(Непоставленная точка)

 

На нашем маленьком поселковом кладбище нет больших дорог и аллей – они здесь ни к чему: внутри почти не хоронят, а могилы копают с краю кладбища – так оно растет и растет вширь, поджимаемое впереди оврагом, справа – садами, а слева – забором какой-то базы… Оно растет, как нежеланный ребенок – трудно, но вопреки всему… Всему, оставленному в этом мире, где жили ушедшие, сопротивляясь и потакая времени, отрезающему от жизни стрелками-ножницами все новые и новые куски лет, складывающихся из маленьких отрезков дней и минут. Память людей, оставшихся на этой земле и знавших умерших, склеивает эти отрезки прошлого общения в живые куски… своей жизни. Но что же помогает склеивать как можно больше прошедших отрезков и кусков времени, где существовал ушедший, в памяти его потомков?

Смею предположить, что главным «клеем» памяти была и остается любовь, постоянно и неуклонно созидающая в душе любящего и любимого великий памятник благодарения за дарованное чувство, за открытие другого человека, другого мира, ставшего родным... Но ведь, когда есть любовь, не нужна память – ведь она не заменит главного всепоглощающего чувства, в котором она – только одна необходимая и естественная грань?

Я заметила эту старушку в оградке у могилы с большой горизонтально поставленной плитой на гробнице, когда возвращалась от своих родных могилок. Она сидела на скамейке за столиком и спокойно пила чай из маленького термоса.

На черной гранитной плите был изображен портрет: улыбающиеся супруги в обнимку - красивые, молодые, глядящие друг на друга влюбленными глазами. Гравер постарался передать все оттенки настроения радости и полного счастья, непривычным диссонансом смотревшегося в строгой покойной жизни маленького кладбища.

На плите золотом сияло: Яковлевы Николай Александрович и Анна Ивановна. Дата рождения Анны Ивановны указана – «1926 11.VII», а дата смерти открыта. И нет ни точки, ни тире после месяца рождения – они должны появиться потом… А пока сама Анна Ивановна, несколько постаревшая, но с такими же ясными, молодыми глазами, видя некоторое мое удивление, оторвавшись от чая, поясняет:

- Да, это я. – Потом поправляется: Это мы с Колей.

Видно, что ей очень хочется снова и снова рассказывать о нём – о своём единственном и любимом Коле, и я сажусь на скамейку рядом. Уж очень эта старушка напоминает мне мою бабушку Аню - Нюру, как звали её в поселке. Такие же светлые, живые, радужные лучи глаз, улыбающихся ясным, чуть лукавым взглядом в тонких паутинках морщинок, кажущихся продолжением лучей, идущих изнутри, из самой души...

- Вышло это случайно. Я, когда заказывала памятник своему Коле, поняла, что гравер – не просто гравер, а художник. Сама я хорошо рисовала и вышивала и художественный вкус имею. Для меня были очень важны детали портрета. Один штрих, и уже изображение меняется. А в передаче настроения – это главное!

«Чудная бабушка!» - думаю я. «Так ли уж важно настроение на погребальном снимке?». Но молчу, и старушка продолжает:

- А эта фотография нам с Колей так нравилась! Она и сейчас нам нравится, - говорит и смотрит на мужа на портрете, как будто спрашивает: «Правда, Коля?» - и ожидает, как он сейчас ей ответит: «Конечно, Аннушка».

Он улыбается ей в ответ.

-Значит, гравер «виноват»? – улыбаюсь я тоже.

-Да, знаете, я не знаю, как другим, а мне не безразлично, как я буду выглядеть на памятнике! – смеётся она. – И Коля – тоже.

Смеётся, потому что ясно: выглядеть ей не всё равно как, не только на памятнике, но и вообще в жизни и после неё… И я понимаю Анну Ивановну: мы – женщины должны думать о том, как мы выглядим всегда, если мы – женщины. И в 20, и в 50, и в 80, и далее – везде. Ветшают фотографии, но не люди на них. Фотографии – ветхие памятники мгновений жизни людей. И смысл памятников людей во весь рост, изображенных в бронзе, в граните или в заурядном алебастре, не в том, чтобы возвеличить заслуги при жизни, а в том, чтобы каждый запечатленный образ как бы говорил живущим: «Я жив. Я принес в ваше время образ себя как частичку своего времени, А значит, я живу и теперь с вами и буду современником вас и тех, кто будет после вас. Я вечен. Мне не нужна память, когда я с вами. Ведь она – это что-то рассеянно-аморфно-эфемерное, а я жив своим образом, воплощенным в каменной плоти, где в каждой клетке моей копии живет моя душа, которая и создала для себя этот образ. Памятник – это память моей души, воплощенной в нем. Вы приносите мне цветы, чтя мои заслуги в прошлом и настоящем, но мои заслуги – ничто перед тем, что я продолжаю быть в вашей жизни и буду в жизнях, идущих за вами.»

Из этого раздумья меня возвращает голос старушки:

- Я попросила художника написать на памятнике вымышленную дату моей смерти, ну, к примеру, указать 2003 год, но он не согласился, хотя я ему деньги предлагала…

- Вы, Анна Ивановна себе всего 77 лет отмеряли? - смеюсь я. – Наверное, Вам Господь подсказал, или Вы - ему?

- Нет, это я решила, чтобы люди сильно не удивлялись, что такой памятник себе при жизни поставила! Вот Вы же удивились?

Сказать ей, что я люблю удивляться, а уж удивлять – мёдом не корми?! И благодарна чему-то там внутри себя, что эта способность во мне сохраняется, не смотря на бегущий (в гору или к её подножию?) возраст. Даже более того: чем чаще я удивляюсь, тем больше чувствую себя наивной, маленькой девчонкой, для которой каждая новая грань мира – открытие. Пока есть такие открытия, мир для меня не кончится – мне будет в нем интересно. Страшно подумать о том, что будет, когда я перестану удивляться. «Наивная и доверчивая», - говорил про меня когда-то один знакомый фразой из мультфильма. «Зато у меня удивительная жизнь!» - отвечала я ему. «И это пройдёт», - говорил он соломоново.- «Придет опыт, и ты перестанешь удивляться».

Опыт? Да, нету его! Как можно сознание, уже когда-то проделавшее и запомнившее путь, свернуть на другую дорогу или тропинку, заставить потерять приобретенный навык пути, а не результата-итога его? Опыт – это сам путь или результат его? Казалось бы, что результат, но это – почти мгновенная категория времени, малый его отрезок – миг – он так плохо запоминается! Зато сам путь с его перипетиями – ого-го! Длительный процесс достижения, негативных или положительных коллизий с эмоциями, нервами, мыслями, действиями. Как его не запомнить? А, запомнив, вновь не пройти по нему на автопилоте подсознания? Мудрость к старости? Это просто бессилие проходить тот ранее пройденный с ошибками путь, который проходил, когда были силы… Когда образы пути в сознании и подсознании становятся не настолько чёткими и яркими ощущениями, и отрезок пути приближается к мгновенному отрезку результата, наступает спокойное осмысление этих двух почти слившихся отрезков. Ну, допустим, был положительный результат – тогда двойное «хорошо» пути и результата сохраняется в старческой памяти опыта лучше, а если отрицательный? Так ведь это значит, что задуманное не достигнуто – какой тут опыт? Что так не надо делать? Так ведь стерлись уже из памяти ощущения того, как не надо делать…Да и автопилот пора ремонтировать… Да и обстоятельства не помнятся… А как надо - каждый решает сам, не глядя на подсказки. Поэтому и наши дети другие, не такие, как мы.

- А есть у Вас дети, Анна Ивановна? – спрашиваю я старушку. – Как они отнеслись к Вашему памятнику? Не обиделись, что, как бы, не доверяете им после смерти?

- Да, у нас сын Серёжа. Ему понравилась моя идея и её воплощение. Мы же с Колей здесь – живые и рядом! – Сказано так, что возразить нечего.

- Простите, Анна Ивановна, - говорю я. - А как же церковь относится к памятникам при жизни?

- Священник сказал, что церковь в этом ничего дурного не видит. Жаль, что нет здесь, на нашем кладбище часовенки, чтобы свечечку Коле поставить…-вздыхает она…

Только сейчас задумываюсь о том, почему кладбища раньше большей частью располагались возле церквей. Не только потому, чтобы упокоенный был под защитой храма Божьего, его воинов, и тем самым, как бы ближе к Богу, но и потому, чтобы можно было зайти в храм и поставить свечу за упокой усопшего, заказать поминальную службу, как бы передав ушедшему: Помним, Любим. Ты с нами.

Церковь – это проводник между двумя мирами. Связь с ушедшими нужна нам – живым, чтобы не потерять память о них, сохранив всё то лучшее, что они оставили нам, а мы потом – своим детям. Сколько кладбищ выросло без церквей возле них! Сколько безбожников рубили и рвали эти связи между двумя (или одним?) мирами… Чему же теперь удивляться, что мы живём «Иванами, не помнящими родства»? Надо вспоминать…

Память. Что это, как и где запечатлевается? Наверное, это сгусток хороших и плохих ощущений, возникших от встреч, слов, действий того, о ком мы помним… Самое яркое и отпечаталось в сознании, в сердце, в душе, а может быть, даже и в ДНК, которую мы не умеем читать… Чем же это отличается от того, что отпечатывается от живых, с которыми продолжаем общаться? Да ничем, кроме того, что последние могут нам ещё ответить, т.е. изменить ассоциации и ощущения от общения с ними, а умерший – уже нет. Значит, память о них просто остановилась в накоплении, застыла, а память о живых – продолжает развиваться в каждом из нас. Какой получится сгусток в конце концов – с тем и запомним… и «памятник», плохой или хороший, поставим прежде всего в себе.

Я чувствую, что Анна Ивановна не говорит о главной причине установки памятника себе при жизни, но я уже знаю эту причину по её словам и взглядам. Это – безграничная во времени любовь к мужу. И после его смерти ей хотелось быть с ним рядом на фото, увековеченном в граните. Ведь они с Николаем Александровичем прожили вместе большую интересную жизнь.

- Родом Николай из Боровичей. Мы когда-то жили в этом городе до переезда сюда, - рассказывает она. – Как-то раз сестра познакомилась с двумя моряками. Они пригласили нас к себе домой на блины. Мы с Колей сразу понравились друг другу. Мужчина он был видный, статный, просто красавец.

Да ещё и старшина второй статьи в береговой охране в Севастополе. Как-то раз я участвовала в соревнованиях по велоспорту на приз товарища Сталина, упала и разбила нос, - Анна Ивановна молодо смеётся своими весёлыми лучиками глаз. - После этого написала письмо своему жениху: так, мол и так, лицо у меня теперь неважное, писем больше не пиши. Ведь умишка-то в 20 лет немного! Коля встревожился и приехал ко мне. А мама у меня была строгая. Увидев парня, она сказала, что его все видели со мной и после отъезда пойдет нехорошая молва и сплетни… А мы, молодые, и не думали ни о чем, на рынок ходили, по городу гуляли, в парке. Но маме лучше знать, к чему это может привести, и мы пошли в загс, - она снова смеётся и посматривает на портрет мужа. – Так в 1948 году мы с Колей и поженились. После свадьбы я сказала родителям, что уезжаю с мужем в Севастополь. В дорогу нам дали 100 рублей, бутылку водки и чемодан с моими вышивками. Правда, в сам Севастополь нас не пустили, там была закрытая зона. Поселились мы в нескольких километрах от города в заброшенном коровнике. Коля нашёл двери от гардероба, приспособил их. Коробка из-под сигарет стала столом. Печка была маленькая. Многие в то время так жили, и ничего - не горевали.

- В 50-м году родился сынок Серёжа, первый и единственный. Мне было тяжело по-женски, и вскоре Коля вышел в отставку, и мы вернулись в Липецк. Жили и во времянках, и в общежитии, а потом Коле дали квартиру на улице Свобода. Там и обосновались. Коля работал на шахтах, потом -на заводе, а я – нянечкой в садике.

- Мы с Колей никогда не ссорились, муж называл меня е Аннушкой, - продолжает Анна Ивановна. – Так и прожили вместе 53 года. Золотую свадьбу не отмечали. В этот день мы вспоминали молодость, прожитые года, много смеялись и строили планы на будущее… Но 11 ноября 2001 года Коля умер. Это произошло настолько внезапно, что я не могла поверить в его смерть. Лежал в постели, смотрел на меня, и вдруг взгляд его остановился…

Анна Ивановна достаёт платочек и промокает глаза. Она видит, наверное, сейчас перед собой тот момент, и он снова накрывает её среди полного счастья своей неожиданностью и непонятностью…

Мы молчим некоторое время. Я смотрю на эту сухонькую, светлую старушку, которая осталась в глазах своего любимого последним и самым главным – первым – образом земного мира, и вижу, какая она красивая: как распрямились морщинки, как снова, будто в молодости, блестят её глаза и улыбаются навстречу Николаю Александровичу – её Коле. Она почти такая же, как на гранитном портрете – любящая и любимая, смотрящая на мир, где есть её Коля, счастливо и влюбленно, и верящая, что когда-нибудь душа её воссоединится с душой оставившего этот мир её дорогого мужа… И ей совсем не страшно умирать.

А памятник – это просто маленький мостик, на котором она продолжает любить и ждать.