора занимал снимок наложения двух галактик, в центре которого не мигающим пристальным взглядом на всех зрителей земли взирал из просторов необъятной и неправдоподобно далекой Вселенной синий глаз. Настя подумала, что она уже раньше видела этот рисунок, но тогда почему же ведущий сказал, что он был получен недавно? Пока она вспоминала, рассуждая про себя, Глеб, ошеломленный смотрел то на телевизор, то на рамку, в которой раньше была их свадебная фотокарточка. Сейчас на ее месте, сияя яркими красками, располагался абстрактный рисунок Стаса, который был абсолютной копией Ока Вселенной. Настя перехватила взгляд мужа и тут же все поняла.

Пока Глеб и Настя приходили в себя от увиденного и услышанного, ведущий повторил еще раз с большой торжественностью в голосе, что снимки были получены недавно и являются первыми, дающими нам представление о Вселенной.

Стас, не обращая внимания на удивление родителей, молча улыбался, сидя на диване и думал о чем- то своем, а на коленях у него спал сладким сном Тимофей, разморенный от съеденной рыбы.